Человек. Сборник рассказов-2

Алексей Дьяченко

Книга о нас с вами. Человек в быстро изменяющемся мире – главный герой пятидесяти двух рассказов, собранных под одной обложкой. Повесть, рассказы, полные трагизма и трагикомизма истории ждут вашего внимания. Рекомендуется для чтения тем, кто хочет стать человеком, кто считает себя таковым и даже тем, кто утратил надежду остаться оным.

Принципиальный разговор

Только с третьей попытки ключ Бориса Перепелкина попал в замочную скважину. В прихожей его встретила визжащая от счастья собачонка. Встав на колени и поцеловав ее слюнявую мордочку, Перепелкин сказал:

— Алиса, хорошая моя, успокойся. Дождалась, своего папочку.

— Меня даже в щечку не целуешь, а собаку в грязные зубы готов лобызать. — Проворчала жена, появившаяся в прихожей.

— Ишь, приревновала! — Возмутился Борис. — Ты же не встречаешь меня так, как она. Все ругаешься: «Пьяница, сволочь». А Алиске я в любом виде дорог. Вот за это ее и люблю.

— Была бы Алиса твоей женой, посмотрела бы…

— Я бы тоже хотел посмотреть, какой ты была б на ее месте. Но, увы, невозможно. Ругаться хочешь? Пожалуйста. Давай.

— Кушать будешь?

— Все свое, на сегодня, я уже выкушал. Иду спать.

— Как спать? Ты же обещал Андрюшке сделать выволочку. На сынулю, нашего ненаглядного, жалуются все учителя. Того и гляди из школы попрут. А ты второй месяц не можешь выделить каких-то жалких пятнадцать минут, чтобы с ним по-отцовски строго поговорить.

— Что значит «выволочку»? Выражай свои мысли яснее. Ты хочешь, чтобы я его выпорол? Не буду. Не стану бить кровиночку свою, своего наследника. Сама во всем виновата. Сама разбирайся. Это плоды твоего воспитания.

Перепелкин, заметно качаясь, прошел в свою комнату, с большим трудом снял с себя брюки и прямо в рубашке и пиджаке бухнулся на диван. В голове появилось приятное гудение. Это было похоже на работу двигателя самолета, готовившегося лететь в страну грез. Да, без всяких сомнений, это был тот самый, такой желанный в этот момент, самолет. И вот они уже выруливают на взлетную полосу, слышатся слова стюардессы, которая просит пристегнуть ремни и вдруг происходит что-то неладное, неправильное. Стюардесса, вместо того, чтобы, мило улыбаясь, пожелать приятного полета, противным голосом его жены говорит:

— Борис, ну я прошу тебя, поговори с сыном. Андрея выгонят из школы, если он не исправится.

Ой, как не вовремя стюардесса все это сказала. Двигатель у самолета мгновенно заглох и на смену приятным ощущениям пришла та самая гнетущая тоска, которая всякий раз посещала Перепелкина по утрам в первый день рабочей недели. С трудом сдерживая матерную брань, он приподнял голову и знаком дал понять супруге, чтобы та вела их нерадивого отпрыска на «выволочку». Через мгновение, гордо ступая, в комнату вошел десятилетний Андрей. Не желая, чтобы мать слышала, как его отчитывают, сын демонстративно закрыл дверь прямо перед ее носом.

— Ну, что там у тебя в школе? — Миролюбиво спросил Перепелкин старший, не открывая глаз. — Рассказывай суть конфликта.

— Наша классная руководительница Тигра Львовна, то есть Таисия Львовна, сказала перед всем классом, что я подлец, лжец и трус. Я ответил, что до ее лжи, трусости и подлости мне еще расти и расти. Она обиделась, выгнала из класса и на свои уроки не пускает.

— Понятно. А чего ты ее так? — Продолжал допрос отец, не открывая глаз.

— За дело. Пришла она к нам в школу год назад, в конце второго полугодия и невзлюбила Балалайкину из десятого «А». В последней четверти, по своему предмету, три двойки к ряду ей поставила. У Балалайкиной нервный срыв. Заболела. Слегла. И провалялась в постели два месяца. Так и не оклемавшись, с хрипами в груди и кашлем, пришла на заключительный урок. А за тот срок, пока болела, с Таисией Львовной поработали. Директор провел разъяснительную беседу, завуч. Сказали: «Что ты, вытворяешь? Отец Балалайкиной — крупная шишка. Столько пользы для школы сделал, столько денег на нас потратил, а ты хочешь, чтобы дочка его золотой медали лишилась?». И Таисия Львовна образумилась.

Весь десятый «А» собрался, чтобы понаблюдать за этим спектаклем. Ведь на этом, заключительном, уроке учительница должна была объявить оценку за последнюю четверть и итоговую, за год. Балалайкину, вызвали к доске, та, разумеется, готовилась, но от волнения так и не смогла ничего сказать. Таисия Львовна сама за нее урок ответила, и говорит: « Балалайкиной ставлю «пять», за четверть у нее выходит «четвёрка», а за год, суммируя оценки всех четвертей, Танечка получает «пятерку».

Весь десятый «А» так и взревел от негодования.

А поставь она еще одну двойку Балалайкиной, если уж ты принципиальная и готова идти до конца. Скажи себе и классу: «Да, меня ломали, уговаривали поставить ей отличную оценку, но как я могу на такое пойти у вас на глазах. Ведь вы же видите, что она дура». Её бы зауважали.

Конечно, классным руководителем, после такого поступка, она бы уже не была. Возможно и на всей педагогической карьере пришлось бы поставить крест. Но, сколько бы сердец зажгла, огнем правды и справедливости. Сколько бы юных душ спасла от цинизма и неверия.

Подростки потянулись бы к ней. Молодежь уверовала бы, что не все в этом мире продается и покупается. Что есть по-настоящему взрослые и по-настоящему смелые люди, готовые подлецу сказать — подлец, предателю — предатель. Да, была у нее великая и единственная возможность стать кумиром учащихся нашей школы, а там, глядишь, и всего района, а может быть, и целого поколения. Ведь известно, слухами земля полнится. Ну, что теперь из пустого в порожнее переливать, не случилось, не произошло. Не смогла она подняться выше кучи дерьма, в которой все вы, умные и расчетливые, так называемые, взрослые люди, как жуки навозные, копошитесь. А жаль.

Была бы она пустышкой, фальшивкой, как прочие, разве б я спрашивал с нее что-то? Разве ругался бы с ней? Она же другая, не такая, как все остальные наши учителя. Вот что обидно, вот, собственно, за что я ее презираю. Да и она все это прекрасно понимает. Если бы чувствовала свою правоту, разве выгнала бы из класса?

— Красиво излагаешь. — Сказал Перепелкин старший, вставая с дивана и надевая брюки. — Одного понять не могу. Какое тебе дело до Балалайкиной, которая даже в школе уже не учится? Или это первая любовь?

— Все ты прекрасно понял. Просто хитришь, как обычно, и виляешь. Я тебе о человеческой подлости рассказал, о взлетах и падениях духа, а ты хочешь свести все к пошленькой интрижке, к симпатиям и антипатиям ученика младших классов.

— Симпатии, антипатии, я не пойму, в чем твои претензии? Что ты хочешь от этой… Как ее… Смешно ты, которую тигрой..? За урок поставила пять, за четверть четыре. Чем ты недоволен? Может, так положено.

— Да, нет. Если даже всю моральную сторону оставить в стороне. Ну, что незаслуженно пятерку получила. Допустим, что заслуженно… Мы с Колькой Алферовым, еще до того, как я поругался с Таисией, подошли к директору и поинтересовались. Что выйдет за четверть, если ты получил три двойки, а затем одну пятерку. Выйдет ли четверка?

— Очень интересно, что же вам ответили?

— В том-то и дело, что директор про случай с Балалайкиной уже забыл, да и, наверное, представить себе не мог, что учащиеся четвертого класса всё об этом в подробностях знают. Нет, говорит, никогда четверки при таких оценках не будет. Будет двойка, в лучшем случае, если учитель очень сжалится, то может поставить и троечку. Так, что когда я говорил нашей классной руководительнице, что она труслива, лжива и подловата, то знал, о чем и кому говорю.

— Да, она по-своему, конечно, виновата. Но ты не прав. И знаешь, почему? Во-первых, потому, что ты еще сосунок, и не тебе судить поступки взрослых людей, так как просто можешь не знать всех мотивов, толкнувших ее на это. А во-вторых, и в главных, ты не прав потому, что пока что, на сегодняшний день, ты полностью от нее зависишь. Твоей любимой Балалайкиной, после трех двоек она вывела пятерку, а тебе, после трех пятерок выведет двойку, и ничего не поделаешь, никто не спасет, не поможет, не выручит. Так устроен наш мир, в котором кошка всегда съедает мышку и никогда наоборот. Понятно?

— По-твоему получается, что человек должен лизать интимные, плохо пахнущие места всем тем, от кого он зависит?

— Это не по-моему, а по-общечеловечески.

— То есть, я правильно понял? Ты говоришь мне: «Я — алкаш, лицемер, блудливая сволочь, плохой муж, плохой отец, но я тебя кормлю, мой мальчик, ты от меня зависишь и поэтому должен держать язык за зубами». Правильно?

— Я б и сам лучше не сформулировал.

— А если мне все это противно? Если я не хочу так жить?

— Заставят, Андрюша. Заставят. Поверь, сначала сломают, а затем…

— И ты мне поверь. Тот, кто думает, что заставит, сам сто раз потом об этом пожалеет.

— Это что же, угрозы пошли?

— Нет. Это та самая правда, которую все вы боитесь.

— Кто это все?

— Все — это учительница Таисия Львовна, мать, ты.

— Так и знал, что начнешь с учительницы, а закончишь родным отцом.

— Конечно, ты знал, а иначе зачем бы ты кинулся ее оправдывать и защищать? Ты не ее, ты себя защищал. Ведь вы же с ней схожи, как два ужа, рожденные только ползать. Все то, что я ей на уроке высказал, все это и тебе подходит.

— В чем же моя трусость, ложь и подлость?

— Ну, во-первых, в том, что мать не любишь, а говоришь «люблю». Вот тебе и ложь, и подлость, и трусость вместе взятые. Во-вторых…

Борис Перепелкин не дал сыну договорить. Сильным ударом кулака он сбил его с ног и стал жестоко избивать. Его давно уже трясло от сыновьих нравоучений, но он старался сдерживаться. Он слушал сына и не верил ушам своим. Позвал для того, чтобы устроить выволочку, а тот пришел и как совесть, явившаяся в человеческом облике, стал выворачивать душу наизнанку.

Утром, проснувшись с больной головой, Перепелкин старший ужаснулся, вспомнив, что вчера натворил. На дрожащих, подгибающихся, ногах он засеменил в комнату сына.

— Какая Тигра Львовна? Какая Балалайкина? — Андрей никак не мог понять, что от него хочет отец, про кого спрашивает. — Пап, дай поспать.

— Так значит, мы вчера не говорили? — Все не унимался глава семейства, с нездоровым любопытством щупая и осматривая лицо и тело Андрея.

— Я не виноват. Ты, как пришел, сразу в кровать бухнулся. Хочешь, сегодня поговорим.

— Нет-нет, что ты. Мне вчерашнего разговора на всю жизнь хватит, — смеясь, сказал Перепелкин, заботливо укрывая сына.

7.03.2003 г.