Дитя Дьявола

Алексей Дымов, 2018

Молодого журналиста отправили на стажировку в Богом забытый городок. Но скучная провинциальная жизнь оказалась совсем не такой. Мог ли подумать Михаэль, что найдет там красивую подругу, старинный рыцарский замок, кучу неприятностей, одержимых бесами животных, а заодно, совершенно неожиданно, станет отцом?

Глава 8

Первое, что бросилось в глаза, это измученный, весь в кровоподтеках и ранах, молодой мужчина, прикованный за руки и за ноги к противоположной стене. Распятый. В оборванных штанах и с опущенной, обросшей длинными волосами головой, худющий незнакомец выглядел неживым. От неожиданности подобной картины Михаэль сначала так и замер, сделав лишь пару шагов вперёд, по инерции, а когда слегка взял себя руки, то попятился назад. И упёрся спиной в закрытую дверь. Старикашка, вошедший следом, на деле оказался расторопным и довольно шустрым, коли успел запереть дверь и даже положить на нее поперечный, деревянный засов, в который и уперся немец поясницей. Тем временем, распятый «мертвец» вдруг ожил и, подняв голову, нашарил туманным взором нового посетителя.

— Помоги мне… — медленно, едва слышно прошептал пленник. — Пожалуйста…

Вот тут то, Михаэль и осознал, что в «комнате пыток» он далеко не один, и это, если не считать прикованного страдальца и слугу, затаившегося где-то справа, возле выхода. Два человека ещё находились в этой комнате, оба мужского пола, и оба, с удивлением и опасением взирали на нежданного гостя.

Первый, по левую руку от Михаэля, расположился за небольшим деревянным столом, серым от времени. Одет он был в простую чёрную рясу, поверх которой, на шее, висела льняная веревка с серебряным крестом. Священник выглядел молодым, немногим моложе Михаэля, невысокого роста, средней комплекции: ни толстый и не худой, особенно, если сравнивать с прикованным пленником. Русые волосы коротко стрижены. На старом столе перед священнослужителем разместились три предмета: открытая бутылка, кубок, и книга, раскрытая Библия. Что-то одно здесь явно лишнее, и, по логике, не должно было соседствовать друг с другом. Однако, с реальностью не поспоришь. Священник недолго рассматривал посетителя, всего пару минут, после чего с философским спокойствием опустил голову и стал монотонно читать вслух. Судя по всему, он этим и занимался, пока его не прервал ворвавшийся без стука грубиян.

Вторым человеком, которого Майер сразу не заметил в комнате, являлся не кто иной, как властелин всей этой каменной твердыни. Барон Генри Гамфри — последний из длинного списка тех, кого Майер мог ожидать встретить в этой запретной камере. Ведь если рассуждать здраво, то пленника наверняка содержали и пытали без ведома старого рыцаря. Иначе просто и быть не может. Ведь барон благородный и честнейший человек, по крайней мере, на первый взгляд журналиста. Да и как он так быстро освободился от общества шерифа, одному только богу известно.

Но именно присутствие здесь хозяина замка вернуло Михаэлю ясность ума и выдернуло из легкого ступора. И еще добавило злости и праведного негодования. Неизвестно, что увидел барон в серых глазах нежданного гостя, решительно шагнувшего к распятому мужчине, но стремительно встал на его пути.

— Михаэль, всё не так, как могло показаться…

— Немедленно прекратите варварские пытки! — громко закричал немец, не слушая барона. — У вас нет права издеваться над человеком, пусть даже он закоренелый преступник!

— Михаэль послушай… — барон положил ладони на плечи журналиста, стараясь успокоить.

— Я не намерен ничего слушать! — Резким движением Майер сбросил руки со своего тела. — Я требую незамедлительно освободить несчастного и позвать Чарли!

Будто поторапливая своего спасителя, пленник застонал:

— Помоги мне…

Отодвинув старого барона в сторону, Михаэль торопливо приблизился к пленнику, пытаясь освободить его руку. Тщетно. Кандалы держали крепко.

— Где ключи? — на оковах обнаружились замки. — Где ключи, я вас спрашиваю?!

Барон не ответил, старик-слуга, возможно, и не знал ответа, поэтому безмолвно стоял у двери, когда как Михаэль стал рыскать по комнате в поисках ключей. Одним из первых подвергся обыску деревянный стол, в котором оказалось несколько выдвижных ящиков. Священник поспешно ретировался, прижавшись спиной к стене, правда книгу и полупустой бокал с вином прихватить успел. В ящиках искомого не оказалось, и разъярённый журналист обрушил обвинения на человека в рясе.

— Как вы, священник, несущий глас Божий народу, могли осквернить себя участием во всём этом!? Как позволили издеваться над человеком, да еще и присутствуете при этом кощунстве? Вы должны защищать людей всеми вашими силами, душой и телом! Продвигать миролюбие, отзывчивость, доброту!

К концу своей гневной, слегка внезапной даже для самого себя, тирады, Михаэль краем сознания стал понимать: что-то тут не так. Почему здесь священник, а не мускулистый мужчина в кожаном фартуке палача? Почему нет привычных для комнаты пыток инструментов, если не считать стоящей в дальнем углу мрачного вида жаровни на трех металлических ножках, с ярко пылающим огнём? Возможно, на ней подогревают железные прутья для пыток каленым железом. А пытки проводит сам барон? Нет, не подобает владельцу множества слуг марать подобным свои руки. Священник ничего не ответил, лишь отхлебнул из кубка и посильнее прижал к груди Библию. В сердцах махнув рукой, журналист быстрым шагом отправился к двери. Сзади, тут же, жалобно заговорил пленник:

— Не бросай меня… Пожалуйста… Освободи…

— Я за шерифом! — Неизвестно для кого сказал Майер.

Михаэль таким самоуверенным и решительным взглядом наградил старика, охранявшего дверь, что верный слуга поспешил отойти в сторону, освобождая дорогу. Когда же деревянный засов был выброшен в сторону, а дверь приоткрылась, послушная руке Михаэля, сзади послышался голос барона.

— Михаэль.

Журналист обернулся и встретился взглядом с Генри Гамфри. Его глаза были полны скорби и боли.

— Это мой брат. — Тихо сказал он.

* * *

… Михаэль сидел за столом, на том самом месте, где совсем недавно находился молодой священник. В данный момент церковный деятель стоял перед пленником и вслух читал Библию. Барон же, пристроившись напротив журналиста, наполнял два кубка изысканным вином.

— И почему же, если этот несчастный ваш брат, мне нельзя позвать шерифа? — немец до сих пор не мог понять, как его удержали и усадили за стол.

Барон лишь вздохнул и подвинул наполненный сосуд собеседнику.

— Потому что, я не хочу… Не хочу чтобы об этом кто-либо знал.

— Вы приковали человека к стене, пусть даже вашего родного брата, вы его истязаете, бьете и считаете это нормальным?! — возмутился журналист.

— Его никто не бьет! — заверил барон и сделал быстрый глоток вина.

Подняв руку в сторону пленника, Майер с сарказмом спросил:

— Я похож на слепого?

— Его никто не бьет! — упрямо повторил Генри. — И не бил! И не будет бить… Я не позволю.

— Он врёт… — раздался страдальческий голос пленника.

Священник поспешно коснулся книгой лба распятого человека и тот мгновенно затих. Михаэль, общаясь с бароном, этих движений священника не заметил.

— Тогда прошу объяснить мне, недалекому, откуда на вашем брате все эти синяки, ссадины, раны? И за какие такие прегрешения вы своего родственника, родного человека, посадили под замок. Про кандалы я пока промолчу!

Барон долго ничего не отвечал, находясь в раздумьях. В комнате повисла тишина, слегка разбавленная монотонным бормотанием святого отца, читающего молитву.

— Если не против, давай перейдём на «ты»? — наконец ответил владелец замка и, получив согласие в виде легкого кивка, продолжил. — Нереальная история, если честно, больше на сказку похожа. Причем, явно не с добрым финалом. Скорее всего, я и сам бы в неё не поверил.

— А вы попробуйте… попробуй, — попросил журналист. — А я решу, верить или нет.

— Хорошо, — согласился барон, пригубив из бокала. Наверно для смелости.

— Это случилось около трех месяцев назад. Патрик собрался на охоту. Кабанов расплодилось много, почему бы не поохотиться? Ничего страшного, не в первый раз. К тому же, хорошее занятие для настоящего джентльмена, мужчины! Я должен был поехать с ним! — внезапно воскликнул барон. — Должен был! И всё могло быть иначе. Но я не поехал. Много дел накопилось.

Генри надолго замолчал, погруженный в воспоминания. Михаэль не торопил, терпеливо ожидая и смакуя первый глоток вина.

— Я не знаю, что точно случилось в лесу. Охотники нашли кабана и погнались за ним. В азартной, бешеной скачке никто не заметил, как лошадь Патрика лишилась ездока. Потерю заметили, лишь загнав и убив дикую свинью. Сразу начались поиски, безрезультатные. Спутники не нашли моего брата.

Барон последовал примеру журналиста и тоже промочил горло вином. В эту небольшую паузу Михаэль успел вставить вопрос.

— А это тогда кто? — Майер ткнул пальцем в пленника.

Вообще, наверное, во все времена молодежь бывает несдержанной. Считает себя самыми умными, самыми уникальными. Самыми-самыми. Вот и немец не сдержался и задал вопрос с сарказмом, с некой долей издевки. Будто заблаговременно не веря словам собеседника. Хотя, может, просто выплеснул, таким образом, часть раздражения, накопившегося за последнее время. Но если представители молодых людей посчитают заданный немцем вопрос забавным, уникальным и ярким, то люди старшего поколения без обиняков заявят о том, что молодой человек совершенно не воспитан. И отчасти будут правы. Ведь с их точки зрения, Михаэль мало того, что просто перебил рассказ более старшего собеседника, но еще и стал делать свои поспешные выводы, недослушав до конца всю историю. Некоторых, подобное, может легко вывести из себя. Однако, люди преклонного возраста часто, хоть и не всегда, вместе с прожитыми годами получают в довесок одну интересную вещь — мудрость, которую используют весьма умело. Вот и барон, проигнорировав бестолковый вопрос парня, лишь снисходительно улыбнулся, как дедушка на глупые шутки маленького внука, и продолжил рассказ.

— Когда охотники вернулись в замок, и мне сообщили об исчезновении брата, я сразу собрал новый отряд, и, несмотря на сумерки, помчался в лес. Полночи мы с факелами обшаривали весь лес, заглядывая под каждый куст, в каждый овраг, но Патрика не нашли. Заночевали прямо в лесу, на одной их полян, а наутро возобновили поиски, и снова ничего не отыскали…

Барон опять замолчал, казалось, во время повествования, он снова испытывает всю ту боль, все те давешние переживания.

— Патрик вернулся сам, на третий день. Просто вышел из леса, и так и прошагал пешком до самых ворот. Он был худой, как скелет, будто питался одними травами не менее пары месяцев. Одежда изорвана, те клочья, которые уцелели, были страшно грязны. Их бы побрезговали одеть даже нищие Бринстоуна. Упав на руки стражникам, Патрик потерял сознание ещё на три дня. Ни замковый лекарь, ни врач из города не смогли вывести его из комы. Иногда, не приходя в сознание, он бредил, бормотал, кричал. Я лишь не сразу понял, что его слова — далеко не бред. Из обрывков, которые он говорил, я позже собрал более-менее нормальное объяснение всему происходящему. Если я всё правильно понял, а не напридумывал сам себе от безысходности, то получается следующее. — Барон допил вино из своего кубка и порывисто налил ещё.

— Патрик банально свалился с лошади, на большой скорости врезавшись в ветку дерева. От падения он потерял сознание. Я не утверждаю всего этого, — честно пояснил Генри, — я лишь сужу, по словам, которые брат пытался донести до меня, находясь в коме. Так вот, очнулся он от острой боли в спине. Тело не слушалось, по крайней мере, левая часть туловища. Он пытался кричать, звать на помощь, но сил не хватало даже на это и он провалился в беспамятство. В следующий раз, он очнулся в темноте. Наступила глубокая ночь. Патрик замерз и от холода, похоже, перестал чувствовать боль в спине. И тут над ним зависло чудовище. Полуволк-получеловек. Оскаленная собачья пасть приблизилась к его лицу и спросила: «хочешь ли ты жить»? От страха брат лишь сумел кивнуть и тогда чудовище сказало, что для того чтобы выжить, он должен поделиться своим телом, согласен ли он на это? Патрик согласился.

— И что было дальше? — Михаэль не сдержался, и поторопил замолчавшего барона.

— А ничего… После трех дней комы Патрик пришел в себя и пошел на поправку. Нашей радости не было предела. Брат встал с постели, стал усиленно, даже слишком, питаться и набираться сил. Вот только… Он изменился. Стал грубым, жестоким. Мало с кем говорил, однажды набросился на служанку с кулаками и чуть её не убил. Повезло, что я был поблизости… в тот раз и мне досталось изрядно, — Генри Гамфри усмехнулся. — После того случая, брата насильно показали нашему лекарю, но он не нашел никаких физических отклонений. То есть Патрик был абсолютно здоров, однако, его поведение резко ухудшилось. Он всё чаще стал бросаться на людей, покусал ему руку, — барон кивнул себе за спину, указывая на старого слугу, — и часто рычал, словно дикий зверь. Я принял решение, изолировать его от общества и запер его в одной из спален. Как ни странно, но в моем присутствие, Патрик вёл себя спокойнее и, мне приходилось лично его кормить, доставляя пищу прямо в комнату. К несчастью, радикальные меры не дали результата. Находясь взаперти, брат стал наносить вред самому себе. Почти все раны, что ты видишь сейчас на его теле, он нанёс себе сам.

— И ты не придумал ничего лучше, чем приковать родного брата? — досказал Михаэль с упрёком.

— Да, — барон честно посмотрел в глаза собеседнику. — Если у тебя есть идеи лучше, я с радостью их выслушаю.

— Да, конечно, есть! — с воодушевлением воскликнул Майер и встал на ноги, положив ладони на стол. Генри терпеливо ждал, наблюдая за журналистом, и тот, через пару минут размышлений, добавил. — Только нужно подумать подольше.

— Ну, подумай, подумай. — Улыбнулся барон, догадываясь, что парень ничего нового сообразить не сможет, так как сам хозяин немало об этом размышлял.

— Ты сказал, что почти все раны он нанёс себе сам, — задумчиво спросил Михаэль, — что значит почти?

— Пойдем, сам посмотришь.

Барон встал со стула и подошел к прикованному брату. Молодой священник как раз прекратил читать, и без возражений уступил место перед пленником. Сам же, как успел заметить краем глаза журналист, отправился наполнять свой кубок вином.

— Наблюдай, — барон взял чашку со святой водой и обмакнул туда кропило. — Иногда, когда Патрик совсем буйствует, и пытается оторвать себе руки, чтобы выбраться из кандалов, приходится успокаивать его святой водой и молитвой.

Договорив, Генри широко взмахнул кропилом и обрызгал брата водой. Там, где капли святой воды соприкоснулись с телом, моментально возникли волдыри, как от ожогов, а пленник неистово закричал от боли.

— Не-ет! Не надо! Помогите!!!

Михаэль испуганно вздрогнул всем телом.

— Вот так, — сказал барон ошарашенному журналисту.

Не доверяя собственным глазам, и, отчасти, словам барона, Михаэль с большой опаской коснулся мизинцем святой воды в чаше. Вопреки опасениям, собственная кожа негативно не отреагировала. Обычная вода, слегка прохладная, но далеко не кислота. Глядя на опыты парня, барон не скрывал улыбки.

— Убедился?

Михаэль Майер не стал отвечать на каверзный вопрос. Получается, барон говорил сущую правду, и что же теперь делать?

— Что же с ним произошло-то? — задумчиво проговорил немец, разглядывая дёргавшегося пленника.

— Одержимость. — Внезапно сказал священник, до этого в разговор не вступавший.

— Что, простите? — Майер повернулся к говорящему.

— Одержимость. — Спокойствию и уверенности священнослужителя стоило позавидовать. — В Патрика вселился дьявол.

— Сам дьявол? — С иронией переспросил журналист.

— Не факт. Возможно, телом несчастного завладели бесы. Или демоны. Но все они — слуги дьявола!

— Демоны значит? — Михаэль полез в карман брюк. — Сейчас узнаем.

Достав монокль, подаренный Кэрри, немец замер, собираясь с мыслями, и настраиваясь на встречу с приспешниками дьявола. Хотя, по правде сказать, он мечтал, чтоб волшебное стекло ничего потустороннего не показало. К сожалению, часто нашим мечтам неданно сбыться…

Приложив монокль к правому глазу, журналист рассмотрел, что в теле измождённого пленника действительно властвовало другое существо, отличное от тех, которые существовали в животных. Михаэль абсолютно не разбирался в иерархии царства дьявола, но совершенно отчетливо понял, что там, во дворе, в телах зверей паразитировали мелкие черти или бесы, как уточняла Керри, а здесь, в теле человека настоящий демон! Это потустороннее чудовище по строению туловища больше напоминало человека, чем упомянутые выше бесы. То есть, демон стоял на двух ногах, имел две руки-лапы, и ростом был со среднестатистического представителя людей. Однако, на этом сходство заканчивалось. Голова демона сильно напоминала волчью: заостренная морда, покрытая шерстью, увенчанная клыками пасть. Лапы, намного длиннее, чем у Патрика руки, с легкостью доставали до колен. Но главное, это взгляд. В глазах демона отчетливо просматривался интеллект. Майер сразу подметил очевидную разницу во взоре демона и глупых бесов. Существо, вселившееся в брата барона, моментально почувствовало, что немец его увидел, и перестало играть роль несчастного пленника.

— Жалкий смертный! — заговорил демон устами Патрика. — Сними с меня оковы и я подарю тебе быструю смерть! Этот мир будет наш, а вы, никчемные, низменные людишки будете нашими рабами, и нашей пищей. Любой сможет впиться в ваши шеи зубами, разрывая слабую плоть. А вы станете благодарить нас за подаренную честь и легкую смерть.

Глаза демона пылали такой ненавистью и злобой, пронизывая Михаэля насквозь, что немец не выдержал и быстро убрал монокль в карман.

Отвернулся.

— Смотри на меня, — не успокаивался Патрик, — когда к тебе, ничтожному куску мяса, обращается представитель высшего разума! Пади ниц, и моли о пощаде. Тогда, возможно, я, либо другие демоны, временно используют твою человеческую оболочку, и ты будешь жить.

Голос, каким говорил Патрик, теперь на человеческий походил мало. Слова вылетали из губ, подвластных демонической сущности, резкими, грубыми, всепроникающими. От них хотелось скрыться, сбежать, закрыть уши… или подчиниться.

Связанная речь Патрика прервалась, когда барон, нисколько не жалея, плеснул всю святую воду, что оставалась в чаше на своего брата. Пленник закричал от боли, а потом завыл, словно от обиды, при этом умудряясь сыпать проклятья в адрес присутствующих здесь людей.

Оскорбления Михаэля мало заботили, он, наконец, пришел в себя, сбрасывая легкое оцепенение в теле и разуме после слов демона. В голове разом возникли несколько вопросов, перемешались и всплывали невпопад. Что сейчас произошло? Правда ли, что слова демона действовали как гипноз, порабощая человека? Или же, виновата зверская усталость, внезапно накатившая на журналиста? Почему брат барона испытывает боль от святой воды? И кому всё-таки больно, демону, который по логике защищен человеческой оболочкой или Патрику, с малолетства привычному к подобной процедуре? И как часто одержимый говорит с людьми в подобном тоне?

Последний вопрос Майер задал вслух.

— Впервые! — ответил изрядно удивленный Генри. — Никогда такого не происходило. Я сам не поверил своим ушам. Обычно, кроме мольбы отпустить и оскорблений, Патрик ничего не говорил. Либо ты на него так подействовал, либо болезнь прогрессирует… — В словах барона отчётливо послышалась боль и тоска от собственного бессилия. Судя по всему, аристократический владелец замка не заметил волшебного монокля, или, что больше походило на правду, просто не придал значения тому факту, что журналист прикладывал монокль к глазу. Мало ли какая блажь бывает у человека, может, Михаэль действительно зрением слаб. Как бы там ни было, но Майер решил о своем чудо-стёклышке не говорить. По крайней мере, пока. А то, что демон так бурно отреагировал именно на подсмотр его истинного облика — в этом парень нисколько не сомневался. Опыт уже имелся.

— Значит, вы предполагаете, что в лесу в Патрика вселился демон? — полуутвердительно спросил Майер, и, не дожидаясь ответа, продолжил. — Как вы догадались об этом? Что говорил об этом Патрик, когда вышел из комы?

Барон понял мысль журналиста и сказал:

— После выхода из комы, брат ничего не помнил об охоте и на все вопросы отвечал, что очнулся после падения сразу в замке, ну а потом, у него уже не стало смысла что-либо расспрашивать. Тогда я и припомнил все его слова, сказанные в бреду.

Михаэль понимающе кивнул и задал еще пару вопросов. Из слов Генри немец узнал несколько интересных подробностей. Про одержимость младшего брата знали совсем мало людей. Парочка доверенных слуг, замковый лекарь, сам барон и два священника. Для всех остальных выдумали историю про поездку, из которой Патрик до сих пор и не вернулся. Кроме шерифа, никто в подробности не вдавался и расспросами не занимался. Но внимательный глава полицейских заподозрил неладное, почувствовал уныние друга и барону пришлось срочно выдумывать новую ложь, будто переживает, что после себя ничего не оставит потомкам и никто не узнает былую славу его рода. Чарли Дуэйн поверил, да со своей прямолинейной участливостью посоветовал написать биографию. Барон какое-то время отнекивался, но, когда шериф познакомил его с «Журналистом-Из-Самого-Парижа», пришлось сдаться и согласиться, дабы не вызвать новых подозрений.

— Если я правильно понял, — сказал Майер, — вы с Чарли неплохие друзья, да и я сам теперь вижу, что наш бравый полицейский прекрасный и честный человек. Почему же вы прямо не сказали ему… о своём горе? Уверен, он бы всё понял и поддержал ваш выбор. Зачем весь этот обман с поездкой, да и с автобиографией?

— Ты уже передумал помогать мне с книгой? — с наигранной обидой возмутился Генри. — Не переживай, теперь в этом необходимости нет. Просто тебе придётся несколько раз приезжать сюда, дабы отвести подозрения, а потом мы скажем, что рукописи готовы и помещены в мою личную библиотеку.

— Дело не в этом, — покачал головой журналист, — раз мы уже договорились, то я обязательно напишу эту книгу. Тем паче за обговорённый гонорар. Но меня интересует…

Барон поднял руку, прерывая собеседника.

— Причина та же, по которой я не сообщаю всему миру вокруг об одержимости Патрика. Подумай сам, что будет, если я расскажу о моей беде? Ты же сам работник газеты. Что напишет печатное издание, узнав правду? Что скажут люди?

Майер задумался.

— Есть несколько возможных вариантов развития событий.

— Ну-ка, ну-ка, поделись с нами, — попросил барон.

— Скорее всего, никто не поверит вашим словам, потому и тебя, и Патрика поместят в больницу, для обследования и дальнейшего лечения. Особенно, если будешь упорствовать в своих выводах про демонов.

Генри кивнул, соглашаясь с мнением парня.

— Продолжай.

— Если же, все поверят твоим доводам, то существенно ничего не изменится. По крайней мере, для Патрика. Учёные захотят изучить этот феномен и заберут твоего брата… в больницу, или, если ещё хуже, в лабораторию. Само собой понятно для чего…

— Для чего? — неуверенно уточнил священник, внимательно следивший за беседой.

Михаэль не успел ответить, барон сказал раньше:

— Опыты. Захотят выяснить, как демон попал внутрь человека и как его вытащить.

— Совершенно верно, — подтвердил журналист.

— Я ответил на твой вопрос? — губы барона тронула легкая улыбка.

— Не совсем, — Михаэль не сдавался. — Я не предлагаю рассказать всем, а лишь Чарли.

— Наш доблестный шериф, как ты сам отметил, честный, но при этом, он человек закона и поступит по закону, даже вопреки своим личным мотивам и интересам. И если он узнает про Патрика, то не позволит держать его здесь взаперти… кхем… в подобных условиях. Себя вспомни. По твоему лицу можно было многое прочесть, когда ты только зашел в эту комнату.

Михаэль Майер не нашёл что возразить в ответ.

— Поэтому я надеюсь, — продолжил Генри, — что ты сохранишь в тайне то, о чём сегодня узнал. Даже, если хочешь, я тебя искренне об этом прошу.

— А куда деваться? — наигранно вздохнул немец. — Стоит мне воспротивиться, как вы сразу уличите меня в одержимости, и, надев кандалы, прикуёте тут же, рядышком. Будет Патрику компания.

* * *

На следующее утро, молодой священник, которого Михаэль Майер повстречал в «пыточной камере», провёл утреннюю службу в церкви Бринстоуна. Выглядел он выспавшимся и отдохнувшим, ведь, в отличие от большинства гостей барона, Сэмюель Кит покинул замок ночью, и, добравшись, домой сразу лёг спать, почти мгновенно провалившись в крепкий сон. К слову, священник всегда хорошо спал и главное высыпался, если до сна выпивал бутылочку чудесного баронского вина. Даже когда спать приходилось всего пару часов. А вчера, количество спиртного превысило один сосуд, да кроме того, барон Гафри расщедрился и подарил ещё бутылку вина уезжающему священнику с собою.

Вспомнив о подарке, Сэмюель страстно захотел прикоснуться к заветной бутылке ладонью, услышать звук вина, неспешно наполняющего бокала, и почувствовать дивный виноградный вкус на своих устах. Однако, при всей своей любви к сладкому алкоголю, молодой священник себя зависимым, и тем паче больным не считал.

«У всех есть свои маленькие слабости» — не раз говорил он своим знакомым. — «Кто-то цветы любит выращивать, кто-то к чужим жёнам по крышам бегает. А от того, что я немного выпью, никому хуже не становится. Да и что ещё делать в этом скучном, Богом забытом городе?» В оправдание, стоит отметить, что последние, кощунственные слова, он говорил редко, лишь в присутствии самых близких и верных друзей. В остальное же время, особенно находясь на службе, Сэмюель Кит достойно нёс Слово Божье народу, даря благословение просящим, и наставляя на путь истинный.

Завершив утреннюю службу, священник отправился в свою келью, где сменил официальную рясу на повседневную и в очередной раз пожалел о том, что не догадался взять бутылку вина с собой, а оставил её дома. К счастью, не всё так плохо. В церкви имелся солидный запас кагора. Конечно, на вкус он сильно уступал напитку сэра Генри, но всё же плохим не считался. Священник наполнил бокал из дубового бочонка, специально находившегося здесь, и, сев на грубую, деревянную лавку, несколько минут отдал на дегустацию церковного напитка.

Любой посторонний наблюдатель, окажись он тут случайно, с уверенностью бы заявил, что Сэмюель пробует этот напиток впервые, и, несомненно, он профессиональный дегустатор. Этой уверенности способствовало то, как именно священнослужитель поглощал алкоголь. Не спеша, смакуя каждый глоток. И пока кагор, как любимый ребенок, лениво баюкался за щекой парня, он слегка вращал бокал в руке, наблюдая за движением жидкости в нём с таким видом, будто ожидая, что она превратится во что-то иное, неизвестное, но безумно важное и интересное. Когда церковный напиток в бокале закончился, Сэмюель Кит не спеша поднялся с лавки, поставил посуду на место, и, оправив рясу, вышел в коридор.

Церковь, в которой Кит служил вот уже пятый год, являлась чуть ли не единственным каменным строением в Бринстоуне, и, безусловно, самым высоким. Массивное, слегка мрачное здание из серого камня, немного напоминало замок Гамфри. Возможно тем, что толстые стены также дарили уверенность в защите от внешнего мира. Однако, всю картину обороноспособности портили огромные оконные проёмы. Может статься, как утверждали некоторые старики, и замок и церковь строили из одного и того же камня. Но со стопроцентной достоверностью никто доказать не сумел, да и не слишком старался.

Вообще, Бринстоунскую церковь можно разделить минимум на три части. Основная часть представляла собой вытянутый в длину короб. Высотой с трёхэтажный дом, увенчанный двускатной крышей. Одним из главных элементов красоты являлись высокие, витражные окна, закруглённые сверху по форме арки. Пять окон, занимающие почти всю стену и столько же на противоположной стороне, давали достаточное количество света для главного зала, в котором велись службы. Второй частью являлась четырехугольная башня высотой, аж в шесть стандартных этажей. А четыре конусообразных шпиля на ее верхушке были наивысшими точками во всём городе. В эту часть здания прихожан не пускали. Считалось, что все помещения в башне занимали личные апартаменты высших чинов в иерархии церковников. Последней, третьей частью можно посчитать несколько пристроек из того же материала, расположенных в различных местах церкви и используемых для хозяйственных нужд. Самое большее находилось в левом крыле церкви. Там же сделали главный вход, а со второго этажа начиналось огромное витражное окно, занимавшее весь левый фасад здания, вплоть до самой крыши. Помимо всего прочего, церковь была украшена тематическими лепнинами и барельефами, а вместо углов здания везде возвышались длинные, изящные колонны, начинающиеся от самой земли и заканчивающиеся выше основной крыши. Колонны, увенчанные на верхушке острыми шпилями, тоже предавали зданию схожесть с вышеуказанным замком.

Сэмюелю было неинтересно любоваться внутренними, и тем паче наружными красотами церкви. К тому же, за всё время работы здесь, он успел привыкнуть к окружающему его убранству и не обращал на него особого внимания. Покинув свою келью, расположенную на втором этаже, священник спустился вниз и направился в сторону башни. Попутно Кит заглянул на кухню, взял там поднос, и, наложив на него с десяток свежеиспечённых, румяных пирожков, двинулся дальше. Преодолев несколько коридоров и главный зал, он, наконец, добрался до двери, ведущей в башню и начал подниматься по широкой ступенчатой лестнице. С мыслей о том, как же интересно, старик-епископ ежедневно преодолевает этот подъём, Сэмюель, слегка запыхавшись, остановился на последнем, пятом этаже и встал перед красивой двухстворчатой дверью. Постучал.

— Войдите.

Молодой священник аккуратно приоткрыл одну дверь, совсем чуть-чуть, и пролез в образовавшуюся щель. Оказавшись внутри, спиной закрыл дверь, но остался стоять там же, не двигаясь, и не поднимая взгляда от пола.

— Проходи. Садись. — Раздался спокойный старческий голос.

Позволение получено, протокол соблюдён и молодой священник, подняв голову, подошёл к письменному столу.

Преподобный монсеньер епископ Бенджамин Диккенс восседал на большом деревянном стуле, по изяществу напоминавшем кресло, но по удобству и жесткости сиденья являлся табуретом, хоть и с высокой спинкой. Сидеть на нём долгое время было жёстко и неудобно, но Его Преподобное Превосходительство, казалось, подобных мелочей не замечало. Порой, когда Сэмюелю приходилось заходить сюда по несколько раз на дню, он ни разу не замечал, что епископ покидал свой «трон», и никаких признаков усталости или раздражительности от долгого сидения не высказывал. А ведь он уже стар. Как-никак, семьдесят пять лет стукнуло. Другие церковные чины, как достоверно знал молодой священник, в подобном возрасте и звании уже ничем не занимаются, ничего не делают, кроме как лениво, по большим праздникам, благословляют гостей, и дают поцеловать свою дряхлую, изнеженную руку или пальцы, в зависимости, опять же, от своей должности. Бенджамин Диккенс, вопреки стереотипам в голове священника, не просто постоянно сидел за своим письменным столом, доживая свой век и «Размышляя о Господе Нашем», а добросовестно работал на благо церкви доступными старику силами. А именно занимался чуть ли не всей бумажной волокитой. Даже в богоугодном доме приходится заниматься канцелярской работой, проверяя счета, подписывая указы, сверяя документы и просматривая письма, которые епископ получал с завидной регулярностью. Помимо того, когда никаких срочных бумаг, требующих внимания главного священника Бринстоунской церкви не имелось, или вечером, когда большинство священнослужителей расходились по домам, монсеньер епископ не отдыхал. Он либо что-то писал, Сэмюель не без оснований предполагал что мемуары, либо читал огромные и очень старые, с виду, книги. А после этого снова что-то выписывал из этих самых книг. Из-за большой тяжести подобных книжных изделий и слабости старика, Кит часто собственноручно приносил их сюда из библиотеки, по просьбе епископа. Но вот открыть и прочитать хотя бы пару страниц, заставить себя не мог. Хотя часто ловил себя на неподдельном интересе: «Что же там вычитывает преподобный отец?»

Сам монсеньер жил здесь же, в церкви. Из этого кабинета вела еще одна дверь в скромно обставленную спальню: кровать, тумбочка, лавка и стол. Потому, он никуда не спешил и часто засиживался за столом далеко за полночь. А может и вообще не спал, так как, приходя рано утром, молодой священник частенько заставал своего начальника на том же месте, над той же книгой, что и накануне.

Сэмюель поставил на письменный стол поднос с пирожками.

— На кухне сказали, вы опять не спускались на завтрак, — священник присел на табуретку, напротив епископа. — Я подумал, что вам не помешает подкрепиться.

— Благодарю тебя, брат Сэмюель. — Проговорил преподобный отец, убирая стопку бумаг в ящик стола, и вынимая оттуда другие. — Я обязательно отведаю. Запах чудесный… Только вот еще закончу одно дело.

Бенджамин Диккенс говорил искренне, и честно собирался выполнить обещание, однако, молодой священник прекрасно знал, что епископ может так и не притронуться к пирожкам, совершенно забыв об их существовании. Или так погрузится в работу, что на «никому ненужное питание» так и не найдётся свободной минуточки. Потому, Кит постарался вложить в голову монсеньера как можно больше напоминаний об этом блюде.

— Они сегодня получились вкуснее обычного! — Сэмюель демонстративно взял пирожок с подноса и с завидным аппетитом принялся его поглощать.

— Я нисколько не сомневаюсь в этом. Наши повара отлично справляются со своими обязанностями. Ты не находишь? — Монсеньер епископ внезапно уставился на собеседника, отчего тот едва не подавился.

У Его Преподобного Превосходительства была такая особенность. Порой он вел себя спокойно, по-доброму, словно отец родной, проявляя к собеседнику лишь слабый, вежливый интерес, а иногда задавал неожиданные, даже несвязанные с ведущимся до этого диалогом, вопросы. И в голосе его слышались стальные нотки, от которых по коже начинали бегать мурашки, и хотелось разом признаться во всех грехах, даже если их и не совершал. По слухам, раньше, до назначения в эту церковь, епископ являлся неким профессиональным дознавателем. В секретной службе запретной инквизиции. Неизвестно, правдивы ли слухи, но в такие моменты, как сейчас, Сэмюель в них свято верил.

С трудом проглотив откушенный кусок, молодой священник смог лишь кивнуть в ответ. Слава богу, что епископу этого оказалось достаточно, и он вновь углубился в свои бумаги.

— Как всё прошло? — Спросил монсеньер, так и не отрывая взгляда от документов.

— Утренняя служба проведена, как положено, — чётко, по-военному, доложил Сэмюель.

— Давай без шуток, брат Кит. — На старом лице епископа появилась легкая улыбка. — Ты же знаешь, о чём я.

Сэмюель знал. Так как всегда рассказывал о своих поездках в замок Гамфри. Однако, у молодого священника с главным епископом Бринстоуна отношения сложились дружеские, доверительные, и потому, он себе позволял многое, что не могли остальные церковники. Включая шутки и некую вольготность. Мало кто посмел бы сидеть напротив Преподобного Отца, бесцеремонно пожирать пирожки и не получить за это, как минимум, взыскание.

— Всё так же. Без изменений. — Сэмюель, наконец, расправился с пирожком.

— То есть, — с интересом переспросил епископ. — Вино у барона всё такое же изысканное?

— Вы как всегда правы, монсеньер епископ! — Не вставая, священник изобразил шуточный поклон. — Однако, тайну барона теперь знает еще один человек.

— Интересно. — Преподобное Превосходительство оторвал взгляд от бумаг. — В нашем тайном обществе пополнение. И кто же новый участник?

— Новый журналист из «Нью-Инстерк». Приехал к нам не так давно.

Сэмюель Кит подробно рассказал о вчерашних событиях, связанных с одержимым братом Гамфри.

— Значит, Михаэль тоже пообещал хранить тайну?

— Да, — подтвердил священник. — Думаю, он не обманет. Порядочный джентльмен.

— Возможно, — задумчиво произнес Бенджамин Диккенс, — было бы лучше, если б не сохранил…

— Простите?

— Я имею в виду, что твои молитвы приносят лишь временное облегчение несчастному Патрику. И держать его в цепях не самое разумное решение.

— Вы говорите, как тот журналист… — сообщил Сэмюель.

— Помню! — слегка раздраженно кивнул старый монсеньер. — Его слова как раз отчасти верны, потому, я их повторил. Что бесчеловечно использовать оковы, словно против преступника, убийцы.

— Иначе он и сам себя может покалечить! — возразил Кит.

Преподобный Отец лишь отмахнулся, возвращая свое внимание к настольной макулатуре. Подобные споры возникали уже не раз. И многое уже оговаривали повторно, и не единожды. Смысла снова спорить мудрый епископ не видел. Сэмюель тоже замолчал.

— Преподобный Отец? — Кит первым нарушил тишину.

— Слушаю, брат Сэмюель.

— Есть же способ избавить Патрика от одержимости.

— Ты опять про экзорцизм?

Молодой священник утвердительно кивнул. Монсеньер епископ устало закряхтел, выпрямившись в кресле, и закинул руки за голову, вытягивая «застывшую» спину. Рукава его дорогой, красного цвета, рясы скатились к локтям, обнажив тонкие, худые руки со сморщенной кожей.

— Отвечу официально. — Не меняя позы, сказал главный священник. — Церковь не одобряет экзорцизма. И ты это прекрасно знаешь, но продолжаешь задавать глупые вопросы.

— А если не официально? — упрямо спросил Сэмюель.

— Много вопросов до добра не доводят, — с упреком предупредил Бенджамин, но все же ответил: — Провести обряд экзорцизма можно, однако нужен специально обученный человек. Вот ты сможешь провести такой ритуал?

— Нет, — честно признался Сэмюель Кит.

— То-то и оно! — Епископ даже указательный палец вознес к небу. — Я, может быть, смогу, теорию знаю, но сам лично подобного не делал. А если не справлюсь? Мало того, что опозоримся перед бароном, но ведь можем и навредить Патрику. Об этом не думал?

— Нет. — Чистосердечное признание.

— Есть и еще одна причина, по которой экзорцизмом нам лучше не заниматься. Хотя, эта причина касается лишь нас.

— Какая?

— Даже если мы скрытно проведем обряд, вопреки запрету церкви, и дай Бог, проведем качественно, Патрик избавится от недуга, то всё равно, рано или поздно об этом станет известно. И тогда, нас отлучат от церкви. Причём, совершенно заслуженно, ибо каждый должен заниматься своими делами, а не лезть, куда не следует… У вас нет дел более, брат Кит?

В голосе Преподобного зазвенели холодные нотки. Молодой священник прекрасно знал, что когда епископ говорит таким тоном, спорить и задавать вопросы не стоит. Дружба дружбой, но субординацию, порой, соблюдать надо.

— Есть. — Священник встал на ноги. — Преподобный Отец, благословите.

Бенджамин Диккенс перекрестил склонившегося парня и тот, спросив разрешения, удалился. А епископ еще какое-то время предавался нелегким размышлениям, рассматривая потолок, после чего резко встряхнул головой, отчего редкие седые волосы по-хулигански разлохматились, и стал записывать одному ему известный текст в книгу.