Четыре столетия пути. Беседы о русской литературе Сибири

Алексей Горшенин

В форме популярных увлекательных бесед автор рассказывает об истории русской литературы Сибири со времени ее зарождения и до наших дней.Издание напоминает о том, что Сибирь всегда была краем самобытной литературы и культуры. Книга рассчитана на широкий круг читателей: от литературоведов, журналистов, краеведов, преподавателей до книголюбов, студентов и школьников.

У СИБИРСКОГО КОСТРА

После окончания Гражданской войны, в первой половине 1920-х годов литературная жизнь в Сибири заметно оживилась.

Возникали многочисленные кружки и объединения. Наиболее значительным из них стало появившееся весной 1920 года Иркутское литературно-художественное объединение (ИЛХО), больше известное как «Барка поэтов», названное так его участниками потому, что собирались они на квартире Анчарова (Артура Куле) который жил на барке, стоявшей у ангарской пристани. Объединение просуществовало три года. К началу 1923 года «Барка» распалась. На смену ей пришло новое ИЛХО — кружок пролетарских поэтов при иркутском литературно-художественном и общественно-политическом еженедельнике «Красные зори». Но и сами «Красные зори», выходившие с января 1923 года, из-за отсутствия необходимой материальной базы на пятом номере прекратили свое существование.

В 1924 году по инициативе председателя правления Сибкрайиздата М. Басова был создан еще один связанный с литературой журнал — «Книжная полка». Выходил он в 1924 — 1926 и 1928 — 1929 годах сначала в Новониколаевске, потом в Иркутске.

Вообще в 1920-е годы в разных сибирских городах появлялось немало разных сборников, альманахов и журналов: «Сноп» и «Рабочие зори» — на Алтае; «Отзвуки» и «Красные зори» — в Иркутске; «Огни Севера» — в Якутске; «Камены» и «Печаль полей» — в Чите; «Арпоэпис», «Таежные зори», и «Пролетарские побеги» — в Новониколаевске. Однако все они были мотыльками-однодневками и жизнь их обычно ограничивалась несколькими номерами. И уж тем более ни одно из них не могло претендовать на роль стержня, станового, так сказать, хребта всей литературы Сибири.

Участь сия была уготована другому литературному изданию — журналу «Сибирские огни».

Надежный «приют» сибирской литературы

«Сибирские огни» по времени возникновения стали вторым в советской России литературно-художественным и общественно-политическим журналом. Чуть раньше, в 1921 году появилась в Москве «Красная новь».

Но идея создания в Сибири «толстого» литературного журнала витала давно. Еще в 1912 году А. Горький предлагал сибирякам взяться за его издание. «Чудесное было бы дело», — говорил он. Однако четкие очертания идея эта обрела лишь в ноябре 1921 года, когда в Новониколаевске появился сибирский отдел государственного издательства — Сибгосиздат. И, — как вспоминала Л. Сейфуллина, — «с первого же заседания редколлегии Сибгосиздат, в своем людском составе, стал жить мечтой об издании „толстого“ художественно-литературного и научно-публицистического журнала»⁴⁸.

Обосновывая эту мечту, В. Правдухин утверждал, что такого рода издание «будет притягивающим со всей Сибири центром литературно-научных сил, а так же школой для начинающих писателей».⁴⁹ И, время покажет, он оказался прозорлив.

Уже сама мысль разжечь жаркий костер сибирской литературы в небольшом городе с населением в 60 тысяч жителей, разоренном еще не завершившейся Гражданской войной, была вызывающе смелой. И, на первый взгляд, просто невыполнимой. Но окрылённость большой мечтой и невиданный энтузиазм тогдашних членов редколлегии Сибгосиздата — В. Правдухина, М. Басова, Ф. Березовского, Д. Тумаркина, Л. Сейфуллиной во главе с Е. Ярославским — сделали свое дело: 22 марта 1922 года первый номер журнала под названием «Сибирские огни» вышел из печати.

Журнал сразу же заметили как в Сибири, так и в столице. «Этот журнал приходится признать лучшим из провинциальных», — отзывался о нем нарком просвещения А. Луначарский⁵⁰. А пятилетие спустя А. Горький в письме В. Зазубрину писал: «Из „Искры“ разгорелись, — как вы знаете, — довольно яркие костры во всем нашем мире, — это дает мне право думать, что отличная культурная работа „Огней“ разожжет духовную жизнь грандиозной Сибири»⁵¹.

В чем же причины быстрого и прочного признания «Сибирских огней»? Наверное, в том, прежде всего, что создатели журнала четко определили его главные цели и задачи. В самом первом номере в извещении «от редакции», в частности, говорилось о том, что на журнальных страницах «найдет себе место все, что художественно воспроизводит эпоху социальной революции и ее своеобразное отражение в Сибири, что созвучно этой эпохе…». И действительно, лучшие произведения, публиковавшиеся на страницах журнала в первые годы его существования, тем и волновали читателей, что пытались ответить на жгучие вопросы современности. Революция, Гражданская война, крутая ломка общественной жизни и сознания людей, строительство новой экономики — вот что, прежде всего, было в поле творческого зрения авторов «Сибирских огней» тех лет.

Но время шло. Гражданская война отодвигалась все дальше. На первый план выходили сначала восстановление разрушенного войнами хозяйства страны, потом нэп, индустриализация, коллективизация… И все это тоже находило отражение в «Сибирских огнях». И в прозе с поэзией, и, особенно, в очерке с публицистикой как самых оперативных жанрах.

Не было, наверное, в 1920-х годах в стране литературного журнала, где бы им уделяли столько внимания, как в «Сибирских огнях». Журнал с первых же дней существования стремился к тому, чтобы с читателем говорила вся необъятная Сибирь. А потому авторов журнала можно было встретить во всех ее уголках и. казалось, не существовало места, которое не нашло отражения в их произведениях.

Вместе с тем, соответствие тому или иному социально-политическому моменту и четкое следование генеральному идеологическому курсу не было единственной заботой редакции журнала. (Хотя и преуменьшать важности такой заботы как условия существования литературы в строящемся социалистическом обществе тоже не следует). Не забывалось и о художественном уровне публикаций, планка которого в журнале была поднята высоко. Результат не заставил себя ждать. К журналу потянулись писатели как уже известные (Вяч. Шишков, А. Сорокин, Г. Вяткин, Ис. Гольдберг, П. Драверт и др.), так и талантливые молодые (Л. Мартынов, П. Васильев, И. Мухачев, В. Итин, К. Урманов, А. Коптелов и др.).

Но «Сибирские огни» не были просто механическими собирателями. В редакции велась постоянная кропотливая работа с авторами, прежде всего, конечно же, молодыми, творческому росту которых уделялось повышенное внимание. По свидетельству одного из верных «огнелюбов» А. Караваевой, «особенно важно было бытие журнала для нас, молодых литераторов. Журнал был для нас ближайшей творческой перспективой, которая побуждала каждого надеяться, проверять себя и работать»⁵².

Такая трогательная забота о «литературном подросте» объяснялась не в последнюю очередь и практической необходимостью выращивания и воспроизводства литературных кадров. Советская Россия строила новую социалистическую культуру, и очень многое, в том числе и в литературе Сибири, приходилось начинать заново. Что и отметил с присущей ему образностью В. Зазубрин: «… „Сибирские огни“ есть огни, костер, разложенный в тайге в то время, когда хлестал свинцовый дождь Гражданской войны. Костер был разложен в чрезвычайно трудных условиях, на снегу, тут же, у пустых окопов»⁵³.

Литературные «окопы» пустовали недолго. Тот же В. Зазубрин после пяти лет работы «Сибирских огней» скажет, что на страницах журнала «нашла приют вся сибирская литература»⁵⁴. И в числе первых были сами его зачинатели, которые «разложили» костер «Сибирских огней» и задали журналу необходимые звучание и тональность. С другой стороны, их собственное литературное становление было тесно связано со своим детищем. И в первую очередь тому подтверждением может служить творческая судьба Л. Сейфуллиной и В. Правдухина.

Зачинатели

Осенью 1921 года эта супружеская пара переехала из Челябинска в Новониколаевск, где В. Правдухин был назначен заведующим Сибгосиздата. Вместе с ним работает в этом учреждении и его жена Лидия Николаевна Сейфуллина (1889 — 1954). А когда чуть позже возникает идея создания первого за Уралом «толстого» литературного журнала, Л. Сейфуллина принимает в ее реализации самое деятельное участие и становится первым ответственным секретарем «Сибирских огней» и одновременно активным автором.

В марте 1922 года вышел первый номер журнала, в котором писательница дебютировала с повестью «Четыре главы». Повесть рассказывает о жизни сибирской деревни накануне Октябрьской революции, увиденной глазами главной ее героини — сельской учительницы Анны. Тяжела, уныла, часто беспросветна эта жизнь, но под напором свежих социальных ветров все сильнее накаляются страсти, все обнаженнее противостояние добра и зла, все яростнее новое борется со старым, заставляя каждого, кто оказался в эпицентре борьбы, самоопределяться.

Повесть «Четыре главы» явилась живым откликом Л. Сейфуллиной на горячие предреволюционные события. Для современного читателя это произведение преимущественно историческое и познавательное. Но, безусловно, и высоко художественное, отличающееся большой плотностью событий, емкими красочными образами, глубокими психологическими характеристиками и своей особой стилистикой. Произведения Л. Сейфуллиной вообще подчас напоминают сочные и афористичные тезисы к будущим романам. Тем не менее, перед нами вещи художественно вполне законченные и состоявшиеся.

Да и не было нужды писательнице растекаться в многословных описаниях, ковыряться в незначительных деталях и подробностях. Успеть бы схватить, запечатлеть самую суть, квинтэссенцию увиденного, пережитого, перечувствованного…

А рассказать Л. Сейфуллиной своему читателю было о чем. В литературу пришла она уже достаточно зрелым (тридцати двух лет от роду) и немало повидавшим человеком.

Родилась Л. Сейфуллина в поселке Варламово Оренбургской губернии, в семье сельского священника, много сделавшего для ее духовного становления. Училась она сначала в церковно-приходской школе, потом в епархиальном училище и гимназии.

Будущей писательнице пришлось рано начинать самостоятельную трудовую жизнь. Работала она в городских и сельских школах учительницей, преподавала в воскресной школе для рабочих. Одновременно сотрудничала в газетах, участвовала в любительских спектаклях и даже в качестве профессиональной актрисы несколько сезонов ездила по России с гастролями. Потом снова учительствовала в деревне, где и встретила обе революции 1917 года.

После Октябрьского переворота Л. Сейфуллина много занималась культурно-просветительской деятельностью в советских учреждениях, ликвидацией детской беспризорности. Но не бросала и журналистику.

И вот в 1922 году, имея за плечами богатый и разнообразный жизненный опыт, Л. Сейфуллина становится профессиональным литератором. Вслед за первой повестью она в том же году на одном дыхании пишет в очередной номер «Сибирских огней» новую — «Правонарушители», в центре которой беспризорные дети, жертвы Гражданской войны.

Для России 1920-х годов беспризорничество было подлинным бедствием. Естественно, что тема эта волновала и многих писателей тех лет. Нашла она свое отражение в произведениях А. Макаренко, А. Неверова, Л. Пантелеева, Г. Белых, Вяч. Шишкова и др. Но одной из первых обратилась к ней именно Л. Сейфуллина. А поскольку писательница сама в свое время немало проработала с беспризорными (есть документальные свидетельства реального существования изображенной в повести детской колонии и прототипов персонажей), то и проблему знала, что называется, изнутри.

Повесть «Правонарушители» ценна, однако, не только правдивостью, достоверностью, но и ярко выраженным гуманистическим пафосом. В «Правонарушителях» Л. Сейфуллина» выступила не просто талантливым бытописателем, но и человеком, глубоко переживавшим трагедию беспризорничества, чувствовавшим себя лично ответственным за судьбы попавших в беду детей, чем вызывала у читателя ответную тревогу за будущее подрастающего поколения.

Повесть «Правонарушители» вызвала громадный интерес. И не только чисто литературный. Сразу после выхода в журнале она была издана отдельной книжкой небывалым по тем временам тиражом в пятнадцать тысяч экземпляров и рассылалась по школам Сибири в качестве методического пособия.

Глубочайшая причастность к тому, о чем она пишет, стала характернейшей чертой всего творчества Л. Сейфуллиной. В том числе и таких известных ее повестей, как «Перегной» и «Виринея».

В отличие от других сейфуллинских вещей, «Перегной», несмотря на небольшой объем, — произведение эпическое и о событиях эпических. Пристальное внимание автора устремлено уже не столько к отдельной человеческой личности, сколько к многолюдной массе, через которую писательница стремится постичь суть происходящей в российской деревне революционной ломки. Повествование и начинается с массовой сцены сельского схода, на котором решается, быть ли земле «ничьей», отберут ли ее у богатых и передадут ли бедным. Но эпичность не исключает у Л. Сейфуллиной тонкого психологического анализа и точных глубоких характеристик отдельных персонажей, среди которых особенно ярко выписаны вожак бедноты Софрон и его антипод, кулак-начетчик Кочеров. В повести «Перегной» Л. Сейфуллина убедительно показала, в каких тяжелых борениях обретала деревня новую, несвойственную ей жизнь.

«Перегной» увидел свет в «Сибирских огнях» в том же урожайном для Л. Сейфуллиной 1922 году. А в 1923-м писательница вместе с В. Правдухиным переехала в Москву, и повесть «Виринея» появилось уже в столичном журнале «Красная новь».

В «Виринее» Л. Сейфуллина опять возвращается к теме, намеченной еще в «Четырех главах» и всегда волновавшей ее, — пути простой русской женщины в революцию. На этот раз писательница сосредоточивает внимание уже не на массе, а на личности красивой, и гордой кержачки Виринеи. Это самостоятельная, цельная и сильная натура. И хотя руководствуется она больше эмоциями, наитием, Виринея не так проста, как сначала кажется. За свою недолгую жизнь эта молодая женщина многого насмотрелась, о многом передумала, и пусть мало у нее было хорошего, она не опускает руки, не пасует, а протестует, открыто бунтует против сложившихся в деревне нравов. Правда, бунт ее стихиен, прямолинеен, на революционерку она мало похожа, однако активное отношение к жизни, неприятие лжи, фальши, свободолюбие и самостоятельность резко выделяют Виринею из круга односельчан. Этой незаурядной натуре по-настоящему не дано было раскрыться и развернуться — она погибает от рук врагов революции, но уже самим фактом своего существования еще раз доказывает, что «есть женщины в русских селеньях», способные на большие дела.

Образ Виринеи стал подлинным художественным открытием Л. Сейфуллиной, что, кстати, и отметил в свое время Д. Фурманов в статье «О Виринее»⁵⁵, где, по существу, пропел гимн во славу этой женщине-бунтарке.

После «Четырех глав», «Перегноя» и «Виринеи», принесших писательнице не только всероссийскую, но и европейскую славу, Л. Сейфуллина пишет еще две крупные вещи: повесть «Каин-кабак» (1926) и роман «Путники», так и оставшийся незаконченным⁵⁶.

В повести «Каин-кабак» речь идет о человеке, принимавшем активное участие в качестве партизанского командира в революционных событиях, но, как и многие твердокаменные большевики, совершенно не понявшем смысла новой экономической политики России. Являясь председателем волостного совета, главный герой повести Григорий Алибаев продолжает действовать партизанско-анархическими методами, устанавливая свои порядки. «Мне Москва — не указ, — заявляет он. — Власть на местах. За что боролись? Пускай там господам потакают, а мы буржуям не потатчики. Заново брюхо отрастить не дадим, шалишь!..»

Подобный тип уездного диктатора выведен Л. Сейфуллиной и в романе «Путники» в образе бывшего фронтовика Катошихина, который, не доверяя «городским интеллигентам», стратегию классовых боев сводит к простой формуле: «Зря валандаемся… Прибрать и все!..».

Правда, не на нем заострено в романе главное внимание, а на двух интеллигентах: учителе Александре Литовцеве — «честно заблудившемся эсере», и его друге Лебедеве. Умный, искренне желающий служить народу Литовцев не смог встать в один строй с массами, вышедшими на арену социальных битв. Раньше он «передавал им прекрасные мысли, святые мысли», а когда потребовалось подтвердить их действиями, ему помешало «отвращение к культу грубой материальной силы, которая дается винтовкой, дубиной, здоровым кулаком, властью». И Литовцев, и примкнувший к большевикам Лебедев — они и есть «путники», которым никогда не дойти до «земли обетованной». Писательница попыталась противопоставить им «настоящего» коммуниста Степана Типунова, но образ его вышел куда менее убедительным.

В романе «Путники» Л. Сейфуллина взялась за новую для себя и всей молодой советской литературы тему «интеллигенция и революция», но точного художественного решения в силу многих причин не нашла. Возможно, потому роман так и остался не завершенным…

Творческий багаж Л. Сейфуллиной, в общем-то, невелик. Наверное, она могла бы написать значительно больше. Даже А. Горький поругивал ее за это. Главная же причина этой «скупости» заключалась в том, что Л. Сейфуллина, как и В. Зазубрин, никогда не писала и не желала писать «в угоду тенденции».

«Самое главное — быть в своем творчестве искренней и правдивой, тогда тебе поверят, и будут читать твою книгу», — говорила Л. Сейфуллина, и эти ее слова можно считать творческим и нравственным кредо писательницы, которому она неукоснительно следовала.

Более тридцати лет отдала Л. Сейфуллина литературе. Судьба людей на революционном переломе стала главной темой ее произведений. Но сложности и драматические противоречия первых десятилетий советской истории отразились не только в творчестве, но и в собственной жизни Л. Сейфуллиной. Однако, несмотря ни на что, до конца дней своих она осталась верна тем гуманистическим идеалам, которые нашли яркое художественное воплощение в лучших ее произведениях.

Валериан Павлович Правдухин (1892 — 1939), как и его супруга, был уроженцем Оренбургской губернии. И тоже родился в семье священника. У них с Лидией Николаевной вообще в биографиях и творческих судьбах имелось много общего.

Учился В. Правдухин сначала в духовной семинарии, откуда был исключен за приверженность революционным идеям, а окончил Оренбургскую гимназию, где получил диплом народного учителя. Работая учителем, В. Правдухин включился в революционную борьбу, вступил в партию эсеров. Но достаточно быстро его взгляды разошлись с ее программой, и в 1917 году он порывает с эсерами. В том же 1917-м В. Правдухин окончил историко-филологический факультет Народного университета имени Шанявского и надолго связал свою жизнь с педагогической и культурно-просветительской деятельностью.

Будучи на службе в Челябинском губернском отделе народного образования, В. Правдухин активно боролся с беспризорностью, участвовал в создании детских домов и трудовых колоний, читал лекции по литературе, а позже, уже с женой Л. Сейфуллиной создал один из первых в России детских театров и сам писал для него пьесы.

Но занимался В. Правдухин не только драматургией. Ко времени появления в Новониколаевске, был он уже сложившимся критиком и теоретиком литературы со своим взглядом на литературу и процессы в ней происходящие. Поэтому естественно, что он возглавил критический раздел новорожденного журнала и сам стал его ведущим автором.

В своих, статьях, во многом определивших направленность критики в «Сибирских огнях» и во всей послереволюционной литературной Сибири, В. Правдухин требовал от писателей глубокого проникновения в сущность общественных явлений, освещения особенностей жизни своего времени. Он умел поставить важнейшие вопросы литературного движения тех лет.

«Сибирские огни» стали для В. Правдухина творческой трибуной, с которой он в статьях «В борьбе за новое искусство», «Литература о революции и революционная литература», «Литературные течения современности», «Сибирские поэты современности» и др. отстаивал идейность и социальную значимость искусства, видел в литературе «сильное революционное оружие» и «агитационную мощь».

Вместе с тем высоко оценивал В. Правдухин реалистические и гуманистические традиции русской классики как фундамент нового искусства и горячо их отстаивал, а литературный процесс представлял в контексте общенационального и мирового художественного опыта.

В. Правдухин был в 1920-х годах одним из немногих критиков, у кого знание эстетических законов сочеталось с пониманием исторических закономерностей и тенденций общественного развития. При отражении самых важных и злободневных социальных проблем литература, по его мнению, должна оставаться в рамках необходимой художественности. Отсюда закономерно, что, развивая традиции революционно-демократической критики, В. Правдухин настаивал на необходимости критики синтетической.

В. Правдухин верил в расцвет литературы, рожденной революцией, верил, что новые писатели «нарисуют… истинное лицо Сибири». Но был противником схематизма, прямолинейной агитационности и пустого словесного пафоса. Не допускал он и эстетических скидок на «передовую идею», «верное направление», «революционное содержание» и т. п. Говоря о социальности литературы, ее неразрывной связи с современной действительностью, В. Правдухин искал в творчестве писателей-современников «живых капель будущего», умения «сочетать временное с вечным». Резко выступал он и против натуралистических тенденций.

Размышляя о задачах и принципах новой критики как неотъемлемой части молодой советской литературы, В. Правдухин приходил к выводу, что ее «в наших журналах нет». Однако его собственная литературно-критическая практика и работа возглавляемого им критического отдела «Сибирских огней» это утверждение опровергает. Критические статьи и рецензии, публиковавшиеся на страницах журнала в начале 1920-х, проникнуты духом заинтересованности в судьбе литературы Сибири. Однако далеко не каждое произведение о Сибири или созданное сибирскими авторами вызывало одобрение у критиков «Сибирских огней».

Критический раздел журнала отличало жанровое многообразие: обзоры литературы, проблемные статьи, литературные портреты, рецензии, отзывы, аннотации, объявления о новых книгах и даже критика на критику. Регулярно обозревали «Сибирские огни» текущую литературную периодику: журналы и альманахи. Журнал очень быстро реагировал на многочисленную литературную продукцию, выходившую в центральных и периферийных издательствах, демонстрируя сочетание почти газетной оперативности и основательной журнальной содержательности. Оперативность отклика не снижала его концептуальности, живой соотнесенности с текущим литературным процессом. Важно и то, что «Сибирские огни» с первых же шагов не замыкались в узко-региональных рамках. Необходимость сочетания сибирского, специфического с общезначимым стала одним из основных принципов работы журнала. Поэтому вполне закономерно появление на его страницах материалов о В. Белинском, А. Островском, В. Короленко, Ф. Достоевском, Р. Ролане и других классиках русской и мировой литературы, что станет традицией.

Все это, заложенное В. Правдухиным на заре существования «Сибирских огней», стало прочной основой литературно-критического раздела журнала.

Расставшись в 1923 году с Новониколаевском, В. Правдухин не терял связи с журналом, продолжая публиковать на его страницах литературно-критические материалы.

В. Правдухин был не только талантливым критиком и литературоведом, но и прозаиком. В этом качестве он дебютировал в четвертом номере журнала «Сибирские огни» за 1922 год с рассказом «Паутина» под псевдонимом В. Шанявец. В 1930-х годах в Москве, Ленинграде и Свердловске выходят очерковые книги В. Правдухина «Горы, тропы, ружье» (1930), «По излучинам Урала и в лесной степи» (1931), «В степи и горной тайге» (1933). Они проникнуты чувством восхищения перед красотой, богатством и многообразием мира природы. А в 1937 году появляется роман из истории уральского казачества «Яик уходит в море» (1937), где В. Правдухин раскрывается уже как художник эпического размаха.

Вероятно, со временем В. Правдухин мог бы вырасти в крупного прозаика. Но судьба не дала ему такой возможности. В конце тридцатых писатель был репрессирован, а в 1939 году расстрелян…

«Высокий путь» «искателя чудес»

Одним из первых «костровых» «Сибирских огней» был Вивиан Азарьевич Итин (1893 — 1938) — поэт, прозаик, публицист, критик, видный литературный и общественный деятель, прошедшего путь от рядового сотрудника редакции журнала до его главного редактора.

Он не был сибиряком, в будущую столицу Сибири его занесли революционные ветры. А родился В. Итин в Уфе, в семье успешного адвоката, у которого было четверо детей: два сына и две дочери. Вивиан шел вторым за братом Валерием. Возможно, и назвали его так потому, что в православных святцах имя Вивиан (в честь Святой Вивианы) шло сразу же за именем Валерия.

В 1912 году Вивиан с отличием окончил реальное училище и отправился в Петербург для учебы в Психоневрологическом институте. Годом позже он перевелся на юридический факультет Петербургского университета. После Октябрьской революции 1917 года В. Итин поступил на работу в Наркомат юстиции, который вскоре перебазировался в Москву. А летом 1918 года, прибыв в отпуск в Уфу к родным, он из-за восстания белочехов уже не смог вернуться назад.

В. Итин устроился переводчиком в американскую миссию Красного Креста и отправился с ней через Сибирь и Японию в США. Но, оказавшись в местах боевых действий, бросил миссию и перешел в Красную Армию. С частями Пятой Армии В. Итин прошел с боями всю Сибирь. Благодаря юридическому образованию, он стал членом революционного трибунала армии. А в 1920 году вступил в партию большевиков и был назначен заведовать отделом юстиции в Красноярске. Одновременно в газете «Красноярский рабочий» редактировал «Бюллетень распоряжений» и литературный уголок «Цветы в тайге». Здесь В. Итин опубликовал и первые свои стихи, хотя пробовать себя в слове начал еще в студенческую пору.

В 1921 году В. Итина переводят на работу в исполком уездного городка Канска. Поскольку оказался он здесь единственным человеком с университетским образованием, то и круг его обязанностей оказался весьма широк: В. Итин совмещал должности заведующих отделами агитации и пропаганды, политического просвещения, местного отдела РОСТа, редактора газеты и даже председателя товарищеского дисциплинарного суда.

При всем этом успевал много писать и активно печататься. В том числе и в «Сибирских огнях». Журнал публикует его пьесу «Власть», стихи, рецензии. А в 1922 году в том же Канске выходит и первая книга В. Итина — «Страна Гонгури».

Изначальный ее вариант под названием «Открытие Риэля» В. Итиным (тогда еще студентом) был написан в 1916 году. Его студенческая подруга, Лариса Рейснер (та самая, что стала впоследствии прототипом главной героини «Оптимистической трагедии» Вс. Вишневского) передала эту небольшую повесть-утопию в горьковскую «Летопись». Горький отнесся благосклонно, принял в печать, но журнал в 1917 году закрылся, а повесть так и осталась не опубликованной. Позже кто-то переслал чудом сохранившуюся рукопись в Канск. В. Итин несколько переработал ее, назвал «романом» и напечатал небольшую книжечку, но уже под названием «Страна Гонгури».

Сюжет переработанного произведения достаточно прост. В колчаковской тюрьме ожидают казни юный партизан Гелий и старый врач Митч, участник революции 1905 года. Они — представители двух революционных поколений. Но если Митч уже ничего не ждет от будущего, то Гелий страстно желает хоть на чуть-чуть оказаться в «стране счастливых», за которую он сознательно пойдет на смерть. В чем и признается старому врачу и просит усыпить его, чтобы хоть во сне побывать «в мире более совершенном». Врач обращает Гелия в гипнотический сон, где тот перевоплощается в жителя далекой планеты — ученого Риэля. Взорам Гелия-Риэля предстают картины прекрасного справедливого мира без неравенства, насилия и войн — такого непохожего на земную реальность. Здесь герой встречает «свою Гонгури» — красавицу и поэтессу, девушку с «рубиновым» сердцем, свою мечту. Как ученый Риэль делает открытие, позволяющее наблюдать за происходящим на далекой несчастной планете Земля. Увиденное (кровавая бойня, в которой одни народы уничтожают другие) его потрясает. И в первую очередь тем, что «это была скорей не война, а коллективно задуманное самоубийство, так спокойно, медленно и чудовищно совершалось массовое истребление жестоких крошечных существ».

Невольно вспоминается столь близкая итинской по антивоенному пафосу повесть-метафора Антона Сорокина «Хохот желтого дьявола». Да и цель создания этих произведений — способствовать тому, «чтобы армии бросили оружие» — общая. Риэль из фантастической страны будущего не выдерживает увиденного на Земле и приходит к мысли о самоубийстве. Реального же красного партизана Геля на рассвете расстреливают колчаковцы. Но погибает он с мыслью о Гонгури, с верой в счастливое будущее человечества.

Повесть «Страна Гонгури» не прошла незамеченной. В рецензиях недостатка не было. Но радости эти отклики автору явно не принесли. Оценивали рецензенты произведение весьма сурово. Однако при всех ее недостатках у «Страны Гонгури» оказалась долгая жизнь. Она была неоднократно переиздана у нас в стране и за рубежом, вошла во многие сборники и антологии фантастики. А ее автор стал пионером этого жанра в СССР, ибо знаменитая «Аэлита» А. Толстого появилась на свет почти годом позже.

Антивоенным пафосом проникнута и повесть В. Итина «Урамбо», впервые напечатанная в журнале «Сибирские огни». Названа она по имени слона, которого «англичанин из Ливерпуля» везет для передвижного зверинца в Петербург. Попутно мистер Грэнди переправляет в Россию партию германских пулеметов. В Петербурге слон вырывается на волю и погибает, застреленный полицейскими и добитый (чтоб не мучился) студентом Шеломиным. Поступок последнего вызывает бурю обывательского негодования. Но те же самые обыватели, клеймившие студента, на званых обедах произносят пламенные речи, приветствуя начавшуюся большую войну и мобилизацию, фактически поощряя кровопролития куда более грандиозные и жестокие, нежели убийство взбесившегося Урамбо.

Персонажи повести четко разделены: по одну сторону те, кому война выгодна, а сами они благополучно отсиживаются в тылу, по другую — те, кому приходится проливать кровь на полях сражений. Позиция автора, его симпатии и антипатии при этом также предельно обнажены и недвусмысленны.

В конце 1922 года В. Итин переезжает в Новониколаевск и на долгие годы связывает свою судьбу с этим городом и «Сибирскими огнями», куда поступает сначала заведующим отделом поэзии, потом занимает должность ответственного секретаря редакции, а в 1928 — 1929-м и 1933 — 1934-м годах возглавляет журнал. В 1923 году появляется в Новониколаевске и его первая и единственная прижизненная поэтическая книжка — «Солнце сердца».

С этого времени В. Итин становится по-настоящему профессиональным писателем.

Начинал же В. Итин свой литературный путь как поэт-романтик. «Я был искателем чудес, невероятных и прекрасных», — писал он в поэме «Солнце сердца», определяя наиболее, пожалуй, характерную особенность собственного творчества. И не только поэтического. Печать романтизма лежит на большинстве его произведений. Но романтизм его постепенно менял свою суть и направление, двигаясь от романтики «книжной», которой было проникнуто раннее творчество В. Итина, к романтике современных реалий — тех великих перемен, какие несла полная грандиозных событий российская послереволюционная жизнь. И своего рода точкой на этом пути стала для В. Итина поэма «Солнце сердца», в которой поэт прославляет подвиг борцов за революцию, мечтающих сделать явью грезы о лучшей жизни.

Романтическое начало творческого существа В. Итина отчетливо проявилось и в очерковой прозе писателя, которой он занимался практически всю свою литературную жизнь. В. Итин жадно следил за бурным развитием науки и техники и живо откликался на сколь-нибудь значимые в этой сфере события. А когда в Сибири появился первый гражданский самолет «Сибревком», приобретенный в Германии для «Сибавиахима», В. Итин вместе с пилотом Иеске в 1925 году отправился на нем в агитационный полет по Алтаю и Ойротии. Из-за неисправности им пришлось совершить вынужденную посадку в тайге. Алтайцы называли этот самолет «Каан-Кэрэдэ» — по имени волшебной птицы алтайского эпоса. Впечатления о том полете, окрашенные восторженным отношением В. Итина к покорителям воздушного океана, легли в основу очерковой повести об авиаторах «Каан-Кэрэдэ», стержнем которой как раз и стала романтическо-символическая встреча прошлого и настоящего. Повесть появилась в «Сибирских огнях» в 1926 году, а в 1928-м году по авторскому сценарию на ту же тему был снят фильм.

Романтика двигала и увлечением В. Итина Севером. Он страстно отстаивал идею освоения Северного морского пути, сотрудничал с организацией «Комсевморпуть». Летом 1926 года участвовал в гидрографической экспедиции по обследованию Гыданской губы неподалеку от устья Енисея, а в 1929-м — на борту ледокола «Красин» (впервые в истории судоходства) дошел Северным морским путем до Ленинграда. В 1931 году на Первом восточносибирском научно-исследовательском съезде В. Итин выступил с докладом «Северный морской путь» и получил приглашение в новую экспедицию. В 1934 году на судне «Лейтенант Шмидт» он принял участие в так называемом «колымском» рейсе — захватывающем путешествии по дальневосточным морям, омывающим Курилы, Камчатку, Чукотку… до устья реки Колымы. Корабль там зазимовал, а В. Итин возвращался в Новосибирск на собаках и оленях.

Документально-художественные повествования В. Итина насыщены фактами, отличаются глубоким знанием материала, аргументированностью и в то же время яркой эмоциональной окрашенностью, поэтичностью. И не удивительно, что В. Итин за очерки об освоении сибирского Севера стал лауреатом двух литературных премий имени А.М Горького Западно-Сибирского края.

Поэт, прозаик, драматург, очеркист, публицист, В. Итин был еще и литературным критиком, немало сделавшим для утверждения этого жанра в Сибири. Писал он рецензии, обзоры, обобщающие и проблемные статьи. Редко какой номер «Сибирских огней» тех лет обходился без критических материалов В. Итина. В них он отличался независимостью взгляда, экспрессивностью и неизменно отстаивал мысль, что писатель обязан не просто правдоподобно отражать действительность, а пропускать картины жизни через свое сердце.

Но, о чем бы и в каком жанре В. Итин ни работал, он всегда оставался поэтом. И здесь невозможно не согласиться с Л. Мартыновым, отмечавшим, что «Вивиан Итин прежде всего поэт, и даже вся его проза — это проза талантливого поэта, будь это даже полемические статьи по вопросам художественного творчества или по вопросам кораблевождения в полярных морях…»⁵⁷. Не случайно и сам В. Итин ту же, скажем, повесть «Каан Кэрэдэ называл «поэмой в прозе».

Вел В. Итин и большую общественную, организаторскую работу, в первую очередь по собиранию литературных сил Сибири. Вместе с В. Зазубриным руководил литературными кружками для начинающих писателей. Под его редакцией в 1925 году в Новониколаевске вышел поэтический сборник «Вьюжные дни», где в числе других сибирских поэтов были помещены стихи молодого тогда Л. Мартынова. Активное участие принял В. Итин и в организации Союза сибирских писателей. В 1926 году он был избран секретарем его правления.

В 1928 году после ухода из журнала В. Зазубрина Итин возглавил «Сибирские огни». Со стороны партийных органов, назначавших его на должность, это был вполне логичный шаг. Лучшей кандидатуры тогда просто и не было.

Новый главный редактор продолжил традиции журнала, заложенные Е. Ярославским и В. Зазубриным. Правда, развернуться ему не дали: как и его предшественник, он оказался в жерновах жесточайшей групповой литературной борьбы. В ее итоге «Сибирские огни» стали органом Сибирской ассоциации пролетарских писателей, а журнал возглавил А. Высоцкий. Однако когда постановлением ЦК ВКП (б) от 23 апреля 1932 года «О перестройке литературно-художественных организаций» групповщине был положен конец и начался процесс объединения литераторов «в единый Союз советских писателей», В. Итин в 1933 году вновь возвратился к руководству «Сибирскими огнями». В этом возвращении А. Горький усмотрел добрый знак. И действительно, со вторым «пришествием» В. Итина в журнал политика издания вновь возвратилась в русло сплочения писателей и собирания лучших литературных сил Сибири.

Второй и последний редакторский отрезок жизненного пути В. Итина тоже оказался недолог. В 1935 году он практически отходит от активной организаторской и общественной деятельности и сосредоточивается на литературной работе. Продолжает работать в документально-художественном жанре. Не оставляет поэзию. Пишет начатый еще в середине 1920-х годов роман «Конец страха» (он так и остался незаконченным), еще раз обращается к драматургии (в 1937 году новосибирский театр «Красный факел» принял к постановке его пьесу «Козел», но зритель ее так и не увидел — не пропустила цензура).

Уже не донимали его служебные и общественные заботы, но спокойно и безмятежно отдаваться творчеству В. Итину все равно не удавалось. Вернее — не давали. Доставали В. Итина ядовитые стрелы недоброжелательных критиков, злее становились нападки. В. Итин был независимым и гордым человеком, что выводило из себя недругов еще больше. И тучи над головой В. Итина сгущались с каждым днем сильнее…

В апреле 1938 года по абсурдному обвинению в связях с японской разведкой и шпионаже в пользу этой страны его репрессировали и в октябре того же года он погиб.

Лишь в сентябре 1956 года В. Итин был посмертно реабилитирован за отсутствием состава преступления. А «высокий путь» отважного «искателя чудес» и преданного рыцаря сибирской литературы Вивиана Итина продолжился и за пределами его земного существования.

Схватка «двух миров» продолжается

Те же революционные ветры, только чуть позже «занесли» в «Сибирские огни» В. Зазубрина. И даже из того же, что и В. Итин, населенного пункта.

Успех «Двух миров» воодушевил автора романа и стал мощным трамплином его дальнейшей литературной деятельности. В феврале 1922 года В. Зазубрин демобилизуется из рядов Красной Армии и переезжает из Иркутска сначала обратно в Канск, потом в Новониколаевск, где по решению Сиббюро РКП (б) с октября 1923 года он — работник Сибкрайиздата, а точнее (как записано в его учетной карточке) — «председатель и секретарь «Сиб. огней».

Пять лет В. Зазубрин будет теснейшим образом связан с журналом, и годы эти окажутся в его творческой жизни едва ли не лучшими и самыми плодотворными. Он проводит огромную работу по сплочению литературных сил Сибири. И создает новые произведения. На горячие, больные и острозлободневные темы.

В 1922 — 1923 годах В. Зазубрин пишет три небольшие повести — «Щепка», «Бледная правда» и «Общежитие», составившие в идейно-художественном отношении как бы единый блок, где автор мучительно размышляет над дальнейшими судьбами победившей революции, над проблемами и противоречиями, встающими на пути строительства нового общества.

Повесть «Щепка» рассказывает о ЧК в первые после Гражданской войны годы, о кровавом терроре, развязанном «Чрезвычайной комиссией». Но это лишь видимая часть айсберга. В его же глубинном основании — мысль о несоответствии романтически-идеализированного образа революции ее реальному облику и содержанию. Не случайно главный герой повести, интеллигент-коммунист, поставленный партией во главе Губчека, Андрей Срубов видит революцию «в лохмотьях двух цветов — красных и серых».

В том, как раз, и состоит трагедия Срубова, что, чем дальше, тем сильнее ощущает он вопиющее противоречие между благородными революционными декларациями и жесточайшими подчас методами и средствами их реализации. Несоответствие это приводит Срубова к душевному разладу и потере рассудка.

Много места в повести «Щепка» уделено размышлениям о революционном терроре — его политическом, моральном и нравственном аспектах. В. Зазубрин был одним из тех, кто задумался над «проклятым вопросом»: может ли быть оправдана кровь, проливаемая во имя добра и справедливости? Он прозорливо предощутил страшную опасность надвигающегося вала репрессий, маскируемых звонкой революционной фразой.

В размышлениях о революционном терроре В. Зазубрин задумывается и о том, что значит для революции отдельная человеческая личность: винтик в гигантской машине, щепка в социальном водовороте? Собственно, такой вот щепкой в бушующем революционном потоке и чувствует себя Срубов.

Как художник чрезвычайно чуткий В. Зазубрин не мог не понимать, что в прокрустово ложе классовой схемы личность, индивидуальность не вписывалась. Она подавлялась, нивелировалась, низводилась до послушного «винтика» и «щепки». Ценность же человеческой личности В. Зазубрин всегда ставил очень высоко и был убежден, что народ — понятие личностное, а не отвлеченно-безличное. Мысль эту писатель с успехом доказывал в романе «Два мира». На ином уже жизненном материале художественно подтверждает он ее и в повести «Щепка».

Борьба «двух миров», начатая революцией и Гражданской войной, продолжилась и в ходе мирного строительства новой жизни, об одном из эпизодов которого рассказывает повесть «Бледная правда». Бывший кузнец и командир партизанского отряда Аверьянов, направленный партией на ответственную хозяйственную работу, из-за своей некомпетентности и политической близорукости попался в сети окопавшихся в его конторе жуликов и мздоимцев и угодил на скамью подсудимых. Но в том и трагический парадокс, зорко подмеченный В. Зазубриным, что пострадавшего от собственной некомпетентности человека судят такие же некомпетентные люди, ставшие судьями и обвинителями так же, как и он, «в порядке партийной дисциплины».

Пожалуй, ни одно из произведений В. Зазубрина не вызывало при своем появлении столь бурной полемики, как повесть «Общежитие». По воспоминаниям А. Коптелова, одни осуждали ее, усматривая в ней «карикатуру на советский быт», «клевету на коммунистическую верхушку города»⁵⁸, другие видели здесь своего рода предупреждение — «вот что может произойти с нашим обществом, если мы не построим нашу жизнь разумно»⁵⁹. Негативной была и оценка А. Горького.

Сам же В. Зазубрин, выступая перед читателями, утверждал, что его «главная задача — ударить по опошленному быту»⁶⁰. И автор ее, в принципе, решил, нарисовав зримую картину физически и нравственно нечистоплотного быта живущих в коммунальной тесноте общежития совпартслужащих.

В повести «Общежитие» показана далеко не худшая часть общества. Все «живущие в общежитии… делают большое и нужное дело, — подчеркивает писатель. — …Все они на хорошем счету». А вот в быту совсем другие. В. Зазубрин очень точно уловил признаки двойной морали у части современной ему руководящей элиты и забил по этому поводу тревогу. (Мог ли он предположить, что и двойная мораль, и двойные стандарты для номенклатурной верхушки через три-четыре десятилетия станут чуть ли не нормой их существования!). Мрачен финал повести. Обитатели общежития через заведующую областным загсом, неразборчивую в своих связях, заражены сифилисом. И это вовсе не ловкий сюжетный ход, рассчитанный на падкого на «клубничку» обывателя, а скорее своего рода зловещий знак беды на пути начинающейся духовной проказы.

Повесть «Общежитие» откровенно напугала многих тогдашних чиновников (как партийно-государственных, так и литературных), увидевших в ее обнаженной правдивости вызов себе. На судьбе произведения это сказалось самым непосредственным образом: после появления в журнале «Сибирские огни» в 1923 году повесть «Общежитие» до конца 1980-х годов ни разу больше не печаталась.

После литературно насыщенного 1923 года у В. Зазубрина наступил некоторый творческий спад. В середине двадцатых выступал он преимущественно как автор литературно-критических и публицистических материалов. Связано это было с интенсивной работой на посту главного редактора «Сибирских огней», которые при нем прочно встали на ноги, созданием Союза сибирских писателей. И разгоревшейся в это время групповой борьбой, спровоцированной Ассоциацией пролетарских писателей, которая отнимала у В. Зазубрина много времени и сил, очень мешала творчеству.

Особенно драматично сложился для него 1928 год. В марте на литературном небосклоне Новосибирска появилась группа «Настоящее» с ее лидером А. Курсом, который опубликовал в «Советской Сибири» разгромный фельетон «Кровяная колбаса», где, по сути, перечеркивает все творчество Зазубрина. «Настоященцы» печатают еще ряд статей и рецензий такого же пошиба о «Сибирских огнях» и произведениях их главного редактора. Травля писателя принимает разнузданные формы. И уже в июле 1928 года бюро Сибкрайкома ВКП (б) выносит резолюцию о журнале «Сибирские огни», в которой руководство издания обвиняется в целом букете идеологических грехов, после чего В. Зазубрин немедленно освобождается от работы в редакции и Союзе сибирских писателей.

Отлученный от литературной жизни Сибири, В. Зазубрин уезжает в Москву, где работает сначала в Госиздате, затем в журнале «Колхозник», основанном А. Горьким. Но связей с Сибирью не прерывает: появляется в Новосибирске, путешествует по Алтаю. У писателя возникает замысел большого эпического полотна (трилогии) о сибирском крестьянстве. Но создать и опубликовать писателю удалось только одну книгу под названием «Горы» (1933).

Основные ее события происходят на пороге коллективизации, однако жизнь Горного Алтая, а через нее и всей многонациональной Сибири, изображена В. Зазубриным в нескольких исторических измерениях, в совокупности многих социальных и духовных проблем. Перед читателем проходят люди разных эпох, социальных слоев, народностей, вероисповеданий. Насыщена книга и богатым справочно-историческим материалом, благодаря которому лучше понимается особый драматизм колхозного движения в Сибири. Органично входит в плоть романа алтайский фольклор, придающий произведению неповторимый колорит, а так же символический образ гор, возникающий едва ли не в каждом эпизоде и подчеркивающий неразрывную связь всего живущего и произрастающего на земле.

А в центре романа — непростые взаимоотношения уполномоченного по хлебозаготовкам коммуниста Безуглого и местного богатея Морева. По большевистской логике между ними может быть только классовая ненависть, но тем всегда был силен и интересен В. Зазубрин как художник, что никогда не стремился писать, по его же словам, «в угоду тенденции», сложившейся схеме, никогда не принимал прямолинейной логики. Вот почему характеры героев романа и их взаимоотношения сложны и неоднозначны. Правда, на фоне колоритного кулака-кержака Морева, сконцентрировавшего в себе многие характерные черты зажиточного сибирского мужика, коммунист Безуглый выглядит заметно бледнее своего «оппонента». Особенно когда дело доходит до диалога с крестьянством по поводу необходимости коллективизации, где главный герой романа, большевик, должен быть особенно убедительным.

Были тому свои причины, причем отнюдь не литературного свойства. К моменту написания первой книги эпопеи результаты коллективизации были в основном известны: реляции о победном шествии колхозного движения явно не совпадали с трагической реальностью этого процесса. И В. Зазубрина, знавшего о тотальном и во многом насильственном обобществлении крестьянства не понаслышке, обуревали, по всей видимости, противоречивые чувства. Искренне веря в идею коллективизации, писатель, при своем обостренном чувстве справедливости, вряд ли мог принять действовавшие методы ее осуществления. Поэтому и возникает в романе «Горы» между установкой на положительного героя-коммуниста и объективной реальностью (а отображена она ярко и достоверно), в которой приходится действовать созданному по этой установке коммунисту Безуглому, своего рода зазор, который преодолеть автору в первой части эпопеи так и не удалось.

Мы не знаем, как развивались бы события и образы героев (прежде всего Безуглова) в романе дальше, к каким бы выводам и наблюдениям пришел В. Зазубрин в следующих книгах трилогии. Произведение осталось незаконченным, судьба черновиков неизвестна. Но и то, что В. Зазубрин успел сделать в разработке темы коллективизации, имеет серьезное значение. Роман «Горы» стал одной из первых запоминающихся страниц художественной летописи колхозного движения.

В. Зазубрин был прозорливым человеком. Тем не менее, создавая повесть «Щепка», задумываясь о революционном терроре, о том, чем он может обернуться для народа в целом и отдельной личности, в частности, писатель вряд ли мог предугадать, что чаша сия не минует и его. Но так именно и случилось: в 1937-м как «враг народа» В. Зазубрин был арестован и осенью того же года расстрелян.

Волна репрессий унесла его жизнь, но не память об этом замечательном писателе и человеке, всего себя посвятившем созданию нового общества и новой литературы.

«Огнелюбы» «первого призыва»

«Сибирские огни» располагали обширным и постоянно расширяющимся кругом «огнелюбов». А некоторые, связав с журналом с первых его шагов свою творческую судьбу, остались верны ему на всю оставшуюся жизнь. И в первую очередь это М. Кравков и И. Ерошин.

Максимилиан Алексеевич Кравков (1887 — 1937) в двадцатых-тридцатых годах минувшего столетия был достаточно известным разноплановым писателем. Его знали как прозаика и очеркиста, автора произведений для детей и писателя-краеведа. Но, пожалуй, наибольшую популярность приобрел он как мастер приключенческого жанра.

В. Зазубрин в свое время окрестил его сибирским Джеком Лондоном. Скорее всего, потому, что, как и у знаменитого американца, излюбленными героями романтических поэм в прозе М. Кравкова были люди сильные и цельные, с авантюристической жилкой в характере: охотники и золотоискатели, бродяги-каторжники и горняки-рудознатцы, ссыльные политзаключенные и аборигены сибирской тайги…

М. Кравкова всегда интересовала психология сильной личности, героя-одиночки. По этому поводу, касаясь его произведений, тот же В. Зазубрин писал: «В своих рассказах он берет сильного человека-одиночку, выходящего на борьбу со зверем, себе подобным или целым коллективом. Пусть коллектив, в конце концов, своей тысяченогой пяткой раздавит смелого одиночку. Одиночка даже вынужденный пустить себе пулю в лоб или проколоть себе сердце ржавым гвоздем, все же чувствует себя победителем. Он сам уходит из жизни, он никогда не дастся в руки врагу. Он свободен…»⁶¹

К характеристике этой уместно добавить, что героя своего М. Кравков испытывает не только жестокими обстоятельствами, но и сибирской природой, отчего изломы его судьбы часто непредсказуемы. Да и сюжеты произведений в неожиданных своих поворотах и стремительном беге нередко похожи на таежные речки в весеннее половодье.

М. Кравков умеет держать читателя в напряжении. В каждой его вещи — будь то детектив «Ассирийская рукопись», приключенческая повесть «Зашифрованный план» или остросюжетный новеллистический цикл «Рассказы о золоте» — есть все необходимое для любителей острых ощущений: тайна, поиск, погони, внезапные ситуации…

Тем не менее, главное внимание М. Кравков сосредоточивает не на внешних событиях, какими бы занимательными и остро драматичными они ни были, а на внутреннем состоянии человека в самые критические моменты его жизни.

И вот еще какая важная деталь. Герои М. Кравкова — люди, как правило, не только смелые, отважные, душевно красивые. Они, помимо прочего, упорно стремятся познать мудрую целесообразность природы и определить свое место в окружающем мире. Наверное, поэтому, кроме сюжетной увлекательности, динамичности, психологизма, проза М. Кравкова еще и очень живописна, поэтична, насыщена неповторимым сибирским колоритом. Чувствуется, что автор и его герои влюблены в природу, в Сибирь, которые для них — воплощение того, «от чего не хочет оторваться сердце». Подтверждение этому найдем мы в рассказах, повестях и очерках М. Кравкова «Таежными тропами», «Большая вода», «Два конца», Самородок» и др. Собственно говоря, именно горячая любовь к сибирскому краю, увлеченность тайгой, охотой, путешествиями и обусловили поэтичность и романтичность большинства повествований М. Кравкова.

Хотя появился на свет и вырос он далеко от Сибири. Родился М. Кравков в Рязани, в семье действительного статского советника. Родители умерли рано, воспитывали его тетки. После окончания гимназии он поступил в Петербургский университет, избрав специальность геолога-минералога. В 1908 году М. Кравков вступил в члены партии социалистов-революционеров — «максималистов», требовавших «решительных действий». А вскоре двадцатилетний студент был арестован по обвинению в покушении на рязанского генерал-губернатора. М. Кравкова признали «виновным в хранении взрывчатых веществ» и осудили на шесть лет каторги, замененных затем тремя с половиной годами одиночной тюрьмы. Много позже М. Кравков опишет в рассказе «Два конца» ощущения человека, несколько лет просидевшего в каменном мешке одиночной камеры.

В 1913 году М. Кравков был выслан на поселение в Тайшет, и с тех пор уже не расставался с Сибирью. Он много путешествовал, присматривался к жизни малых сибирских народностей. Это хорошо отражено в его лирическом очерке «Из саянских скитаний» и ранних рассказах. И не случайно В. Правдухин называл М. Кравкова «географом и любителем нехоженых дорог, неожиданных приключений». По разным свидетельствам он действительно был неистощим по части придумывания и проведения интереснейших путешествий и поездок.

После Февральской революции 1917 года М. Кравков избирался гласным Нижнеудинского уезда Иркутской губернии, был членом губернской комиссии по земским делам, а потом и управляющим Нижнеудинского уезда, где и проработал до конца 1919 года. В 1920-м М. Кравков стал заведующим Иркутского краеведческого музея. Но вскоре был арестован ЧК по обвинению в принадлежности к «максималистам». Правда, после подачи им заявления о выходе из партии дело было прекращено. Освободившись, М. Кравков уехал в Омск. Здесь заведовал подотделом музеев Сибирского отдела народного образования. Кстати, и первая его книжка — «Что такое музей и как его устроить в деревне» (1921) — была посвящена музейному делу. В начале 1922 года в связи с переездом советских учреждений из Омска в Новониколаевск М. Кравков очутился в новоявленной столице Сибирского края, где возглавил Сибкино и активно занимался организацией Новониколаевского краеведческого музея, директором которого он же и стал.

«Музейный» период своей жизни М. Кравков частично отразил в повести «Ассирийская рукопись» (1925), в которой запечатлел живую атмосферу, быт и нравы первых послереволюционных лет сибирского города. Сюжет повести детективно-приключенческий. Некий авантюрист настойчиво и изобретательно разыскивает в музейных коллекциях редкую «асссирийскую рукопись», которую Британский музей готов купить за большие деньги. Работники краевого краеведческого музея противостоят замыслам преступника, о чем и рассказывает автор, раскручивая хитроумную интригу. «Ассирийская рукопись» стала едва ли не первым сибирским детективом советской поры.

В 1922 году, сразу по приезде в Новониколаевск, М. Кравков знакомится с Л. Сейфуллиной и В. Правдухиным и активно участвует вместе с ними в работе над первыми номерами журнала «Сибирские огни». С этим изданием, где он регулярно выступал с повестями, рассказами, очерками, публицистическими и краеведческими материалами, у М. Кравкова будет связана большая часть его творческой жизни.

М. Кравков был удивительно разносторонней личностью. Кроме музейного дела, краеведения, кино, литературы, он занимался наукой, собирал геологические коллекции. Его волновало будущее природных сибирских кладовых, что подтверждают его документальная книга «Естественные богатства Сибири» (1928), очерки «Тельбес» и «Тельбесские зарисовки», написанные под впечатлением поездки на место возведения Кузнецкого металлургического комбината и рассказывающие о перспективах развития Сибири в связи с развернувшимся на ее просторах гигантским строительством первых советских пятилеток. Не удивительно, что М. Кравков оказался в числе организаторов и активных участников возникшего в конце 1920-х годов в Новосибирске «Общества по изучению Сибири и ее производительных сил», которое стало, по существу, первым научным объединением за Уралом.

В 1923 — 1934 годах, в составе геологоразведочных и географических экспедиций, М. Кравков побывал в Саянах, в Горной Шории, в низовьях Енисея. То, что довелось ему увидеть, узнать, ощутить и понять в этих путешествиях легло потом в основу большого прозаического цикла «Рассказы о золоте», а также ряда очерков, рассказов, повестей, посвященных разведчикам земных недр и горнякам.

В своем творчестве М. Кравков всегда стремился избегать политической и идеологической тенденциозности. Герои его произведений в этом плане обычно нейтральны. Отчего и сам М. Кравков в истории сибирской литературы стоит несколько особняком. Своеобразный «нейтралитет» писателя с приоритетом общечеловеческого над классовым и узкопартийным раздражал в те времена многих, а больше всего печально известных в советской литературе идеологов и критиков РАППа, которые обвиняли М. Кравкова в аполитичности, а то и прямо называли его «самым реакционным писателем Сибири».

В 1933 году последовал очередной арест М. Кравкова. В отличие от рапповского, выдвинутое в его адрес чекистами обвинение было очень даже политическим — писателя на сей раз заподозрили в принадлежности к контрреволюционной организации бывшего белого генерала В. Г. Болдырева. Но и это были пока лишь отголоски приближавшейся настоящей грозы, которая грянет четыре года спустя…

Последний раз М. Кравкова арестовали в мае 1937 года как члена некой мифической «японско-эссеровской террористической диверсионно-шпионской организации» и приговорили к расстрелу. В октябре того же года он погиб.

Творческое наследие М. Кравкова не так уж велико и не все в нем равноценно. Но лучшие его произведения и сегодня читаются с захватывающим интересом и подлинно эстетическим наслаждением, как, впрочем, и должно быть, когда дело имеешь с настоящим мастером.

Ивана Евдокимовича Ерошина (1894 — 1965) можно смело назвать литературным воспитанником «Сибирских огней». Он был активнейшим автором журнала, и все лучшее в его творчестве напечатано здесь. Хотя по месту рождения и первоначальной поре жизни сибиряком не являлся.

Родился И. Ерошин в селе Ново-Александровка Рязанской губернии, в крестьянской семье. Детство и юность его прошли в Москве и Петербурге.

Пробовать силы в литературе И. Ерошин начал еще в 1913 году в газете «Правда», где публиковал незамысловатые «стихопесни» и рифмованные агитки. Одним из первых российских поэтов приветствовал он Октябрьскую революцию 1917 года. Работал в большевистской газете «Социал-демократ».

В Сибири И. Ерошин (сначала в Омске) оказался в 1919 году с Политотделом Пятой Армии. В 1920 году начал сотрудничать в газете «Советская Сибирь», а спустя два года вместе с ее редакцией переехал в Новониколаевск. Но задержался здесь ненадолго. Как следует из признания самого поэта, «по страстной привычке к путешествиям» он отправился на Алтай, который надолго сделал его своим пленником. Зачарованный природой, фольклором и людьми этой горной страны, поэт выразил свой лирический восторг в книгах «Синяя юрта» (1929) и «Песни Алтая» (1937).

Видное место в поэзии И. Ерошина занимает любовная лирика. Герои его поэзии — люди, как правило, сильного чувства, чистые и цельные, верные в дружбе и любви, сердечные в отношениях с близкими. В лирических стихах И. Ерошина обычно отсутствует социальная окраска, зато умел он показать тончайшие оттенки человеческого чувства и, если более конкретно, — жителей Горного Алтая. Мотив дружбы народов — алтайского и русского — вообще силен в его стихах.

Ну а о художественном мастерстве И. Ерошина говорит хотя бы тот факт, что знаменитый французский писатель Ромен Ролан принял его стихи за подлинные песни самого алтайского народа.

Примечания

48

¹ Сейфуллина Л. Рождение журнала. — «Сибирские огни», 1947, с. 133.

49

² ГАНО. Ф. 1033, Оп. 1. Д. 616. Л. 1 об.

50

³ «Советская Сибирь», 22 апреля 1922 г.

51

⁴ Горький и Сибирь. — Новосибирск, 1961, с. 156.

52

⁵ Караваева А. Странички воспоминаний. // «Сибирские огни», 1947, №1, с. 147.

53

⁶ Зазубрин В. Проза «Сибирских огней» за пять лет. // В. Зазубрин. Бледная правда. (Сост. А. Горшенин). — М., 1992, с. 408.

54

⁷ Художественная литература в Сибири. — Новосибирск, 1927, с. 13.

55

⁸ «На литературном посту», 1926, №2.

56

⁹ Частично опубликован в журнале «Сибирские огни» (1923, №3).

57

¹⁰ Мартынов Л. Час воскрешения Вивиана Итина. // «День поэзии» — 63». — М., 1963.

58

¹¹ Коптелов А. Огнелюбы. «Сибирские огни». // 1972, №3, с. 104.

59

¹² «Советская Сибирь», 1924, №12.

60

¹³ Там же.

61

¹⁴ Зазубрин. В. «Проза „Сибирских огней“ за пять лет». // См. сб. В. Зазубрин. Бледная правда. — М., 1992, с. 397.