Покрывало Изиды

Алексей Викторович Пшенов, 2020

Проживающий в Лондоне опальный олигарх Маевский, окончательно разорившись, решает поправить своё финансовое положение, написав откровенные мемуары о криминальном становлении российской экономической и политической элиты в девяностые годы. Окончив свои скандальные разоблачения, Маевский скоропостижно умирает от сердечного приступа, а его "взрывоопасные" воспоминания бесследно исчезают. К поискам пропавшей рукописи приступают российские и британские спецслужбы. Содержит нецензурную брань.

Глава 3. Пробуждение.

Ночное тёмно-синее небо стало понемногу голубеть и на его фоне проступили чёрные очертания далёких гор. Понемногу заснежено-белые вершины обрели розоватый оттенок, а потом из-за них вырвалось невыносимо-ослепительное солнце. От его испепеляющего света Андрей Осокин зажмурил глаза и застонал. Тут же раздались тихие лёгкие шаги, и молодой женский голос доверительно-вежливо спросил:

–Мистер Осокин, как вы себя чувствуете?

–Никак, — неопределённо просипел тот и ещё раз попытался открыть глаза, но отвыкшие от света зрачки не воспринимали даже полумрак реанимационной палаты.

Осокин снова зажмурился и стал прислушиваться к своему организму. Казалось, что не было ни ног, ни рук, ни туловища. Оставался только затуманенный мозг, в котором калейдоскопом крутились, казалось бы, давно забытые афганские пейзажи. А ещё были противный кислый привкус во рту, тошнота и неприятное першение в горле. Казалось, что кто-то засунул ему в гортань гибкий резиновый шланг. Осокин попытался прокашляться, но у него ничего не получилось — дыхательные пути не слушались и жили какой-то своей особенной жизнью.

–Что со мной? — чужим свистящим голосом спросил он у своей невидимой хранительницы.

–С вами всё в порядке. Вашей жизни ничего не угрожает, — профессионально успокоил его вкрадчивый женский голос.

Всё в порядке! Эта стандартная утешительная фраза вернула Осокину сознание лучше любого нашатыря. Он вспомнил дорогу к Мэтфилдскому вокзалу, сквер Честертона и утомлённую Катю, тревожно спрашивающую: “С тобой всё в порядке?”. Сомнений не было — их обоих отравили!

–Что с Катей?! — натужно прохрипел не на шутку встревоженный Осокин.

–С вашей дочерью тоже всё в порядке. Она находится в соседней палате.

–Она тоже отравлена?!

–Гораздо легче, чем вы, — уклончиво ответила медсестра.

–Я хочу её видеть! — напрягшись из последних сил, потребовал Осокин.

Он попытался приподнять онемело-ватную руку, но оказалось, что та прочно пристёгнута к кровати.

–Вам нельзя волноваться, двигаться и громко говорить.

–Я хочу видеть свою дочь!

–Подождите пять минут. Сейчас она придёт.

Невидимая медсестра вколола своему пациенту через капельницу успокоительное, и через пару минут он снова расслабленно задремал безо всяких тревожащих душу снов и видений.

Второй раз Осокин очнулся легче и с относительно ясной головой. Возможно, ему помогли — потому что после очередной неудачной попытки открыть глаза, он услышал не молодой женский голос, а хорошо знакомый низкий мужской баритон, принадлежавший его куратору — директору четвёртого, так называемого “русского” отдела службы Ми5 старшему полковнику Алексу Груберу.

–Андрей, как вы себя чувствуете?

–Нормально. Что с моей дочерью? Она тоже отравлена? — не открывая глаз, задал свой главный вопрос Осокин.

–В гораздо меньшей степени, чем вы. Катя уже ходит по своей палате.

–Кто и зачем нас отравил?

–А вы сами не догадываетесь?

–Неужели, мои бывшие коллеги? — выдвинул Осокин самую несуразную с его точки зрения версию..

–Абсолютно верно, — подтвердил его невероятное предположение Грубер. — В то утро двое русских агентов приезжали в Мэтфилд. И вряд их интересовал исключительно Музей Востока.

–Вы их задержали?

–К сожалению, не успели.

–Но зачем им нужно было меня травить? Тем более, вместе с дочерью? — с демонстративным недоумением спросил Осокин.

–Я хотел бы спросить тоже самое у вас, — переадресовал вопрос Грубер. — Подумайте, вы ничего не задолжали своим соотечественникам?

–А что я им мог задолжать?

–Предположим, ту самую рукопись, которая интересует и нас и Москву…

–Имеете в виду мемуары Маевского? Откуда они могут взяться у меня, если вся ваша служба искала их семь лет, да так и не сумела найти?

–Вам виднее, откуда они у вас взялись. Подумайте, как следует…, — многозначительно предложил Грубер.

–У меня нет, и не может быть никаких мемуаров, — твёрдо отрезал Осокин и вернулся к своей больной теме. — Я хочу увидеть Катю.

–Она ещё слишком слаба, чтобы самостоятельно выходить из палаты.

–Тогда привезите её в кресле-каталке.

–К сожалению уже слишком поздно — она спит. И вам тоже следует отдохнуть…

–Но Катя точно жива? — тревожно уточнил Осокин.

–Жива, и даже почти здорова, — уверенно успокоил его Грубер и, судя по звукам, поднялся со стула, собираясь уходить.

–Последний вопрос: где и чем нас отравили? Неужели в ресторане? — задержал его очередным нелепым предположением Осокин.

–Нет. Вас отравили российским нервно-паралитическим веществом “Бальзамин”, нанесённым на ручку входной двери вашего дома, — бесстрастно отрапортовал старший полковник и сухо попрощался. — Спокойной ночи!

Вопреки его пожеланию никакого спокойствия на душе у Осокина не было. Он вспомнил подозрительно липкую ручку входной двери, и всё встало на свои места. Чтобы скандальные мемуары опального олигарха Маевского никоим образом не попали в Москву, Грубер сначала отравил его и Катю, потом закрыл их в военном госпитале, а теперь предложил обменять вожделенную рукопись на свободу и неприкосновенность. Собственную и, что самое главное, дочери. Катя оказалась единственно действенным инструментом, с помощью которого контрразведчики могли вывернуть Осокину руки. А ведь как хорошо всё было задумано! После отправки мемуаров вместе с дочерью в Москву, он мог бы играть в кошки-мышки с Ми-5 всю оставшуюся жизнь. Но Грубер всё же переиграл его, и переиграл начисто. Отравление агентами Москвы! И его самого и дочери! Такого неожиданно-дерзкого хода Осокин предусмотреть не мог! Если он отдаст Груберу рукопись, то в Темза-Хаус закроют глаза на его двойную игру и всё останется как прежде. Катю отпустят в Москву, его вернут в Мэтфилд, а возможно, даже позволят улететь вместе с дочерью в Россию. А если не отдаст — то просто-напросто добьют в госпитале и выставят очередной жертвой бесчеловечного кремлёвского режима. Впрочем, сделать его и Катю жертвами режима, можно и в первом варианте. Так даже надёжнее…

Осокин своими руками втравил дочь в эту авантюру! У него было время, чтобы отменить Катину поездку в Лондон — ведь он обнаружил слежку ещё за три дня до её прилёта. Выходя из дома хотя бы на час, Осокин обязательно оставлял в зазоре между косяком и дверным полотном маленький кусочек поролона. Поролон был подобран в тон двери и на посторонний взгляд был абсолютно незаметен. Если бы кто-то открыл дверь в его отсутствие, то метка непременно бы выскочила и сообщила своему хозяину о непрошеном госте. В течение двух лет кусочек поролона всегда оставался на своём месте — в щёлочке чуть ниже дверного замка, а за два дня до приезда Кати, когда Осокин вернулся после очередной лекции в Ост-Индском колледже, он оказался лежащим на каменной ступеньке. В доме не было никаких следов таинственных визитёров, — они ничего не искали. А если не искали — то, значит, установили наблюдение. В другой момент Осокин бы плюнул на это и спокойно жил, словно в аквариуме, на глазах у агентов наружного наблюдения. Но он совсем не хотел, чтобы они пялились на его дочь.

Пройдя в гостиную, Осокин обвёл её цепким профессиональным взглядом. Зацепиться там было не за что — ни картин, ни фотографий, ни каких-либо безделушек-статуэток. Только натёртые до блеска деревянные поверхности, прозрачная люстра и гладкие горизонтальные жалюзи. Казалось, что даже самую миниатюрную видеокамеру спрятать здесь было негде. И всё же одно место имелось — это стоявшая в углу стеклянная витрина с праздничной посудой. Оттуда вся комната просматривалась как на ладони. Осокин подошёл к прозрачному шкафу, критически оглядел кристально чистые рюмки, бокалы и тарелки, а потом взял в руки большую цветочную вазу — его первый подарок на день рождения жены. Её как память привезла из Москвы Катя. Именно там, в одной из хрустальных складок, пряталась маленькая пластиковая “пуговка”, заметная только при очень пристальном рассмотрении. Осокин не стал отрывать и выбрасывать обнаруженный шпионский гаджет, а просто развернул вазу так, чтобы наблюдатели не могли видеть ничего кроме глухой задней стенки посудной витрины. Потом он до поздней ночи тщательно обыскивал собственный дом и нашёл ещё четыре закладки: в обеих спальнях, на кухне и в прихожей. Все камеры Осокин оставил на прежних местах, только предусмотрительно заклеил их малярным скотчем. Захламлённую кладовку и гараж он обшаривать не стал — даже если наблюдатели там что-то и установили, то ничего интересного увидеть не могли.

Вот тогда-то и нужно было изменить, казалось бы, безупречный план и немедленно отменить Катину поездку. Но недооценивший своего противника Осокин этого не сделал, и теперь его отравленная дочь лежала в больничной палате, превратившись в заложницу чужой политической игры. В сложившейся ситуации её можно было вывести из-под удара, только отдав Груберу найденную рукопись. Но спасёт ли это Катю? И он и дочь гарантированно живы только до тех пор, пока мемуары Маевского находятся у них…