Личные дневники лорда Мейера-младшего и Клары Брюлловой

Алексей Бородкин

Достали родители? Правила? Приличия? «Не делай этого! Не ходи туда! Будь милым… воспитанным… бла-бла-бла!» Надоело! Отец превратился в злого невыносимого демона, но ему и этого мало: он приставил к единственному сыну надсмотрщика-воспитателя с неограниченными магическими полномочиями. Лорд Мейер-младший жаждет свободы и ради этой свободы способен на многое. Например, подружиться с… впрочем, читайте сами! Магия, предательство и дружба – вот о чём это повествование.

История, которую я имею намерение вам поведать, обрела своё начало ноября месяца, числа третьего, года две тысячи… впрочем, точный год указывать не имеет смысла, можно только заметить, что произошли эти перипетии в начале двадцать первого века — этого будет достаточно. События разворачивались в имени моего отца, лорда Мейера-старшего (или просто лорда Мейера, ибо я ещё не достиг своего четырнадцатилетия и не имел права именоваться лордом, хотя имел этот титул по праву рождения). Отец мой, чернокнижник и практикующий маг достиг в своём искусстве восемнадцатой степени (ежели пользоваться табелью о рангах его высочайшего величества царствующего императора Леопольда III). Нельзя сказать, что к своим шестидесяти четырём годам отец стал самой могущественной персоной в мире колдунов и магов, но определённых высот достиг. Это бесспорно.

Хм… высокий штиль, коим я задумал писать этот дневник, совсем меня не удовлетворяет. Эти словесные «загогулины» путают мысли, как путали придворных дам восемнадцатого века многочисленные кружева и рюшечки на платьях. Дамы спотыкались и падали во время танца на паркет, я же теряю стройность композиции… ускользают детали, а это плохо, ибо нюансы многое значат, и в описываемых событиях играют немалую роль. Как говорит мой отец, в деталях скрывается диаболус.

…Ну вот, уроки словесности не прошли зря — это очевидно! Мой дневник становится похож на пёстрый кованый забор, с цветочками, лепестками и гнутыми затейливыми завитками. Прошу меня простить, и обещаю, что далее использовать живую человеческую речь.

На обед подали томлёную индейку и грибное рагу. Дело происходило в столовой нашего фамильного (как я уже говорил) особняка. Отец сидел на своём обычном месте, во главе стола, рядом с бюстом основателя рода Седого Кёлера. Я — с противоположной стороны. Обедали мы вдвоём, и, исключая Гриппуса, в комнате больше не было никого.

Гриппус терзал индейку длинным столовым ножом, пытаясь разделать её на кусочки. Отец смотрел на этот процесс не скрывая внимания, лёгкая усмешка бродила по его устам.

— Вам крылышко или ножку, сэр? — осведомился Гриппус.

Слуга был стар, очень стар. Уже более пятидесяти лет он служил нашему дому. Он помнил меня младенцем, а моего отца маленьким мальчиком. Уволить Гриппуса было невозможно, терпеть становилось всё труднее.

— Мне… — ответил отец, — что-нибудь! — Намекая, что согласен на любой кусок, лишь бы скорее прекратить эту муку.

Гриппус кивнул и взялся за работу с удвоенным энтузиазмом.

— Вчера позвонили из школы, — безразлично произнёс отец. Я навострил уши. Несмотря на отсутствие эмоций, симптом был тревожный. — Требуют, чтобы я явился лично.

Я молчал. Отец продолжал:

— Говорят, ты устроил драку. Разбил в классе… — отец раскрыл блокнот, сверился со своими записями. — Разбил ноутбук… школьный, полагаю, и очки Сергею Фролову.

Индейка, наконец, была растерзана. Мне достался кусок неизвестного топологического положения, однако, весьма аппетитный.

— Что скажешь в своё оправдание? — Отец ещё сохранял хладнокровие, но я понимал, что это ненадолго. После смерти матери он стал ужасно вспыльчив.

— Я защищал свою честь! — высокопарно ответил я. — Фролов мерзавец, и получил по заслугам.

— Как? — брови отца взлетели. — И этот тоже? А тебе не кажется, — лицо начало багроветь, — что вокруг тебя слишком много мерзавцев? Слишком многие посягают на твою честь…

Он выдернул из-за ворота салфетку, швырнул её на стол.

— В общем так! Я принял решение! Завтра у тебя будет гувернёр!

— Опять? — спросил я с невинной издёвкой в голосе.

— Опять! — рявкнул отец. — Но в этот раз, это будет такой гувернёр… такой…

Отца переполняли эмоции, он завертел руками, как мясник, отгоняющий мух от филейной вырезки. Я вообразил себе нового воспитателя — двухметрового громилу с квадратной челюстью портового грузчика и сломанным носом боксёра-тяжеловеса… Впрочем, это мы уже проходили. Таким был мой третий (или четвёртый?) воспитатель. У него было смешное имя, подходящее более учителю музыки: Евгений Борисович. Поэтому я его и запомнил. С ним произошел несчастный случай (с воспитателем, а не с его именем). Мы поехали кататься на горных лыжах, в какой-то (страшно неприятный) момент шнурки Евгения Борисовича запутались-завязались, и он покатился по склону кувырком. Как Шалтай-Болтай. Он катился… катился (я ехал рядом и сочувствовал), катился… пока не закатился. Он отказался воспитывать меня, и был безгранично прав.

С остальными «ограничителями свободы» произошли похожие случаи.

–…фактический! — бесновался отец. — Такой гувернёр, что ты рта не сумеешь открыть! Не пикнешь! Не то, что драки устраивать!

— Он что? — опешил я. — И в школу со мной будет ходить?

— Если потребуется!

«Аминь!» — мысленно произнёс я и ухмыльнулся. Избавиться от воспитателя в школе — проще пареной репы. Он может выпасть из окна, поскользнуться на лестнице, до смерти испугаться скелета в кабинете биологии или надышаться парами-галлюциногенами в кабинете химии. Наконец, он может просто исчезнуть по дороге… такое тоже случается. Забыл человек куда идёт и… потерялся.

Заключая свою застольную речь, отец сообщил, что моя школьная выходка дорого ему обойдётся: «Мне пришлось перенести деловую встречу ради визита в школу. Это очень плохо для бизнеса. Деловые люди не прощают таких оплошностей. Это очень жестокий мир, Мейер-младший!»

Забыл сказать, что кроме магических способностей, мой отец имеет вполне тривиальный бизнес. Он владеет суконной фабрикой и овечьей фермой где-то под Калугой.

— Я могу идти?

— Можешь, — ответил отец. — Не задерживаю. Переоденься и приведи себя в порядок. Вот тебе деньги, — он вынул из бумажника и положил на стол купюру, — пойди в парикмахерскую и постригись.

Конец ознакомительного фрагмента.