Не судьба

Алексей Анатольев, 2019

Он и она познакомились, когда ей не было 18 лет, а ему уже исполнился 21 год. Через год он сделал ей предложение, но она ответила, что ей хочется сначала пожить в своё удовольствие, а потом они обязательно поженятся. Так они жили каждый в своё удовольствие следующие 52 года, периодически встречаясь. Она многократно меняла мужей, он трижды женился. В результате у него дочь и сын, у неё два сына, причём один от него, и ещё одна дочь. Наконец, нет преград для долгожданного соединения судеб, подано заявление о регистрации брака, но она умирает, приняв смертельный яд. Содержит нецензурную брань.

1. Москва не стала родным городом

Наш главный герой Юрий Игоревич (назовём его так) родился в экологически неблагополучном индустриальном городе на Урале, где снег становился чёрным спустя два-три дня после выпадения. Родной город всегда казался Юре не нормальным населённым пунктом, а каким-то зловещим и представляющим угрозу жизни человеческой скопищем людей и строений, где жить нормально не представляется возможным, поскольку всё подчинено не интересам горожан, а гигантскому даже по мировым меркам металлургическому комбинату, где главное — шумное и грязное производство, а люди — всего лишь обслуживающие это производство обезличенные твари. Поэтому он примерно в возрасте 10 лет утвердился в мысли о том, что при первой же возможности покинет это ненавистное место и никогда не будет связывать свою судьбу с каким-либо заводом. Ещё Юрий решил, что не стоит после окончания школы выбирать какую-либо профессию, так или иначе имеющую отношение к промышленному производству. И причиной такого решения стал именно город, в котором наш главный герой родился и прожил первые 13 лет и куда после отъезда решил никогда больше не возвращаться. Это решение он выполнил, сумев в зрелом возрасте дважды уклониться от посещения малой родины.

Его родной город, о котором было написано много хвалебных отзывов, представлял собой нечто среднее между рабочим посёлком и деревней, он был крайне примитивно и неаккуратно застроен, постоянно пропитан пылью и грязью. Попытка советских градостроителей построить несколько жилых домов поприличнее и зданий слегка улучшенного типа под названием «соцгород» оказалась крайне неумелой, как и другие подобные потуги советской власти соорудить некое реальное воплощение воспетого Маяковским «города-сада». В дореволюционных городах можно было хотя бы наслаждаться видами старых зданий, а тут — совсем ничего приличного! Дома в «соцгороде» были подчёркнуто некрасивыми и неэстетичными. А жившие в нём и в соседних домах барачного либо деревенского типа некрасивые люди были внешне неопрятны и всегда плохо одеты, мужчины носили ватники и дурацкого фасона кепочки, женщины тоже были в ватниках и некрасивых, зато тёплых платках немаркого мышиного цвета. На ногах почти у всех круглый год были кирзовые или резиновые сапоги, многие зимой ходили в валенках, поскольку погода такое позволяла. Люди эти постоянно матерились, крайне неэстетично сморкались на землю и при каждом удобном случае пили водку. Городские туалеты отсутствовали, и многие справляли нужду как получится. Почти все здания в городе, за исключением всяких там райкомов, горкома, заводоуправления и некоторых иных, так или иначе связанных с правящими структурами, были обшарпанными и нуждающимися в ремонте. Горячей воды в большинстве жилых домов не было. Ничего приятного и радующего слух или глаз, повсюду неприятные запахи. Зато лозунгов типа «Слава ВКП)б)!», впоследствии заменённого на «Слава КПСС!», «Слава труду!», «Мы придём к коммунизму!» было с избытком. Асфальт на улицах был отвратительный, и к тому же далеко не все улицы были заасфальтированы. Юру рано стали раздражать крайне скудный ассортимент магазинов, нескончаемые очереди даже за молоком и кефиром, не говоря уже о мясе, колбасе, яйцах, сыре, а также почти всех промышленных товарах. В городе было два специальных магазина, вход в которые был открыт лишь для избранных: в первом отоваривалось начальство, включая Юриных родителей, а второй обслуживал исключительно немецких военнопленных, тоже почему-то причисленных к избранным. Правда, если быть объективным, в родном городе были и театр, и цирк, и кинотеатры, и интересные книги, и отличное мороженое, и вкуснейшие сладости, особенно в огромном «Гастрономе» напротив величественного здания заводоуправления, перед которым возвышался памятник Сталину. Любопытная деталь: покопавшись в памяти, Юра так и не смог вспомнить, был ли где-либо в его родном городе памятник Ленину. Ай-яй-яй, какое упущение, не так ли? Автор это переживёт, а некоторым читателям трудно смириться с этим. Все украшающие жизнь радости в этом мрачном городе нередко приходилось добывать путём долгого стояния в длинных очередях, ощущая скверный запах немытых тел, вонь дыхания заядлых курильщиков и запахи газов из нездоровых кишечников, а также выслушивая входившие через уши в пытливый детский ум разговоры на житейские темы с постоянным матом.

Юра был единственным ребёнком и к тому же поздно родившимся. Родители воспитывали его жёстко и постоянно ему напоминали: «Ты должен нас только радовать и быть во всём идеалом!». С раннего возраста сыну внушалось, что он никогда не должен ни пить спиртные напитки, ни курить. Сами родители Юры на его памяти себе подобного не позволяли. С первого класса он был отличником, узнавать новое ему очень нравилось, хотя при этом он быстро возненавидел естественные и точные науки, в особенности химию, которую однажды во всеуслышание объявил вонючей. Он рано полюбил иностранные языки, историю, географию, литературу и вообще все гуманитарные предметы, несмотря на недостатки советского школьного образования. Юру рано стало возмущать то, что он в те годы даже не умел точно выразить и осознал чуть позднее: это было полное отсутствие стремления учителей научить школьников общению на иностранном языке, потому что, во-первых, такая задача не ставилась в те тяжёлые годы по чисто идеологическим и политическим причинам, а во-вторых, учителя иностранных языков знали свой предмет лишь в пределах куцей школьной программы и поэтому были совершенно не способны даже к примитивным беседам на чужих языках. Отсутствие возможности читать иностранную прессу и литературу, глушение иностранных радиопередач породили замкнутость тогдашней советской провинции и её жуткую ксенофобию, превышавшую все границы разумного. Остатки этой ксенофобии досаждают россиянам до сих пор.

Отношение к изучению иностранных языков в СССР в те далёкие 1950-е годы было открыто негативным. Сталинский курс на отторжение от мировой цивилизации и склонность видеть врагов повсюду и везде сделали преподавание иностранных языков почти для всех пустым времяпровождением. У Юры была двоюродная сестра Валя, жившая в том же городе с овдовевшей матерью, младшей сестрой отца тётей Лизой. Валя была на шесть лет старше. Не преуспев в обладании эффектной внешностью и не будучи приученной лелеять то немногое, чем наделили её красивые родители, Валя была наделена острым аналитическим умом и стремлением серьёзно подходить ко всему, с чем сталкивалась в жизни. Когда она стала ещё в школе изучать немецкий язык, Валя решила овладеть им настолько, чтобы уметь бегло говорить и не примитивно, а грамотно выражать свои мысли в устной и письменной форме. Разными запрещёнными и крайне хитроумными способами Валя добывала газеты и журналы, издававшиеся в ГДР, а иногда ей даже удавалось доставать кое-какую просочившуюся через границу литературу несоветской направленности из ФРГ, Австрии и Швейцарии. Попутно Валя изыскивала возможности побывать в ГДР, как тогда выражались, «по линии комсомола». Её увлечение не осталось незамеченным. «Доброжелатель» из деканата института настучал на неё дяде, отцу Юры, и тот в весьма решительной и бесцеремонной, свойственной ему хамоватой начальственной манере предостерёг племянницу от «опасного сползания к иностранщине». Всё понимающая Валя струхнула и пообещала дяде не подвести его и себя. Присутствовавший при разговоре Юра понял, что Валя будет действовать осторожнее, и решил помогать ей, не забывая о своих интересах.

Выйдя после неприятного разговора с дядей из его квартиры вместе с двоюродным братом, который выразил ей открытое сочувствие, Валя пообещала Юре доставать для него периодику на английском. Иногда она передавала ему роскошные иллюстрированные журналы. Каким путём всё это попадало в провинциальный промышленный городок, Юра не знал и знать не хотел. И Юра сделал вывод: надо помалкивать о том, что английский ему интересен и даётся легко. Уроки английского в школе превратились для него в какое-то странное полуподпольное занятие. Иногда, выудив из неожиданного источника незнакомое ему английское слово, он обращался к учительнице с просьбой разъяснить значение слова и был очень рад, если удавалось ввергнуть глуповатую училку в изумление.

Однажды Юре попался журнал “Life”, в котором была статья с многочисленными цветными фотографиями на тему падения нравственности в США и во всём мире. В то далёкое прошлое в США царила, по нынешним меркам, жуткая пуританская нетерпимость и до обстановки, получившей там впоследствии название “all-permissiveness”, было ещё далековато. Юра понял лишь суть статьи и не смог вникнуть в её содержание. Но слово “promiscuity” его заинтересовало, в нём, как он инстинктивно почувствовал, было нечто заманчивое и запретное. Юра записал это слово в свой маленький блокнот, который, вместе с карандашом, приучился носить в портфеле с пятого класса, и на перемене сунул училке английского под нос с просьбой перевести. Та выпучила свои близорукие глаза, прикрытые толстенными очками в дрянной оправе, и завопила:

— Откуда ты это списал? Таких слов в учебнике нет!

— В учебнике многого нет, — дерзко ответил Юра.

— Ты вот что, послушай меня, я ведь тебе пятёрки ставлю и знаю, что английский ты любишь. Но всё хорошо в меру. Я этого слова не знаю и знать не хочу. Не делай глупостей!

«Училка, скорее всего, не знает, как перевести слово. А всё потому, что она дура ограниченная и не суёт свой нос за рамки школьной программы. Мне нужен словарь», — и Юра стал искать словарь в магазине. Пойдя с одноклассниками на фильм «Застава в горах», Юра после киносеанса заглянул в большой книжный магазин в здании рядом и увидел там сравнительно большой англо-русский словарь. Вскоре он уговорил родителей купить ему такой словарь. Отец и мать вначале были против, но потом отец вспомнил, что замдиректора комбината стажировался в США и вполне легально демонстрирует знание английского, так почему бы и его талантливому сыну не постичь премудрости иностранных языков. Словарь был куплен, и в нём Юра отыскал заинтересовавшее его слово. Он возликовал и с тех пор полюбил рыться в словарях. В школе о покупке словаря он не сказал никому. Но та же очкастая училка, объясняя на уроке значение слова “bachelor”, попавшееся в учебном тексте в значении «холостяк», услышала от Юры:

— А второе значение этого слова — бакалавр, это такая учёная степень, у нас её нет.

— Раз у нас этого нет, знать это незачем! — злобно парировала училка.

«Ты, дура, сама, небось, этого не знала! Счёт стал два—ноль в мою пользу», — подумал Юра и вслух сказал:

— Думаю, что знать больше, чем требует учебник, это очень хорошо.

Через некоторое время училка английского, жившая недалеко от них, сказала матери Юры при встрече в очереди за молоком, кефиром и творожными сырками:

— У вашего сына редкий недостаток: он стремится как можно больше знать и пренебрегает спортом. Мой предмет он знает намного лучше, чем требуется, даже иногда переходит разумные пределы, но хвалить его за это я не смею, сами понимаете почему. Я всей душой желаю Юре добра и поэтому прошу: проследите за ним, чтобы у него не было опасных перегибов. Он у вас типичный гуманитарий, и вы понимаете, как это опасно.

После разговора с мамой Юра понял не всё, однако уловил, что что его толкают на путь, по которому направили судьбу Вали, сломав её душу насильственным вовлечением в ненавистную ей чёрную металлургию. Идти по её стопам он не хотел. Что касается отношения Юры к спорту, училка была права. Юра с раннего детства всегда в своей жизни игнорировал физкультуру и никогда не занимался спортом, кроме весьма посредственного катания на коньках и велосипеде, и к тому же с 13 лет страдал близорукостью. Всё это исключало живое участие в мальчишеских забавах и драках, коими изобиловала в те годы невесёлая провинциальная жизнь. Ни телевизора, ни компьютера, ни смартфона! Тем не менее жили ведь, да ещё и развлекаться как следует умели! Подростки такого типа, то есть не удовлетворённые собой, своим положением в компании сверстников и окружающим миром, склонны создавать в своём мозгу причудливые грёзы об идеальной в их понимании жизни, полной гармонии и справедливости, сами толком не понимая, чего они хотят, и не умея даже приблизительно описать основные параметры своего очень смутного идеала. В душе Юры во всё возрастающей степени крепло отчуждение от сверстников и погружение в свой причудливый мир.

Нередко бывает, что услышанный когда-то разговор родителей с кем-то другим впоследствии обретает неожиданное развитие. Таких случаев в детстве Юры было два, и по времени они пришлись один за другим.

Первое: приезд в родной город известного писателя, обласканного властью, автора знаменитого в советское время романа «Молодая гвардия» Александра Фадеева. Юра увидел высокого седовласого советского классика у своего многоэтажного дома выходящим из роскошной машины, как сказал кто-то из стоявших рядом, итальянской марки Fiat, явно трофейной. По заданию ЦК партии, членом которого был Фадеев, он приехал в родной город Юры с целью написать новый роман о рабочем классе, но у него ничего не получилось. Отцу Юры в присутствии сына некто из более-менее осведомлённых об образе жизни писателя сказал, что того «губит старая тяга к запоям». Юра эти слова запомнил и в 1956 году, когда Фадеев добровольно ушёл из жизни, нисколько не удивился внезапной смерти деградировавшего литературного классика советской эпохи. А позже выявились и нелады Фадеева с собственной совестью ввиду его тупой приверженности сталинизму.

Другой разговор случился в городском театре, куда Юра отправился в воскресный день вместе с родителями на дневной спектакль «Недоросль». Главный режиссёр театра, импозантный обрусевший грек, встретившийся им у входа, был старым знакомым родителей, его симпатичная дочка с чудесными глазами и волосами впоследствии училась с Юрой в шестом классе, когда ликвидировали раздельное обучение мальчиков и девочек. Поздоровавшись с ними и сделав комплимент Юре по поводу того, что тот быстро прибавляет в росте, главный режиссёр, отвечая на вопрос отца в связи с его странно взъерошенным видом как будто после драки, сказал, что «только что поговорил с одной бестолочью и выгнал его из театра», выразив надежду, что изгнанный «никогда больше не сунется ни в какой театр, так как профессионально непригоден, да ещё тупица и лентяй». Отец, обладая хорошей памятью и зная состав труппы, поинтересовался, кто же эта «бестолочь», и услышал в ответ: «Да некий Леонид Броневой, к нам припёрся из Ташкента». Много лет спустя, когда в СССР огромной популярностью пользовался в вечернем телеэфире знаменитый сериал «Семнадцать мгновений весны», Юра и его родители увидели Броневого в роли Мюллера. Как хорошо, подумал Юра, что тот режиссёр не смог погубить актёрскую карьеру Броневого. А красивая дочь режиссёра спустя много лет, как ему рассказали в Москве, повесилась не то от несчастной любви, не то от поздно обнаружившейся беременности, не то от рака, не то от нехорошей болезни.

Летом Юра с родителями ездил в другие города. Первой дальней поездкой стал отдых в Юрмале, где ещё не утихли страсти, связанные с якобы добровольной советизацией Латвии. Там Юра впервые увидел море, оказавшееся мелким и холодным. Зато песок и сосны на берегу привели его в восторг. Волосы Юры в тот сравнительно ранний период его детства были очень светлые, и иногда латыши принимали его за своего, обращаясь к нему по-латышски, однако Юра немедленно принимал суровый вид и гордо заявлял, что он русский. В ответ он ощущал молчаливую ненависть. Потом были поездки на запад Украины, в удивительный для Юры город Черновцы, ещё недавно бывший заграничным и никогда не входивший в состав Российской Империи. Юре очень понравились и Черновцы, и Киев, в котором он пробыл вместе с родителями несколько дней. Как Рига, так и Черновцы поразили Юру средневековой архитектурой западноевропейского типа, которая его не так чтобы уж очень привлекла, но поразила своей несхожестью с Москвой. Тогда же Юра не увидел, а скорее инстинктивно почувствовал, как неправа мама, украинка по рождению, внушавшая ему перед поездкой, будто между русскими и украинцами абсолютно нет никакой разницы. После Украины был курорт Махинджаури, это недалеко от Батуми. То место запомнилось Юре зарослями бамбука и частыми дождями, а море там оказалось просто чудесным, намного теплее моря в Юрмале. В Махинджаури Юра научился плавать. Следующим летом семейство отдыхало в Евпатории, тоже оказавшейся вполне симпатичным местом, и Юра был вполне согласен с Маяковским, написавшим:

— Очень жаль мне тех, которые не бывали в Евпатории.

Латвия, Грузия и даже Украина оставили в душе Юры твёрдое ощущение заграницы, поскольку немало мелочей и деталей быта свидетельствовало, что это не Россия. Детали грузинского быта и образа жизни со временем улетучились из его памяти, и осталось самое поразившее его: чучело двухголового телёнка в батумском музее и вкуснейшие хачапури, а также слова «гамарджоба» и «генацвале», да ещё несколько букв причудливого грузинского алфавита. Поездка в Черновцы дополнила Юрину память словами «панчохи та шкарпетки». Родители его с особым восторгом вспоминали отдых в Юрмале, который показался им вполне милым и безопасным, хотя после возвращения в родной город им в присутствии Юры рассказали, как все трое сильно рисковали: в Юрмале продолжали действовать банды так называемых «лесных братьев», иногда убивавшие отдыхающих. Поэтому, вспоминая детство, Юра пришёл к твёрдому убеждению, что крайне приятная поездка на летний отдых в Юрмалу была просто исключением из общей практики.

Затем настал год, когда Юра отправился на летний отдых без родителей в составе небольшой группы местных школьников, которым, благодаря настойчивости отца Юры, удалось достать путёвки в знаменитый Артек. По мнению родителей Юры, которое сам он не разделял, отдых в Артеке очень полезен с точки зрения знакомства с представителями всех республик Советского Союза. Почти все «представители республик» вызвали у Юры стойкое отвращение. А море, природа, экскурсии по Крыму ему очень понравились. Самое сильное впечатление осталось от посещения Ливадийского и Воронцовского дворцов. При посещении Бахчисарая всем артековцам долго рассказывали о том, «какими гадами оказались все до одного крымские татары». В Артеке Юра понял, что ему очень нравится ходить босиком, и там зародилась его постоянная привычка снимать обувь при первой возможности и наслаждаться ощущениями от соприкосновения ног с полом, почвой, тротуаром, прибрежной галькой и особенно с травой и песком.

Артек и экскурсии по Крыму настолько поразили Юру, что он почувствовал неподдельное возмущение, когда узнал, что совсем недавно Крым был передан Украине. Юра прямо сказал в присутствии пионервожатой и ошарашенных украинских школьников:

— Надо отобрать Крым у хохлов! Он для Украины слишком хорош!

Эта реплика не осталась незамеченной, и Юре устроили мощную проработку. Он сделал для себя вывод: не стоит необдуманно оглашать свои мысли. Но с того лета 1954 года Юра терпеливо ждал, когда Крым вновь станет российским, и в 2014 году всё же дождался. Возвращение Крыма в состав России он расценил как реализацию своей сокровенной детской мечты. С ранних лет Украина была ему неприятна. Украинский язык, в основном понятный каждому русскому, он не считает самостоятельным, определив его как диалект русского, испорченного влиянием польского, а украинцев — как субэтнос русской нации. Попробовав разобраться в украинском языке, Юра понял, что русские слова в нём заменены на польские или лишь слегка полонизированы. Заинтересовавшись темой возникновения Украины, он узнал о роли Австро-Венгерской империи в полностью искусственном процессе отрыва западной окраины России от основного русского населения.

Кроме городских развлечений, в родном городе Юры иногда случались и события, можно сказать, экстраординарного характера. Самым крупным и притом самым неожиданным стал однодневный визит летом 1955 года премьер-министра Индии Джавахарлала Неру с дочерью Индирой Ганди. Юре посчастливилось вплотную подойти к открытому автомобилю с высокопоставленными гостями и даже пожать руку индийскому премьер-министру, умудрившись сказать при этом: «Welcome to our town!”. Визит этот вызвал необычайный ажиотаж и готовился в крайней спешке: грязные улицы срочно мыли, что-то ломали и закрывали наспех возведенными заборами, что-то красили, где-то наскоро покрыли проезжую часть ужасно некачественным асфальтом, удивительно быстро пришедшим в негодность после отбытия индийской делегации и сопровождающих из Москвы. Известно, что в России накоплен многовековый опыт сооружения того, что принято именовать потёмкинскими деревнями. Отметим, что город был обделён вниманием советских властей с первых лет своего существования, и после краткого приезда в 1930-х годах тогдашнего наркома тяжёлой промышленности Орджоникидзе там не отметился никто из более-менее высокопоставленного советского руководства. После блиц-визита главы индийского правительства Юре стало особенно тоскливо на его маленькой родине. В те годы Индия его не очень интересовала, как и вся заграница. О большем, чем жизнь в Москве, он не смел мечтать.

И тут вдруг отец, вернувшись из очередной командировки в Москву, объявил жене и сыну, что был вызван к министру и получил назначение в Москву, что уже успел посмотреть готовый к заселению дом, где им дают трёхкомнатную квартиру! В ту эпоху невероятной жилищной тесноты и проклятых коммуналок, появление которых после октябрьского переворота 1917 года объяснялось стремлением большевистской власти к уравниловке, предоставление семейству из индустриальной глубинки трёхкомнатной квартиры в Москве было подобно неожиданному получению в наши дни многомиллионного долларового наследства. Хотя, по правде говоря, жаловаться на тесноту Юре и его родителям было никак нельзя, потому что до переезда в Москву семья жила в трёхкомнатной квартире роскошного по тем меркам шестиэтажного дома, построенного пленными немцами, с высокими потолками и невероятно высоким первым этажом, отданным целиком самому крупному в городе универмагу, и с большими квартирами, по две на каждом из жилых пяти этажей, всего 60 квартир. Дом имел свою котельную и ежедневно снабжал жильцов горячей водой, чему завидовали соседние дома, заселённые представителями иного, пролетарского сословия. Все жильцы дома так или иначе принадлежали к городской партийно-хозяйственной элите, и поэтому практически все семьи более-менее знали друг друга. В зависимости от обстоятельств это помогало Юре или мешало.

Было начало августа, и это означало, что в следующий, седьмой класс Юра пойдёт уже в Москве. Быстро подготовились к переезду, многие вещи отправили в контейнере, остальное отдали тёте Лизе, младшей сестре отца, и её дочке Вале, кое-что подарили соседям и некоторые вещи продали не торгуясь. В день отъезда практически пустую квартиру находящегося в состоянии эйфории семейства из трёх человек посетил директор комбината — первое лицо в городе и один из тех, чей голос имел решающее значение для судьбы всей металлургии СССР. На правах старого знакомого он сказал: «Твой отец, дорогой мой Юрка, наша гордость, люби его, цени его и иди по его стопам!». Были и другие пришедшие попрощаться, ведь родители покидали город, в котором прожили около 25 лет. Мама даже всплакнула, целуясь с тётей Лизой, от которой, как всегда, несло крепким запахом папиросного табака. Тётя чмокнула Юру в щёчку и пожелала, «чтобы Москва мягким ковром расстелилась у его ног». Потом Юра сбегал в ванную и помыл поцелованную щёку. Не то, чтобы тётка была ему неприятна, ведь она не раз брала его к себе, когда родители уезжали летом в Кисловодск, и позволяла племяннику кое-что из того, что ни за что не разрешили бы родители, например, беготню под тёплым дождём босым и в одних трусиках, две порции мороженого подряд, вечерний поход в кинотеатр на явно недетский фильм вроде «Милого друга» по Мопассану и даже соревнование со сверстниками типа чья струя мочи пальнёт дальше всех или кому не слабо опорожнить кишечник перед памятником Пушкину недалеко от местного драмтеатра, присев при этом таким образом, чтобы задумчивый взор «нашего всего» был устремлён именно на тебя. Но смесь запаха папирос «Беломор» с ароматами советской пудры и духов «Красная Москва» превратилась на ещё сохранявшем остатки прежней красоты лице тёти Лизы в нечто совсем уж не благоухающее! А Юра с раннего возраста был аккуратен.

Наконец нудная сцена прощания завершилась. Родители несколько раз отвергли предложения «выпить на посошок», и кое-кто из зашедших попрощаться обиделся. Поехали поездом в мягком вагоне. Юра к поездам давно привык, и мягкий вагон его не особенно интересовал. Очень порадовало другое: поезд пошёл по новой колее, то есть сразу к Москве, по диагонали, а не сначала к северу в областной центр и потом на запад. Это дало возможность сократить путь почти на сутки. «Прогресс — великое дело!» — сказал кто-то в вагоне, и Юра был с этим вполне согласен.

Всем троим было очень приятно, что у Казанского вокзала семейство ожидала ведомственная машина с водителем, очень быстро доставившая новоиспеченных москвичей и их большие чемоданы по утренним пустынным улицам на Ярославское шоссе. Пятнадцатиэтажный дом порадовал внешним видом и разочаровал недоделками: у дома были сложены кучи строительного мусора, а лифты ещё не работали, и семейство с четырьмя чемоданами поползло по лестнице на 11 этаж, отдыхая примерно через каждые три этажа. Несколько раз на лестнице им повстречались уже вселившиеся жильцы, радостно сообщившие семейству, что «на первом этаже с сегодняшнего дня заработал огромный гастроном, где по случаю открытия в продажу выбросили пиво, правда, противное на вкус, а вот водку завезти почему-то не допёрли». В квартире уже была холодная и горячая вода, подведены газ и электричество. Юра с отцом сразу же спустились в гастроном, после чего мама состряпала сытный обед на скорую руку, попутно осваивая технологические премудрости невиданной ранее газовой плиты. Потом Юра сходил посмотреть то место, где его новая школа. Так началась московская жизнь.

Так вот, оказывается, она какая, долгожданная Москва! Вот она, столичная жизнь! Из провинциальной глубинки Москва представлялась Юре воплощением всех хороших качеств, присущих роду человеческому, городом, где всё чисто и красиво, где царит идеальный порядок, где все при встречах улыбаются друг другу, где никто не ругается матом, не толкается, не бросает мусор под ноги, где красивые дома с вымытыми окнами и красивыми магазинными витринами. Но неприветливая действительность разрушила его грёзы. И началось это на Казанском вокзале, продолжилось при разглядывании московских улиц из автомобиля и первом осмотре внешнего вида нового дома, в котором Юре предстояло прожить восемь лет.

Школа разочаровала с первого дня. Юра сразу же обнаружил, что к началу учебного года не было вывешено расписание уроков, что неукоснительно выполнялось в прежней, то есть провинциальной школе. Отсутствие расписания — свидетельство расхлябанности учительского состава, сделал он вывод. Поэтому первое сентября, по его мнению, в основном прошло впустую, увязнув в ненужной болтовне на отвлечённые темы. Вскоре Юра с удивлением отметил, что он — лучший ученик в классе, как и в прежние времена в той школе. Этого он не ожидал. А ведь при его зачислении в школу Юра столкнулся с гипертрофированным московским снобизмом, выразившимся в том, что ему было предложено пойти второгодником снова в шестой класс: мол, «там у вас глухая провинция, и наверняка ничему тебя не научили как следует». Хорошо, что Юра резко взбрыкнул, сунул директрисе под её напудренную сморщенную морду целую пачку похвальных грамот и, к своему собственному удивлению, даже не совсем корректно, с употреблением формулировки «не имеете такого права», что в те кошмарные первые послесталинские годы было рискованным, а Юра по малолетству этого не знал, всё же настоял на нормальном зачислении в седьмой класс. Присутствовавший при этом отец не вмешивался и потом похвалил сына за «грамотное отстаивание своих законных прав». Тощая директриса, типичная старая сволочь уходящей сталинской эпохи, была явно поражена наглостью тринадцатилетнего провинциала в немодных широких штанах и жутких ботинках, за которыми Юра отстоял в очереди примерно три часа в универмаге на первом этаже их шестиэтажного дома без лифтов, злобно поджала тонкие сухие губы и сурово предупредила: «Тогда пеняй на себя!». Однако быстро выяснилось, что Юра был прав. К вопросу об уровне его «провинциальных» знаний больше никогда не возвращались, а директриса вскоре посоветовала классной руководительнице назначить Юру старостой класса.

Дальше, как говорится, больше. Уже первые полгода московской жизни очень разочаровали не только Юру, но и его родителей. Выяснилось, что москвичи тоже хамы и алкаши, что Москва не такая уж ухоженная, как казалось издалека. В их подъезде быстро установился едкий запах мочи. Старый дворник в той жизни был инвалидом войны и пьяницей и иногда лежал где-нибудь в полной отключке, однако подметал он и убирал мусор вполне регулярно и довольно аккуратно, напиваясь в свободное от обязанностей время. Московская дворничиха была довольно молодой и даже привлекательной внешне одинокой матерью, в основном следила за своей внешностью, но тоже изредка напивалась, умудряясь при этом не падать и громко матерясь. Свои служебные обязанности она выполняла на тройку с минусом. Её белёсая и конопатая, вся в мать дочь оказалась в одном классе с Юрой. Московские достопримечательности восхищали его лишь первые недели две. Далее его поглотила нелёгкая проза жизни. Но и спустя почти семьдесят лет Юра понимает, что Москва остаётся для него чужой и неприятной.

Посещение Мавзолея, куда потащили его благонамеренные родители, вообще возымело противоположный их намерению эффект, поскольку вместо трепетного благоговения привело Юру в ужас: ведь на всеобщее обозрение выставили выпотрошенные и набальзамированные тушки двух руководителей, сумевших лишь добиться слома старых порядков и прихода к власти неопрятного хамья, но проявивших полное бессилие в обеспечении населения приличной жилплощадью, хорошей едой, нормальной одеждой и обувью, не понимавших важности привития людям огромной страны навыков трезвого образа жизни и более-менее сносных манер, а самое главное — поведших наше государство по тупиковому пути. Юра возненавидел и выпотрошенных руководителей, и их «великие деяния». Нет, жить в такой стране всю жизнь невыносимо, решил он, когда ему ещё не исполнилось четырнадцать. Надо присмотреться к загранице! Ведь должны быть государства с приличным населением, хорошо одевающимся и интересно живущим, с более разумным жизненным укладом, нежели советский. Должен же в конце концов существовать в этом мире какой-то идеал! Так Юра ещё в подростковом возрасте стал тайным диссидентом. В довольно раннем возрасте, к своему удивлению и даже ужасу, он вдруг осознал, что не любит советские порядки и всё советское. Не патриот, стало быть! С этим ощущением, не изменившимся и после распада СССР, Юра прожил весь советский период и расслабился после возвращения российского триколора.

Сейчас, когда вспоминается советское прошлое или кто-то испытывает тоску по СССР, Юра думает только одно: как хорошо, что мы уже живём в Российской Федерации. Можно понять лишь тех, кому сейчас плохо живётся и кто по молодости лет либо не жил в СССР, либо всё забыл. Но он и его поколение ничего не забыли. Если сейчас у нас много плохого, это совсем не значит, что в СССР было лучше.