Посейдон и Русалка

Александр Шляпин

Если ты баловень Фортуны, тебе не придется скучно умирать на диване. Эта шалунья наполнит твою жизнь такими яркими приключениями, что золотые слитки в твоих карманах станут жалкой компенсацией за седые волосы на твоей голове. Книга содержит нецензурную брань.

Глава вторая

Как и подобает настоящей жене, Валька, встретила меня с мусорным ведром в руках.

— Алкаш, — были её слова, и она вручила мне в руки ведро, словно переходящий кубок. — Иди, исполняй гад супружеский долг, я тебя всю ночь ждала.

Я, повинуясь её приказу, молча, побрел на лестничную клетку, где располагался старый и вонючий мусоропровод, который вызывал в моей душе отвращение. Мне было стыдно. Я не знал, изменил я ей этой ночью или нет. Память покинула меня, в тот момент, когда я переступил порог квартиры Сергея. Последнее что я помню, был черный кот, который почему — то приближался ко мне, как катер на подводных крыльях. Дальше был провал. Очнулся я тогда, когда голая женская нога переступила меня, словно я был не человек, а кирпич, упавший с крыши на асфальт или окурок, лежащий рядом с урной.

— О, бедолага очухался! Опохмеляться будешь? — спросил меня голос Сергея.

Я повернулся в ту сторону, куда ушли голые женские ноги, и увидел — я увидел широкую кровать. По — среди неё, подобно халифу сидел Сергей, а по краям его царствующей персоны, словно наложницы восседали Зита и Гита. Сергей, был похож на альфа самца. В роли хозяина прайда он был неподражаем. В общем, почти лев. Девки обнимали его и страстно лобызали, надеясь получить за интим услуги достойную награду, в виде портретов американских президентов нарисованных на зеленых фантиках.

— Оклемался Шурик!? Тебе надо принять шампусика, для поправки так сказать — здоровья!? — сказал Серж, протягивая мне открытую бутылку.

— А где я?

Девчонки, услышав мой голос, засмеялись, втягивая в этот процесс моего стародавнего кореша, который ржал вслед за ними, словно конь.

— Тебе что Санек, память отшибло? — спросил Сергей.

— Бр — бр! Ничего не помню…

— Водку с «Амаретто» кушать надо меньше, — сказал мне Сергей и выскочив из — под одеяла в чем мать родила, поднес мне бутылку с вином. — На братан — глотни!

Схватив зеленый тяжелый пузырь, я вставил дуло себе в рот и, запрокинув голову, стал жадно глотать хмельную пену, которая пучила и раздувала мои щеки и даже перла через нос. Утолив жажду, я сел на ковер. Вытащив из кармана сигареты, я закурил и пришел в ужас.

— Меня Валька, убьет! — сказал я, осознав тот грех, который я совершил в отношении жены. — Я, же ей шубу обещал — норковую…

— Во, люди добрые, гляньте на этого козла! Он ночью на мне жениться обещал, а сейчас уже включает обратный ход, — провопила Гита Марина, и выскочила из — под одеяла в одних трусиках а — ля леопард, которые лишь слегка прикрывали её женскую природу.

— А ты кто? — спросил я, рассматривая сеанс бесплатного стриптиза.

— Я Марина! — ответила Марина, обиженно натягивая на себя наряды. — Ты между прочим Санечка, меня всю ночь, любил. Обещал даже на мне жениться, а сейчас…

В этот миг я вспомнил её лицо. Вспомнил и тот и тот ошейник, который в первую минуту привлек мое внимание, и те ассоциации, которые он тогда вызвал благодаря моей буйной фантазии.

— Гав — гав! — загавкал я, желая еще больше раззадорить портовую шлюху. — Гав!

— Козел! — ответила она. Схватив тряпки, девушка выскочила из комнаты в туалет, пустив из глаз дежурные слезы. — На свою кикимору погавкай — кабель занюханный!

Осознав свое положение, я скорбно допил шампанское и сказал:

— Серж, ты братан прости, я домой…

Я поднялся с ковра и, натянув на себя куртку, покачиваясь, направился к выходу.

— Я тебе звякну, — крикнул мне вслед Сергей. — Готовься! Выход в рейс через две недели… Паспорт, медкомиссию, прививки. Ну, сам знаешь, не мне тебя учить.

— Ага! — мотнул я больной головой и вышел из его квартиры на лестничную клетку.

Я высыпал в жерло мусоропровода бытовые отходы и, придумывая оправдания, вернулся домой. Первое что я услышал, был вопрос:

— Опохмеляться будешь соколик?

От такой неожиданности мое сердце чуть не лопнуло от впрыска адреналина. Впервые в жизни я услышал от Вальки столь ласковые для слуха каждого мужчины слова.

— Буду, — ответил я, и, скинув куртку, предстал перед ней успев схватить из серванта хрустальный бокал.

— О, гляньте на него он уже со своей тарой тут как тут…

— Наливай, — сказал я и трясущимися руками протянул ей емкость. — Трубы горят — спасу нет!

Валька прищурив один глаз, влила в рюмку как по «метке» мой же коньяк, который она спрятала еще две недели назад. После чего встала в проеме двери, и как всегда подперла свои девственные выпуклости, сложенными на груди руками.

Я без прелюдий закинул в рот коньяк, будто лопату угля в топку паровоза, и глубоко выдохнул, смакуя на языке, заблудившееся во рту яркое послевкусие араратской долины.

— Эх, Валюха, хорошо — то как! — погладил я себя по животу, ощущая как коньяк греет мой ливер. — Я прямо ожил. Словно живой воды испить имел неописуемое удовольствие.

— А чего хорошего — кабель ты блудливый!? — сказала сожительница с песчаным ликом египетского Сфинкса, от которого так и тянет пустынным спокойствием.

— Жить хорошо! А еще лучше, когда в желудке сто грамм коньяка плескается, — ответил я на автомате. Я видел — я в тот миг чувствовал, что Валька что — то затеяла страшное.

— Ах, ты кабель! Ах, ты, кошак блудливый! Извращенец — мать твою…

— Валюха, клянусь статуей свободы в Америке, я перед тобой чист как слеза младенца! Да я… — только хотел сказать я, но скалка, разрезав воздух подобно самурайскому мечу, обрушилась на голову., Валька вбила меня в табуретку, словно я был гвоздь. Ни боли, ни хруста костей я не слышал и даже не почувствовал. Подобно глубоководному батискафу, я мгновенно погрузился в Марианскую впадину, и там залег на дно. Делать было нечего, и я свернулся в позе вареной креветки. Помню, как мимо меня плыли странные диковинные рыбы ярко синих и красных цветов, воздушные пузыри, и даже геометрические фигуры. Они смеялись над моей беспомощностью. Показывали мне свои рыбьи языки, и дразнили меня, как дразнит человек обезьяну. Очнулся я от жуткой головной боли. Она окутала мою «орудийную башню», словно тент общего покрытия.

Я лежал на диване, словно камбала на дне моря, которую раздавил кит, решивший покусится на её девственность. Я ощупал руками голову, и почувствовал, что она перевязана. Я был похож на плывущего через Урал Чапаева. Старинная медицинская грелка, с кусками льда приятной прохладой стимулировала вздувшуюся на макушке гематому, которая напоминала мне созревшее яблоко, чем простую бытовую шишку.

— Ну что Дон Жуан хренов очухался!? — услышал я голос жены, будто он исходил из земных недр или канализационной трубы первого этажа, в которую на девятый этаж горланил пьяный сантехник.

— Ты Валька, настоящая гадина, — сказал я, окончательно вернувшись в реальный мир наполненный яркими красками и жизнью.

— Это я гадина?! А ты у нас святой, словно херувим, сидящий на ветке райской яблони? — спросила сожительница, косясь в ту сторону, где нижняя часть мужского организма переходит в верхнюю. И тут проявившемуся моему взору предстало мое обнаженное тело. При визуальном исследовании я обнаружил на нем ярко пунцовые окружности цвета перезрелой вишни. И все это там, где из трусов выглядывала голова мичмана Грибоедова, которую я наколол в эпоху былой молодости, когда я служил на Северном флоте матросом.

— Я так понимаю, это не тебя, это портрет твоего бывшего боцмана лобызала какая — то страстная шлюха, — сказала Валька ерничая над моим беспомощным состоянием.

— Я клянусь — ничего не помню! Если что и было это значит меня зверски изнасиловали какие — то маньячки — клофелинщицы. По собственной воле я тебе изменить не мог. Да чтоб мне год суши не видать! Да чтоб у меня глаза как у лобстера вылезли, если я соврал хоть на кабельтовый. Да чтобы мне три года женской ласки не ощущать! — сказал я.

— Вот и хорошо! Я ловлю тебя на слове лобстер! Я обещаю тебе, что ты кабель, моей ласки не увидишь, пока я не увижу норковую шубу с опушкой из горностая.

— «Всё — трындец», — подумал я, — Это вам господа присяжные заседатели не Рио де Жанейро — это все гораздо хуже, — сказал я словами великого комбинатора еще не представляя где брать шубу в эпоху развитого бандитизма и всеобщего обнищания трудящихся масс.