Алимчик

Александр Шкурин, 2021

История о мелком воришке, "крадуне на заказе", которому не повезло встретить на своем жизненном пути роковую женщину, что повернула его жизнь не в лучшую сторону, когда неожиданно для себя этот мелкий воришка совершает убийства

Oh my life seems unreal, my crime an illusion,

A scene badly written in which I must play.

О, моя жизнь кажется нереальной, мое преступление — это иллюзия,

Сцена плохо написана, в которой я должен играть.

Саймон и Гарфункель, Somewhere They Can't Find me

(Они меня не найдут)

Часть 1

— Подсудимый Фейломазов, вы желаете дать показания? — официальным тоном спросила меня мировая судья, сидевшая за огромным судейским столом, на котором сиротливо примостилось мое тоненькое уголовное дело.

Тот, кого назвали «подсудимым Фейломазовым», тоскливо обвел глазами справа налево зал судебных заседаний. Справа сидит старичок-чок-чок адвокат, уже что-то чиркающий на листе бумаги, хотя я еще не сказал ни слова. Это адвокат по назначению, за копейки от нашего славного государства, поэтому не будет рвать на себе рубаху и с пеной у рта доказывать, что виноват не я, а система, порождающих подобных мне воришек. Скажет несколько казенных фраз, и тут же забудет о таком подзащитном. Я не против, денег ему не платил, поэтому не имею претензий. Мы оба знаем о приговоре, вопрос в том, сколько мне отмерит наш гуманный до невозможности суд.

Прямо передо мной — судья, женщина около сорока лет, в мантии, густые светлые волосы подстрижены скобкой, у нее приятное, хотя и усталое лицо, на котором прорезались мимические морщины, которые, как ни замазывай кремами и не покрывай лицо чудодейственными масками, становятся все заметнее. Судья уже проигрывает беспощадную битву со временем, и скоро из симпатичной женщины превратится в старуху, и поскольку профессия накладывает отпечаток на личность, на лице будет маска брезгливости и высокомерия. Мне, как ни странно, её жаль.

За судьей сидит секретарь судебного заседания, беременная молодуха, с пухлым отечным лицом, крашеные волосы собраны в пучок. Слева прокурор, точнее прокурорша или прокурорица (черт, запутался в феминативах, не знаю, какой правильно употребить. Хотя есть устоявшийся феминатив — «летчица»). Худая, невзрачная, жидкие волосы распущены по плечам кожаной куртки, она уткнулась в смартфон и, словно обезьяна, ловко орудуя большим пальцем, вела оживленную переписку. Ей совсем не интересно мое уголовное дело. За день она побывает в нескольких уголовных делах, где будут каяться, бить себя в грудь и плакать неискренними слезами, такие же жулики, как и ваш покорный слуга, чтобы скостить срок.

Мне самому неинтересно это уголовное дело. Я прекрасно знаю, что меня наконец-то посадят. Это уже третий мой заход в суд, до этого было два условных приговора. Я исчерпал лимит везения, и жду «посадочного» приговора. То, за что меня судят, мелочь пузатая, за них больше трех лет по закону не положено. Теперь отдохну от трудов неправедных, а по выходу… Еще не знаю, но точно не буду исправляться. Я ничего другого, как воровать, не умею. Другой судьбы себе не представляю.

Извините, не представился, хотя вы узнали мое имя и фамилию. Только не знаю и не хочу знать своего папашку, что с барского плеча подарил свою кавказскую фамилию, имя, и вдобавок внешность, а сам сбежал и растворился во времени, как сахар в крутом кипятке. Поэтому отчество у меня самое распрорусское — Иванович, но с детских времен все зовут меня Алимчик.

Когда моя мамаша, бывшая тогда молоденькой дурочкой, служила на Кавказе фельдшером в армии, ей очень захотелось большой и чистой любви. К моему несчастью, ей подвернулся бравый кавказец-вояка, сначала обаявший а потом испарившийся при первых признаках беременности. Результат этой несчастной любви сейчас стоит перед судом. Лучше бы вытравила, сделал аборт, вышла бы чин-чинарем замуж, родила хорошего ребенка, которым гордилась, но почему-то, не иначе как по великой глупости, сохранила меня, урода уродского, так обзывает меня в слезах, узнав о моих очередных криминальных похождениях. Мать так и не вышла замуж, хотя у неё столько перебывало мужиков в непонятном статусе полумужей-полуотцов со своими тараканами в голове, что накладывалось на тараканы моей дражайшей мамаши. Я едва успевал привыкнуть к очередному кандидату в полуотцы, как его неожиданно менял другой, и никого из них не запомнил. Калейдоскоп очень утомительная игрушка, узоры сменяются один за другим, и чем дольше в него смотришь, тем сильнее болит голова. Я очень переживал, что у меня нет отца, но потом привык. От одного полуотца осталась неожиданное наследство: стопка сидишек и дешевенькая вертушка. Названия на сидишках ничего не говорили, как и длинноволосые рожи на картинках. Однажды со скуки их прослушал. Этот полуотец оказался фанатом старого венгерского рока, а именно группы «Омега»¹. Когда его выставили за дверь, легко, как рак клешню, оторвал от себя сидишки с вертушкой, верно рассудив, что приобретет новые. Он не захотел портить себе нервы с дуррой, с которой имел несчастье сойтись.

Эта заброшка — сидишки и вертушка — оказалась царским подарком для нищего ребенка. Мне никогда не делали подарков. Как подросток, я был еще той обезьяной, но всегда подсознательно мечтал выделиться в толпе сверстников. Тогда в моде был рэп с вихлянием бедер в полуспущенных штанах, в бейсболке козырьком назад, пальцы веером и примитивные скороговорки гундосыми голосами. Сначала, как и всем, очень нравился рэп, но, послушав старый рок, мне, белому кавказцу, стало смешно слепое подражание черным обезьянам. У рэперов в ходу были всего четыре темы: деньги, крутые тачки с клеевыми телками и наркота, под примитивные сэмплы: умца-умца-умцаца. Нет, я не против крутых тачек, клеевых телок, не говоря о деньгах, при случае и «травку» покуривал, но это было слишком обыденно и приземлено, а мне хотелось чего-то другого, выходящего за пределы привычного круга жизни, хотелось полета в небеса. Именно этим и заворожила музыка венгерской группы Омеги: космическая, зовущая в неведомые дали, где можно было мечтать о другой, более счастливой жизни. Странный венгерский язык мне не мешал, каждый раз при прослушивании песен я вкладывал в них новый смысл и новые переживания. Возможно, еще одно причиной любви к группе Омега была рожа одного музыканта, клавишника, по имени Ласло Бенко, блондина с длинными волосами-сосульками и рыжей бородкой. Я ненавидел свою кавказскую внешность. Она сводила меня с ума. Мне казалось, что если буду долго вглядываться во внешность Ласло Бенко, со временем стану похожим на него. Бедный дедушка Ласло Бенко (я прозвал его Бенка), из далекой загадочной Венгрии, никогда не подозревавший о таком молокососе-поклоннике. Я мечтал о настоящем отце и убедил себя, что этот бородато-волосатый дядька и есть мой настоящий отец. Великая глупость, но детское сердце живет надеждами. Засыпая, представлял, как меня щекочет густая борода Бенки, а мои курчавящиеся иссиня черные волосы выпрямляются и превращаются в прямые, как у него, и становятся соломенного цвета. Тайный отец, которому поверял свои надежды, горести и беды. Он всегда улыбался, ласково щекотал бородой и на все вопросы отвечал просто: «утро вечера мудреней». Его длинные пальцы нажимали на клавиши, и божественная музыка уносила меня вдаль от всех тревог и печалей и дарила надежду.

Смешной придурок-мечтатель. Впрочем, это диалог с самим собой, о котором никто не узнает.

Как военнослужащая, моя мать, объехала весь Северный Кавказ, поэтому я поменял немало школ. В каждой школе начиналось одинаково: на перемене раздавался клич: «бей русню», хотя я был такой же черный, как и остальные дети в классе. Причина была в том, что мать была светловолосой и в школу ходила в форме. Федеральную армию на Северном Кавказе не уважали, хотя у многих отцы и многочисленные родственники, служили в этой внешне презираемой армии, а сами мальчишки мечтали попасть на службу. Армия давала большие привилегии, которые так ценились на этом Кавказе, будь он неладен.

Я всегда дрался, часто безуспешно, но иначе меня бы зачмырили. Домой приходил с синяками, разбитым губами и носом, а потом дружил с этими горячими кавказскими пацанами. Меня уважали, что не поддавался и держал удар. Едва мать переводили на другое место службы, я попадал в новую школу, и все повторялось. Моя учеба — это отдельная боль моей мамаши. Отцовские гены наградили меня «коморбидным состоянием: синдром Туретта с синдромом дефицита внимания и гиперактивности»²

К каким врачам мать не обращалась, но все было без толку, пока одна пожилая врачиха сумела правильно поставить диагноз и назначила лечение.

Учителя были от меня «в восторге» и крестились или молились Аллаху, чтобы я как можно быстрее покинул их школу. Учился очень плохо, чаще прогуливал уроки, но кое-как научился писать, а уж вывески я читать научился без ошибок, особенно ценники товаров.

Лечение дало свои положительные результаты. Еще сыграло взросление, когда сгладились симптомы этих заболеваний, но тики, правда, очень редко, накрывали меня. Тогда я прятался, закидывался таблетками и не высовывался до тех пор, пока тики не проходили.

Зато, когда подрос, втянулся в таинственный мир взрослых, что тырили по магазинам. У меня оказался хороший учитель, преподавший эту хитрую науку и научивший, как не попадаться на камеры. Эта привычка тырить в магазинах осталась у меня до настоящего дня, а мне уже двадцать пять. Два условных приговора, теперь жду третий, посадочный. Я — одиночка. У меня был горький опыт групповой кражи. Когда нас прихлопнули, каждый из подельников, выгораживая себя, «валил» на других. Повезло тем, что следствию я, как и другие, несовершеннолетние, были не интересны, и посадили двух взрослых, которые взял кражу на себя, иначе бы им грозили статьи за вовлечение несовершеннолетних в преступную деятельность. Поэтому зарекся тырить группой.

Я — одиночка, моя специализация — «крадун на заказе». Например, вы видите в магазине какую-нибудь вещь, которая нравится вам, но не нравится вашему кошельку, денег никогда не бывает много, а дальше в дело вступал я и продавал вам эту вещь со значительной скидкой. Надо только знать, где меня найти. Есть оговоренные точки в городе, где я бываю в определенное время. После договоренности с покупателем иду в магазин и беру с полки этот товар, что отдаю обычно за полцены. Стороны довольны друг другом. Замечу, принципиально не имею мобильного телефона, чтобы не вычислили по трекеру мои извилистые пути-дорожки. Еще низко кланяюсь в ножки тем, кто заставил поголовно носить медицинские намордники. Надел намордник, натянул на голову, поглубже, чтобы даже уши скрывали, бейсболку с длинным прямым козырьком и прямиком в торговый центр. Там не надо шарить глазами в поисках камер. Подошел к полке, затарился нужным, и выход через кассу. Всегда оплачивал какую-нибудь безделушку, я не убогий ниндзюшка, что с громкими криками сигает через турникеты. Мое дело требует тишины, покоя, чтобы руки не дрожали, когда давал мелочь на оплату. Потом обязательно благодарил продавца и — свободен с товаром. Покупатель за товар расплачивался сразу и наличными, я никому не верил в долг. Даже друзьям, которых у меня, по большому счету, не имелось. Какие могу быть у воришки друзья? Только собутыльники, охочие выпить на дурницу. Мне с ними не по пути. Я бы выпивал, но мой диагноз делает меня непредсказуемым. Мне не хочется сесть по мокрой и тяжкой статье. Я не душегубец, мать говорит, что по натуре я добрый, но с вывихами. Еще — не чураюсь общаться с соседями, которым, за небольшую плату, помогаю с ремонтами в квартирах.

Забыл сказать, мать сейчас на пенсии, она — ветеран боевых действий, и часто козыряет этой корочкой темно-красного цвета, когда пытается в очередной раз «отмазать» меня, не понимая, что к этой корочке я не имею никакого отношения, а только порождает недовольные вопросы: «что ж вы так плохо воспитывали сына?» Мать молчит, потом бурно плачет навзрыд. Я ее успокаиваю, в очередной раз обещаю исправиться, бросить воровать и взяться на ум. Только понимаю, что ума у меня нет, вместо него — синдром Туретта, и однажды закончу свою жизнь в канаве с пробитой головой. Например, клиент не пожелал расплатиться. Денежку, падла, зажал, сунул в бок перо или от всей широты души приголубил гаечным ключом по затылку.

После окончания службы мать вместе со мной вернулась назад, в Россию. Мы живем в городке-спутнике огромного города. Города практически слились, что дает простор моим похождениям. Мать, как ветеран, получила двухкомнатную квартирку в высоченной башне на пятнадцатом этаже. Мать живет в большой комнате, а малюсенькая досталась мне. В квартире широкий коридор и просторная кухня.

Мать, выйдя на пенсию, не успокоилась, а еще с большим рвением продолжила поиск единственного мужчины на свете. Только с годами эти мужчины стали выглядеть слишком подержано, с грузом своих неразрешимых проблем. Матери, наконец, повезло найти действительно стоящего мужчину. Это был федеральный судья в отставке. Мать, когда бывший судья переселился к нам, предусмотрительно не рассказала о моих художествах и неладах с законом. Сергей Петрович, так звали его, был кряжистым дубом, рядом с которым моя худенькая мать была тонкой березкой, доверчиво прижавшейся к могучему дереву. У него был хорошо поставленный бас, который рокотал по всей квартире, и от него было невозможно спрятаться в моей комнатушке. Он был хорошо одет, и носильщики с трудом затащили в квартиру четыре огромных сумки с его вещами. Я удивился, почему Сергей Петрович переселился к нам, а не забрал мать к себе; не поверил, что новый кандидат в мужья не имел своей квартиры, полученной от государства за судейскую службу. Мать что-то путано мне объясняла, из чего сделал вывод о больших проблемах Сергея Петровича или с бывшей женой, или детьми, и стало понятно, что на старость лет бывший судья остался без жилья. Я не мог поверить, что Сергей Петрович, человек явно не бедный, с роскошным Geier³, кроссовером от Боргварда⁴, который на автомобильной стоянке казался львом среди китайских шавочных поделок, согласился на наше убожество и нищету. Когда я впервые увидел роскошный Geier, сразу представил, е, как здорово бы смотрелся за рулем такой роскошной тачки. Мне до зуда в пальцах захотелось на ней покататься. Я самоучкой научился ездить, даже дорожные правила кое-как осилил, но трогать автомобиль Сергея Петровича не стал. Время от времени я лихо катаюсь на чужих, правда, недорогих тачках, которые с легкостью угонял, но тут не стал рисковать. Я любил мать, хотя временами ненавидел. Может, с этим отставным судьей она наконец-то обретет свое бабье счастье. Еще чувствовал, что Сергей Петрович что-то не договаривал моей бедной матери, но не собирался докапываться до истины. Матери с ним было хорошо, и она на время перестала пилить меня.

Сергей Петрович мне понравился. Он не лез в душу, не говорил, что воровать плохо, что обязательно сяду, сделаю безутешной мать и сокращу годы её жизни. Бывший судья оказался рукастым, и, едва переселившись, затеял ремонт в квартире. Когда мать получила эту квартиру, мы своими силами сделали ремонт. Я тогда впервые в жизни клал плитку, стелил линолеум, клеил обои. Ремонт, откровенно говоря, получился, посредственным, у матери хватило средств только на дешевые стройматериалы, а на рабочих не осталось. С годами обои стали отклеиваться, плитка отваливаться, а штукатурка осыпаться.

Сергей Петрович на свои деньги накупил необходимые стройматериалы и стал энергично делать ремонт. Он переложил плитку на кухне и в ванной, постелил новый линолеум на кухне. Мать не нарадовалась, у неё появился давно забытый блеск в глазах, она хвасталась подругам новыми нарядами, а вот Сергей Петрович что-то загрустил. С каждым днем он становился тоньше, словно надувная кукла, у которой из-за прокола травило воздух. Однако он бодрился, но его бас становился тише и не так громыхал по квартире. Счастливая семейная жизнь матери закончилась появлением на пороге нашей квартиры некой фифы, противным голосом потребовавшей немедленно подать ей Сергея Петровича.

Звонок в дверь разбудил меня, я с трудом продрал глаза и повернулся на другой бок. Дверь обычно открывала мать и сразу, если приходили полициянты, грудью становилась на мою защиту. Однако в коридоре не раздались привычные шаги. Это означало, что матери нет дома. Звонок, ни на секунду не прерываясь, продолжал верещать. Пришлось встать. Я натянул треники, поискал и не нашел рубашку, и с голым торсом поплелся к двери, где посмотрел в глазок. В этом «рыбьем глазе» с трудом удавалось что-либо различить, но, присмотревшись, понял, что за дверью стояла женщина. Облегченно вздохнув, что не полициянты по мою душу, открыл дверь и невольно отступил назад. В квартиру, словно разъяренная фурия, ворвалась молодая незнакомая женщина, потребовавшего Сергея Петровича. Из открытой двери ощутимо тянуло холодом, на лестничной площадке было открыто окно, а на улице был ощутимый морозец. Я поежился и, не отвечая на гневные вопросы неизвестной, которую про себя неласково обозвал фифой, вернулся назад, в комнату, где в ворохе одежды нашел рубашку и опять вышел в коридор.

Фифа уже оседлала табуретку и гордо восседала на ней: прямая спина, горделивая посадка головы и, самое главное, бесконечно длинные ноги. На фифе была соболья шубка серебристого цвета с короткими рукавами, на руках по локоть длинные кожаные перчатки красного цвета, черная юбка не скрывала соблазнительную округлость бедер и ног в обтягивающих колготках и красных сапог на шпильке. Серо-серебристый цвет колготок навевал мысль о том, что ноги фифы выкованы из серебра небесными кузнецами. Перед такими ногами надо падать ниц и молиться им, как божеству, владеющим секретом вечной и непреходящей красоты. Лицезрение этих божественных ног так заворожило меня, что я не услышал вопросы, которыми меня засыпала фифа.

В себя я пришел, когда пальцы в кожаных перчатках ухватили за подбородок и ощутимо дернули:

— Ты что, оглох? Почему не отвечаешь на мои вопросы?

Я отшатнулся, не люблю, когда меня хватают, и посмотрел на эту фифу. Длинные иссиня-черные волосы живописно разметались по плечам, лицо красивое, высокий лоб, серые крупные глаза под ниточками бровей, прямой нос, узкие губки презрительно надуты, острый подбородок горделиво вздернут вверх. Это была опасная красота прекрасной хищницы, что завлечет, поиграет и обречет на гибель. Тогда я этого не понял, а жаль. Еще меня поразило, что за её спиной на лестничной площадке клубилась тьма. Словно был не день, а глухая полночь.

В серых холодных глазах фифы я увидел азартный интерес к неизвестной научному миру букашке, которую, минуточку, сейчас возьмем булавку, элегантно наколем, чтобы не сбежала, и счастливый натуралист мог рассчитывать, что в описании этой букашки по латыни будет добавлена его фамилия.

Несмотря на то, что фифа сидела, у меня было ощущение, что она смотрела на меня сверху вниз, а я стоял на коленях, и просыпались давно забытые школьные переживания, сейчас будут или больно бить или нудно воспитывать. Настроение моментально упало, и я недовольно буркнул: «чего приперлась, фря?»

Девица не ответила, сняла перчатки и одним движением стряхнула с себя соболью шубку мне в руки. Шуба одуряюще-приторно пахла цветочными духами и молодым женским телом. Я не переношу приторных запахов, и чуть было не уронил шубку на пол, но фифа приставила к моему носу длинный черно-красный ноготь и приказала повелительным тоном: «Не дури. Повесь шубу на вешалку». В оцепенении, как дурак, я уронил с вешалки свою куртку и повесил на плечики эту злосчастную шубку. Пока её вешал, наваждение, вызванное неизвестной, прошло, и вернулась привычка критически оценивать происходящее. Эта девица явно практикует «садо-мазо». Только зачем приперлась ко мне, мелкому крадуну на заказе? Позавчерашний заработок истаял как дым. Я получил совсем немного и уже благополучно истратил. Она за такие деньги, зевая, могла небрежно отстегать по попке и выпроводить с упреком мол, зря потратила время. Кстати, а где её хлыст? Да вот, он родимый! Меня стал душить смех:

— Ты не по адресу попала, госпожа Злюка! Я тебя не заказывал

Слово «госпожа» я специально подчеркнул, чтобы дать понять этой фифе, что раскусил её суть. В ответ девица снисходительно процедила:

— Я не к тебе пришла, доходяшка-низкорослик.

Никогда не нравилось, когда намекали на мой небольшой рост и худую фигуру, мог и в табло зарядить, несмотря на то, что это баба. Ишь, фифа, мало того, что приперлась, так еще и оскорбляет. Однако фифа заявила, что пришла не по мою душу, а за Сергеем Петровичем, который, мол, сбежал из дома. Так и заявила «сбежал из дома». Мне стало интересно, как мужчина в пожилом возрасте может сбежать из дома, но, еще раз посмотрев на девицу, поверил, сам бы сбежал от такой. На мое счастье, Сергей Петрович пару часов назад вместе с матерью куда-то уехал. Однако заявил, что не знаю такого, о чем на голубом глазу поведал фифе. Та испытующе посмотрела на меня. Я выдержал взгляд, и она приказала: «веди меня на кухню. Я хочу горячего чая».

Одна моя часть хотела грубо выставить фифу за дверь, но другая часть, которой мать привила некоторые «приличные», как подсмеивался, манеры, к сожалению, победила, и не выставил фифу за дверь, а провел нежданную гостью на кухню. Надо сказать, моя мать всегда отличалась прямо-таки болезненно-маниакальной тягой к чистоте. Кухня у неё всегда сверкала, а посуда — чувствовались долгие годы службы в армии — стояла ровно, как солдаты в строю. Помню, когда бывал у неё в медпункте, поражался чистоте в кабинете и что все блестящие медицинские инструменты были выложены словно по ниточке, а пузырьки стояли ровными шеренгами. К сожалению, кроме как чистотой, мать ничем другим не могла похвастать. Готовила она плохо, в детстве были вечные перекусы из бутербродов из колбасы и сыра, или походы офицерскую столовую, если удавалось пристроить меня на довольствие, или судки из этой столовой. Мать могла приготовить на выбор следующие блюда: сварить или пожарить на сале картошку, сварить макароны, замороженные пельмени или пакетный суп. На этом её кулинарные таланты заканчивались. Поэтому питался от случая к случаю, у меня с детства болел желудок, и я часто страдал от пищевых отравлений.

Девица процокала на кухню и села за стол с такой же прямой спиной и горделиво воздетой головой, не забыв закинуть ногу на ногу, чтобы я и дальше восхищался её длинными и стройными ногами. Вот выдра, выругался про себя, не разулась, и теперь придется подтирать грязные следы на полу, поставил чайник на огонь и сунул ей чашку, куда прицепил чайный пакетик. Чай был из недорогих. Мать привычно экономила на продуктах, а я что-то прошляпил и не взял недрогнувшей рукой дорогой пакетный чай (за него же не плачу!).

Фифа хмыкнула, но ничего не сказала по поводу чая, а приступила к расспросам, больше похожим на допрос, но ничего от меня не добилась. Я ушел в глухую несознанку, мол, не знаю такого мужчину по имени отчеству «Сергей Петрович». Это в полиции я всегда признавался, когда глупо отказываться при наличии видеозаписи. Я, в отличие от многих, никогда не интересовался мужчинами. Так и заявил фифе. Мне всегда нравились бабы, только мои женщины были из разряда дешевых шлюшек, а эта была дорогая и горячая штучка, но от такой надо было держаться подальше. Сожрет, сука, и не поморщится.

Наглая незнакомка чинно пила чай с солеными крекерами, которые сумел отыскать в шкафчике, а я молил бога, чтобы мать с Сергеем Петровичем подольше задержались по своим делам, чтобы не столкнулись нос к носу с фифой. Задницей чувствовал, скандал бы вышел большой. Едва фифа отставила пустую чашку, как я подхватил шубку, и ей пришлось уйти, не добившись результата. Но она сумела оставить за собой последнее слово. Фифа протянула мне визитку и вроде как нечаянно царапнула меня за ладонь до крови острыми коготками. От неожиданности я ойкнул, а она, слизав кровь с ладони и, посмотрев мне в глаза, промурлыкала: «по запаху крови я всегда найду тебя. Мы обязательно встретимся». Я с облегчением захлопнул за ней дверь и облизал саднящую ранку. Ох, и девица! Не люблю таких. Визитку я тут же выкинул в мусорное ведро. Еще пожалел мать, её очередная попытка найти хорошего мужа с треском провалилась. Эта фифа не успокоится, пока не отберет у матери Сергея Петровича. Я ничем не мог помочь, и это было обиднее всего.

Однако история на этом не закончилась. Вечером приехали мать с Сергеем Петровичем, который пыхтел, как паровоз, обвешанный кучей пакетов из магазинов, а мать была радостно-возбуждена.

— Сынок! — с порога счастливо воскликнула мать — Сынок! Сергей Петрович сделал мне предложение! Посмотри, какое кольцо с бриллиантом мне подарил! (тут мать лукавила, бриллианты были похожи на пыль, такие мелкие, что если бы не сказала «бриллиант», я никогда не обратил на них внимание). Мы через месяц поженимся! Сегодня подали заявление в ЗАГС!

Я поздравил мать, голос у меня был невеселый, но мать не обратила внимания. Она схватила в охапку пакеты и бросилась в комнату, чтобы примерить обновки, а Сергей Петрович прошел на кухню. Я вернулся к себе и стал размышлять, стоит ли огорошивать их появлением некой фифы, домогавшейся Сергея Петровича. Я так и не решил, как поступить, в комнату влетела мать в новом голубом платье, которое ей шло и делало моложе. Мать крутанулась передо мной, подол платья взлетел, обнажив еще стройные ноги, и меня обдал мощный шлейф приятных духов.

— Как тебе мой новый наряд? — лицо у матери было счастливым, а выглядела она как юная девушка, которой впервые сделали предложение.

Я как раз набрался смелости, чтобы сообщить неприятную новость, но, увидев сияющие глаза, не стал говорить, пожалел призрачное счастье, о котором она мечтала всю жизнь, и поднял вверх большой палец, одобряя её выбор. Неожиданно из кухни раздался громкий крик, сопровождавшийся падением чего-то тяжелого. Вместе с матерью я бросился на кухню. Там на полу лежал Сергей Петрович с разбитой головой. Вместе с матерью кое-как подняли его тяжелую тушу и усадили на табуретку. Мать стала обрабатывать рану. Сергей Петрович был расстроенным, и, едва мать закончила, попросил её выйти из кухни. Мать заартачилась, но он неожиданно, в первый раз за время, когда жил здесь, повысил голос и еще раз с нажимом попросил уйти. Мать, недовольно поджав губы, послушалась, а Сергей Петрович, тяжело вздохнув, спросил:

— Здесь была эта?

Он не сказал, кто конкретно, но я понял, и в свою очередь переспросил:

— Как вы догадались?

— Запах духов. Мне этот запах хорошо знаком, такими духами пользуется моя падчерица. Заклинаю, никогда не встречайтесь с ней! Он — страшный человек! Не заметишь, как попадешь под влияние, и она будет играть с тобой как с игрушкой, — неожиданно Сергей Петрович горько расплакался. — Я — конченый человек, ты не представляешь, с каким трудом от неё сбежал, и надеялся, что больше никогда с ней не встречусь. Но она выследила. Все рухнуло, она не успокоится, придет за мной, а я больше не смогу сопротивляться.

Это было неприятное зрелище, когда большой, уверенный в себе человек вдруг превратился в тряпку, плачущую горькими слезами и размазывающей сопли по щекам. Плечи его тряслись, он сгорбился и стал похож на старую развалину. Передо мной был не прежний щеголеватый и уверенный в себе федеральный судья в отставке, а раздавленный жизнью старик.

— Алимчик! Алимчик! — рыдал в голос Сергей Петрович, — не дай в обиду мать, она — святая женщина, ни в чем не виновата! А-а-а…а-а-а…

На кухню, не выдержав, ворвалась мать с криком: «что произошло?», но я не ответил. Мать, увидев плачущего Сергея Петровича, накапала ему валерьянки, и увела в свою комнату. Там они долго о чем-то бубнили, а я лег спать. Сны были странные, словно я шел, как сомнамбула, размахивая ножом, брызгала горячая кровь, а вокруг меня, как снопы, валились бараны с человеческими лицами и дрыгали четырьмя конечностями.

Часть 2

Прошел месяц, с того дня, как Сергей Петрович разбил голову у нас на кухне. Он вроде бы повеселел и вновь стал хорохориться, зато мать ходила, как в воду опущенная. В ЗАГС они не пошли. Я не стал спрашивать у матери, по какой причине, зато фифа больше у нас не проявлялась. Меня больше волновали поиски хлеба насущного. Рано утром я уходил из дома и кружил по большому городу и его окрестностям, искал шабашки по домашнему ремонту, встречался с клиентами и, конечно же, посещал магазины за «товаром». Еще раз низкий поклон тому, кто заставил одеть намордники. Медицинская маска стала отличной защитой от камер слежения. Еще я специально купил на распродаже для «походов» по магазинам балахонистую куртку кислотной, красно-зеленой, расцветки, на неё долго нельзя было смотреть, начинали болеть глаза. У куртки были глубокие карманы, в которых можно было спрятать много товара. Жаль только, что куртку нельзя носить летом. Летом мое крадунство временно приостанавливалось. Я мог тырить только по мелочам. Приходилось заниматься физическим трудом, который я ненавидел, но другого способа заработать себе на жизнь, кроме как делать ремонты в квартирах, не было.

На днях, когда морозец отпустил, и случилась очередная оттепель, я встретил колясочника, сидевшего возле супермаркета. Это было его любимое место. Он вел себя тихо и нагло не просил милостыню. К нему благоволил азербон, владелец этого супермаркета, и не разрешал охранникам отгонять его от магазина. В колясочнике, которого звали Юркой⁵, хотя он годился мне в отцы, я чувствовал неприкаянную родственную душу. Колясочник был моим постоянным заказчиком. При получении заказа я всегда брал предоплату, двадцать — тридцать процентов, а остаток получал, когда приносил заказанный товар. В долг товар никогда не отдавал. Товар отдавал только после оплаты. Однако с Юрки я не брал аванса, а иногда отдавал товар без оплаты. Заказы бывали у него весьма странными. Однажды попросил приобрести для него карандаши Кохинор, потом масляные краски, и далее — темперу, кисти из белки и колонка, набор мастихинов. Еще забыл про бумагу для рисования.

При получении заказа я держу морду кирпичом. Мало какие тараканы гуляют в голове покупателя и настойчиво просятся наружу. Есть такое выражение «любой каприз за ваши деньги». Поэтому стараюсь придерживаться этого принципа. В основном мне заказывали косметику и одежду, но бывали и странные заказы, как, например, у этого Юрки, которые, чтобы их найти, приходилось побить ноги и исподошвить обувку.

Но с Юркой, родственной душой, я вел себя по-другому, и удивленно воззрился на него, тебе-то, убогому бомжу, зачем такая роскошь, да еще дорогущие кисти, о существовании которых узнал от него. До этого я знал о существовании малярных кистей, но чтобы кисти были из белки и колонка, — о таком услышал впервые. Колясочник объяснил, что эти кисти необходимы ему для рисования картин. Я в первый раз в жизни увидел, что хорошо помятый и побитый жизнью колясочник-бомж даже не рисует, а пишет картины. Еще узнал о существовании мастихинов. Когда он объяснил, что это такое, я качнул головой, понял, а сам подумал о том, что существуют шпатели, которые и стоят дешевле, а функции те же самые. Но заказчик платит, а кто я такой, чтобы возражать. Моя функция — стырить, принести товар и обязательно получить деньги.

Еще ему потребовались дорогие профессиональные краски. С ними, кстати, я намучился, их бомжу потребовалось много, и мне за ними пришлось ездить даже в другой город, поскольку придерживаюсь принципа: никогда не тырить много товара в одном магазине. Так незаметнее. Юрка долго тянул с расплатой, я даже поиздевался над ним, когда однажды при встрече дал ему кругляшок из нержавейки номиналом в две рупии, где изображена ладонь, с двумя поднятыми пальцами, как латинская буква «v». Эту монету мне сунули на сдачу. Бомж удивленно воззрился на монету: «что это?»

— Это рупии. Слышал, что ты стал просить рупии, после того, как тебе никто не давал юани. Вот решил помочь с первым взносом, чтобы ты в городе стал первый рупиевым миллионером.

— Идиот, — выругался бомж. — Мне скучно, вот и изгаляюсь. Может, завтра буду просить тугрики.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Омега — венгерская рок группа, пик популярности — 70 годы ХХ века, лучшие альбомы в стиле спейс-прогрессив-рок

2

синдром Туретта с синдромом дефицита внимания и гиперактивности» ( генетически обусловленное расстройство центральной нервной системы, которое проявляется в любом возрасте и характеризуется множественными двигательными («моторными») тиками и как минимум одним голосовым («вокальным», «звуковым»), появляющимися много раз в течение дня

3

Geier — (нем.) коршун. Здесь — название автомобиля

4

Боргвард — марка немецких автомобилей

5

Юрка (Мальцев Юрий Анатольевич), бомж — главный герой повести «Случайный дар». Также является одним из персонажей повести «Озеро во дворе дома»