Русы

Александр Чеберяк

Про Святослава, князя русов, который родился с мечом и погиб с ним же. Об одном из блистательных полководцев, который в 4 года участвовал в своей первой битве. О том, как бесстрашные русы ходили в походы и разбивали сильнейшие армии, всегда превосходящие их числом. О русском духе, стойкости и кодексе воина. О войне Святослава с хазарами, болгарами и византийцами. О пекле боя, о разбеге конницы на копья, кромешной сече и поножовщине, где мог выжить только сильнейший.

Глава вторая. Поход на хазар

— Ох, сынок, стал ты крепок! В плечах раздался. Но… Мне с тобой надо поговорить, — княгиня Ольга обняла Святослава.

— О чем? — Князь вгляделся в лицо матери. Приехала три года назад с Византии, крестившись в новую веру. Приехала под шепот черни на площадях — Какой оттуда княгинюшка-то приедет? Мягше от веры ромейской станет, тверже ли? Народ озабоченно качал головами и расходился. Своих богов, что ли, мало? С десяток и больше — кому хочешь, тому и молись. Непонятно — пытаясь казаться мудрыми, хмурили лоб знатнейшие из мужей. Нет, не доведет до добра Византия да вера чудная, ромейская.

— Надо, князь, веру принять Византийскую. А то мы все как язычники — в темноте идем. А место Руси рядом с великими державами в одном строю. Но… Без веры истинной, без единого Бога так и будем мы в серости, с краю мира. И кесарь, и короли германские — все давно Христа приняли. Все — кто просвещен и всесилен. Един у нас Бог, а не множество. — Твердо убеждала Ольга сына.

— Всесильны? То-то помощи у нас в войны просят. — Усмехнулся Святослав. — А что же они все грызутся меж собой, коли вера одна? И чем новая вера лучше нашей, оставленной нам предками?

— Истинная она, княже, истинная.

— Извини, матушка, меня дружина уважать перестанет. Смеяться надо мной, князем, будет. Есть уже бог у воинов, Перун. И негоже старых богов на новых менять — чай, не одежонка, что скинуть можно и другую одеть.

Как тяжело с ним спорить! И в кого он такой? Ольга внимательно пригляделась к сыну. Год назад уже сам дружину в поход водил, вятичей примучивать. Ну да хитрые вятичи не сказали ни да, ни нет, но по их взглядам из-под косматых бровей стало ясно — не верят они в мощь князя всея Руси. Так и будут платить дань Каганату, пока не заставишь их силой и кровью, разметав по полю вятских воев, признать над собой длань великого стола Рюриковичей. Ну да ладно, вятичи подождут.

— Княже, так надо. Для Руси. Чтоб равными всем им быть, — Ольга это сказала и поняла, что напрасно. Не убедить твердолобого сына, если решил — как отрезал.

— Нет, матушка, нет. Я креститься не стану, и дружину не дам. Но… Кто захочет сам, по доброй воле, в новую веру пойти — супротив не скажу ничего. Я же всегда буду чтить Перуна, как бога воинов. И новых богов не приму.

И грустно стало на сердце Ольги. Родной сын, опора ее, не слушает. А без него ни воины, ни чернь — никто не пойдет в веру Христову. Да и бояре засумневаются — погудят, погалдят, да и уйдут на капище, давать новые жертвы старым богам. Непонятно и дико все это пока для народа, старые боги привычней, роднее. Да — ломать старое тяжело. Но княгиня упорна и, покрестившись, она поняла — нет у Руси дороги иной. Ладно, вода камень точит. Стоя там, в далеком Византийском храме, где она заглянула в пронзительный лик спасителя, Ольга увидела будущее — зачахнет Русь в своем капище. Так и будут над ней смеяться, называя варварами, так и будут презрительно кривиться, услышав, что русы кровью кормят своих богов. Она задумалась — и взгляд устремился вдаль, сквозь стены и время. Что на уме у сына, который день и ночь возится со своей дружиной и грезит о новых походах?

— Иди, княже, иди, — она подошла и поцеловала его в лоб. Святослав развернулся и стремительно вышел.

«Торопится, все охватить хочет. Барс, чисто барс» — печально смотря ему вслед, подумала Ольга. Все опять делать самой — дань, законы, устои. Только князь соберется, уведет дружину в походы. Это она знает точно. По его неугомонному характеру, по притаившейся в глубине его голубых глаз беспокойной энергии, что плещется буйно, словно Хазарское море.

— И все-таки — что он надумал? — Вслух прошептала княгиня.

Князь вышел, воровато оглянулся — Не идет ли вслед матушка? — и юркнул в низкую дверь.

— Святослав! — Взвизгнула красивая юная девушка.

— Малуша! — Растаял в улыбке князь, и его вечно хмурое лицо посветлело. И до чего же правда она хороша — большие глаза, носик, чуть вздернутый, губы, влажные, пухлые. И тугая коса до пояса — всем люба князю Малуша. Да вот беда — ключница она великой княгини, просто ключница. И не пара князю — как ни крути. И любились они скрытно, греховно. Князю-то что, а Малуше… Плакала девка ночами, закусив кулак, чтоб не слышали. А если княгиня прознает, и князю достанется, и ей. Хотя князю опять что — пожурит сына, и все.

— Любонька, — Святослав гладил ей волосы и целовал.

— Страшно мне, княже, страшно, — задышала жарко ему в лицо.

— Со мной — и страшно? — Усмехнулся князь.

— У тебя жена есть, и наложницы. А я кто? — Отвернулась Малуша и всхлипнула.

Ну вот — бабы все одинаковы! Все и всегда — слезы, страхи и пустое.

— Ну-ну, — Святослав поцеловал ее в губы, точно обжег. И Малуша поплыла, забыв сразу страхи, и оттаяла воском в сильных руках. И сама впилась ему в губы — до боли, аж зубы стукнулись.

— Ночью приду, — как вор, озираясь, прошептал князь, выходя в дверь.

И Малуша, счастливая, с брызнувшим на щеки румянцем, сладко вздохнула и стала ждать. Быстрей бы вся челядь угомонилась, быстрей бы услышать его медвежьи неуклюжие шаги.

Вот и он, стук в дверь. Малуша в исподнем распахнула — князь схватил ее, поднял и понес на кровать. Бросил, стянул одежду — Малуша стыдливо отвернулась. Сколько ночей вместе — а она все стеснялась. Святослав, смеясь одними глазами, залюбовался. Ох — бела телом, и налита соками, словно яблоко спелое. Груди, туго-сочные, упруго качнулись острыми сосками, ждущие жадного рта Святослава. Князь лег на нее, придавив — Малуша закрыла глаза, впуская его в себя. И с каждым новым толчком Святослава, когда он вбивал себя, сильно и резко, ее страхи таяли, а вместо них приходило счастье. Князь, могучий и смелый, на ней, доставляет радость — что еще нужно бабе? И Малуша, разойдясь, хватала его в капкан ног и не отпускала. Всегда бы так лежать, заполненной им! И позже, когда они отдохнули, она, осмелев, забиралась сверху. И скакала на удивленном князе, запрокинув голову; и ее вспотевшие круглые яблоки прыгали вместе с ней. Потом рухала на него, горяче-душистая — раздутые груди плющились о каменную грудь Святослава. А она лежала, неровно дыша, дрожа разведенными бедрами.

— Ты правда меня любишь? — Спросила растрепанная Малуша спустя время, когда они отдышались. И заглянула в глаза доверчиво.

— Правда, — сонно ответил князь.

— А жену свою, Предславу?

— Сама ж знаешь — матушка мне ее в жены сосватала, — Святослав привстал с кровати.

— А наложниц своих любишь? — Не отставала Малуша.

— Чуть-чуть, а тебя — больше всех, — князь зевнул, встряхивая головой. Так закрутились с Малушой, так разнежились — а уже вон, утро.

— Ладно, княже, ты такой, как есть. Мой и не мой. И никогда моим не будешь. По роду своему и характеру.

— Малуш, ты чего, а? — Князь присмотрелся к ней.

— Ничего, Святослав. Тяжела я от тебя.

— Роди сына — мне воины надобны, — Святослав оделся, оправился.

— А ежели дочь?

Он уже не слышал — скрипнула дверь. Малуша вздохнула — как, как все сказать великой княгине? Ему-то, оболтусу, что — ушел в поход, привез новых наложниц. Испокон веку так было. Будет и сейчас, да не в наложницах дело. Ребенок родится княжий, а вроде и нет, вроде робобич, потому как она-то ключница. И за страсть их грешную расплачиваться ему, ее чаду. Едким шепотом толпы в спину, пренебрежением знати, насмешкой братьев, сынов законных. Так она не заснула, так все и тонула в хлопотных бабьих мыслях. Кручинилась, дура, не зная, что родит князя великого. И будет он, сын холопки Малуши и Святослава, править всей Русью. И породнится с самой Византией, мечом добыв царственную жену.

Летело время, бежало — старые становились седей и согбенней, а юные — усатей да широкоплечей. Летело время — Руси на пользу. Милосердные боги знали, что надо еще чуть-чуть, немного, дать покоя русам, не тревожа их войнами. И войны обошли ее стороной, как степной изменчивый ветер. Рубилась Хазария с арабами, деля земли. Грызлась Византия, толкаясь с германцами и присмиряя данников. Грабили печенеги, просачиваясь в Каспийский проход. Грабили, пока не ловили их и сажали на кол. Только юная Русь, наливаясь соками, понемногу слезала с печи, чтобы взять свое

За столом сидели трое. Те, кто решали все.

— Княже, первое дело — каганат подвинуть. Все им дань платят — вятичи, поляне, касоги, язиги, аланы. Да спавянских племен еще тьма. Купцы, караваны — все мимо него идут. Мышь не проскочит мимо Хазарии, не заплативши. Со всех сторон нас обложили, — воевода Свенельд стукнул по столу. — И есть чего брать с каганата, е-е-есть.

— Сам так разумею, — князь кивнул. — Каганат как удавка на шее.

— И он с каждым днем становится все сильней. — Кашлянул в кулак Асмуд. — Ежели сейчас его не остановить — туго нам, княже, придется.

— Мыслю я так, — сказал князь, и по голосу воеводы поняли, что их совета боле не спрашивают, а объявляют свою волю. — Тесно на земле нам двоим. Тесно. Берем дружину, Свенельд, и идем к славянским народам, что есть данники Каганата. Чую я, — усмехнулся князь, — не любо ярмо им Хазарское. Ты, Асмуд, идешь с малой дружиной к полянам, древлянам, кривичам. И говоришь от имени князя Киевского. Ты, Свенельд, идешь с малой дружиной к дреговичам, уличам, тиверцам, северянам.

— А ты, князь?

— Я пойду к вятичам, на них остальные смотрят. Без них поход не получится.

— Большую дружину возьмешь, княже?

— Нет, малую. Мне к старейшинам надо, а не в поле биться. Убедим вятичей — объединим всех славян в Русь.

Воеводы с князем задумались.

— А княгиня что? — Вдруг спросил Свенельд. — Не будет против похода?

— Княгиня? — Озорная улыбка осветила лицо Святослава. — Ее доверенные люди уже, небось, рассказывают ей, как хазары притесняют христиан. Так что, воевода, думаю, сама княгиня на днях позовет меня к себе и будет просить защитить собратьев по кресту.

— Хитер, княже, хитер, — треснул смех Асмуда. — Небось, доверенные люди с твоего навета княгине-то жалобятся?

— Не ведаю, о чем ты, — князь с воеводами заулыбались.

— Все, — внезапно нахмурился князь, — пора. И да — скажите племенам, чтоб дань Каганату отдавали по-прежнему. Не время, еще не время кагану знать, что я хочу стянуть аркан на его толстой шее.

Блестящие металлом дружины в остроконечных шлемах, сияя серебром на солнце, потянулись в леса, болота, окрестности. Как лучи. Как пальцы ладони юного князя, задумавшего собрать все в один кулак. «Умен, умен, — с уважением и какой-то тоской думал Свенельд, раскачиваясь на коне. — И ведь никто ему не подсказал — все сам. Старею, наверное»

Свенельда кольнула обида и ревность. За то, что не он шепнул князю первым. Что не он, многоопытный матерый волк, увидел, наставил. Он с внезапной злостью позавидовал юным, безусым дружинникам, у которых все впереди. Человеку ж всегда всего мало. И хоть пожил ты вдоволь, пройдя сотню битв — а вроде и не жил, вроде охота опять в озорную юность.

Седобородые старейшины сидели кругом. В пламени факелов их застывшие лица не выражали ничего. «Выжидают»

Святослав решительно шагнул в центр круга.

— Что хочет сказать нам князь всея Руси?

Святослав медленно прошелся по лицам. Ждут, недоверчивые и подозрительные вятичи. Ждут, зная, что держат его в своей руке. Ведь не уйдешь в поход без их поддержки, и, хуже того, оставив врагом у себя за спиной. Ждут, гордо задрав подбородки. Славное племя вятичи, и умеют драться — это подтвердят все, даже хазары. Никто не рискует понапрасну тревожить вятичей — слишком тверда у них рука, и они не забывают обид. А их двуручная секира, перед которой не мог устоять ни один доспех? Нужны вятичи князю — и все тут. Князь целую зиму жил с ними. Жил и приглядывался, больше себя показывая — вот он я, ваш. Долго смотрели на князя исподлобья вятичи — такие быстро не убеждаются.

— Братья! — Зычно крикнул Святослав. — Мы одной веры и крови. Мы русы, славяне. И гоже ли нам, потомкам прибившего щит к воротам Царь-града Олега, склонять свои шеи перед погаными? Доколе будет каган забирать у нас все? Не мы ли хозяева нашей земли?

Повисло молчание. Только скрип пола да лавок, на которых нервно заерзали первые головы среди вятичей. Старейшины думали — как и подобает зрелым мужам. Их слова на вес золота — поэтому и надо говорить, вынашивая каждое.

— Князь, каганат силен, — начал один из старейшин.

— И он становится только сильнее, — ответил Святослав. — А как вы думаете, почтеннейшие, через сколько зим он сожрет вас полностью?

Вече загалдело, поначалу робко и тихо, потом набирая мощь.

— Или вы, — зазвенел голос князя, — думаете отсидеться в своих лесах? А торговать как? А жить и дышать — как?!

— Дело говоришь, княже, дело, — стукнул об пол старейшина. Вече, помычав, стихло. — Твоя правда — не жить нам так боле. Да и с каганата спросить надо за те тысячи, что он забирал к себе в войско и там они сгинули.

— А скажи-ка, княже, — недобро прищурился один из старейшин, — ведь не каган, а ты тогда дань с нас получать будешь? Так какой нам резон?

— Буду, — жестко ответил князь, — но дань справедливую. И в походы буду брать ваших воев, и платить по совести. Кто не хочет — неволить не стану. Мне свои земли губить ни к чему.

Вече опять забурлило. Хрипатые старцы заспорили — на кону судьба племени. Но… Вместе с князем, широкоплечим, уверенным, к ним пришла и надежда. И хоть молод князь, но что-то есть в нем такое, что ему веришь. Этому лицу, вырубленному с дерева — умному и решительному. Этой твердой складке лба, делающей князя чуть старше и строже. И старцы, помолодев и расправив сутулые плечи, спустя пару часов споров и криков наконец-то сказали: — Да!

Князь выдохнул с облегчением. Такая ноша слетела с плеч — хоть стоял он в пудовых доспехах. За сотни миль отсюда Свенельд и Асмуд, срываясь на ор, суля выгоды, обещая, пугая, сумели-таки убедить и дремучих древлян, и ленивых кривичей, и сонных, скудных на ум полян. И вот ладьи с воями гребут к Киеву — тайком, с острожкой, не привлекая внимания. И вот на кордонах опытные дружинники, погаркивая, учат молодых держать строй, отступать, идти клином. Изо дня в день, с ночи в ночь — князь, несмотря на лета, мудр и никуда не торопится. Целый год ладьи возят припасы; целый год пахари, сменив плуг на копье, мозолистыми лапами оттачивают свое умение. Мечтают прославиться и попасть в княжью дружину — дружина на загляденье, любима и обласкана. А девки Киевские, румяные да пригожие, совсем по-другому смотрели на дружинников — с поволокой, истомой. И в их глубоких темных глазах стаилась надежда и обещание, готовые прыснуть и окатить удалого дружинника, сделав его счастливым. Ну как тут не захочешь в дружину?

Царь Хазарский Иосиф пил шербет среди жен, алмазов, слуг в огромном дворце, усеянном золотом, словно мухами. Нет, формально правил каган — Иосиф усмехнулся. Кто такой этот каган? Сказка для дураков, толпы — но толпе нужен наместник бога. Тоже мне, наместник — Иосиф прекрасно знал, что каган земнее всех земных. И горшки после этого бога выносят слуги, не находя в них ничего божественного. И если его ткнуть мечом, то на землю из священного тела кагана вывалятся такие же кишки, как и у раба. Но… Толпе нужна сказка, и это сказка зовется каганом. Настоящий же правитель — он, царь Иосиф, в его руках армия. И он запросто может поменять этого кагана на другого, сойдет любой олух из рода Ашин — благо, кагану надо выходить из дворца три раза в год и шествовать сквозь толпу, чтобы люд увидел бога. Только щелкнуть Иосифу пальцами — и с десяток горлопанов на площадях заведут толпу. И эта толпа, разрастаясь с каждым часом, бурля и кипя, подойдет ко дворцу кагана, и ворвется внутрь, чтоб Великий каган, божественный и сиятельный, полетел с балкона на камни. Иосиф потом, конечно же, накажет виновных. И даже произнесет пламенную речь в память о сгинувшем полубоге. Потом…

Да-а-а — люди глупы, их легче обмануть, чем переспорить. Слава небесам — нынешний каган тих и смирен, и царь ему в ухо шепчет решения, которые сам же озвучивает от лица кагана.

Ему доложили — вернулся бек с дикой Руси, куда каганат протянул свою хищную руку.

— Ах, да, — Иосиф вспомнил. что посылал бека за данью. Данью со славян, этих угрюмых великанов, что любили свои леса (Боги, ну не глупцы ли они?!) Пусть любят все, что хотят — лишь бы их дань мехами, шкурами и медом приходила вовремя. Ведь все это, добываемое только в Руси, вызывало блеск глаз и зависть заморских купцов. И за меха, шкуры и мед они, не сговариваясь и не торгуясь, платили любую цену. А русским мечникам, этим крепким в бою медведям, вообще цены не было.

Иосиф выслушал, что каган блистательный наместник пророка на этой земле, повелитель луны, земли и воды, и еще раз нетерпеливо переспросил у бека:

— И что ответил князь русов ему, своему владыке, на вопрос о дани?

Бек, дрожа от страха, распластавшись улиткой перед царем, выдавил:

— Великий и сиятельный. Каган ханов, царь царей, владыка сорока народов и всех земель…

Иосиф дернулся с трона так, что хрустнули костяшки. Царь зашептал с потемневшим лицом:

— Сын свиньи и мрака, я без тебя знаю, кто такой каган. Что ему ответил князь русов?

— Он дал мне меч, их меч, русов. И сказал… — Бек начал заикаться.

— Ну?! — Царь приподнялся на троне.

— Платить не будем, — вякнул бек и вжался в пол. Противные липкие капли пота, словно лапы близкой смерти, поползли по телу бека — он задыхался.

— Встань! — Приказал царь, и бек, шатаясь, вскочил. Царь впился в его дряблое лицо взглядом и процедил сквозь сжатые зубы:

— Что же еще велел сказать этот глупый князь?

— О величайший, — залепетал помилованный бек, стараясь стоять твердо на подкосившихся ногах, — повелитель и царь царей, этот князь, это порождение глупости и дерзости, этот…

— Хватит! — Прервал его царь. — Или я прикажу вырвать твой длинный язык.

— Он сказал — Иду на вы! — Выпалил бек и обмяк. Царская стража подхватила его под руки и выволокла с покоев царя.

Иосиф отшвырнул поднос. Во дворце все затихли. Слуги движением глаз предупреждали друг друга — царь взбешен. Лучше бы он орал и топтал кого-то. Хуже, когда кипевшее в нем молчание клокотало внутри. Спустя время он, взъяренный и быстрый, мог приказать зарубить с десяток слуг. Ничего, найдут новых. Царь застыл, смотря в одну точку.

Сиятельный Иосиф, гроза неверных — Да продлит небо его дни! — все не мог справиться с волнением. Ну подумаешь — какой-то дерзкий юный глупец попрал священную волю кагана. Да еще угрожал, безумный, и кому? Сколько таких было — и где они? Стали песком, пылью на копытах каганской конницы. Высохли в клетках скелетами — и продолжают висеть. чтоб вразумлять вот таких наглецов. И этот станет. Но что-то в душе великого царя тревожно заныло, что-то горечью отравляло думы и сердце. Что? Царь не знал. Хорошо быть каганом — спи да жри, вдруг зло подумал царь. А тут…

«Зачем он предупредил меня? Зачем — так никто никогда не делает? Ладно, русы спустятся по Днепру и нагрянут с запада — как и все их князья до этого. Варвары» — зевнул царь и попытался заснуть. Не спалось — и царь долго ворочался. «Зачем?»

Кучки ратников под грозные крики дружинников ходят с копьями, колют мечами, стреляют из лука. Свенельд с князем стоят на пригорке. Любо, ох любо посмотреть на войско русов! Жалко, доспехов на всех не хватает, ну так удачный и сильный воин добудет их в бою. А неудачному они не помогут — таков закон боя.

— Мы не пойдем по Днепру, — сказал князь.

— Нет? — Удивился Свенельд.

— Мы нападем с севера.

— С севера? — Удивился Свенельд, — но это же дольше.

— Вот видишь — если ты удивился, то как удивится каган? — Святослав засмеялся, откинув голову. С бритой головы плеча коснулась оставленная одинокая прядь волос — признак знатного рода. А род Святослава — знатнее некуда. Сам Рюрик его дед.

— Хм, с севера говоришь, княже, — Свенельд долго смотрел вдаль, обдумывая услышанное. — Нам придется идти по землям печенегов.

— И я их куплю, печенегов, — ответил князь. — У нас мало конницы; а без конницы войско не войско.

— Драться они не умеют, — презрительно отозвался Свенельд.

— Зато умеют стрелять из луков, добивать отступающих и бить из засады. Да — и убивать раненных, пленные нам не нужны. И чем больше печенегов ляжет на поле брани с хазарами, тем меньше их пойдут в набеги на наши земли. Готовь ладьи, воевода, мы выступаем. — Князь пошел.

Царя Иосифа в ужасе настигла весть, что русы, как ястребы сверху, прыгнули на Итиль. И царю пришлось срочно спешить туда. Хорошо еще, гарнизон в крепости мощный. Но все равно — кагановы силы разбросаны, а полагаться на степных кочевников-союзников, на эти отбросы, ненадежные, что летний дождь, мог только дурак. Ладно — стены Итиля взмывают вверх, и никому не удавалось его взять. Князь русов безумец — придти к неприступной крепости, в лапы к царю. Иосиф усмехнулся — не пройдет и пол дня, как его бессмертные, знамя пророка, раскидают по полю этих уставших в дороге русов. Войско кагана через ворота-горлышко крепости растеклось по полю густой сметаной.

И войско русов стояло наготове. Впереди — копейщики в три ряда. Позади — два ряда стрельцов. Еще позади них — основные силы, с мечами и топорами, которые скоро понадобятся для ближней свалки, для кромешного месива тесной схлестки. Где жернова мясорубки, где самое то — боевые ножи, с пол метра. Где мечи, булава и кистень. Где решается все — без конницы и лучников, лупящих издалека. Друг другу в глаза, вспарывая животы. Где не ускакать, а только рубить, рубить, рубить, заручившись Перуном. Чтобы выжить и победить.

Царь дал знак, и первые ряды кара-хазар сорвались в бой. Легкие, быстрые, словно молния, они подскакали к русам и дали залп. Русы пригнулись к щитам, второй ряд их поднял наполовину, третий повыше — стрелы хазар застучали по дереву. Русы укрылись сплошной коробкой, оставив лишь редкие щели, в которые попадала дура-стрела. Так и есть — с десяток воев по неопытности где-то рядом взвыли. Умнее будут — русы теснее сжали ряды. Кара-хазары, развернувшись для нового разбега на стену русов, выхватывали жиденькие степняцкие стрелы с колчанов.

Топот копыт. Серая масса кара-хазар несется клубком. Ближе, еще ближе — каган дал приказ. Уже захрустели, согнувшись, луки, уже кара-хазары привстали на конях.

— Пасть!!! — Взревел Асмуд, и копейщики разом свалились вперед.. Стрельцы разжали пальцы — тяжелые стрелы русов, взвизгнув, прожгли лавину кара-хазар. Выдергивая с коней щупленьких степняков, прошивая жиденькие доспехи — три ряда стрельцов все поливали и поливали дождем тающую конницу кара-хазар. Дай бог треть, заметавшаяся, развернулась, надеясь вернуться целой — нет, последний залп стрельцов с мощных луков выкосил почти всех, пришпилив спины к коням.

Царь Иосиф хрустнул кулаком в лицо подвернувшемуся поблизости беку. С оттяжки — бек повалился и заскулил.

— Почему, почему, ишаки и кучи навоза, стрелы русов сносят с коня. а наши лишь царапают их доспехи? — Налитые кровью глаза царя обвели побелевших беков.

— Царь, они у них тяжелее. И длиннее, — чуть слышно ответил кто-то. — А доспехи у наших конников слабые.

— Без тебя вижу, — царь стал остывать. Только дышал, как загнанный конь, вглядываясь туда, где посреди поля корчились ошметки кара-хазар.

— Отправь в бой настоящую конницу, а не этот рваный хлам, — сквозь зубы выплюнул царь, не сводя глаз с поля боя. Русы, гремя доспехами, шли вперед. Понемногу, мощно, уверенно.

Белые хазары, элита, самые могущественные беки со своими воинами, рослыми и свирепыми, выстроились для разгона на ряды русов. Смотря на клочки сгинувших кара-хазар, богатуры презрительно скривились. Сейчас наглые русы увидят, что такое гнев кагана. Сейчас они ощутят страшный удар настоящей конницы — не той, что дергалась по земле, распластанная и переломанная. Горе вам, русы, горе. Белые хазары — богатуры сорвались по взмаху руки. Жалобно загудела земля под копытами тяжелых конников. Тук, тук, тук — конница в доспехах вот-вот впечатает в красно-щитную стену русов. Русы, встав, опустились на колено и уперли древки копий в землю. Миг — и железный квадрат превратился в ежа. И захотелось богатурам-хазарам в первых рядах свернуть в бок, обогнуть колючую стену. Поздно. С разгона гордость Хазарии влепилась в ежа — и разгон ее погубил. Русы не промялись, как все, под ударом тяжелой конницы, а она, застряв на колючках, в агонии пыталась развернуться. Никак — сзади свои же, хазары, напирали. Не повернуться, не достать мечом спрятавшихся в колючках русов, не отступить.

— Ух! — Лучники вспотели, дергая стрелы из колчана и расстреливая в упор зажатых на копьях хазар. Стрельцам даже не надо целиться — лишь потуже натянуть лук и послать в конскую кашу. Ряды копейщиков-русов, сдерживая продырявленную взбесившуюся конницу копьями, стояли. Стояли со вздутыми венами лбов, стояли, хрустя суставами на пределе, стояли, нагнувшись вперед, сверля копьями дальше. Ломалось копье — рус обломком, вынырнув сбоку неповоротливого всадника, втыкал в просвет меж доспехов.

— Пора! — Святослав с дружиной влетели в кашу копейщиков и хазар. Верткие русы резали сбоку и снизу; все новые и новые семечками сыпались на замурованных копейщиками хазар. Великан Икмор, друг князя, просто толкал коня вместе с всадником — и беспомощный конник барахтался уже на земле, пока топор Икмора не успокаивал сверху. Святослав расчищал борозды, шуруя двумя мечами — справа и слева от него самые опытные дружинники щитами прикрывали князя. То там, то здесь хрипящую и застрявшую конницу хазар вспарывали клины русов.

Копейщики, выпустив копья, падали, словно мертвые — на смену им в горы наваленных конников прыгали все новые и новые русы. Отдохнувшие, соскучившиеся по бою — полежи, копейщик, остынь. Ты свою задачу выполнил — теперь мы. Пусть грудь ходит колесом, пусть дрожащие руки как не свои, пусть внутри все пересохло — сдюжили, братцы, выстояли. Кому-то было не выбраться из-под кучи коней — он кричал: — Поможите-е-е-е…

Царь Иосиф обессилено откинулся в позолоченном кресле. Беки, столпившись рядом, боялись дышать. Будь проклят князь русов — это из-за него могущественные и знатнейшие беки, цвет каганата, его дыхание, стоят и дрожат тут как стадо облезлых баранов. Князь русов, дерзец — когда ты, наконец, отступишь? Или запросишь мира — и беки, смотря тебе в глаза сверху, припоминая эту гнусную дрожь, милостиво объявят волю кагана, надевая на тебя цепи и плюя, исказив в гневном оскале толстомордые лица. Или отхлещут на площади, перед тем, как отдать палачу. Когда, рус?

— Пехоту, гоните пехоту, — резко выдохнул царь, еще не придя в себя. Зашумели плети тарханов — из ворот крепости, понукаемые на бойню, тысячами выползали и строились ремесленники, горожане, чернь. Эти будут стоять до конца и не дрогнут. Ведь там, за стенами, их жены и дети, их дома. Да и свирепый царь в случае бегства одарит мучительной смертью — так не лучше ль погибнуть в бою, в славе и гордости. Пехота все высыпала и высыпала, вырастая из-под земли. Русы, отдышавшись, пошли.

Чернь стояла насмерть, ведь ее было намного больше. И отступать было некуда — взбешенный царь приказал закрыть ворота. Войско князя вначале завязло, но полк вятичей взмахами страшных секир расколол хазар пополам. И с двух сторон, в бока хазарской пехоте, дружно ударили конницы. Конница русов, серебряная, молча; и печенежская, зловеще черная, завывая и гикая. И пехота растрескалась, яростно огрызаясь. И побежала, кто куда — но не уйти от печенежских арканов. Много рабов наберут печенеги сегодня — и менялы невольничьих рынков обрушат цены. Много…

— Спускайте бессмертных! — Царь Иосиф заметался по балкону. — Вы, сучьи дети, — он лопнул глазами на беков, — говорили, что Святосляб дурак и сопляк? Вы-ы-ы-ы!

Он пошел по рядом беков, чьи лица враз побелели. На кого падет перст правителя, кто станет таким самым нужным козлом отпущения, чтоб остальные беки, готовые обмочиться под себя, с тихим выдохом вновь родившегося медленно опустили животы? Ну-у-у же, быстрей… Один бек грохнулся в обморок.

Оплошал ты, царь, оплошал сразу. Ведь толком не знал, как люто в ближнем бою рубятся русы, не знал же? Прозевал, проворонил. И поставил против них степняков — тьфу. Степняк хорош в седле, с луком, а в ближнем бою он квел и хлипок. Ты подумал, числом задавишь? И здесь оплошал — степняки легли, что трава, под жилистыми ногами русов. И сейчас на чаше весов — твоя голова, царь. А может быть, и все царство. Так что надеясь еще где-то там, в глубине души, что конница бессмертных спасет бой, глядя на русов, ты вдруг понимаешь — нет, конница пропадет! Ты это знаешь — и все. Вспышкой озарения. Не хочется в это верить, но… Но надейся, царь, надейся, если больше делать нечего.

Знамя пророка, солнце кагана — тяжелая конница безумных диких наемников, чьим хлебом была битва. Они, все в броне, опустили пики. Миг — и сорвутся в центр боя, не щадя ни своих, ни чужих. С пригорка, который поможет набрать разгон — и безумные толпы неверных настигнет воля Аллаха. У них пройдено сотни битв, у них брони покрыты вмятинами, они не знают, что такое поражение. Они побеждали всегда и везде — недаром царь берег эту конницу, как зеницу ока, и пускал ее в ход лишь в самый тяжелый момент. Вот и сейчас бессмертные снова докажут свое превосходство. Ураганом закованной ярости. Многотонная лава пошла, набирая разгон.

Конец ознакомительного фрагмента.