«Что ты вьёшься, вороночек!..». Повесть об А. С. Пушкине

Александр Фёдорович Никонов

Повесть «Что ты вьёшься, вороночек!..» – это попытка переплести судьбы Александра Сергеевича Пушкина, который собирает материалы по пугачёвскому бунту во время своего знаменитого путешествия по Поволжью и Уралу, и самого мятежника, Емельяна Пугачёва.

Дороженька вторая. Глава 2

«Третьего дня прибыл я в Симбирск…»

Из письма А. С. Пушкина жене.

Симбирск ещё при подъезде встретил Пушкина звоном колоколов многочисленных церквей, которые созывали прихожан на вечернюю службу. Потревоженные птицы снялись со своих гнезд и насестов, с криком кружа над деревянными домами, парками и оврагами, которые разрезали город на несколько частей. В слободе, через который проходил тракт, стоял сплошной пыльный туман, поднятый стадами, которые возвращались с выпасов. Они запрудили все дороги, по которой ехала карета, и ямщик терпеливо пережидал, когда эта мычащая и блеящая орда рассеется по улочкам и переулкам. Пыль была так густа, что пассажир вытащил платок и приложил его ко рту. Спросил возчика:

— Скоро ли там, любезный?

— Недолго, барин, вот только через мосток скотина пройдёт.

Наконец, кучер взмахнул кнутом:

— Но, пошли, усталые!

Карета, громыхая колёсами, проехала по мостику, застланному деревянными плахами, миновала сторожку будочника, который не проявил никакого внимания на проезжих, и покатила к окраинным домам Симбирска. Ипполит, осмотрев серость и убогость окрестностей, вздохнул:

— Господи, и куда нас занесло! Разве ж тут могут жить люди.

Пушкин скучающе и устало смотрел на деревянные домишки и палисады с пожухлыми растениями. И вокруг заборы, заборы, заборы, заросшие высоченной коноплёй, лебедой, полынью и крапивой, за которыми почти не видны домишки с садиками и мезонинами. Дома окружены сточными канавами, от которых разносилась вонь, заставляющая каждого непривычного к ней человека зажимать нос и вытирать слезящиеся глаза. Ближе к центру появились деревянные настилы тротуаров с проваленными прогнившими досками и немногочисленные каменные дома. Город оживляли, пожалуй, только узорчатые силуэты многочисленных церквей и их разноцветные маковки. Перед вечером уже закрылись все базары, рынки, лавки и магазины, и на улицах было пустынно. Лишь иногда проезжали громыхающие телеги или пробегали редкие прохожие, спешащие до темноты укрыться в своих домах.

Усталое колесо солнца спешило закатиться за горизонт. Пушкин, подумав, спросил ямщика:

— Любезный, далеко ли гостиница и есть ли она здесь вообще?

— Есть, есть, барин, как не быть.

— Так поезжайте туда.

Ямщик стал разворачивать тройку на узкой улице, ворча под нос:

— То туда езжай, то сюда повороти. Н-но, усталые!

У двухэтажного деревянного особняка, покрашенного в зелёный цвет, карета остановилась.

— Вот и гостиница, сударь, извольте.

— Благодарю, любезный, — ответил Пушкин, не сходя с коляски. — А где же слуги, почему они не встречают?

Ямщик усмехнулся:

— Вы, сударь, местных нравов не знаете, тут живут как сонные мухи, и если их не всполошить, они с места не тронутся.

Ипполит встрепенулся, соскочил со ступеньки коляски, грозясь:

— Я сейчас, барин, живенько их растормошу.

Он подошёл к двери и долбил по ней кулаком до тех пор, пока кто-то изнутри не отозвался:

— Ну кто там тарабанит. Сейчас, сейчас открою.

Дверь отворилась и в ней, освещаемое слабым светом свечи, показалось примечательное существо в халате с большим отворотом, толстыми, обвислыми губами и взлохмаченной головой.

— Ну, чего? — снова спросило существо.

— Постоялец к вам, — громко ответил Ипполит, — Примайте. — Потом наклонился к уху существа и прошептал: — Важный господин, из самого Питербурху.

Существо встрепенулось, вскинуло голову, широко раскрыло глаза и закричало:

— Гринька, Минька, сволочи, опять на кухню таскаетесь! Бегом ко мне!

Гринька с Минькой появились, словно сказочные двое из ларца, в один голос спросили:

— Мы здесь, хозяин.

— Примите постояльца. Да смотрите, канальи, чтоб без ругани.

Слуги стали перетаскивать вещи в гостиницу, а существо подобострастно поклонилось гостю:

— Прошу вас, господин, проходите, мы вмиг вас устроим-с.

Помявшись у входа, Пушкин прошёл по скрипучей лестнице за устроителем на второй этаж, при свете зажжённого канделябра осмотрел бедно обставленную комнату и сказал:

— Вот что, любезный, я сейчас приведу себя в порядок, а вы пришлите слугу, чтобы он проводил меня к губернатору.

— Сделаем-с, — всё дрожа, ответило существо. — Не извольте беспокоиться, сделаем-с.

— А что мне прикажете делать, барин? — спросил Ипполит.

— Останешься здесь. Да гляди, образина, вино не пей и по девкам не бегай.

Ипполит лишь усмехнулся на замечания своего барина, внёс дорожные вещи, спросил:

— Нужен ли я вам, Александр Сергеич? На кухню бы мне, горячих щец похлебать.

— Иди, иди, любезный, до утра ты мне не нужен.

Как только «образина» исчезла, Пушкин разделся, поплескался под рукомойником, вынул из дорожного сундука чистое платье, оделся, посмотрел на себя в зеркало и улыбнулся своему отражению. Подумав, вынул из футляра небольшой пистолет, проверил его и сунул в боковой карман. Накинул на плечи епанчу, надел на голову шляпу и вышел из номера. Устроитель гостиницы вместе не то с Минькой, не то Гринькой стоял в коридоре.

— Вот-с, — показал он пальцем на бесперестанно шмыгаюшего увальня, — он вас проводит к господину Загряжскому. Вас сегодня ждать-с или как? Простите, как вас, сударь, называть?

— Титулярный советник Пушкин Александр Сергеевич.

— Пушкин, Пушкин, — задумчиво бормотал устроитель, словно что-то припоминая. — Так вы изволите вас ждать-с?

— Пожалуй, нет, любезный.

— Хорошо, хорошо, будь по-вашему.

Детина, не то Минька, не то Гринька, уверенно шагал по тёмным улицам, пошмыгивая и постоянно озираясь по сторонам, довёл Пушкина до подъезда двухэтажного дома с небольшим флигелем сбоку, освещённого газовым фонарём.

— Вот, господин, тута он живёт, губернатор-то. Извольте. — Не то Минька, не то Гринька протянул загребущую ладонь.

Пушкин вложил в неё монетку:

— Спасибо Бог тебя, братец. Иди.

Не то Минька, не то Гринька поклонился:

— Благодарствую, барин. — Развернулся и без оглядки канул в темень.

Гражданский губернатор Симбирска, Александр Михайлович Загряжский, приходился двоюродным братом тёщи Пушкина, Гончаровой Натальи Ивановны. Перед отъездом она слёзно умоляла зятя, если представится в дороге случай, посетить кузена и передать ему приветы, с которым они были очень близки в детстве. Войдя в парадную, Пушкин услышал звуки скрипок и спросил лакея:

— Что это там играют, любезный. Не свадьбу ли?

— Никак нет, сударь, танцуют-с вальсы, — ответил лакей, принимая от гостя плащ и цилиндр, и поклонился. — Как изволите вас представить?

— Титулярный советник Пушкин Александр Сергеевич.

— Слушаюсь, господин титулярный советник.

Снова едва заметный наклон головы. Слуга удалился. Через несколько минут дверь отворилась, и к Пушкину с раскрытыми объятиями и широкой улыбкой быстрым шагом подошёл сам хозяин.

— Александр Сергеевич, милый вы мой, вы ли это? — Они обнялись и расцеловались троекратно по-русски. — Вот не ожидал вас в нашем захолустье. Рад, очень рад принимать такого дорогого гостя.

Освободившись от объятий, Пушкин склонил курчавую голову:

— Вам, Александр Михайлович, большие приветы и лобызания от Натальи Ивановны.

— Моя дорогая кузина, она не забыла меня! Большое спасибо, Александр Сергеевич. — Загряжский весь светился радостью. — А вы, вы какими судьбами?

— По высочайшему повелению уволен в отпуск на четыре месяца.

— Вот как! И по каким же надобностям?

— Задумал я писать историю Пугачёвского бунта, Александр Михайлович. А живого материала, свидетельств не хватает. Вот и решил поездить по Казанской и Оренбургской губерниям. Бумажек в наших канцеляриях много, да только души, жизни в них нет. Я уже побывал в Казани, много чего наслышался, теперь вот к вам приехал.

— Я, право, не знаю, живы ли у нас старожилы сего злодейства, но я вам рад, очень рад, Александр Сергеевич. У нас сегодня небольшой праздник, моя дочь с подружками танцуют вальсы. Их учит учитель, а играют два тапёра. Пойдёмте.

Пушкин остановил Загряжского:

— Подождите, Александр Михайлович, а нет ли у вас письма для меня?

— Письмо? Ах, да. Пётр! — крикнул хозяин слугу. Тот появился, поклонился. — Нет ли для господина Пушкина почты?

— Есть, — ответил лакей и скоро принёс поднос с конвертом.

Пушкин с жадностью схватил конверт и вскрыл его.

— Вы идите, Александр Михайлович, я скоро буду, — сказал гость.

— Понимаю. От жены? Мы вас ждём.

Загряжский удалился, а Пушкин подошёл поближе к канделябру и стал жадно выхватывать строчки, всё больше и больше проясняясь лицом, чем ближе к концу подходило чтение. По прочтении он вскинул голову, поцеловал письмо и улыбнулся:

— Ангел мой! Кажется, ты здорова, нарывы проходят. Но вот я тебя пожурю, когда вернусь. Почему не пишешь о детях.

С прекрасным настроением он быстрым шагом вошёл в залу. Там, видно, его уже ждали. На стульях сидели несколько девочек в бальных платьях, учитель танцев, молодая монашка в тёмно-синем платье с накидкой, двое тапёров со скрипками в руках. Сам Загряжский с женой стояли чуть в стороне. Пушкин сделал общий поклон, не обошёл вниманием хозяйку, подойдя к ней и поцеловав ей ручку:

— Каролина Осиповна, выражаю особое почтение хозяйке. Примите привет от моей Натали, она вспоминала о вас.

— Благодарю, Александр Сергеевич. Располагайтесь, как хотите, будьте как дома.

В чёрном фраке, низенький, курчавый и с мулатским лицом, Пушкин, по-видимому, произвёл гипнотическое впечатление, потому что все молча встали и склонили головы, а девочки сделали реверанс. Он оглядел всех блестящими, весёлыми глазами:

— Приветствую высокое, прекрасное и благородное собрание. А что тут у вас происходит, господа?

Первой нашлась девочка в розовом платье лет десяти:

— Мы танцуем вальсы, господин Пушкин.

— Вот как! — весело вскрикнул гость. — Я очень люблю танцы, я их обожаю! И как вас зовут, прекрасное дитя?

— Елизавета Александровна Загряжская, — без тени смущения представилась девочка.

Гость весело рассмеялся, обсыпая и зал, и присутствующих радостью и смехом. Все сразу расслабились и тоже засмеялись. А Пушкин наклонился к девочке:

— Что ж, Елизавета Александровна, а не подарите ли вы мне первый тур вальса?

— С удовольствием, Александр Сергеевич, — смело ответила маленькая дама, тряхнув белыми кудряшками.

— Великолепно! — восторгался Александр Сергеевич.

Он осмотрел залу, отделанную штофными обоями светло-зелёного цвета, подошёл к окну, вынул из кармана свой пистолет и положил его на подоконник. Спросил скрипачей:

— Что играете, господа?

Один из скрипачей, низенький, с рыжими кудряшками, поклонился:

— В нашем репертуаре, господин Пушкин, венские вальсы господина Йозефа Ланнера, Иогана Штрауса, Фредерика Шопена. «Тальони», «Виктория», «Габриэлен», «Цецилия», «Лорелея», «Аллегорический вальс», — перечислял он. — Играем мы также мазурки, полонезы. Чего изволите исполнить?

Пушкин удивлённо приподнял бровь:

— Шопен, кто это? Сочинения господ Ланнера и Штрауса я знаю, а кто такой Шопен?

Тапёр ответил с поклоном:

— Это молодой польский композитор и пианист, господин Пушкин. Должен сказать, что он сочиняет прекрасные вальсы. Не изволите ли послушать?

— С удовольствием, господа, потанцуем и послушаем.

Затем Александр Сергеевич снова подошёл к Лизе, поклонился:

— Я готов, сударыня.

Учитель танцев по-дирижёрски взмахнул рукой, и скрипачи заиграли венскую музыку. Пара закружилась вихрем. Она сделала круг по зале, затем второй, третий. Пушкин иногда отрывал партнёршу от пола и кружил вокруг себя. Лиза заливисто смеялась и делала ужасные глаза, но когда партнёр опускал её на пол, она, как ни в чём ни бывало, вальсировала снова. Пушкин смотрел партнёрше в глаза и восторженно говорил:

— Восхитительно, браво! Шарман, Елизавета Александровна, шарман!

После танца с Лизой Пушкина окружили и другие девочки, они дёргали его за фалды и тоже упрашивали:

— Потанцуйте со мной, Александр Сергеевич. И со мной! И со мной тоже!

Гость никому не отказывал, он был, что называется в ударе, весел, остроумно шутил и каждой партнёрше отпускал свою долю похвал и восхищения.

Скромная монашка сидела на стуле, потупив глаза из-под платка, и смотрела на это веселье с лёгкой улыбкой. Возле неё стоял Загряжский, иногда наклонялся и что-то шептал ей на ушко. Монашка скромно улыбалась и ничего не отвечала. Пушкин подошёл к ней:

— Не желаете ли, сударыня, танцевать?

— Ах, пожалуй, нет, — скромно ответила отшельница.

— Отчего же?

— Мне, кажется, нездоровиться. — Она подняла голову, пристально посмотрела в глаза гостю и встала. — Впрочем, почему бы нет.

В вальсе Пушкин спросил:

— Вы, верно и есть та самая Варвара Ивановна Кравкова?

Монашка округлила от удивления глаза:

— Да, — дрогнувшим голосом ответила девушка. — Откуда вы знаете?

— Не так много найдётся таких прекрасных отшельниц, как вы. Мне рассказывал о вас Владимир Фёдорович Одоевский.

— Ах! — воскликнула Варвара. — Что же он хочет?

— Он озабочен вашей судьбой и передаёт вам самые лестные слова. О вас беспокоятся и ваши родители.

— Нет, не будем больше об этом, моё дело решённое.

Больше она не сказала ни слова и после танца снова села на стул, положив на колени руки и потупив свою красивую головку.

В это время в залу вошёл писатель Второв Иван Александрович, с которым Пушкин познакомился в Петербурге шесть лет назад. Второв широко улыбнулся, раскинул руки и направился к Пушкину.

— Дорогой Александр Сергеевич, я не верю своим глазам, вы здесь, в Симбирске! — Они поздоровались. — Вот, прослышал, что вы здесь, и поспешил встретиться. Позвольте узнать, вы к Загряжскому прибыли с визитом, по-родственному, или вас занесли сюда деловые ветры?

— Рад видеть вас, Иван Александрович. Я бы сказал, что меня занесли сюда прежние бури, исторические, так сказать.

— Вот как!

— Я замыслил написать историю Пугачёвского бунта.

— Интересно, очень интересно, — подхватил Второв. — И что же вас подвигло на столь далёкое путешествие в нашу Тмутаракань?

Пушкин рассказал о своих розысках в архивах, об их бедности и официозности, о желании поближе увидеть те места, где происходили бунты, и встречах с их участниками.

— Значит, вы собираете живые свидетельства о разбитии Пугачёва. Знаете, Александр Сергеевич, я могу в меру своих знаний помочь вам в этом, ведь я тоже интересуюсь историей Поволжья.

Пушкин раскинул руки:

— Иван Александрович, да вас ко мне сам Бог посылает! А я только что из Казани, от меня ещё пахнет дорожной пылью. Там я много чего узнал, жил у Карла Фёдоровича Фукса, встречался с Евгением Баратынским. Обязательно поговорим, обязательно. — Пушкин обнял Второва за плечи. — Скажите-ка, друг мой, дома ли Николай Михайлович Языков или в Северной Пальмире нашей.

— Скажу по правде, Александр Сергеевич, с братьями Языковыми давно не встречался, — ответил Второв.

— Ах, дружочек ты мой ситный, Николай Михайлович, душечка, как же мне хочется с ним встретиться. Вы читали его стихи, Иван Александрович? Ах, какие прекрасные стихи! Ну, ничего, завтра я с ним непременно встречусь.