Крестные братья

Александр Ушаков

В романе повествуется о судьбе двух братьев – известного журналиста и вора в законе. В начале девяностых годов они переживают, каждый по-своему, трудности того времени. Бес, как зовут одного из братьев в криминальных кругах, ведет борьбу под солнцем после своего возвращения из заключения с захватившими все доходные места ворами. Его оставший без работы брат мучается из-за того, что не может найти себе достойного занятия. В романе есть все: любовь, предательство, разочарования и мучительные раздумья. По большому счету в романе речь идет даже не самих бандитских разборках, а тех людях, которые так или иначе стали заложниками того непростого времени.

Часть первая

Беспредел

Глава 1

Часы пробили четверть третьего… Али-ака поморщился. Вот уж воистину: ждать да догонять… Не приведи Аллах! А уж в его-то деле…

Он налил в пиалу «Столичной» и быстро выпил. Закусывать не стал. Еда вызывала отвращение.

По телу пробежала приятная теплая волна, но расслабление не приходило. Слишком велико было напряжение, и слишком мала доза спиртного.

Не мудрствуя лукаво Али-ака налил еще водки, и в этот самый момент Фарах, огромная среднеазиатская овчарка, лежавшая у его ног, настороженно посмотрел в окно. Потом перевел взгляд умных глаз на хозяина, как бы вопрошая, что ему надлежит делать.

— Спокойно, Фарах! Спокойно!

Сделав собаке знак следовать за ним, Али-ака с неожиданной для его тучной фигуры легкостью поднялся со стула и вышел во двор.

Стояла мертвая тишина, изредка нарушаемая воем шакалов. Но Али-ака не верил этой тишине. В любой момент она могла разорваться автоматными очередями. И не только там, на границе, но и в его залитом лунным светом саду.

Подойдя к потайной двери забора в глубине сада, он негромко спросил:

— Кто здесь?

— Тебе привет из Герата, Али.

Чайханщик открыл дверь, и в сад бесшумно проскользнули двое.

— Слава Аллаху! — с облегчением вздохнул Али-ака, задвигая засов. — Что-нибудь случилось, Джафар?

— Ничего, Али, — ухмыльнулся один из гостей, плотный высокий афганец с лицом, почти полностью заросшим щетиной, — все в порядке.

Больше он не произнес ни слова, и Али-ака не посмел его ни о чем расспрашивать. Да и какое ему было теперь дело, почему они задержались? Главное, пришли! А на остальное ему было наплевать…

Али-ака давно усвоил простую и в то же время великую истину. Чем меньше человек знает, тем крепче он спит. Эта истина имела к нему самое непосредственное отношение.

— Прошу в дом! — только и сказал он.

На кухне Али-ака быстро достал аптечные весы и вопросительно взглянул на Джафара.

— Сейчас! — усмехнулся тот, обнажив крепкие белые зубы, хищно блеснувшие в заросшем черными волосами рту.

Расстегнув куртку, он достал из-под нее четыре целлофановых пакета, наполненных белым порошком, и положил на стол.

— Валяй! — все с той же улыбкой уверенного в себе хищника приказал он чайханщику.

Героина оказалось ровно два килограмма.

Закончив обряд взвешивания, Али-ака спрятал героин и весы и выдал Джафару две белые костяные бусины четок, служившие своеобразной распиской в приеме товара. Затем откуда-то из глубины халата достал плотную пачку долларов. Деньги за предыдущую партию.

Джафар два раза пересчитал их.

— Порядок! — ухмыльнулся он.

— Может быть, — взглянул на Джафара чайханщик, — попьете чаю?

— Нет, — покачал головой тот, — в следу-ющий раз!

Ничего не ответив, Али-ака пожал плечами. Как, мол, угодно. Но про себя подумал: по са-мому краю пропасти ходит этот Джафар, и любой неверный шаг грозит ему смертью. Желающих заполучить ценящийся на вес золота героин предостаточно по обе стороны границы. Да и обратное путешествие с толстой пачкой долларов особого удовольствия не обещает.

Проводив гостей, Али-ака вернулся в дом и выпил еще водки. Правда, теперь уже на радостях. Как-никак операция закончилась успешно, и очень скоро он получит причитающиеся ему башли. И до следующей ходки из Афганистана сможет спать спокойно.

Чайханщик взглянул на часы. Половина чет-вертого… Нет, сегодня уже не уснуть. Слишком велико было нервное напряжение, и слишком велика была теперь радость, чтобы завалиться спать. Сделав еще один большой глоток водки, он, основательно подогретый спиртным и появившимся желанием, отправился на женскую поло-вину.

Разбудив жену, Али-ака очень скоро позабыл и о недавних тревогах, и о хранившемся у него сокровище, и даже о предстоящем вознаграждении. Фатима творила в кровати чудеса…

Глава 2

Не многое дано нам предугадать в жизни. Ни то, как слово наше отзовется, ни к чему может в конце концов привести всего только один неверно сделанный шаг. Даже если он и делается к соседнему столику.

И все же Ветров знал, что он этот шаг сделает. Слишком уж хороша была Наташа.

Сидевшая за одним столиком с Наташей подруга также была очень заметна. Но — Наташа… Крепко постарался Всевышний! Не пожалел ни красок, ни души.

В наше-то время да о Гогене! Да еще по-французски! Что там говорить — приехали!

Слушавший Наташу француз тоже был удивлен. Правда, другим. Он никак не мог взять в толк, при чем здесь Таити?.. Дальше имени художника его познания в постимпрессионизме явно не простирались.

А когда Наташа изящно перешла от Гогена к Ван Гогу, в глазах француза светился уже самый настоящий испуг.

Оживился он только тогда, когда Наташа заговорила о стоимости картин. Тут все было понятно. Доллары… Единственная непреходящая ценность для всех времен и народов… И что по сравнению с ними какой-то там «Иисус в пустыне» и Сальвадор Дали.

— Первой картиной, перевалившей рубеж в сто миллионов старых франков, — с нескрываемой иронией глядя на почувствовавшего под ногами твердую почву француза, улыбалась Наташа, — стал у Гогена «Натюрморт с яблоками», купленный греческим судовладельцем Гунландрисом за сто четыре миллиона…

— Представляю, — воскликнул пораженный торговец «сникерсами», — в какой роскоши жил этот Гоген!

— Нет, — покачала головой Наташа, — вы даже не можете себе этого представить…

— Да что вы говорите! — искренне изумился француз.

— Я говорю правду, мсье Николя.

— Особенно если добавить, — улыбнулся, вступая в разговор, Ветров, — что после «Натюрморта с яблоками» в Лондоне была продана в пятьдесят девятом году его «Ты ждешь письма?» за сто три-дцать тысяч фунтов стерлингов, что составляло тогда около ста восьмидесяти миллионов старых франков.

— Да что вы говорите! — снова воскликнул непробиваемый мсье.

— Я говорю правду, мсье, — сказал Ветров, — а заодно прошу прощения, что позволил себе вмешаться в вашу беседу…

— Ничего страшного! — запротестовал француз, увидевший в Ветрове не только спасителя, но и напарника, ибо его интерес к девушкам шел намного дальше таинственного Ван Гога. — И если дамы не против, я прошу вас присоединиться к нам!

Дамы были не против.

Ветров не заставил себя просить дважды. Впереди как-никак две недели, их надо чем-то занять. И эта Наташа стала бы достойной наградой за нерво-трепку последних лет. А если она еще и из Москвы…

— Меня зовут Валентин, — по-русски представился он.

— Наташа.

— Лена, — улыбнулась ее подруга.

— Николя! — протянул оказавшуюся довольно крепкой руку француз. — Вы тоже из России?

— Да, — снова перешел на французский Ветров, — имею такое счастье.

— Раз уж нас свела судьба на этом острове, название которого я до сих пор не могу выговорить, — продолжал француз, — предлагаю отметить наше знакомство шампанским! Как?

— Я согласен, — улыбнулся Ветров.

— Мы тоже! — ответила Лена.

Отмечали знакомство двумя «Вдовами Клико».

— Встречи с женщинами, — ораторствовал мсье Николя, — не только приятны, но и непредсказуемы, ибо никто не знает, чем они могут закончиться! Ну а знакомство с такими очаровательными девушками, как Натали и Элен, приятно вдвойне. Красота — всегда праздник! И я думаю, — он обратился к Ветрову, — мсье Валентин поддержит мой тост. За красоту!..

— Которая, возможно, спасет мир! — поднял свой бокал Ветров, совсем не будучи уверен в том, что Николя знает, кому принадлежат эти слова.

И тот не замедлил подтвердить его предположение:

— Это вы здорово заметили, мсье Валентин! Просто здорово!

— С помощью классика, — негромко проговорила Наташа, одарив Ветрова ироничным взглядом своих потрясающих голубых глаз.

«Какими же должны быть эти глаза на море?» — подумал Ветров. Вслух же заметил:

— Что делать? На то они и классики, чтобы к ним обращаться. И Достоевский среди них далеко не последний…

Поскольку этот небольшой диалог велся уже по-русски, Николя обеспокоенно спросил, переводя взгляд с Ветрова на Наташу:

— Я что-нибудь не так сказал?

— Нет-нет, дорогой мсье Николя! — поспешил успокоить француза Ветров. — Все так! И мы с удовольствием выпьем за красоту, которой в мире, к сожалению, становится все меньше.

— И которая от этого, — грустно добавила Наташа, — становится только дороже. И… желаннее…

Когда с «вдовами» было покончено и отдана дань приличию, Наташа сказала:

— Мы благодарим вас за великолепное утро, господа, но вынуждены откланяться. Нам надо отдохнуть и привести себя в порядок. До свидания!

Ветров молча поклонился.

— А мы можем на него рассчитывать? — несколько неуверенно спросил Николя, глядя почему-то на Лену, которая, как ему показалось, более благосклонно отнеслась к его ухаживаниям.

— Ну а почему же нет? — рассмеялась Лена. — Давайте встретимся около этого кафе часов в шесть. Да, Наташа?

— В шесть так в шесть, — равнодушно кивнула та.

В кафе было всего несколько мужчин. Но все они дружно проводили восхищенными взглядами подруг.

— Если мне удастся победить в этом заезде, — наконец нарушил затянувшееся молчание фран-цуз, — я выставлю вам, дорогой мсье Валентин, ящик лучшего французского шампанского.

— Остается только надеяться на это, — улыбнулся тот, протягивая Николя руку. — До вечера.

— Вы уже уходите? — удивился француз.

— Да.

— А я хочу выпить кофе… Может, присоединитесь? Выработаем общую тактику. Ведь вы, наверное, тоже не прочь поставить какой-нибудь залог? Или я ошибаюсь?

— Не знаю, Николя… — пожал плечами Ветров.

Ошарашенный таким ответом Ветрова, весь вид которого говорил о том, что он не блефует, француз только махнул рукой.

— До вечера.

Ветров не лукавил. Просто хорошо знал по соб-ственному опыту, что в таких романах хороши только их начала.

Но когда Наташа не пришла на свидание, ему стало почему-то неприятно. В глубине души он ждал встречи с Наташей.

Как сказала Лена, ее подруга неважно себя чувствовала. И теперь им предстояло гулять втроем. Это Ветрову было уже совершенно ни к чему. И он, выдержав приличествующую моменту паузу, к радости рвавшегося проиграть шампанское француза, откланялся и медленно пошел к морю. Да, жалко, конечно… Он бы с удовольствием поговорил с Наташей обо всем том, о чем давно не доводилось говорить в Москве.

Ветров долго шел по пустынному пляжу, потом плавал во все еще теплой, несмотря на октябрь, воде и, наконец, блаженно развалился на песке.

Он смотрел в небо, по которому только в одном ему известном направлении плыли белые облака, причудливо меняя на ходу свою форму.

Только сейчас, лежа на этом пустынном пляже, он по-настоящему почувствовал, как устал за по-следние четыре года.

Ведь это был первый отпуск Ветрова за все это время. Начиная с «холодного», как он стал его про себя называть с недавнего времени, августа девяносто первого об отдыхе не могло быть и речи. Одна за одной шли реорганизации, а потом навалилась работа.

Впрочем, ну ее к черту, эту работу! Не хватало думать о ней еще и здесь, на Эгейском море…

Отдохнув, Ветров исполнил несколько тао. Прыгая и садясь в шпагат, он с удовольствием чувствовал, что его тренированное тело сохранило и силу и гибкость. Да и координация была на уровне.

Неожиданно он опять поймал себя на мысли о Наташе. Интересно, любит ли она спорт? Могли бы поиграть на пляже в волейбол или сходить на корты.

«Ничего, — вдруг как о чем-то решенном подумал он, — мы с ней обязательно во что-нибудь поиграем!»

Ветров встретил их утром, когда выходил из своего корпуса. Всех троих.

— А мы за вами! — улыбнулась Елена. — Приглашаем вас на пляж! Зa va?^[1]

— Зa va! — кивнул Ветров. — Только возьму полотенце… Вы идите, я догоню!

Когда через минуту Ветров снова появился на улице, он, к своему удивлению, увидел одну Наташу.

— Я решила подождать вас, — улыбнулась она, — чтобы не мешать Николя ухаживать за Еленой. Ведь у него остается всего два вечера, и он пошел в решительное наступление!

— Да поможет ему в этом благородном деле Господь! — усмехнулся Ветров, вспомнив испуг в глазах француза при упоминании имени Ван Гога.

— Не поможет! — покачала головой Наташа. — Даже если у него был бы впереди целый месяц!

Не желая обсуждать эту деликатную тему, Ветров спросил:

— А почему у него только два вечера?

— По той простой причине, что через день мы уезжаем. Ведь мы здесь в круизе. Из Греции мы направляемся в Стамбул, потом — в Иерусалим, и так далее…

Они сделали всего несколько шагов, как вдруг Наташа остановилась.

— Знаете что? — сказала она.

— Пока еще нет! — улыбнулся Ветров.

— Давайте погуляем по острову, а уж потом пойдем на пляж! Мне не очень хочется сидеть с этим мсье Николя! Зa va? — подражая Елене, спросила она.

— Зa va! — охотно согласился Ветров.

— Здесь где-то есть, — продолжала Наташа, — развалины какого-то древнего храма!

— Храма Афродиты.

— Остается только выяснить, как туда попасть?

— Если я не ошибаюсь, — Ветров указал рукой в сторону от дороги, ведущей на пляж, — нам надо идти вон туда.

— Тогда вперед! — взяв Ветрова под руку, улыбнулась Наташа.

— Не огорчайтесь, Наташа, — сказал он, когда они прошли метров тридцать, — в Стамбуле вы наверстаете упущенное.

— Что вы имеете в виду? — удивленно взглянула на него девушка, поскольку его слова прозвучали двусмысленно.

— Храмы, конечно! — поспешил пояснить Ветров. — Там их больше, чем где бы то ни было! И один прекраснее другого…

— Но Святая София, надеюсь, вне конкуренции?

— Конечно, — кивнул головой Ветров, сворачивая с асфальтовой дорожки на проселочную, усыпанную мелкой галькой.

— А вы сами видели ее? — спросила Наташа.

— Да.

— Тогда расскажите мне о ней!

— Это бесполезно! — рассмеялся Ветров. — Проще, наверное, описать радугу или северное сияние! Тем более что вы сами через пару дней увидите эту церковь. А я лучше расскажу вам легенду о создании Святой Софии. Хотите?

— Конечно!

— Святую Софию построил Юстиниан, — начал Ветров, — пожелав таким образом не только увековечить себя в истории, но и затмить этим собором все созданное до него. О том, какой должна быть церковь, императору во сне рассказал ангел. Строил Юстиниан свою Святую Софию целых шесть лет. И в конце концов достроился до того, что решил вымостить в ней пол золотыми плитами. И его едва удалось отговорить от этой затеи. Ведь денег в казне к тому времени почти не оставалось, и даже чиновникам перестали платить жалованье. Но и без золотого пола в церкви было на что посмотреть! И когда сам Юстиниан вошел в храм в день его освящения, он, изумленный увиденным, воскликнул: «Соломон! Я превзошел тебя!» Ну а в том, насколько император был прав, — закончил свой рассказ Ветров, — вы скоро убедитесь сами…

По пыльной белой дороге они взошли на довольно высокую гору, где и находился храм Афродиты. Их взорам представилось несколько полуразрушенных мраморных колонн, обвитых плющом и дикими розами, и две такие же полуразрушенные стены, по которым шныряли изумрудно-зеленые ящерицы.

И глядя на царившее сейчас запустение, было даже трудно представить, что когда-то здесь лилось вино и пелись песни во славу жизни…

«Все пройдет» — было написано на перстне царя Соломона. И мудрый царь был прав. Все, что имеет на этом свете рождение, рано или поздно превращается в тлен. «Всему, — как вторил Соломону не менее мудрый Экклезиаст, — свое время, и время всякой вещи под небом. Время рождаться, и время умирать, время насаждать, и время вырывать посаженное…»

Все так. Сначала исчезли веселые эллины, потом постепенно с лица земли сходят построенные ими храмы. А рано или поздно наступит и тот день, когда и сама Земля навсегда уйдет в небытие, ибо ни-что не вечно под луной…

Попав из мира настоящего в мир давно ушедший, и Наташа и Валентин, стоя у полуразвалившихся мраморных колонн, долго молчали, думая, видимо, об одном и том же. О великом смысле жизни и о ее непостижимой бессмысленности. Ведь на кладбищах всегда думается о подобных вещах.

— И все это, — наконец нарушил торжественное молчание разрушенного храма Ветров, — суета и томление духа…

Наташа взглянула на него, но ничего не сказала. Да и что можно было добавить к столь точным по отношению к нашему бытию словам?

Ничего. Все правильно: суета и томление духа…

С горы, на которой возвышался храм, открывался великолепный вид на море.

Подойдя к самому обрыву, они, к своему изумлению, обнаружили могильную плиту, на которой вместе с православным крестом была выбита следующая надпись:

ЗДЕСЬ НАШЕЛ СВОЕ ПОСЛЕДНЕЕ УСПОКОЕНИЕ

ПОДПОЛКОВНИК РУССКОЙ АРМИИ

АНДРЕЙ ФИЛИППОВИЧ ВЕРКОШАНСКИЙ,

УМЕРШИЙ ОТ ТОСКИ ПО РОДИНЕ

В 1925 ГОДУ.

Бог ведает, какими неисповедимыми путями попал на этот забытый Богом греческий остров русский подполковник Веркошанский и сколько ему пришлось выстрадать, прежде чем придумать самому себе подобную эпитафию.

Впрочем, Бог тут ни при чем. Революция, словно осенний ветер листья, разметала по всему свету от Парижа до Шанхая белую гвардию. И там, в парижских и шанхайских кабаках, обливалась она под балалаечный звон горячими слезами по родным русским березам и широкому снежному полю, по которому мчалась когда-то на удалых русских тройках, не ведая о том, что существуют на свете РСДРП и Интернационал…

— Валя, — едва сдерживая слезы, проговорила Наташа, — мы обязательно вернемся сюда и принесем цветы.

И Ветров, понимая, что Наташа поймет все как надо, положил ей на плечо руку и слегка прижал ее к себе.

Так простояли они несколько минут. Потом, по-клонившись праху этого русского человека с изломанной, как и у большинства настоящих русских, судьбой, медленно пошли прочь.

— Скажи мне, — переходя на «ты», спросила Наташа, когда они прошли метров сто, — ради чего гибли все эти люди?

Если бы только Наташа знала, сколько раз задавал себе этот вопрос Ветров с того самого дня, когда по-настоящему заинтересовался историей. И дейст-вительно, за что умирали русские офицеры?

Говорят, за Россию. Только вот за какую? Ведь у каждого была своя, собственная Россия…

Это теперь, спустя чуть ли не восемь десятков лет, легко рассуждать, кто был прав, а кто нет. Хотя даже и сейчас у каждого мало-мальски грамотного человека, знакомого с историей России, есть своя точка зрения и на русскую революцию, и на русское офицерство.

Конечно, русские офицеры сражались за Россию дворянскую, не понимая того, что вишневый сад давно уже отцвел и заложен. Их чаще всего трагическая судьба должна восприниматься как часть трагической судьбы самой России, страны, которая по количеству выпавших на ее долю и пережитых ею испытаний давно уже должна быть зачислена в лоно святых.

Да, Ветров многое понимал в истории России и знал, что большинство таких вот Веркошанских погибло зря. Но тем не менее при словах «белая гвардия» ему всегда становилось грустно, как бывает грустно на кладбище, где лежат близкие люди. И точно такую же грусть он испытывал и сейчас, стоя у этой потрескавшейся могильной плиты с выбитым на ней православным крестом.

Однозначно ответить на вопрос Наташи Ветров не мог, а говорить обо всем том, что пронеслось у него сейчас в голове, ему не хотелось даже с нею. И потому он сказал:

— Я бы мог назвать тебе тысячи причин, но ни одна из них не поможет понять всего этого… Мне кажется, что надо было просто прожить жизнь ну хотя бы подполковника Веркошанского. Только человек, который сам себе написал подобную эпитафию, смог бы ответить на этот вопрос…

— Наверное, ты прав, — качнула головой Наташа, — подобное надо пережить…

Почти до самого пляжа они молчали. И тем не менее у Ветрова родилось ощущение, что эта прогулка к развалинам древнего храма и особенно одинокая и забытая всеми могила русского офицера сблизили их.

— А мы думали, — улыбнулся лежавший рядом с Еленой на огромном разноцветном полотенце мсье Николя, — что вы уже не придете!

— Мы были в храме Афродиты, — ответил Ветров, искоса поглядывая на раздевавшуюся Наташу.

То, что он увидел, превзошло все его ожидания. Такой, наверное, и была та самая Афродита, храм которой они только что посетили.

Впрочем, и Лена мало в чем уступала ей.

Направляясь к воде вслед за подругами, Ветров залюбовался ими. Да, что там говорить, хороши…

Наташа не только обладала великолепной фигурой, но и прекрасно плавала. Не сговариваясь, Ветров с Наташей заплыли далеко в море, оставив позади не рискнувших следовать за ними Николя и Елену.

Когда же они вернулись на берег и, усталые, развалились на широком полотенце под все еще жарким, несмотря на октябрь, греческим солнцем и Ветров, оказавшись в устрашающей близости от Наташи, окунулся в бездонный омут ее голубых до невероятности глаз, он вдруг отчетливо понял, что просто так расстаться с нею ему не суждено.

Глава 3

Оказавшись после трехсуточного путешествия в спальном вагоне скорого поезда «Саранск — Москва» на Комсомольской площади, Анатолий Кесарев вдруг отчетливо почувствовал: его пасут.

Ошибиться он не мог. Слишком хорошо ему был известен тот холодок в спине, когда на нее постоянно устремлен чей-то напряженный и враждебный взгляд.

Но пока он мог только догадываться, кому этот взгляд принадлежит. Конечно, его могли пасти и менты, которым было бы весьма интересно узнать, куда направит после освобождения свои грешные стопы знаменитый Толя Бес. Именно под этой кличкой прославился в уголовном мире Анатолий Николаевич Кесарев. Только какая в этом была необходимость? На Петровке работали далеко не дураки, да и не до него им сейчас.

Но если его пасли не менты, то, значит, это были свои. Для ЦРУ или Моссад Бес пока никакого интереса не представлял…

Правда, сразу же возникал другой вопрос. Зачем? Ведь он только «откинулся» и никому еще не успел перебежать дорогу.

Впрочем, что гадать? Кто да зачем? Раз пасут, значит, им это надо! Хотя — зачем, понятно. Выяснить, куда он пойдет, либо… разделаться с ним.

И поскольку первое представлялось совершенно неправдоподобным, то оставалось предположить второе.

Впрочем, Бес всегда предпочитал исходить из самого худшего. Это концентрировало и волю и силы и не раз помогало ему в те моменты, когда жизнь висела на волоске.

Если его хотят все-таки убрать, то вряд ли будут стрелять на Комсомольской площади. Хотя кто знает… Ведь сейчас, насколько ему было известно по рассказам с воли, в Москве вовсю палили средь бела дня чуть ли не у самого Кремля, ничуть не смущая этим его хозяев.

Но понапрасну рисковать никто не будет. И это тоже однозначно. А раз так, то скорее всего доведут его до какого-нибудь тихого места и там сведут с ним счеты.

И не заметь он пасущих, сам бы облегчил их задачу, поскольку с вокзала собирался ехать к себе домой, на Преображенку, где в течение всех этих восьми лет простояла пустой его двухкомнатная квартира.

Сдавать квартиру он так и не захотел. Даже сама мысль о том, что его вещами будут пользоваться чужие люди, была ему неприятна. А те жалкие крохи, которые он получил бы, мало волновали его. Даже сейчас у него «на кармане» лежали пять тысяч долларов с «общака»…

Конечно, он может не только не доехать до дома, а даже и не дойти до метро. Но не стоять же на перроне до вечера. Тогда его точно грохнут здесь. И он медленно направился к входу в метро с Казанского вокзала.

Почти восемь лет он не видел Москву и много слышал в колонии о том, во что превратили торгаши столицу. Но увиденное превзошло его ожидания.

Вся площадь была забита торгующими людьми. И эта спекулирующая колбасой, колготками, конфетами, кроссовками и водкой братия являла собой настоящий Клондайк не только для воров. Стоило какому-нибудь блюстителю порядка нахмурить брови и протянуть руку к рации, как перепуганный торгаш безропотно протягивал мзду.

А какая была здесь грязь! Правда, Комсомольская площадь и раньше особой чистотой не отличалась, но такого на ней все-таки не было.

С трудом пробившись сквозь торгующие орды ко входу в метро, Кесарев подошел к кассам и купил два жетона.

Пройдя турникет, он спустился на платформу и направился туда, где останавливался первый вагон в сторону станции «Преображенская площадь». Именно тут он и собирался вычислить тех, кто следил за ним.

На платформе ему повезло. Здесь стояло несколько милиционеров, и это исключало возможность немедленной расправы.

Через полминуты он вычислил пасших его.

Двое в черных кожаных куртках и джинсах мало чем отличались от других молодых людей. Если бы не всего только единственный взгляд, брошенный одним из парней на Кесарева.

Но проверить их все же не мешало. И когда подошел забитый, словно в фильме о гражданской войне, поезд, Бес в последний момент «раздумал» бороться с неимоверным количеством мешочников.

Парням в кожаных куртках попасть в вагон тоже почему-то не удалось.

Следующий поезд оказался на удивление пустым, и Кесарев даже уселся рядом с какой-то дородной дамой, которая сразу же принялась стрелять в него накрашенными до безобразия глазами.

Парни стояли метрах в шести и о чем-то переговаривались. На него они больше не смотрели, справедливо полагая, что из движущегося вагона метро их жертве даже при всем желании некуда деться.

И Кесарев впервые пожалел о том, что не взял с собою никакого оружия. Ведь на зоне ему предлагали отличный «браунинг». Но тащиться с зоны с пистолетом в кармане не очень-то хотелось. Ведь чуть что — и назад!

А этого ему ох как не хотелось! И хотя жизнь на зоне «вора в законе» значительно отличается от жизни какого-нибудь там «мужика», нахлебался он этой жизни предостаточно.

Но человек только предполагает… Теперь придется вести этих парней в Сокольники и там что-то предпринимать. Не подставлять же свой лоб под пулю через три дня после освобождения?

Так он и сделал. Выйдя из метро, медленно направился по аллее ко входу в парк.

Бес родился и вырос на Преображенке и по-своему любил Сокольники, с которыми было связано почти все его детство.

Здесь он впервые вышел на футбольное поле на знаменитой Ширяевке. Сюда он приезжал в три-дцатиградусный мороз смотреть хоккей. Здесь устраивал разборки с приезжими. И даже в милицию впервые попал именно в Сокольниках. Одним словом, это была его родина.

И теперь эта родина, как и Комсомольская площадь, неприятно поразила его. Огромное количество торгующих людей и такая же грязь… И бесконечные ларьки, забитые самой что ни на есть низкосортной продукцией… Русь все стерпит, только давай!

Пошел мелкий осенний дождь, и Кесарев поднял воротник дорогого кашемирового пальто, купленного в таком же ларьке на вокзале в Саранске, в котором раньше никто и слыхом не слыхивал об Италии.

Неожиданно Кесарев вспомнил, как он возвращался в Москву после своей первой «ходки» в теперь уже далеком семьдесят втором году. Ватник, да сапоги, да сто пятьдесят рублей в кармане. Вот и все его тогдашнее богатство.

Правда, тогда он еще не был тем Бесом, одно только имя которого с начала восьмидесятых годов заставляло хмуриться оперов с Петровки и было в авторитете на многих зонах.

Что ж, все течет, все меняется…

Тем временем развязка приближалась. Парни находились от него на расстоянии каких-то два-дцати метров, выбирая, видимо, удобный момент для стрельбы. Они и на самом деле решили покончить с клиентом «без шума и пыли». Да и зачем шуметь в центре столицы, когда клиент сам привел их в парк?

Еще каких-то тридцать метров и… с Бесом поравнялся явно поддатый мужчина. Неожиданно вытащив из внутреннего кармана пальто початую бутылку коньяка, он протянул ее Бесу.

— Выпей! — широко улыбнулся он. — За мое здоровье!

— Нет, спасибо! — покачал головой Кесарев, краем глаза наблюдая за замедлившими шаг парнями.

Стрелять заодно и в пьяницу, который автоматически превращался в свидетеля, у них не было особого желания. Да и кому нужна лишняя работа?

— Ну и черт с тобой! — с неожиданной злостью выругался незнакомец с бутылкой и сделал из нее большой глоток. — Сам выпью!

— Дай мне лучше прикурить! — нарочито громко проговорил Кесарев.

— Не дам! — все с той же злостью ответил мужчина, пряча бутылку в карман.

Судя по его тону, он был крайне обижен отказом.

— Вон у них спроси! — неожиданно указал он рукой на находившихся уже метрах в пяти от Кесарева парней. — Тоже, наверное, непьющие!

— Правда, парни, — улыбнулся, поворачиваясь к ребятам, Кесарев, — может, у вас найдется прикурить?

— Найдется, — кивнул один из них, более высокий и плотный, нежели его спутник, и опустил руку в карман куртки.

И тут случилось непредвиденное и для мужика с бутылкой, и для парней. Кесарев практически без замаха ударил полезшего в карман ногой в пах и одновременно нанес страшный боковой удар правой рукой его приятелю в челюсть.

Трудно сосчитать, сколько раз он отрабатывал на зоне эту простую, но в высшей степени эффективную комбинацию, но провел он ее блестяще. Оба парня рухнули как подкошенные. Причем тот, которого Кесарев ударил ногой, корчился от боли, а его приятель распластался на мокром асфальте в глубоком нокауте.

Противник же курения, опасаясь, как бы не досталось заодно и ему, ретировался с места происшествия с неожиданной для пьяного человека скоростью.

Пользуясь полной беспомощностью своих противников, Бес быстро обыскал их. У обоих он нашел никогда не виданные им «иномарки» с длинными глушителями.

— Вставай! — спрятав один ствол во внутренний карман пиджака, а другой опустив в карман пальто, коротко приказал Бес все еще воющему от боли парню, которого ударил ногой, глядя на него сверху вниз.

— Я… я не могу… — прижав обе руки к паху, проскулил тот.

— Вставай! — повторил Бес таким тоном, что тот, продолжая охать и стонать, кое-как поднялся на ноги.

— Садись на лавку, — приказал ему Касарев, — и не двигайся! Попытаешься убежать, пристрелю!

С трудом сделав несколько шагов, парень скорее рухнул, нежели сел, на усыпанную желтыми листьями мокрую лавку.

— Ну что, пришел в себя? — обратился Бес к нокаутированному киллеру, который уже сидел на земле и тупо смотрел по сторонам.

Не проронив ни слова, тот медленно и трудно поднялся на ноги. А когда он наконец принял вертикальное положение, его шатнуло и повело в сторону.

Схватив парня за рукав, Кесарев подвел его к лавке и усадил рядом с полулежащим на ней подельником.

Пока те окончательно приходили в себя, он выкурил сигарету. Да, он не ошибся. Его пасли «свои». Никаких красных книжечек у парней он не нашел. Отбросив окурок в поблекшую мокрую траву, он взглянул на парней.

— Вы знаете, кто я? — спросил он тоном, не предвещавшим ничего хорошего.

— Нет… — в один голос поспешили ответить те, и у Кесарева не было оснований им не верить.

— А кто вас послал?

— Куда? — попытался изобразить недоумение парень, которого Бес ударил ногой.

— Если ты, крыса, — не повышая голоса, произнес Кесарев таким тоном, что парень вздрогнул, — будешь лепить горбатого, я пристрелю тебя на этой скамейке! Как и тебя! — добавил он, переводя взгляд на его напарника. — Кто послал вас?

Понимая, что этот, по всей видимости, очень крутой мужик шутить с ними не будет, парни переглянулись. Потом нокаутированный сказал:

— Самих заказчиков мы не знаем… На нас выходил посредник.

— И сколько же вам дали за меня? — насмешливо спросил Кесарев.

— Три штуки…

— Немного! — усмехнулся Бес. — Я стою куда дороже!

Парни молчали, не зная, что отвечать. На их лицах застыло выражение ужаса. Одно дело убивать других, и совсем другое — самим сидеть под направленными на них дулами двух стволов. До них наконец-то дошло, что перед ними стоял один их тех, чьи имена в определенных кругах произносятся чаще всего с почтением и страхом.

Молчал и Кесарев. Он не испытывал к этим щенкам ни злости, ни жалости. Это была их работа: убивать за деньги неугодных кому-то людей.

— Вы уже получили деньги? — продолжил он допрос.

— Аванс… — пролепетал нокаутированный.

— Штуку! — поспешил уточнить его подельник, как будто Бесу могло стать легче, узнай он сумму аванса.

— А когда должны получить остальные? — в упор посмотрел на него тот.

— После того как мы… — начал было парень, но вспомнив, с кем он говорит, тут же осекся.

— Продолжай! — властно произнес Бес.

— Мы должны сразу же ехать домой… — потупился тот. — В четыре часа нам будут звонить.

— Кто вам меня показал?

— Посредник.

Бес взглянул на часы. Половина второго… До контрольного звонка оставалось еще много вре-мени.

— Где ты живешь? — взглянул он на того, кому должны были звонить.

И когда тот назвал адрес, Бес сказал:

— Сейчас мы поедем к тебе. И без фокусов! Пристрелю на месте! — Помолчав, он для еще большего устрашения добавил: — Мне терять нечего…

Глава 4

Всю дорогу до «Речного вокзала» Хрип раздумывал над тем, что же ему все-таки делать. Ведь далеко не случайно Мореный вместе с двумя штуками выдал ему и карт-бланш: «Решай сам…»

Вот он и решал. Его мало волновала жизнь парней, которым он вез деньги. А вот о собственной безопасности подумать было надо.

Впрочем, ничего страшного. Выходил и не из таких переделок. А тут… Пришить двух ничего не подозревающих лохов? В общем-то раз плюнуть!

И дело даже не в двух тысячах, которые Мореный, по сути дела, позволил ему взять себе. Виталий хорошо понимал, что главное для него — устранение этих ребят. Они работали с Мореным уже не в первый раз, и Мореный, видимо, решил на всякий случай перестраховаться. А значит, подстраховать и его…

Что ж, все правильно. Береженого Бог бережет.

Впрочем, что ему разгадывать причины, побудившие Мореного убрать ребят, которые отправили на тот свет Беса. Ему надо было как можно быстрее определиться самому.

С Бесом у него были старые счеты. И в тот самый день, когда на одной из разборок Кесарев отхлестал его по щекам, он поклялся отомстить ему. И когда Мореный предложил ему убрать Беса, он только обрадовался.

Ладно, черт с ними, и с Бесом, и с этими щенками: две тысячи баксов не помешают.

Один из подрядившихся на убийство Кесарева парней жил рядом с динамовским Дворцом спорта на улице Лавочкина. Понятно, к самому дому Виталий подъезжать не стал. Оставив машину рядом со станцией метро, он сел в автобус.

Выйдя через две остановки, Хрип направился к нужному ему дому. На его счастье, у подъезда никого не было, поскольку дождливая погода не располагала сидящих обычно у подъездов старух отважиться выползти на улицу.

Поднявшись на десятый этаж, Виталий позвонил в нужную ему квартиру. Дверь открыли почти сразу. Правда, Виталию показалось, что на лице открывшего застыло какое-то странное выражение.

Не придав этому особого значения, он прошел в комнату, где его ждал второй киллер. И этот пребывал, судя по всему, в мрачнейшем настроении.

— Как дела, мужики? — спросил Виталий, обращаясь сразу к обоим.

— Хорошо дела, Хрип, — неожиданно ответил ему чей-то удивительно знакомый голос.

Повернувшись, Хрип, к величайшему своему изумлению, увидел стоящего с пистолетом Беса.

Правда, в следующее мгновение к этому изумлению прибавился страх. Если эти козлы раскололись, то ему крышка. Уж кто-кто, а Бес не простит подобной выходки. Да и кто на его месте простил бы?

А козлы, конечно, раскололись…

— Подними руки! — приказал Бес, и Виталий беспрекословно исполнил приказ. — А теперь, — продолжал тот, — подойди к стене и положи руки на нее!

Когда Хрип застыл с поднятыми руками у стены, Бес быстро подошел к нему и обыскал. Вытащив из кармана Хрипа небольшой «браунинг», он засунул его себе за пояс.

— Садись! — кивнул Бес на стоявшее у стены кресло. — Поговорим.

Вот чего-чего, а говорить с Бесом у Хрипа желания не было. Никакого.

— Так как, Виталик? — насмешливо спросил Бес, играя зажатым в руке пистолетом.

Одним из тех двух, которые неделю назад Хрип сам положил в камеру хранения Белорусского вокзала.

Виталий смотрел в холодные глаза Беса и думал о том, сколько ему осталось жить. Минуту, две… час?.. А если попытаться поиграть с ним? Хотя какие, к черту, могут быть с Бесом игры? А если все-таки попробовать? Поломаться для виду, а потом сдать Мореного? И если он возьмет его с собой в качестве, так сказать, вещественного доказательства, то…

Впрочем, ему ничего другого и не остается. Не подставлять же так бездарно свой лоб под пулю! Бес выстрелит и не поморщится. А умирать Хрипу ох как не хотелось!

— Я не понимаю, Толя… — начал было он, но Бес, по лицу которого пробежала тонкая улыбка, спустил курок, и одному из его несостоявшихся убийц уже не суждено было самому подняться с кушетки.

Второй киллер еще сильнее побледнел и для чего-то закрыл руками грудь, словно это могло спасти его от пули. Нижняя челюсть у него отвисла и мелко подрагивала. Как завороженный он смотрел на дуло пистолета.

«Предупреждение» подействовало. И дальше искушать судьбу Хрип был не намерен.

— Послушай, Толя, — произнес он голосом, за который и получил свою кличку, поскольку в минуты волнения всегда хрипел, — я все скажу, но я здесь ни при чем. Мне приказали, и я исполнил!

— А кто приказал-то, Виталик? — улыбнулся Бес.

Хрип перевел дыхание и, сглотнув комок, выдавил:

— Мореный…

— Мореный? — удивленно поднял брови Бес.

— Да, Толя, он! — уже тверже проговорил Хрип, начиная надеяться на удачу.

Но Бесу было уже не до него. Его мысли крутились вокруг бывшего помощника, решившего отпраздновать его освобождение таким весьма своеобразным способом.

Почему он решил разделаться с ним именно сейчас? Боялся? Но чего? Ведь принадлежащие Бесу деньги он давно переслал в колонию… Значит…

Ничего это, впрочем, еще не значило. Надо колоть самого Мореного…

— Ты на чем приехал? — взглянул Бес на Хрипа.

— На тачке, — с готовностью ответил тот. — Правда, я оставил ее у метро!

— Черт с ней! — продолжал Бес. — Позвони Мореному и скажи, что сейчас приедешь. Он ждет твоего звонка?

— Да, — с затаенной радостью подтвердил получивший отсрочку Хрип.

— Тогда звони!

Неверной рукой Хрип набрал номер Мореного и, стараясь придать голосу естественность, проговорил:

— Это я. Я все сделал. Но надо срочно поговорить! Кое-какие осложнения. Да, сейчас приеду!

Положив трубку, Хрип с трудом перевел ды-хание.

— Он ждет…

— Идем! — кивнул Бес и, почти не целясь, выстрелил во второго парня.

Убедившись, что тот мертв, он взглянул на Хрипа:

— Деньги!

Тот покорно вытащил из кармана кожаной куртки конверт с долларами.

Разделив их на две равные части, Бес брезгливо бросил деньги на трупы.

Он недаром слыл за в высшей степени справедливого авторитета. И «по справедливости» отдал эти деньги тем, кому они предназначались…

Это было красиво. И хмуро наблюдавший за ним Хрип не мог не отметить широту этого жеста. Он бы так не поступил.

Глава 5

Леонид Афанасьевич Каракозов положил телефонную трубку и поморщился. Какие еще, к чертям собачьим, могут быть осложнения? Дело выеденного яйца не стоит!

Он не сомневался, что Хрип уберет этих ребят. Теперь хорошо бы освободиться и… от него самого. Мавр свое дело сделал…

Кто знает, какой расклад ждет Мореного завтра? И оставлять на руках Хрипа козырного туза он не имел ни малейшего желания. Чуть что, и тот заложит его со всеми потрохами.

А как здорово все начиналось!

Созданная Бесом бригада по угону и продаже машин в Среднюю Азию работала как часы. Плыла себе по Волге-матушке баржа и плыла. И никому даже в голову не приходило, что внутри нее, в специально оборудованном цехе, полным ходом шла работа по перекраске машин и перебивке номеров на деталях. Но, как говорится, хорошенького понемножку.

Нет, вышедший на него чьими-то стараниями мент не пугал его, а просто предложил выбирать. И Мореный выбрал… В результате этого выбора баржа, подобно славному крейсеру «Авроре», встала на вечную стоянку, а Бес отправился в Мор-довию.

Все эти восемь лет Мореный прожил как на иголках. Его благодетель наглел на глазах. А потом и вовсе начал зарываться. Но стоило Мореному только раз возмутиться, как на смену прянику сразу же пришел кнут.

Чем он, Каракозов, собственно, недоволен? Вот Анатолию Николаевичу Кесареву действительно не повезло… Мордовия, конечно, далеко, но полнится слухами земля-то, и еще как полнится! А ну как дойдет один из них до Беса? Что тогда? Не лучше ли уж потерпеть? Не он первый. И не такие терпели…

И Мореный терпел. А что еще делать? Против лома нет приема. А желающего быть поставленным на ножи Мореный еще не встречал. На разборке не будут выяснять, почему ты стал «ссученным», а просто разрежут на куски. Как и не было.

Ладно, с этим все! Было и быльем поросло… А с Хрипом он успеет разобраться.

Каракозов достал запотевшую бутылку пива. Открыв, надолго приложился к горлышку. Даже сейчас он не изменял любимым «жигулям». Потом достал «беломорину». Все эти «кенты» и «мальборо» ему тоже были не по вкусу.

Хрип явился в семь. Мореный долго лязгал запорами тяжеленной бронированной двери, которую вряд ли бы взял даже автоген.

А вот Бес взял… Усадив «корешей» на диван, он насмешливо взглянул на сразу же осунувшегося Мореного.

— Продал, сука! — с ненавистью взглянул тот на примостившегося рядом с ним Хрипа.

— Он не продавал тебя, Леня, — покачал головой Бес, — а уступил силе.

Этого Мореному объяснять было не надо.

— А продал-то, Леня, ты, — продолжал Бес уже без усмешки.

Каракозов метнул на Беса быстрый взгляд. «Неужели знает? Неужели уже стукнул благодетель? Впрочем, какая разница, знает, не знает… Так или иначе — каюк!»

— Так как, Леня? — доставая левой рукой сигарету из кармана пиджака, спросил Бес. — Расскажешь?

Мореный не отвечал. Он лихорадочно размышлял.

«А может, как-нибудь… того… усыпить бдительность, да и самого его? Вместе с этим щенком. Связался на свою голову! Не захотел рук марать! Позабыл, с кем дело имеет!»

— Будешь молчать? — слегка наклонил голову Бес. — Ну, смотри, дело твое… А то, может, пойму!

Понять-то поймешь. Чего тут не понять? Самому на зоне пыхтеть неохота, вот и послал кореша. Да толку-то от такого понимания…

Нет, Беса ему не обмануть! Все, зараза, насквозь видит! И если говорить, так говорить правду! Хуже все равно не будет! Да и лучше тоже…

— Зажали меня… — стараясь не смотреть Бесу в глаза, едва слышно произнес Мореный.

— Менты? — презрительно прищурился Бес.

Каракозов вздохнул.

— Это я, значит, по твоей милости восемь годков из жизни вычеркнул? — В голосе Беса зазвенел металл.

Покрывшийся смертельной бледностью Мореный молчал. Но Бес уже и не нуждался в его ответе. И раздавшиеся в следующее мгновение два сухих хлопка унесли с собою две жизни, для чего-то все-таки дарованные этим людям Богом…

Глава 6

Григорий Александрович Битман припарковал свой «мерседес» и, кивнув охранникам, важно прошествовал к дому. И эта важность, с которой он в последнее время делал почти все, шла ему самым удивительным образом. Являя собою на пороге шестого десятилетия яркий пример ухоженного мужчины, Битман и выглядел соответственно.

С холеным и достаточно тренированным телом, над которым три раза в неделю трудились массажисты и два — банщики, Григорий Александрович, с его крупной головой и пышной пепельной шевелюрой, выглядел весьма импозантно. А если ко всему этому добавить еще и великолепно сидевшие на нем костюмы, то его вполне можно было снимать для журнала «Деловые люди». Только вот сниматься Григорий Александрович при всей своей импозантности не любил. С той самой минуты, когда молчаливый работник органов внутренних дел увековечил его портрет анфас и в профиль для картотеки Московского уголовного розыска…

Впрочем, к шумной славе он не стремился никогда. Да и тот род деятельности, который избрал себе Григорий Александрович, никак не располагал к саморекламе, поскольку всю сознательную жизнь Битман посвятил самообогащению. Причем способами, которые почему-то всегда находились в крайнем противоречии с действующим законодательством.

Ловкий и смышленый от природы, Григорий Александрович, будучи еще просто Гришей, раз и навсегда решил, что строительство коммунистического общества и он — вещи диаметрально противоположные. И в полном соответствии со своим мировоззрением выбрал себе профессию зубного техника, которая не только удивительно шла к фамилии, но и приносила хороший гешефт… Врачом он быть не захотел. Да и зачем? Пусть другие ковыряются в чужих ртах. А он будет иметь дело с тем самым металлом, из-за которого вот уже столько тысяч лет гибли люди.

И работать с этим металлом Битман научился виртуозно. Он никогда не опускался до примитивного обвешивания. К чему? Ведь существовали сотни других способов. Скупка краденого золота в том числе…

Эта скупка и привела его в конце концов в те самые места, которые почему-то принято именовать «не столь отдаленными». И Битман провел в этих «не столь отдаленных» целых пять лет из своей золотой в полном смысле этого слова молодости.

Отмотав срок, он вернулся в первопрестольную, и его сразу же взял к себе в дело некто Фишман, тоже золотых дел мастер, с которым он не один год хлебал бок о бок лагерную баланду.

Правда, теперь Гриша уже не отливал из ворованного и купленного в полцены золота коронки и мосты. Для этого были люди попроще. Он занимался антиквариатом. Да так, что по прошествии всего трех лет ему удалось сколотить приличный капитал. А капитал, насколько Битман знал из марксизма, ну просто обязан был приносить еще больший капитал, или, иными словами, прибыль…

Григорий Александрович занялся шейлокством. Понравилось ему почему-то это дело. И весьма процветал. Пока на него не «наехал» известный в Сокольниках беспредельщик. И кто знает, чем бы для него закончился этот «наезд», если бы не…

— Здравствуй, Гриша! — вдруг услышал уже подошедший к своему подъезду Битман хорошо знакомый голос.

Он быстро повернулся и, к своему великому удивлению, увидел… улыбающегося Беса.

— Ты?! — не скрывая изумления, воскликнул он.

— На этот глупый вопрос, — со своей обычной иронией ответил Кесарев, — мне остается дать только еще более глупый ответ… Да, Гриша, это я!

— Боже ты мой, — слегка обнял Кесарева Битман, — как быстро летит время!

— Это оно для тебя тут быстро летит, — насмешливо заметил Бес. — Ты один дома?

— Да, — кивнул Битман. — Жена на даче.

— Что же ты тянешь с приглашением?

— О чем ты говоришь, Толя? — воскликнул Григорий Александрович, умело пряча то отчуждение, которое естественно даже для хорошо знакомых людей, не видевшихся восемь лет. — Идем!

Подойдя к квартире, он долго не мог открыть какой-то сверхсложный замок. Кесарев помор-щился:

— Да успокойся ты!

Справившись с запорами, Битман сделал широкий жест рукой:

— Заходи, Толя!

Оказавшись в просторной прихожей, Кесарев снял пальто и разулся.

— Тапочки там! — указал Григорий Александрович на низкую полку из красного дерева с тонкой и замысловатой резьбой.

— Ничего, — махнул рукой Кесарев, — я так похожу.

Они прошли в просторный зал. В свое время Битман поломал голову над его обстановкой. И не зря…

Большой стол из карельской березы, на котором стояла огромная хрустальная ваза с розами, восемь красивых кресел вокруг него, великолепная люстра, дорогие картины на стенах и несколько деревянных подставок, на которых красовались причудливые бонсаи… Все это производило впечатление.

— Надо бы отпраздновать встречу, — взглянул Битман на Кесарева. — Ты как?

— Конечно!

— Где сядем? Здесь? На кухне?

— Давай на кухне, — зябко повел плечами Кесарев, — здесь как-то прохладно для задушевной беседы.

Пока Битман быстро и со знанием дела накрывал стол, Бес молча курил, наблюдая за его уверенными движениями.

Стол был накрыт на славу. Мясные деликатесы, маринованные и свежие овощи, оливки, севрюга горячего и холодного копчения, различные соусы и целая батарея напитков.

— Что будешь пить, Толя? — вопросительно взглянул Битман на Кесарева.

— Водку!

— А какую? — улыбнулся Григорий Александрович.

— На твой вкус…

— Тогда «Лимонную», — протянул Битман руку к только что извлеченной из морозилки запотевшей бутылке.

Он налил водку в весьма вместительные рюмки.

— За встречу, Толя! И за тех, кто на зоне!

— За встречу, Гриша! И за тех, кто на зоне! — чокнулся с ним Бес и опрокинул холодную, пахнущую лимоном жидкость в рот. По пищеводу пробежала ледяная волна, которая тут же перешла в приятное тепло.

Поставив рюмку на стол, Кесарев с удовольствием закусил малюсеньким маринованным огурчиком, который так приятно хрустел на зубах.

— Ты когда вернулся, Толя? — налил Битман по второй.

— Сегодня. — Кесарев положил себе севрюгу и полил ее каким-то никогда им не виданным соусом. — Удивлен?

— Если честно, — не стал кривить душой Битман, — то да! Не такая уж я крупная птица, чтобы ко мне прилетали такие орлы… Да еще к первому!

— Ну, ты не первый, — загадочно усмехнулся Бес, доставая из пачки сигарету.

Неожиданно Григорий Александрович вспомнил тот вечер, когда впервые встретился с веселым и респектабельным Кесаревым, напоминавшим скорее представителя какой-нибудь богемной профессии, нежели авторитета, живущего по законам преступного мира.

Внимательно выслушав Григория Александровича, Бес попросил его тогда быть завтра дома до трех часов. А потом выпил с ним в честь знакомства рюмку коньяка.

Правда, в тот вечер Битман не очень-то поверил Кесареву. Слишком уж легковесным он ему показался. И спал в ту ночь плохо. Да и откуда ему было взяться, сну-то? Ведь на него «наехал» сам Лом, обложивший данью многих деловых людей в Сокольниках и постоянно поднимавший проценты. И платили… А что делать? Нашелся один смелый, так по странному стечению обстоятельств уже на следующий день угодил под машину.

И каково же было его удивление, когда на следующий день этот самый Лом заверил Григория Александровича, что рассматривает имевший между ними место инцидент как досадное недоразумение.

С того дня никто не тревожил Григория Александровича подобными недоразумениями. А самого Беса он увидел только через полгода.

Тот встретил Григория Александровича как старого и доброго знакомого. И после официальной рюмки коньяка предложил работать на него.

Битман сразу же согласился. Конечно, он предпочел бы работать один. Если бы не несколько «но»…

Времена менялись, и кустарям-одиночкам, каким являлся до сих пор Григорий Александрович, постепенно приходил конец. В Москве и области начиналась серьезная борьба за разделы и переделы сфер влияния. Все они подпадали так или иначе под чьи-то интересы.

За три года он часто встречался «по роду службы» с Кесаревым и проникся к нему самым настоящим уважением. Совершенно лишенный позы, что было весьма нехарактерно для многих авторитетов, привыкших к власти, Бес был умен, разборчив в людях и на крайность шел только тогда, когда иначе было уже нельзя.

И вот теперь он вдруг явился к нему чуть ли не с поезда.

— Что ж, Гриша, — наконец проговорил Бес, — ты не ошибаешься. Это действительно я. И пришел я к тебе, чтобы ты меня просветил.

— Как это? — искренне удивился Битман.

— А так, — продолжал Кесарев, — рассказал бы, что тут у вас творится.

Он выпил еще одну рюмку и, зацепив вилкой маленький, упругий огурчик, покрытый микро-скопическими пупырышками, аппетитно похрус-тел им.

— Слишком многое, я смотрю, изменилось за это время.

Да, за прошедшие восемь лет много воды утекло. И крови. Сейчас в столице правили иные короли, и занять свое место под солнцем было нелегко. Даже Бесу…

Выслушав обстоятельный рассказ Битмана, Кесарев перевел разговор в другое русло.

— Ну а ты чем занимаешься? — налил он очередную порцию «Лимонной».

— Я, Толя, — усмехнулся оживившийся Битман, — стал в некотором роде банкиром! Владею небольшим частным банком… под контролем Креста, конечно! — поспешил помянуть он лидера своей группировки, которому уже уделил достаточно внимания в ходе беседы с Бесом. — И премного этим владением доволен!

Григорий Александрович еще долго рассказывал с интересом слушавшему его Бесу о своей жизни и даже похвастался сыном, который заканчивает аспирантуру экономического факультета Московского университета.

Спать они легли под утро, благо что Григорию Александровичу, превратившемуся благодаря демократии из шейлока в банкира, спешить на службу уже не было никакой необходимости. Начальство, как известно, не опаздывает…

Глава 7

Кесарев жил на тихой Суворовской улице в по-строенной в начале восьмидесятых годов двенадцатиэтажной башне.

Строго говоря, это была уже новая квартира, полученная матерью после слома ее дома на соседней улице, носившей нелепое название — улица Девятая рота.

Именно здесь, где Толя Кесарев много лет назад играл в футбол и в хоккей, когда-то маршировали бравые усачи девятой роты Преображенского полка. Возможно, и сам первый перестройщик не раз громыхал здесь своими ботфортами.

Из Сокольников Кесарев доехал до Преображенки на метро. Ему очень хотелось подойти к дому именно со стороны площади.

Купив у выхода из метро газеты и несколько роскошных букетов роз, он перешел на другую сторону.

Повернув к кинотеатру имени Моссовета (знаменитый «Орион», где в свое время собиралась вся преображенская и окрестная шпана, был давно сломан), он вдруг услышал, как его окликнули:

— Толя!

Это была Галька Назарова, с которой он учился в школе. Конечно, теперь уже не Галька, а Галина Михайловна, но… для Беса она навсегда осталась Галькой.

И эта неожиданная встреча несказанно обрадовала его. Он даже увидел в ней некое доброе предзнаменование.

Обняв когда-то любившую его пятидесятилетнюю женщину, он поцеловал ее и протянул ей розы.

— Да ты что, Толя? — На глазах Гальки блеснули слезы. — Не надо! Тебе ведь они, наверное, для дела нужны!

— Надо, Галька, еще как надо! — улыбнулся Кесарев, стараясь скрыть охватившее и его волнение. — А цветы для того и предназначены, чтобы дарить их женщинам!

— Сколько же мы не виделись, Толя? — спросила вдруг Назарова. — Десять? Двенадцать?

— Около того, — улыбнулся Кесарев.

— А ты… — нерешительно начала было она.

— Да, Галя, — не стал обманывать ее Кесарев. — Я только что вернулся из колонии.

Они помолчали, думая об одном и том же. Неисповедимы не только пути Господни…

— А как у тебя дела? — снова улыбнулся Кесарев.

— Все нормально, Толя, — как-то уж слишком быстро произнесла Назарова, и Кесарев понял, что до нормальности у Гальки, по всей видимости, далеко.

Жизнь у Гальки не сложилась. По-своему, конечно. Она очень долго не выходила замуж. И вы-шла только потому, что не выходить уже было нельзя. И до сих пор… любила его, Толю Кесарева, с которым когда-то целовалась в сквере. И пригласи он ее сейчас к себе…

Может быть, при других обстоятельствах он бы и пригласил. Но сегодня ему очень хотелось побыть одному. И он сказал:

— Заходи как-нибудь, Галя! Буду рад!

И по этому «как-нибудь» Галька поняла, что заходить ей к Кесареву не стоит.

— Зайду! — тем не менее жалко улыбнулась она.

Кесарев долго смотрел на ее все еще стройную удаляющуюся фигуру. Ему было грустно.

Войдя в квартиру, он сразу же открыл все окна и принялся за уборку. Именно об этом он почему-то мечтал последние месяцы перед освобождением. И теперь с удовольствием мыл, драил, протирал…

Часа через три Кесарев отправился в магазины, благо их только в его доме было целых пять. Вернулся он с полными сумками продуктов и в сопровождении трех молодцов из «Шарпа», где приобрел всевозможную технику. Потом расставил вазы с цветами. Все! Теперь можно было и отобедать.

Он пожарил в микроволновке цыплят и заставил весь стол всяческой вкуснятиной. Затем налил большую хрустальную рюмку «Лимонной».

— С новосельем, Толя! — поздравил он сам себя и с удовольствием выпил.

Пообедав, Кесарев сварил кофе и развалился на тахте. Давно он не испытывал такого наслаждения.

Потом принялся за газеты. Почти все они сообщали об убийствах на Лавочкина и Гастелло. И чего только не нагородили журналисты! И борьбу кланов и месть! А один дописался аж до ревности!

«Дурачки, — отбросил последнюю газету Кесарев, — все куда проще… Один продал, других наняли, третий… наказал… Вот и все…»

Ладно, черт с ними, пусть разбираются! Все равно не разберутся… Ему о другом надо думать. О будущем. Ведь, по сути, предстояло начать все сначала.

Что ж, и начнет… А ждут его впереди далеко не розы, благоухавшие сейчас в квартире, а пистолеты и автоматы (ножи теперь казались невинной детской игрушкой).

Добровольно никто ничего не даст… «Никогда ни у кого не просите… сами все дадут…» — вспомнил он Булгакова. И усмехнулся. Эх, Михал Афанасьич, Михал Афанасьич! Ни хрена никто не даст! Хоть проси, хоть не проси!

Да что там далеко ходить? Его отношения с тем же Крестом никогда не были особенно теплыми. Так чего же ожидать от него сейчас? Ведь как-никак он конкурент, а конкурентов никто не жа-лует…

Вторые же роли не для него! Не ему ходить под кем бы то ни было. Это однозначно.

Как бы ни сложилась его жизнь, но наследственность сказывалась. Талантливый отец, прекрасно воспитанная и образованная мать, привившая ему любовь к чтению… И даже тот… другой, с которым позже связала свою судьбу мать, был далеко не заурядным человеком…

Но жизнь сложилась именно так, как сложилась. И в сорок шесть лет он уже не поступит на факультет журналистики, о котором когда-то мечтал. Он вообще уже больше никуда не поступит.

«Дорога в жизни одна…» — вдруг вспомнил он песню своей молодости об оборванце, подравшемся с матросом «из-за пары распущенных кос».

Да, дорога у каждого своя, и у него тоже, и никуда ему уже не свернуть, при всем желании. Даже если на ней и стреляют…

А с Галькой он, конечно, зря так… «Как-нибудь…» А может, и не зря. Правда в любом случае лучше.

Когда Кесарев проснулся, было уже около шести часов.

Он сварил кофе и взял телефонную трубку.

— Слушаю! — почти сразу же ответил хорошо знакомый баритон.

— Здравствуй, Олег!

— А, Толя! — в общем-то равнодушно прозвучало на том конце провода. — С возвращеньицем!

— Спасибо!

Кесарев вовсе не ожидал, что Крест зайдется от радости. Но отчетливый холодок, который собеседник даже не посчитал нужным скрыть, был ему неприятен. И поскольку Крест, как чувствовалось, не собирался продолжать разговор, Кесарев сухо сказал:

— Когда мы сможем увидеться?

И снова — холодный душ, да еще после долгой паузы.

— Ну, приезжай часам к девяти в «Фиалку»…

И, не прощаясь, Крест положил трубку, как это обычно делают большие начальники. Видно, он и на самом деле возомнил о себе, что ж, тем хуже для него…

«Заходи как-нибудь, Галя…» — вспомнил Кесарев. Вот именно! «Ну, приезжай…»

Глава 8

До Сокольников Кесарев ехал на троллейбусе. Ему хотелось посмотреть на родные места, которые он не видел вот уже столько лет.

Как ни странно, но вокруг мало что изменилось. Те же обшарпанные дома непонятного цвета, те же грязные и ставшие какими-то неуютными дворы, та же маслянистая и еще более загаженная Яуза.

Проезжая Матросский мост, Кесарев сначала по-смотрел все-таки направо и увидел все ту же толстую трубу, перекинутую через Яузу напротив женского сумасшедшего дома.

И вдруг с какой-то поразившей его отчетливостью увидел жаркий июльский день и себя, идущего по этой трубе на другую сторону, к пляжу, где проводил летом почти все свободное время. А за ним гуськом шли его приятели, многих из которых уж нет, а иные — далече…

Боже, как давно это было… А как будто вчера! Только где этот жаркий июльский день и тот идущий через Яузу мальчик?.. И был ли он вообще… этот мальчик…

В самом конце моста Кесарев все же не выдержал и посмотрел налево: «Матросска»…

И он снова увидел себя. На этот раз входящего в камеру и небрежно бросающего ее обитателям: «Привет!»

Никто тогда не ответил на его приветствие. И только часа через полтора к нему нарочито развязной походкой подошел угловатый парень и спросил, по какой статье он «чалится». И услышав, что по сто сорок четвертой, протянул новичку свою жилистую руку: Крест!

Стромынка, Короленко, Русаковская… Родные, тысячи раз виденные места. И привыкшему к их патриархальности Кесареву было странно видеть то там, то здесь нерусские названия магазинов: «Sharp», «Shop», «Panasonic»… Ну почему не «Катюша» или «Калинка»?

«Перестроили»…

Пройдя от метро до входа в парк, он не встретил ни одного знакомого. А бывало, только и слышал: «Привет, Толя! Здравствуй, Толик! Салют, Бес!»

И странное дело! Он, считавший Сокольники своим вторым домом, вдруг почувствовал себя в них совершенно чужим и никому не нужным! Даже в проклятой Мордве он никогда не испытывал того щемящего чувства одиночества, какое вдруг охватило его сейчас. Откуда оно шло? Трудно сказать…

Крест сидел на террасе. Но когда Кесарев попытался было туда войти, ему преградили дорогу двое здоровенных парней.

— Далеко, приятель? — угрожающе-вежливо уставился на него рыжий детина с могучей шеей борца и с расплющенными ушами.

— К Кресту, — холодно ответил Кесарев, глядя детине в переносицу.

— А зачем?

— Слушай, баклан, — уже зло произнес Кесарев, — не представляйся идиотом, ты и так им являешься! Я — Бес!

Но его некогда громкое имя не произвело на охранников ни малейшего впечатления. Ну, Бес так Бес! Подумаешь, невидаль какая!

— Может, врезать ему? — посмотрел рыжий на приятеля. — Тоже мне…

Договорить он не успел. Кесарев коротким ударом в печень посадил верзилу на пол и, быстро сунув руку в карман куртки, в упор посмотрел на второго мордоворота.

— Свали с дороги, сучонок!

Он шел напролом. Поскольку был уверен, что подобной увертюрой Крест хотел сразу же поставить его на место.

И пока парень тяжело раздумывал, что ему делать, не сводя настороженного и теперь уже испуганного взгляда с правой руки Кесарева, к ним подошел Юра Граф.

— Что за базар, Толя? — улыбаясь, протянул он Кесареву руку.

— Учу вежливости ваших шестерок! — холодно ответил тот.

Небрежным, воистину графским движением руки Юра сделал детине знак успокоиться, и тот сразу же склонился над все еще сидящим на полу товарищем.

— Извини, Толя, — насмешливо сказал Граф, — почти полная смена караула.

Но его взгляд сказал Бесу куда больше.

Они никогда не клялись друг другу в любви. Тем не менее отношения между ними всегда были дружескими. И наверное, поэтому Граф шепнул ему по дороге к столику, за которым восседал Крест:

— Не лезь на рожон…

И Бес слегка кивнул.

— Боже мой, какие лица! — услышал он в следующее мгновение низкий голос Креста и увидел его улыбающееся лицо, на котором застыло ранее не свойственное ему выражение надменности. — Садись, Толя! С прибытием в столицу!

— Здравствуй, Олег! — пожал Кесарев протянутую руку, быстро окинув взглядом окружение Креста.

Сплошь незнакомые лица, и на большинстве — ни приветливости, ни почтения, ни даже интереса к весьма известному сравнительно недавно в их кругах человеку.

Впрочем, это были уже другие круги. Не его, не бесовские. И Кесарев сразу понял это.

— А у нас, видишь ли, — продолжал Крест, глядя на севшего рядом с ним Кесарева, — траур… Мореного вчера убили и… еще одного… Так что давай помянем!

Как только он произнес эти слова, сидевший напротив парень в красном пиджаке наполнил рюмки водкой. И Бес с явной неохотой взял свою. Крест с самого начала пошел на беспредел. По старым воровским законам он, встретив «откинувшегося» кореша, обязан был поднять первый тост «за тех, кто на зоне», и только потом провозглашать остальные.

Но… «не лезь на рожон…»

— Ну что же, — как показалось Бесу, с некоторой насмешкой глядя на него, произнес, поднимаясь со своего места, Крест, — помянем рабов Божиих Леонида и Виталия!

И медленно, смакуя, выпил водку. Поднявшаяся вслед за своим главарем «братия» последовала его примеру.

Выпил и Бес.

— Ну что, Толя, — закусывая маринованным помидором, спросил Крест, — как там?

— Неужели забыл? — улыбнулся Кесарев. — Что-то не верится!

Еще бы верилось! Четырнадцать, как одна копеечка, лет вряд ли можно забыть, даже разъезжая в «мерседесе»…

— Да как тебе сказать? — с равнодушием человека, которому при любом раскладе подобные путешествия уже не грозят, поморщился Крест. — Забыть, конечно, не забыл, но и вспоминать особо не вспоминаю… Других дел хватает! Ты, кстати, сам-то чем думаешь заняться? Не сельским хозяйством? — улыбнулся он, явно имея в виду Егора Прокудина — Шукшина из «Калины красной».

Надо заметить, что за восемь лет Крест сильно изменился. Теперь рядом с Кесаревым сидел вальяжный и очень уверенный в себе человек, который мог себе позволить фразы типа «ты, кстати…».

Крест прекрасно знал, для чего пришел к нему Кесарев, но сам предлагать ничего не стал, а ждал, когда тот попросит. Ладно, придется проглотить и это «кстати»… Но инициативу пора перехватывать.

Да и с чего он взял, что Бес пришел к нему побираться?

— Нет, Олег, — улыбнулся Кесарев, — сельским хозяйством пусть занимаются другие! Мы хотим кое-чем заняться в Сокольниках…

Да, Бес всегда оставался Бесом. И даже сейчас, когда их разделяла пропасть, он не просил, а ставил в известность. Это уже хуже. Одно дело иметь Беса просителем, и совсем другое — конкурентом! Врагу не пожелаешь! И все же…

— А кто это «мы»? — осторожно поинтересовался Крест.

— За всех говорить не буду, — улыбнулся Бес, видя, что пущенная им стрела попала в цель. — Но некоторых ты знаешь…

Крест и не рассчитывал, что Бес назовет ему тех, с кем решил открыть свое дело. Но догадывался: старая гвардия… На кого же еще может опереться Бес?

Да, старая гвардия не принимала новых требований, а люди там были серьезные, не считаться с ними было нельзя. И вот теперь у них появился лидер. И еще какой! Ну а в том, что сам Бес очень быстро въедет в новое время, Крест не сомневался.

Крест понял это давно. Еще в «Матросске». Хотя с ними и сидел самый отчаянный «блатняк» со всей Москвы, Кесарев уже через неделю верховодил в камере, оттеснив его на вторые позиции. Да и потом он всегда был впереди.

«И чего тебе дали не пятнадцать лет? — подумал Крест про себя, глядя на спокойное и улыбающееся лицо Беса. — Возись теперь с тобой!»

Да, это была лишняя зубная боль. А ее Крест не любил. Но отмахнуться от Беса он не мог. Конечно, «друга Толю» могут по одному его жесту прямо здесь разорвать на куски. Но… не мог он уже сделать такого жеста.

«За всех говорить не буду…» Если это и не угроза, то уж во всяком случае предупреждение. Хотя почему не угроза? Угроза и есть! Старая гвардия Беса ему не простит…

Значит… надо посмотреть. А там… утро вечера мудренее.

— Слушай, Толя, — нарушил он наконец несколько затянувшуюся паузу, — мы с тобой обязательно поговорим, и думаю, что договоримся! Но только не сегодня и не завтра… Завтра у нас похороны Мореного! Советую тебе тоже прийти… На Ваганьковском в два часа! Почти вся «братва» будет!

Да, предложение было заманчивым, что и говорить! Многое делал в своей жизни Бес, а на похоронах убитого им человека еще не присутствовал…

Но ничего не поделаешь, идти надо. Иначе можно насторожить и без того занервничавшего Креста. Да и «братву» повидать тоже нужно, когда еще всех увидишь… Кто знает, к кому придется обратиться.

— Да, конечно, Олег, о чем речь… Приду.

— Ну вот и прекрасно! — улыбнулся Крест. — А теперь давай по рюмахе!

И он уже сам, без шестерки, налил во вместительные рюмки водку.

Дрогнул Крест. И надо его додавить.

— А ты, я вижу, — внимательно посмотрел на Креста Бес, — начал забывать законы-то…

— Что ты имеешь в виду? — вскинулся тот, не очень-то любивший, когда ему напоминали о подобных вещах.

Как-никак он был настоящим вором в законе. И не покупал это звание, а заслужил делами, как и сидевший рядом с ним Бес.

— Да все хотел от тебя тост услышать, — пожал плечами Кесарев, — да, наверное, придется теперь самому произносить. Поймут? — насмешливо кивнул он в сторону окружавших их красных и зеленых пиджаков.

— Поймут! — нахмурился услышавший в упреке Беса еще один намек на старую гвардию и решивший спустить на тормозах свой прокол Крест.

— А теперь, — поднялся Бес, — выпьем за тех, кто там — не дай Бог нам!

Все дружно выпили.

После четвертой рюмки Крест стал больше похож на прежнего Олега Горелова, которого так хорошо узнал Кесарев еще много лет назад в камере «Матросски».

Оттаял и сам Бес и с удовольствием вспоминал и «дела давно минувших дней», и «лица, давно позабытые»… Как бы там ни было, Крест тоже был частью его молодости.

К концу вечера Крест проникся симпатией к старому корешу настолько, что на личном «вольво» подвез его до дома. И даже обещал заехать за ним завтра по дороге на кладбище. Ему и на самом деле было по дороге, поскольку жил он на Большой Черкизовской.

И Бесу сейчас было уже все равно, было ли это игрой или Крест поддался настроению. Главное, он, Кесарев, играл белым цветом и инициатива была на его стороне.

И Крест заехал за ним вместе со своим советником Семеном Корнеевым по кличке Сухой. Без пятнадцати два они были уже на Ваганьковском.

Давно отвыкший удивляться чему-нибудь, Бес с изумлением смотрел на это театрализованное представление. Можно было подумать, что хоронят известного писателя: цветы, венки, траурные ленты… И машины, машины, машины…

Интересно, знают ли церковники, кого отпевают? Впрочем, им-то какая разница? За деньги они отпоют, если понадобится, и самого черта.

Глядя на заплаканную вдову и мать убитого им Мореного, Бес не испытывал ни малейшего сожаления. Как и раскаяния. Ведь, по сути дела, это не Мореного, а его, Беса, должны были бы сейчас хоронить. Правда, без цветов и отпевания. Да и слез тоже, наверное, не было бы.

Все сделано по справедливости. У него отняли восемь лет жизни, а потом захотели отнять и саму жизнь. Ничего не поделаешь, угол отражения всегда равен углу падения…

Удивила его и «братва». Узнавать его, конечно, узнавали, но вот особого восторга он что-то ни у кого не заметил. Ну, привет, ну, освободился, ну, вот такие у нас дела. И все… Дальше как отрезано. Ни поговорить по душам, ни помочь никто не предложил. По всей видимости, «капитализм» проник и в их мир. Что же, тем хуже для мира.

Да, и раньше в нем жили далеко не ангелы, но законы чтили свято, и серьезные разборки решались соборно. Тому, кто посмел бы подставить кореша ментам или под автомат, лучше вообще не родиться!

Правда, человека четыре все же выразили радость от встречи с Бесом и даже предложили заезжать, оставив на память… визитные карточки. Мельком взглянув на них, Кесарев увидел уже осточертевшие за дни его пребывания в столице все эти «ресурсбанки», «инвесткапиталы» и прочие громкие названия.

А почему он, собственно, решил, что к нему сразу же полезут обниматься? Кто он для них, всех этих «инвестов» и «ресурсов»? Да никто! Пока никто, а в будущем — возможный конкурент. Ведь всем ясно, что Бес не будет сидеть сложа руки. А раз так… Знай свое место, собака!

Ладно, узнал. Но — еще не вечер. Голова и руки у него, слава Богу, есть, и неплохие! Остальное приложится.

С кладбища целой кавалькадой отправились на поминки. В «Фиалку».

Бес снова ехал с Крестом, но уже без Корнеева, пересевшего в другую машину. Разговор не клеился. И после пары ничего не значащих фраз оба замолчали. Крест вообще пребывал все эти дни в мрачной задумчивости. И было отчего! Как-никак Мореный ходил в его ближайших помощниках. А в него всадили пулю и не поморщились. Хорошо, если тот сам перебежал кому-то дорогу, а если это предупреждают Креста? Да еще этот чертов Бес навалился со своим делом…

Ну а самому Бесу вздыхать об убиенном Мореном было как-то неудобно. Да и ни к чему. Да, был, да, «ссучился», да, теперь нету! Что еще говорить?

Поминки были как поминки. Сначала — тишина и скорбь, потом — шум и даже смех. Ничего не поделаешь, живое — живым…

Кесарев не был восточным человеком, но принцип: за столом врага — ничего — соблюдал. И выпил всего пару рюмок, когда ему наливал сам Крест. Тут уж нельзя было отказываться.

К своему удивлению, Бес очнулся в машине. Неужели он так окосел с двух рюмок? На него не похоже: крепкой на спиртное головой он отличался всегда.

Нет, что-то здесь не так. Значит, надо лежать и тихонечко посапывать в дырочки. Пока не прояснится.

Прояснилось довольно скоро. Один из сидевших рядом с ним парней принялся объяснять водителю, как лучше избежать встречи с гаишниками. Вот только зачем ее надо было избегать? Как это — зачем? Из-за него. К чему лишний раз светиться?

Нет, не так прост Крест. Не захотел ждать, пока он начнет свое «дело», и решил предупредить. А может, и он с Мореным заодно? Кто теперь что поймет в этом запутанном клубке? Вчера вор в законе, сего-дня… да кто угодно! Вот и гадай-угадывай…

Ясно пока одно. Надо сматываться из этой теплой компании, и сматываться побыстрей.

Бес осторожно пошевелил руками. Не связаны. Уже хорошо.

Наконец машина остановилась.

— Как он? — спросил сидевший на переднем сиденье парень, поворачиваясь назад.

— Дрыхнет! — ответил один из сидевших рядом с Бесом, больно ткнув его пальцами в бок.

— Придется нести! — вздохнул парень на перед-нем сиденье. — Может, свяжем?

— Зачем? — усмехнулся другой. — После такой лошадиной дозы хорошо, если он к утру очухается! Да и что он один может нам сделать?

— Ну-ну!

А вот это он напрасно, насчет того, что он может сделать! Ей-богу, напрасно! Что ж, дураки учатся на собственном опыте. А ведь Крест наверняка предупредил, с кем они имеют дело. Не мог не предупредить.

Бес уже понял, что ему всыпали в водку какой-то гадости. Поэтому он и «поплыл» с двух рюмок. Вот только приплывет он совсем не туда, куда наметил Крест.

«Да и что он один может…» Сможет! Еще как сможет!..

Всего на полминуты Беса оставили один на один с ткнувшим его в бок. И когда тот повернулся к Бесу спиной, Бес упруго вскочил и нанес поворачивающемуся на шум парню сильнейший удар ногой по голове. Так… очухивайся теперь хоть до утра, хоть до вечера. Если вообще очухаешься…

Вытащив из-за пазухи не подававшего признаков жизни парня «иномарку», Бес быстро поднял его и положил на сиденье. Потом накрыл толстым шерстяным пледом. Догадывайтесь теперь, кто там лежит, господа хорошие! Пока сами рядом не легли…

И ведь легли! Правда, на этот раз без мавасигири. Хватило небольшого, но весьма выразительного движения «иномаркой». Эх, щенки, говорил ведь вам Крест, учил уму-разуму! Сидели бы сейчас в креслах у камина и пивко из банок потягивали… А все потому, что не приучились в детстве слушать старших. Дело ваше, лежите теперь.

Вот как только теперь отсюда выбираться? На машине? ГАИ… Обязательно остановят. Деньги всем нужны. Но до трассы на ней все же добраться можно. Дальше будет проще. За те же деньги его довезут куда угодно.

И довезли. Прямо до дома. Душевные ребята попались. Всего-то стольник зеленых запросили…

Приняв душ, Бес сварил кофе и открыл бутылку коньяка. Что же, ему есть за что выпить.

Насладившись кофе, Бес взялся за свой суперсовременный телефон. И когда ему ответил знакомый баритон, он сказал:

— Зачем ты так, Олег?

— Бес?! — В голосе Креста прозвучало изумление. — Ты?

— Я, Олег, я! — насмешливо ответил тот.

После несколько затянувшейся паузы Крест наконец сказал:

— Ладно, Толя, завтра поговорим!

О чем? Он пока и сам не знал. Зато хорошо знал другое. То, что за несколько минут до убийства Мореного его навестил не кто иной, как Анатолий Николаевич Кесарев. И не с кем-нибудь, а с тоже потом убиенным Хрипом. Такой вот получался интересный треугольник…

— Олег, — все с той же иронией продолжал Кесарев, — я надеюсь, до утра ты не впрыснешь в меня пару ампул с цианистым калием? Могу я быть спокойным?

— Можешь! — совершенно искренне заверил его Крест, понимая, что пока проигрывает. — А что с… ребятами?

— Живы! — усмехнулся Кесарев. — Я их только связал.

— Ладно, — подвел итог Крест. — Завтра с утра созвонимся… Будь!

Пару ампул… Крест с удовольствием влил бы в старого кореша ведро этого самого цианистого калия. Куда проще всяческих объяснений.

А может, и без калия? Навести ментов, и дело в шляпе. Подозрение в убийстве, есть свидетели, только освободился… И полетит Толя Бес белым лебедем туда, откуда только что прилетел.

Нет, не годится! Навести ментов, конечно, не проблема. Проблема в другом. Как потом отмазаться от тех, о ком намекнул ему Бес в ресторане? Им наверняка уже известно ночное приключение Беса. А отношения и без того натянутые. Хоть и не он в том виноват, а время… Не хотели они понимать, что все течет, все меняется. И зачем бомбить сейфы, а потом месяцами скрываться на «малинах»? Когда уже можно по-другому, не скрываясь? Но объяснять было бесполезно. Старая гвардия оставалась старой. И этим было сказано все…

А если поговорить с Бесом в открытую? Обмануть-то его все равно не обманешь. Так, мол, и так, Толя, показали на тебя, ну, я и дрогнул. Вдруг и меня кокнешь, как Мореного? Отвез на дачу, хотел поговорить. Извини. Может, поймет?

Поймет, чего тут не понять. Если, конечно, сам пришил их… А если нет? Хотя какое там, к черту, нет! Он и никто иной! Странно другое. Не успел Бес «откинуться», как сразу же пошел палить. Без разборок. Ну ладно, были у них дела, как-никак машинами вместе промышляли, но при чем тут Хрип?

Значит, был «при чем». Просто так Бес не накажет. Что-что, а это Крест знал прекрасно.

И надо с ним, наверное, все же по-хорошему. Пока… А там видно будет. Пусть открывает свое «дело». Черт с ним! А ментов навести всегда успеется. Им галочка не помешает. Глядишь, еще и премию дадут. Ведь Бес-то не просто так, а особо опасный. Одним словом, Бес…

Как он сказал тогда в камере «Матросски», когда Кесарев попер против двух заточек? «Отчаянный ты, Толик, парень! Наверное, бес в тебе сидит!» Так, кажется? Да, именно так.

И стал с того самого часа Толя Кесарев Бесом. И лучшей кликухи никто и никогда не придумал бы ему даже при всем желании…

Но это все в прошлом… Сейчас же Бес — конкурент. А если еще им не стал, то станет обязательно. Да и кто знает, только ли старая гвардия за ним стоит? А если вся эта компания направлена против него, Креста? Слишком уж уверенно ведет себя Бес. А ведь врагов у него хватает! Как и у его покровителей. На всех, так сказать, уровнях. Ведь грызутся везде. И еще как грызутся!

Нет, нельзя с Толиком ему сейчас играть в открытую. Лучше так: ни сном, ни духом… Просто дрогнул, решил поговорить… Извини, Толя, и занимайся своим «делом»!

Ничего лучшего Крест после разговора с Бесом так и не придумал. И еще долго не мог уснуть, ворочаясь с боку на бок и то и дело вставая покурить.

Вот уж воистину, тяжела ты, шапка Мономаха. Пусть и всего-то сокольнического пошива…

И Бес в какой-то степени поверил. Собственно, ничего другого и не оставалось. Хочешь — верь, не хочешь — вольному воля! Ведь Бесу даже в голову не приходили истинные причины его похищения с поминок. Настораживало другое. Та легкость, с которой Крест «разрешил» ему открыть свое «дело». Словно и не боялся, что наберет силу старый кореш да станет единолично заправлять в Сокольниках.

Впрочем, и тут все было ясно. Сразу подмять побоялся. Будет выжидать, семь раз отмерит и только потом… зарежет. Или пристрелит, что в духе времени.

Ладно, пусть пока меряет, а вот кто кого зарежет или пристрелит — будет видно.

Теперь оставалось только начать то самое «дело», о котором он брякнул Кресту в ресторане.

Какое? Бес и сам пока не знал. Да и не это сейчас было главным. «Дело» он найдет. Пока он «поставил себя», и это было куда важнее.

Но не только Крест ломал голову над убийством Мореного. Ломали и те, кому было положено ломать ее. По должности. Особенно тот, кому продал восемь лет назад Мореный Беса и свою далеко не бессмертную душу…

Да и как было не озаботиться! В одночасье лишиться и глаз и ушей! Да и инфляция опять же…

Одним словом, ломал тот мент голову по-настоящему.

Глава 9

От метро до дома Дронова надо было идти минут пять. Бестужев взглянул на часы. Без четверти два… У него оставалось еще пятнадцать минут. Ровно в два решится их судьба. И его и Дронова. Если, конечно, решится…

Впрочем, решится она обязательно. Другое дело, в какую сторону… Хотелось бы, чтобы все завершилось удачно.

Но, к сожалению, это зависит уже не от него. Он и так сделал все, что мог.

Ведь именно он нашел этого Омара. Пусть и случайно, но все-таки нашел. Хотя почему случайно? Как раз не случайно, а закономерно. Ведь, по большому счету, он искал его почти два года. Одним словом, ищущий да обрящет. Вот и обрел…

Омара Бестужев встретил в одном из кафе на Сретенке, куда зашел выпить кофе.

Они разговорились. Как выяснилось, Омар прибыл в Россию с весьма ответственной миссией. Купить лес — и как можно дешевле.

Понятно, что на ловца побежали и звери. Но все они имели почему-то один и тот же существенный недостаток. Ни у кого из них леса не было и в помине. И как только дело доходило до бумаг, все они с завидным постоянством исчезали раз и навсегда.

Бестужев же исчезать не собирался. И даже показал те самые бумаги, которые Омар уже отчаялся увидеть. Правда, лес этот был не его, но Омара это уже не волновало. Главное, лес был, а кому он там принадлежит — дело десятое!

Принадлежал же этот лес фирме знакомого Бестужева, умудрившейся какими-то немыслимыми путями получить квоту. Более того, лес находился уже в Новороссийске, и оставалось только подписать контракт.

Договорились же они так. Сто тридцать пять за куб и сто пятнадцать в договор. «Боковик» — наличными. И уже на следующий день Омар вместе с хозяином леса отбыл в Новороссийск, чтобы воочию убедиться как в наличии леса, так и в его высоком качестве.

Вернувшись в Москву, они подписали договор. Еще через день прилетели партнеры Омара по спекуляциям. Именно они должны были сопровождать лес и следить за его погрузкой. Омар же оставался в Москве «под залог». И расплатиться с компаньонами был обязан в тот самый час, когда последняя доска будет погружена на лесовоз. Во избежание подставок: за кругленькую сумму «боковика» — целых шестьдесят тысяч зеленых — могли подставить кого угодно. И не только подставить…

Не мудрствуя лукаво хозяин леса содержал «залог» у себя на квартире и денно и нощно не сводил с него глаз.

Конечно, известный риск оставался и сейчас. Но кто и когда делал большие деньги, ничем не рискуя? Что поделаешь, люди гибли и еще долго будут гибнуть за металл…

В таких раздумьях Бестужев пребывал, шагая к дому напарника.

Стоял погожий октябрьский день, было тепло и сухо. Бестужев с удовольствием вдыхал полной грудью неповторимый запах осени, от которого яснело в голове и приятно холодело в груди.

Когда Бестужев появился наконец в квартире Дронова, то застал хозяина и Омара за кофепитием.

— Хочешь кофе? — кивнул Дронов на накрытый стол, на котором стояла нераспечатанная бутылка коньяка.

Впрочем, Бестужев сразу же догадался о предназначении этой бутылки. Ее должны были открыть в тот торжественный момент, когда они получат от арабов деньги.

— Да, — пожимая руку Омару и садясь к столу, кивнул Бестужев.

— Тогда наливай!

— Ты смотрел вчерашний футбол, Володя? — спросил Омар Бестужева, стосковавшись за три проведенных у Дронова дня по разговору (с хозяином квартиры он объяснялся с помощью жестов).

— Ты имеешь в виду «Барселону» с «Аяксом»? — наливая молоко в кофе, взглянул на араба Бестужев.

— Конечно! — улыбнулся тот.

— Смотрел.

— И как тебе «Аякс»?

— Понравился, — сделал небольшой глоток Бестужев. — Он сейчас играет, как во времена Круифа… Помнишь, знаменитый тотальный футбол на чемпионате мира в Германии?

— А как же! — улыбнулся Омар. — Я был там…

Они говорили о футболе, о фантастическом Круифе и его блестящих партнерах, о так до сих пор и не разгаданной загадке проигрыша голландцев мощной, но все же уступавшей по блеску и мастерству созвездию кудесника Йохана немецкой команде. Но это был самообман, поскольку их мысли были весьма далеки и от Круифа, и от его великолепных партнеров, и от немецкой команды, возглавляемой неповторимым «кайзером Францем»…

И когда наконец с опозданием на двадцать минут зазвонила междугородняя, все, как это часто бывает в подобных ситуациях, вздрогнули от не-ожиданности.

Дронов снял трубку и сразу же передал ее Омару.

— Тебя!

Прижав трубку к уху, тот что-то коротко сказал, а затем в течение чуть ли не двух минут слушал своего далекого соотечественника.

— Все хорошо! — проговорил он вдруг порусски.

Не произнеся ни слова, Дронов открыл бутылку и налил три полные чашки.

Подняв свою, он, все так же молча, чокнулся и жадно выпил коньяк. К удивлению Бестужева, Омар тоже хлопнул полную чашку. Хотя чему удивляться? Нервы-то не железные…

Отдышавшись, Омар взялся за телефон. Чтобы его понял Бестужев, он произнес только одно слово:

— Come!^[2]

В ожидании кассира Омар попытался доказать Бестужеву, что будущее принадлежит африканскому футболу и что относительные неудачи африканских команд на чемпионате мира в Америке совсем не показатель слабости. Бестужев не возражал. В эту минуту ему было совершенно все равно, за каким футболом будущее: за африканским или австралийским…

Ровно в шестнадцать тридцать наступил момент, которого с таким нетерпением ожидали обе стороны этой сделки.

Прибывший кассир, двухметровый детина с могучей шеей борца и, по всей видимости, с пистолетом в кармане, передал Омару черный «дипломат».

Улыбнувшись, тот открыл его, и взорам Бестужева и Дронова предстали зеленые пачки самой ходовой в мире, а уж в России и подавно, валюты.

«Пятнадцать человек на сундук мертвеца, йо-хо-хо, и бутылка рому…» — почему-то вспомнил Бестужев знаменитую в свое время песню из фильма «Остров сокровищ».

У них были кейс и коньяк. Но кейс стоил дорого…

Дважды пересчитав пачки сотенных бумажек, Дронов произнес наконец единственное знакомое ему в английском языке слово:

— О’кей!

Они пожали арабам руки.

— Я жду тебя на следующем Кубке Африки, Володя! — улыбнулся, пожимая руку Бестужеву, Омар. — Он будет у нас… Приезжай!

— Хорошо, Омар! — хлопнул араба по плечу Бестужев.

Проводив арабов, Дронов сразу же отсчитал Владимиру двадцать пять тысяч долларов и налил еще коньяка.

— За удачу, Володя!

— За удачу! — чокнулся с приятелем Бестужев.

Они посидели еще с полчаса, причем каждый ощущал потребность остаться одному. И поэтому, когда Бестужев начал собираться, Дронов не пытался удерживать его.

Как это ни казалось странным ему самому, но на улицу Бестужев вышел совсем другим человеком, нежели вошел в этот же самый дом всего каких-то два часа назад.

Наличие тугой пачки зеленых, приятно оттягивавшей внутренний карман куртки, заставило взглянуть на окружавший мир несколько иными глазами. В этом, собственно, ничего удивительного не было. Ведь если он раньше только хотел, то сейчас он уже мог. А подобный расклад преображает любого человека.

Обменяв у метро сотню долларов, Бестужев зашел на рынок и накупил всякой всячины. Потом поймал «левака» и, даже не спрашивая, сколько тот возьмет, поехал домой.

Все! Ты победил, назаретянин! Конец жалкому существованию!

Жены, как он и надеялся, дома не было.

Он приготовил роскошный ужин, представляя себе сначала ее удивление, а потом радость. Для него не являлось секретом, что Анна давно уже поставила крест на его «коммерческой» деятельности.

И действительно, та была изумлена до пределов, дозволенных ей природой. Еще бы не удивиться! Целых два с половиной года пытался Владимир хоть что-то заработать на посредничестве. Да куда там!

За ужином они предавались теперь уже далеко не пустым мечтам. А потом занимались любовью. Так, словно встретились после долгой разлуки…

А ровно в половине двенадцатого, когда Бестужев, блаженно развалясь на тахте, с интересом наблюдал за игрой московских динамовцев с мадридским «Реалом» на Кубок УЕФА, зазвонил телефон.

— Расслабляешься? — услышал Бестужев злой голос Дронова.

— Футбол смотрю… — сухо ответил Бестужев, которому давно уже надоели непредсказуемые перепады настроения его компаньона.

— Ты доллары сегодня менял? — последовал новый вопрос.

— Да, — чувствуя недоброе, ответил Бестужев. — Сотню… А что?

— А то, что тебе крупно повезло! — продолжал надрываться Дронов.

— Ты можешь перестать говорить загадками? — в свою очередь разозлился и Бестужев. — Почему это мне крупно повезло?

— А потому, — вложил весь свой сарказм в следующую фразу Дронов, — что эти падлы всучили нам фальшивые бабки! И твое счастье, что они дали несколько настоящих банкнотов! А то бы ты не футбол сейчас смотрел, а сидел бы в лучшем случае на Петровке!

Дронов еще долго матерился, но Бестужев уже не слушал его. А когда через несколько минут в комнате появилась вышедшая из ванной Анна, то увидела на лице мужа такое отчаянное выражение бессилия и муки, что в испуге воскликнула:

— Что случилось, Володя?

…Потом они долго молчали. И им обоим было стыдно и неприятно смотреть на роскошный стол с остатками пиршества.

Русские пословицы в большинстве своем точны и умны. И удивительны. Тем, что их придумал именно русский народ.

Ну, кто у нас семь раз меряет и только потом отрезает? Куда чаще русский человек сначала семь раз отрежет и только потом начнет мерить. Если, конечно, вообще начнет…

А кто из нас не плевал в тот самый колодец, к которому рано или поздно приходим напиться? Плевали! И еще как! Но… напивались. Ведь повинную голову меч не сечет!

Однако все это меркнет перед «кто не работает, тот не ест»! Вот уж хватили так хватили! Вроде и не русские люди сочиняли…

То ли дело: «от трудов праведных не наживешь палат каменных». В самый раз… Так за двенадцать веков никто и не нажил.

Да если бы только каменных! Сейчас и деревянных и даже картонных не наживешь. Картон-то нынче дорог!

Ну и, само собой понятно, «бедность не по-рок»… Какой там, к черту, порок! Несчастье… и даже, как утверждают в том же народе, большое свинство…

Но вот с перлом русского устного творчества, утверждающим, что «пришла беда — открывай ворота», нельзя не согласиться. Действительно, так… И похоже, что все двери на Руси как открыли со времен Рюрика, так до сих пор и не закрывают. А зачем? Все равно открывать придется.

В справедливости этого изречения Бестужев убедился на следующий же день. Когда пришел на работу. Как выяснилось, в последний раз.

То, о неотвратимости чего постоянно говорили в редакции, свершилось. «Русская культура» прекратила свое и без того жалкое существование.

Бумаги у них, видите ли, дешевой нет! А почему нет? Ведь это только осетрины не бывает второй свежести, а дешевая бумага в стране, сплошь покрытой лесами, всегда есть! Или уж, во всяком случае, должна быть. Но — нету…

— Слушай, Глеб, — взглянул на главного редактора Бестужев, — может, еще раз сходишь в Госкомиздат!

Ничего не ответил главный. Только открыл «дипломат» и извлек из него самую что ни на есть обыкновенную бутылку водки и завернутые в целлофан бутерброды. И Бестужев, понявший, что ни в какой Госкомиздат Глеб не пойдет, отправился за стаканами.

Выпитой с горя бутылкой, понятно, не обошлись. Да и где это видано, чтобы журналисты, пусть уже бывшие, обходились одной бутылкой водки? Особенно если их четверо…

Закончили, опять же понятно, вечером. Правда, водка почти не брала Бестужева. Слишком велико было полученное накануне нервное потрясение. И домой он вернулся в общем-то в норме. А на свое сообщение о гибели «Русской культуры» услышал от Анны именно то, что почему-то и думал услышать:

— Одна беда не ходит…

Глава 10

Валентин Ветров сидел в мчавшейся в Шере-метьево-1 машине и смотрел в окно, за которым моросил нудный мелкий дождик. Скорее это был даже не дождик, а мельчайшая водяная пыль, сыпавшаяся с неба с самого утра.

Он закрыл глаза и сразу же увидел огромный пустынный пляж, на котором еще совсем недавно безмятежно лежал целыми часами, голубое ласковое море и… Наташу.

А разве можно забыть ночь перед ее отъездом в Стамбул? Это было что-то фантастическое…

После ресторана они долго гуляли по пустынному пляжу. А когда Ветров предложил искупаться, Наташа, не глядя на него, быстро сняла с себя платье и все то, что было под ним.

Обнаженная и прекрасная, она направилась в переливающееся лунным светом серебро…

Они долго резвились в воде. Потом он обнял Наташу и прижал к себе, и их губы слились в продолжительном поцелуе. Не отнимая губ, Наташа мягко обвила его ногами… Когда же он почувствовал, что она близка к самому желанному для них моменту, то сделал все от него зависящее, чтобы она запомнила этот момент надолго.

Потом на руках, словно древний греческий герой, Ветров вынес ее из моря. Через час его снова с непреодолимой силой потянуло к Наташе, и она, все с той же нежностью и любовью, приняла его…

Сидя у него на коленях, она то откидывалась назад, то прижималась к нему, и он чувствовал, как ее груди щекочут ему кожу. У него темнело в глазах, и хотелось, чтобы эта волшебная ночь никогда не кончилась…

Расстались они на рассвете, и Наташа попросила не провожать ее. Не дала она и номера своего телефона, и он не стал настаивать…

— В Греции-то, — вернул Ветрова с далекого пляжа на Ленинградское шоссе голос сидевшего на заднем сиденье Игоря Раскатова, — если чего, наверное, и нет, так дождя? Как, Валя?

— Наверное. Ты можешь мне не поверить, — повернулся Ветров к Раскатову, — но я соскучился по дождю. Постоянное солнце утомляет… Помнишь чеховскую «Дуэль»?

— Да, — кивнул Раскатов.

— Так вот там Лаевский говорит доктору Самойленко, что Кавказ ему представляется глубоким мрачным колодцем, в котором томятся приговоренные к смерти. А потом мечтает, как приедет в Петербург и увидит наконец серое небо и мокрых извозчиков… А я, — после небольшой паузы продолжал Ветров, — очень люблю гулять по лесу в дождь. Кстати, оккультисты утверждают, что дождь понижает отрицательные энергии…

Тем временем дождь, на радость оккультистам, усилился, и теперь с неба летела уже не пыль, а упругие косые струи…

Мысли Ветрова снова вернулись к Наташе. Почему она не дала ему номер своего телефона? Не хочет быть всегда под рукою? Замужем? Ревнивый любовник?

Все может быть… Не может такая женщина быть одна…

Возможно, им и хорошо вместе. Во всяком случае, было. Но устроят ли ее короткие встречи здесь, в Москве? Свободного времени у него почти нет, да и семья как-никак…

Держать ее в любовницах? Он-то согласен… А она? Последняя ночь ничего по большому счету не значит. Купание в море при луне кого угодно расслабит…

Тем временем дождь кончился, и из-за туч впервые за день пока еще робко выглянуло солнце. Так смущающаяся невеста выглядывала на Руси в комнату, где находился жених, и сразу же пряталась обратно.

«Волга» остановилась у здания аэропорта, и к ним сразу подошел рослый парень лет тридцати в кожаном пальто и черной шляпе, которая удивительно шла к его волевому лицу.

— Здравствуйте, Валентин Алексеевич, — улыбнулся он, крепко пожимая руку Ветрову. — С приездом вас! Как Греция? Там по-прежнему все есть?

— Привет, Саня! — улыбнулся и Ветров, давно уже симпатизировавший этому смелому и отчаянному сотруднику. — Спасибо! В Греции пока действительно все есть, кроме курьеров из Душанбе…

— Счастливая! — насмешливо проговорил Саня.

— А тут как дела?

— Самолет сел вовремя, — посмотрел на часы Саня. — Минут через двадцать появится…

Тот, кого они ждали, появился через пятнадцать. И Ветров увидел ничем не примечательного человека лет тридцати пяти в черном плаще. В руке он держал небольшой «дипломат».

Осмотревшись, молодой человек уверенно направился к стоянке «леваков». Навстречу ему сразу же поспешил диспетчер.

Перекинувшись несколькими словами с потенциальным клиентом, он указал на стоявшую метрах в десяти «восьмерку» и покровительственно хлопнул его по плечу. Знай, мол, московский сервис, провинция!

За «восьмеркой» сразу же пристроилась «семерка» Сани, а вслед за ними — «Волга» Ветрова.

Все шло так, как и должно было идти, и ничто не предвещало неожиданностей. Тем более что погода окончательно разгулялась.

Но когда «восьмерка» остановилась на очередном светофоре, из шедших навстречу двух «Жигулей» по ней был открыт ураганный автоматный огонь, в считанные секунды превративший ее дверцу в решето.

Закончив стрельбу, обе машины понеслись в сторону Шереметьево.

— Саня, — сорвав радиотелефон, прокричал Ветров, — за ними! Вызови еще кого-нибудь на помощь! Я остаюсь здесь!

— Сделано! — услышал он злой голос Сани и увидел, как его машина, резко развернувшись, понеслась за уходившими «Жигулями».

— Может, и я? — вопросительно взглянул на Ветрова Раскатов. — Зачем я тебе здесь?

— Я не могу отдать тебе машину, Игорь! — покачал головой тот. — Кто знает, что тут может случиться? Вызывай экспертов, милицию и «Скорую помощь»!

И пока тот возился с радиотелефоном, Ветров осмотрел расстрелянную практически в упор «восьмерку».

Помощь никому из сидевших в ней была уже не нужна: и водитель и пассажир были изрешечены пулями.

— Да, — рассматривая многочисленные пробоины в смятом корпусе «восьмерки», поморщился один из подоспевших оперативников, — постарались! По рожку на каждого… Не меньше…

Через тридцать пять минут прибыли эксперты и принялись за работу. Один из них протянул Ветрову залитый кровью «дипломат».

Ветров выложил из него на расстеленную на капоте своей машины плотную бумагу два журнала «Пентхаус», несколько шоколадок «Марс», три пачки сигарет «Кент» и четыре упаковки арахиса.

Когда же он ловко вскрыл второе дно, взорам оперативников представились небольшие плотные пакетики, наполненные белым порошком.

— Героин! — попробовал на палец порошок один из экспертов.

— Взвесьте! — приказал Ветров.

Героина оказалось ровно полтора килограмма.

Ветров озабоченно взглянул на часы. С момента начала погони за людьми, расстрелявшими «восьмерку», прошло уже более часа, но Саня так и не вышел до сих пор на связь. Более того, он не отвечал и на вызовы оставшегося сидеть в «Волге» водителя. И все это очень не нравилось Ветрову.

А Саня, или Александр Константинович Брагин, не мог связаться с Ветровым по той причине, что его к этому времени уже не было в живых. В тот самый момент, когда Ветров озабоченно посматривал на часы, он лежал на мокрой траве с простреленной автоматной очередью грудью и смотрел в небо уже ничего не видящими глазами…

Все случилось до обидного просто. Пройдя несколько километров по шоссе, одна из преследуемых машин свернула на проселочную дорогу, а вторые «Жигули» понеслись в сторону Шереметьево. Брагин последовал за свернувшими.

Километров через пять, не перевернувшись до этого лишь каким-то чудом, поскольку это была истинно русская дорога, Брагин наткнулся на засаду. Первой же очередью был убит водитель, и машина Брагина, вильнув, со всего хода врезалась в кусты. Правда, и самому Брагину, и его двум помощникам удалось выбраться из машины, но на большее им рассчитывать не приходилось. Мало того, что они были практически окружены, один из них был тяжело ранен в плечо и очень скоро потерял сознание. Затем был убит второй помощник Сани. А потом настал и его черед. И через три минуты жестокой перестрелки он, выпустив последнюю в своей жизни очередь и достав-таки одного из нападавших, получил в грудь сразу четыре пули и мгновенно умер…

Об этом Ветров узнал только через час, когда на место ожесточенной стрельбы прибыла наконец милицейская подвижная группа и обнаружила там три трупа.

Да что там говорить, совсем не с тем настроением, с каким он выехал на задержание, возвращался в Москву Ветров. Мало того, что операция по за-хвату курьера провалилась, они потеряли трех прекрасных сотрудников. И если даже забыть на время о неизбежности тягостного объяснения с начальством, то это означало теперь только одно: предстоящую изнурительную работу по выяснению причин прокола.

Глава 11

Как утверждали писатели-классики, статистика знает все. И ошибались. Ну откуда ей, например, знать, сколько прибывает ежедневно в Москву людей опасных и даже очень опасных…

Тем не менее прилетевший в столицу из Душанбе Игорь Аркадьевич Смоленский смог бы без труда ответить на этот недоступный для статистики вопрос. Он просто бы заметил, что с его приездом в столицу число людей, весьма опасных во всех отношениях, увеличилось в ней еще на одного человека.

Не больше, но и не меньше…

Нет, Игорь Аркадьевич не грабил, не убивал и даже не выбивал из коммерсантов деньги. Он занимался наркобизнесом.

Идея заняться наркотиками созрела у Смоленского давно, когда он впервые услышал о знаменитом Золотом треугольнике.

И дело свое он поставил основательно. Во всяком случае, в пределах бывшего Советского Союза. О лаврах же Эскобара ему приходилось пока только мечтать. Что-что, а границы «честь и совесть нашей эпохи» держать на замке умела!

Да и не далекий колумбиец начал со временем волновать его, а один из самых крутых местных авторитетов. Выбирать Смоленскому не приходилось, и уже очень скоро этот самый Хан оттеснил Смоленского в созданном им картеле на вторые роли.

А потом произошло то, о чем все эти годы мечтал Смоленский. С распадом СССР наконец-то открылись границы. И теперь они с Ханом могли наконец бросить перчатку «кокаиновому королю».

И бросили бы, если бы не тот же… Хан. Его вполне устраивало «статус-кво», и задуманный Смоленским размах ему был просто не нужен.

Выход за границу Хан, конечно, наладил. Но это был только выход, а Игорь Аркадьевич мечтал о покорении европейского рынка, благо, все возможности у него для этого были.

Не было только власти, чтобы претворить их в жизнь. И будет ли она у него, эта власть, во многом зависело от его нынешнего пребывания в Москве.

Правда, прибыл в Москву Смоленский не один. На рейс раньше в столицу России прилетел его ближайший помощник Алексей Селиванов, являвшийся инициатором предстоящих Смоленскому переговоров.

Как и было условлено, они встретились в роскошном баре аэропорта.

— Все чисто, Леша? — спросил Смоленский.

— Да! — коротко ответил тот, вынимая из кармана плаща пачку «Кента», который он предпочитал всем другим маркам.

— Где мы будем жить?

— В «Украине».

— Тогда едем!

Через пять минут оба уже сидели в машине, уносившей их на Кутузовский проспект.

Перебрасываясь с Селивановым ничего не значащими фразами, Смоленский смотрел на многочисленные рекламы Ленинского проспекта, отражавшиеся в мокром асфальте.

Да, Москва быстро меняла свой облик, превращаясь в самую дорогую столицу мира. Сверкающие вывесками и большей частью пустые магазины всяких «Ле Монти», «Макдональдсы», казино, роскошные рестораны… Они росли буквально на глазах, словно это была не Москва, а по крайней мере Лас-Вегас. Но Смоленский не сомневался в том, что еще быстрее все это великолепие рухнет, как только плеснет через край волна, казалось бы, неистощимого русского терпения. Впрочем, плеснет ли? Ведь, по сути дела, это уже не было терпением. Скорее, образом жизни…

Прибыв в гостиницу, они отужинали.

Побаловавшись, несмотря на поздний час, кофейком, Игорь Аркадьевич кивнул Селиванову на телефон:

— Давай, Леша!

Глава 12

Подмигнув смешливой Аллочке, которая тут же рассмеялась так, словно он, Каретин, явился на прием к начальству не одетым по форме, а в ночной пижаме, подполковник толкнул обитую кожей дверь.

— Здравствуй, Женя! — поднялся из-за стола заместитель начальника МУРа Константин Федорович Апухтин. — Садись…

Пожав протянутую ему руку, Каретин уселся в кресло и вопросительно взглянул на приятеля.

— Несколько дней назад, — сразу же приступил тот к делу, — в разных районах Москвы с разницей в два часа произошло четыре убийства. На улице Лавочкина из одного и того же пистолета были убиты двое парней. На каждый из трупов убийца положил по тысяче долларов. Через два часа на улице Гастелло в своей собственной квартире из того же самого оружия были убиты Леонид Афанасьевич Каракозов и Виталий Олегович Мокрицын…

— С Мореным мы старые приятели, — воспользовался паузой Каретин, — а вот второго я не знаю…

— Некто Хрип, — продолжал Апухтин, — имевший судимость за мошенничество… Машина Мокрицына была обнаружена у метро «Речной вокзал». А на квартире одного из убитых на улице Лавочкина найдена фотография Горлова… Так что, как видишь, целый букет!

— Вижу, — без особой радости кивнул Каретин.

Правда, в отличие от друга-начальника он видел здесь не столько букет, сколько бездну кропотливой и нудной работы…

Да, убийство президента концерна «Сибирская нефть» Виталия Павловича Горлова наделало шума. На розыски убийц, помимо МУРа, были подключены спецслужбы, прокуратура и МВД. Но следствие так и не сдвинулось с места.

И то, что совершенно случайно был найден человек, у которого хранилась фотография этого Горлова, ни о чем еще не говорило. Но это было уже кое-что. И естественно, прокуратура не могла пройти мимо…

— Интересно?

— Еще как! — вяло кивнул Каретин.

— А если интересно, — улыбнулся Апухтин, — то иди и трудись! В случае успеха третья звезда тебе обес-печена! Да и деньги приличные можете получить…

Каретин и без Апухтина хорошо помнил заявление совета директоров «Сибирской нефти» — об огромном денежном вознаграждении за поимку убийц Горлова…

— А тебе?

— Если поделишься! — рассмеялся Апухтин. — Звезд мне уже не положено!

Да, три свои звезды Апухтин, с которым Каретин начинал работать еще лейтенантом, уже получил. И больше ему не светило. Для лампасов трудолюбия и высочайшего профессионализма было явно маловато даже здесь, в МУРе…

— А кто занимается этим делом, — похлопал по тощей папке рукой Каретин, — в прокуратуре?

— Жильцов, — поморщился Апухтин, и в его голосе прозвучала неприязнь.

— А-а, — понимающе протянул Каретин, не выражая особого восторга по поводу такого сотрудничества. — Другого, значит, не нашлось!

Апухтин только развел руками.

Им всем, конечно, было далеко до комиссара Катани, но Жильцову все же дальше, чем кому бы то ни было…

Именно поэтому такое скользкое и опасное дело, как убийство Горлова, и доверили ему. Ведь никто даже не мог догадываться, куда могут привести поиски убийц.

— Ладно, Костя, — беря лежавшую на столе папку в левую руку и протягивая приятелю правую, вздохнул Каретин, — посмотрим…

Выходя из кабинета Апухтина, Каретин слегка подмигнул Аллочке, чем опять вызвал у нее приступ бурного веселья.

Вернувшись к себе в кабинет и получив от Кокурина исчерпывающий доклад обо всех звонках, Каретин спросил:

— А где Малинин?

— Курит в соседней комнате.

— Зови его сюда, — усаживаясь за стол и кладя перед собою полученную от Апухтина папку, вздохнул Каретин, — пусть здесь курит.

Через мгновение оба помощника с угрюмым выражением на лицах сидели напротив своего начальника. Они не первый год работали в МУРе и ничего хорошего от вызовов к большому начальству не ждали.

— Если кому-нибудь из вас, — насмешливо произнес Каретин, обводя долгим взглядом их недовольные физиономии, — не нужны хорошие деньги, — он любовно похлопал по папке, — пусть лучше сразу же откажется от этого дела!

Отказываться, понятно, никто не стал. И отнюдь не из-за нелюбви к денежным знакам…

Кокурин с убитым видом спросил:

— А что там, шеф?

— Здесь все! — подражая Остапу Бендеру, проговорил Каретин. — Канарские острова, массажистка-японка и прочие прелести заграничного рая!

И он с торжествующим видом открыл папку.

Настороженным взорам подчиненных предстало несколько протоколов и фотографий.

— Не тянет на японку-массажистку, — уныло взглянул на начальника Малинин. — А, Евгений Борисович?

— А это уже зависит от вас! — пожал тот плечами. — Поскольку один из этих парней, — кивнул он на снимки, — подозревается в убийстве Горлова…

Но и это заявление особого энтузиазма у подчиненных не вызвало.

— Белого костюма у меня все равно нет… — после продолжительной паузы выразил общее подавленное настроение Кокурин.

Вместо ответа Каретин пододвинул к нему злополучную папку…

Глава 13

Хотя Кесарев видел Штыка только в лагерной робе, он сразу же узнал его в элегантно одетом молодом человеке, одиноко курившем неподалеку от входа в гостиницу.

Тем не менее подошел он к нему со спины.

— Леша, я здесь!

Селиванов быстро повернулся и, расплывшись в широкой улыбке, крепко обнял приятеля.

— Рад видеть тебя на воле!

— Здравствуй, Леша! Здравствуй, старина! — улыбнулся и Кесарев, отвечая таким же сильным объятием.

Шесть лет за «запреткой» и… Кутузовский проспект. Без караульных собак и часовых на вышках. Оба были действительно рады.

А ведь впервые Кесарев увидел Штыка при весьма драматических для того обстоятельствах.

Кто-то из знакомых пригласил его, только что переведенного на их зону, в гости. После обильной выпивки и хорошей закуски Селиванову предложили сыграть в карты.

Понимая, что ничем хорошим для него эта игра не кончится, тот, не имея путей к отходу, согласился. Не желая сразу же портить отношения и зная, что его хотят «катануть», Селиванов решил проиграть имевшиеся у него «на кармане» бабки и затем откланяться. Но когда на довольно большой «сваре», а играли они в четыре листа, или сику, у одного из игравших против него случайно выпала пятая карта, Селиванов уже не мог уйти. Промолчи он сейчас, и уже завтра общение с ним «воров» будет «западло». А позволить держать себя за сявку он не мог, поскольку от этого зависела вся его дальнейшая жизнь на зоне.

По законам зоны разборку должен был проводить кто-нибудь из авторитетов. Но когда Штык потребовал соблюдения правил, Кот, так звали игравшего пятью картами зека, пожелал разобраться с новичком сам. Явно провоцируя того на драку, он схватил его за ворот робы и изо всех сил ударил кулаком.

А дальше… Никто даже и не заметил короткого движения правой руки Штыка, после которого Кот как подкошенный рухнул на пол. И сразу же на Штыка бросились трое игравших на стороне Кота зеков.

И напрасно… Один из лучших кикбоксеров бывшего Советского Союза не зря проливал пот и кровь на рингах страны. Через каких-то пятнадцать секунд, по сути дела, односторонней схватки все его противники валялись рядом со все еще не пришедшим в себя заводилой.

Тогда в бой ринулись сохранявшие до поры до времени нейтралитет зрители. У двоих блеснули в руках ножи, а третий вытащил из сапога длинную заточку, которая во многих отношениях была страшнее ножа…

Но полупьяные зеки только мешали друг другу, и это спасало Штыка, дравшегося теперь с яростью обреченного на заклание зверя.

Улучив момент, Селиванов поднял валявшуюся под ногами бутылку и, разбив ее о стенку, выставил перед собой так называемую «вилку». Это несколько охладило пыл нападавших.

Нападением руководил пришедший в себя Кот. Приказав своим отступить, он с небольшим ломиком в руках примеривался для новой атаки.

И наверное, ему бы в конце концов удалось задуманное, если бы в эту роковую для Штыка минуту в бараке не появился Бес.

Увидев чуть ли не десяток окровавленных зеков и только что переведенного на их зону Штыка с «вилкой» в руках, Бес одним словом прекратил «толковище».

Потом попросил дать ему карты, в горячке забытые на столе. В колоде действительно оказался лишний туз.

Взглянув на Кота, присмиревшего под тяжелым и не предвещавшим ничего хорошего взглядом авторитета, Бес спросил, почему тот нарушил закон.

Так и не получив вразумительного ответа, Бес назначил разборку на завтра и вышел из барака.

Через десять минут к нему явился один из присутствовавших на игре зеков. Понимая, что темнить с Бесом, у которого по всей зоне были свои глаза и уши, себе дороже, он сразу же раскололся…

Через неделю Кота «опустили», а Бес еще больше упрочил свой и без того высокий авторитет настоящего вора в законе, свято блюдущего воровские законы.

А со Штыком Кесарев сдружился и даже начал, дабы не тратить время впустую, заниматься с ним кикбоксингом. И уже очень скоро добился заметных успехов…

Селиванов освободился раньше Кесарева на четыре месяца. На прощанье Бес дал номер своего телефона и просил без стеснения обращаться к нему, если возникнет такая необходимость.

А когда она возникла, сразу же пришел на «стрелку».

О собственных проблемах он рассказывать Селиванову не стал. Зачем? У людей и своих хватает…

Когда Кесарев вошел в номер, сидевший за роскошно накрытым столом полноватый мужчина лет сорока трех — сорока пяти в отлично смотревшемся на нем двубортном костюме поднялся ему навстречу.

— Добрый вечер, Анатолий Николаевич! — протянул он крупную руку, поросшую редкими рыжими волосами и слегка побитую веснушками. — Прошу к столу!

— Здравствуйте, Игорь Аркадьевич! — ответил крепким рукопожатием Бес.

Когда было выпито по паре рюмок коньяка, Смоленский перешел к делу.

Очень толково, без лишней лирики и эмоций, Игорь Аркадьевич рассказал о положении дел в их картеле, о своих далеко идущих планах и о том, как Хан тормозит дальнейшее развитие наркобизнеса.

— И если вас хоть как-то заинтересовал мой рассказ, — подвел он итог, — я позволю себе поделиться с вами кое-какими расчетами, или, как теперь говорят, маркетингом…

— Заинтересовал, Игорь Аркадьевич, — слегка наклонил голову Бес.

— Осуществив поставку дешевых продуктов на Памир, а это легко сделать под эгидой всяких там «помощей», мы будем получать сырья значительно больше. Ибо афганцы теперь уже не только продают опиум, но и меняют его на продовольствие. Оборудовав несколько подвижных лабораторий по переработке опиума, которые в горах никто и никогда не найдет, мы будем выходить на западноевропей-ские и американские рынки с готовой продукцией, что во много раз увеличит прибыль…

Смоленский налил себе сока и, отпив почти по-ловину вместительного фужера, продолжал:

— Таким образом мы отделаемся от ненужных нам людей, которых использует сейчас Хан в своих интересах! А потом… уберем конкурентов из Пакистана, Ирана и того же Афганистана.

— То есть, — усмехнулся Бес, — возьмем под контроль доставку товара из Золотого пояса…

— Именно так, Анатолий Николаевич, — согласился Смоленский, — и все возможности у нас для этого есть! При желании мы можем выйти на передовые позиции в Европе… Да и с Америкой мы могли бы работать без посредников…

Да, аппетиты у этого Смоленского были зверскими, а планы — наполеоновскими. И тем не менее Бес прекрасно понимал, что ничего нереального в них нет. Что, они не сомнут каких-нибудь италь-яшек и разных прочих шведов? Сомнут, и еще как сомнут!

— Скажу вам больше, Анатолий Николаевич, — продолжал Смоленский. — Если мы найдем сейчас понимание в Москве и решим все организационные вопросы, то Хан прекратит свое существование сразу же после нашего возвращения в Душанбе…

Он замолчал и вопросительно смотрел на Кесарева, который, надо заметить, весьма понравился ему. Игорь Аркадьевич всегда мечтал именно о таком компаньоне.

А тот и не раздумывал. Он был однозначно «за». Он всегда мечтал о размахе. Уголовщина ему надоела. Да и Смоленский был не чета какому-нибудь там Кресту.

Выдержав небольшую паузу, Бес разлил коньяк и поднял свою рюмку.

— Я принимаю ваше предложение…

Глава 14

Вряд ли большим грехом против истины будет предположить, что везение, как, впрочем, и его отсутствие, есть не что иное, как проявление самой Судьбы…

Судьба же сама по себе, наверное, не просто какой-то рок или предопределение, а результат взаимодействия многих величин, которое в конце концов и дает либо определенную сумму в виде жизненных успехов, либо разность, если таковых нет…

До недавних пор у Бестужева в активе была все-таки сумма. И с родителями ему повезло, и специальность он выбрал себе «по любви», да и на Анну было грех обижаться. Но все это было, как оказалось, только до поры, до времени. До того самого, когда рухнул стоявший на глиняных ногах советский колосс.

И, будучи человеком свободной профессии, Бестужев даже представить себе не мог, насколько «свободным» он будет в наступившем безвременье.

Да, он мог теперь написать такое, о чем несколько лет назад и помыслить было бы страшно. Но… не хотел… Поскольку никакого смысла в этом не было. Правда так и не стала тем оружием, каким должна была стать. В условиях первоначального накопления капитала она не грозила никому из тех, кто этот капитал накапливал.

К свободной профессии его тоже особенно не тянуло. Начинало доходить: в России страшно не отсутствие свободы, а наличие…

Все это означало для Бестужева только одно: унизительные поиски случайных заработков.

Пропустив уже третью рюмку коньяка, Бестужев с отвращением выключил телевизор, по которому какое-то раскормленное существо, испытывая неимоверные муки в поисках нужных слов, в тысячный раз вещало о том, как надо выходить из кризиса.

Раздался телефонный звонок, уже третий за день. И снова никто не ответил Бестужеву, когда он снял трубку.

Дав отбой, Бестужев набрал номер одного из издательств, в котором ему обещали перевод английского детектива. Но ему предложили такие смехотворные деньги, что он, не видя смысла в продолжении разговора, положил трубку.

Все правильно, беда одна не приходит… Пользуясь благовидным предлогом, он налил очередную рюмку, но выпить не успел, так как на этот раз позвонили в дверь.

К своему изумлению, он увидел перед собой… собственного брата, одетого в синее кашемировое пальто и такую же кепочку.

— Толя, ты?! — радостно воскликнул Бестужев. — Откуда? Проходи, пропащая душа! Раздевайся!

Анатолий не спеша разделся и, сняв ботинки, вопросительно взглянул на Бестужева.

— Идем на кухню! — позвал тот, действительно удивленный и обрадованный приходом столько лет невиданного им брата. Да еще в такой печальный для него момент.

На кухне он включил люстру.

— Дай я хоть тебя рассмотрю!

Осмотром Бестужев остался доволен. Перед ним стоял рослый и, судя по всему, хорошо тренированный мужчина с волевым и довольно приятным лицом. Несколько поредевшие волосы ничуть не портили картины. А небольшой шрам на лбу придавал брату еще более мужественное выражение. Да и одет он был, что называется, с иголочки. Модно и красиво…

— Ну, как? — улыбнулся Анатолий, когда осмотр был закончен.

— Хорош! — без малейшей зависти ответил Бестужев. — Ты в отличной форме!

— Стараюсь, — улыбнулся Кесарев. — А ты, я смотрю, — кивнул он на уже полупустую бутылку, — по-черному пить начал?

— А-а-а, — помрачнев, махнул рукой Бестужев, — это так…

— Ну, раз так, — согласно кивнул Кесарев, от которого не укрылась перемена в настроении брата, — то, наверное, так и надо!

— Давай, Толя, за встречу! — поставил на стол вторую рюмку Бестужев.

— Давай! — чокнулся Кесарев с братом.

Они выпили, и Анатолий закусил кусочком апельсина. Бестужев же предпочел закурить. Вообще-то он не курил. Но выпив, уже не мог отказать себе в сигарете.

— И где же ты пропадал все это время? — спросил он, наливая еще коньяка. — Ведь в по-следний раз мы с тобой виделись в восемьдесят… даже и не помню каком! Ты ведь, кажется, ездил куда-то с геологами?

— Ездил и с геологами, Володя, — улыбнулся Кесарев, вспоминая свое первое знакомство с братом.

Весьма, надо заметить, своеобразное. Да и братьями они были тоже довольно своеобразными…

В сорок восьмом году родила Анастасия Викторовна Бестужева сына Толю, а еще через два года ее поздравляли с новым пополнением в их семье — сыном Володей.

Трудным было для жизни послевоенное время, но Бестужевы держались. Помогали неиссякаемый энтузиазм Анастасии Викторовны и, главным образом, хорошая по тем временам зарплата мужа — Александра Васильевича.

Вот только дома он бывал редко, целыми неделями пропадая в своем наглухо закрытом от посторонних глаз институте. И чем он там занимался за плотно закрытыми дверями, Анастасия Викторовна так никогда и не узнала. Да и не старалась узнать. Женщин вообще мало волнует, откуда их мужья берут хорошие деньги. Главное, что берут.

Анастасию Викторовну волновало, и еще как волновало, другое. Почему после рождения Володьки муж остыл к ней? Неужели завел зазнобу на сто-роне? Ничего другого в женскую голову прийти не могло…

Так она думала, а вот прямо спросить побоялась. Это был, видно, тот случай, когда неопределенность все же лучше. Да и кому захочется терять такого мужика?

Еще на заре их молодости он поражал Анастасию тем, что мог с одинаковым успехом вести беседы в диапазоне от Рафаэля до Эйнштейна. А когда на каком-то вечере исполнил «Лунную сонату», один из лучших советских пианистов с чувством пожал ему руку.

Да и с детьми ему повезло. Вопреки расхожему утверждению, что природа отдыхает на детях талантливых людей, та и здесь пошла ему навстречу.

И вот на тебе! Нашлась змея подколодная, за-крутила мужика, увела!

Особенно уверилась Анастасия Викторовна в своих подозрениях после последнего приезда мужа, когда он, сославшись на усталость, ушел спать в свой кабинет, прихватив какую-то толстую тетрадь. Задыхаясь от обиды и глотая слезы, она всю ночь проворочалась на кровати, твердо решив поговорить с мужем утром. Но… не поговорила…

А женское требовало своего… И как ни уставала за день с двумя детьми Анастасия Викторовна, ночами долго не могла она заснуть, ворочаясь с боку на бок и слушая стосковавшееся по мужской ласке налитое страстью тело.

И когда появился Николай Борисович Кесарев, Анастасия Викторовна бросилась в омут, что называется, не глядя, да так, что вынырнуть из него уже не достало сил. Она все чаще подумывала о разводе: жить во лжи Анастасия Викторовна не могла. Да и Николай Борисович, ничуть не смущаясь наличием двух молодцов, подталкивал ее к решительному шагу.

И в конце концов она этот шаг сделала. Но совсем не так, как это мыслилось ей бессонными ночами.

Однажды поздним вечером неожиданно вернулся Александр Васильевич.

Плотно прикрыв за собой дверь спальни, где уже почивал Николай Борисович, Анастасия Викторовна поспешила навстречу мужу, дабы сразу же объясниться с ним.

Но когда она, задыхаясь от волнения и с трудом сдерживая слезу, начала было свою исповедь, муж вежливо попросил ее выслушать сначала его. И она выслушала… Со стыдом и душевной болью.

Боже, какая же она все-таки дура! Больше, чем на «зазнобу» у нее фантазии не хватило…

Не вдаваясь в подробности, Александр Васильевич поведал ей о том, что сильно облучился. Правда, пока полученные им рентгены жизни не угрожали, но вот с плотской любовью… Одним словом, не до любви ему больше.

Выпив рюмку коньяка и закурив, Александр Васильевич далее сказал, что в Сибирь (а их институт переводят с Сибирь) он поедет со своей «сестрой по несчастью», с которой он стоял у приборов в тот роковой день. Выпив еще коньяка и глубоко затянувшись «Казбеком», он, заметно нервничая, вдруг попросил… отдать ему Володьку.

«Ты знаешь, — произнес он, глядя ей прямо в глаза, дрогнувшим от волнения голосом, — та женщина еще молода, но детей у нее… у нас уже никогда не будет… А так нам будет легче! Я ничего от тебя не требую, Настя, а только прошу… Очень прошу…»

Когда обеспокоенный долгим отсутствием Анастасии Викторовны и готовый к любым перипетиям Николай Борисович появился наконец в кухне, он застал ее рыдающей на шее мужа.

Опешив от неожиданного зрелища, Николай Борисович весьма растерялся, не зная, как ему вести себя дальше.

Но когда Анастасия Викторовна поведала ему обо всем, он, несмотря на щекотливость ситуации, проникся к несчастному мужику жалостью.

Так братья Бестужевы были разлучены чуть ли не с колыбели. Володя очень скоро уехал с отцом и новой матерью в Сибирь, а Анатолий Александрович Бестужев превратился в Анатолия Николаевича Кесарева, поскольку отчим сразу же усыновил мальчика.

И надо сказать, что очень долго Толя Кесарев даже не подозревал о наличии у него не только брата, но и родного отца. Узнал он об этом только после смерти Александра Васильевича.

Однажды, когда он кончал уже среднюю школу, у них в квартире раздался звонок. Открыв дверь, он, знавший всю округу, к своему удивлению, увидел совершенно незнакомого ему мальчика. Выяснив, что тот не ошибся адресом, он пригласил его в дом. И уже тогда его поразило выражение на лице матери, с каким она уставилась на этого парнишку, свалившегося на них из самой, как оказалось, Сибири и мявшего в руках кепку посреди комнаты.

Удостоверившись, что сидящая перед ним женщина действительно Анастасия Викторовна Кесарева, он молча протянул ей плотный пакет. Дрожащими руками Анастасия Викторовна достала из конверта сложенный пополам лист бумаги и развернула его.

«Анастасия, — ударил ей в глаза знакомый четкий почерк, — я, к сожалению, умираю… Когда ты получишь это письмо, меня уже не будет… Лучевая болезнь оказалась не шуткой. Меня похоронят в Сибири… Валя тоже очень плоха и остается здесь, рядом со мною. Прощай, Настя, и знай, что я всегда любил тебя! Да хранит тебя и наших детей Господь…»

Долго, очень долго плакала Анастасия Викторовна, оставшаяся к тому времени уже одна, прочитав это послание с того света.

Целый вечер расспрашивала она Володю о жизни в Сибири, об отце и о новой матери, заменившей ему родную…

Когда мальчик ушел, Анатолий сразу же поинтересовался, кто он и почему его визит и письмо так взволновали мать. Не желая травмировать сына, та сочинила душещипательную историю о некоем благодетеле из Сибири, который очень помог им в послевоенные годы. И вот теперь этот благодетель умер…

Интуитивно чувствуя неправду, Анатолий ни о чем больше не расспрашивал, но поверить не поверил.

Правду он узнал уже после первого срока, когда мать сразил второй инфаркт. Роясь в документах, он неожиданно наткнулся на то самое письмо, которое несколько лет назад принес в их дом Володя из Сибири. И сразу же все понял. Но мать волновать расспросами не стал. Та сама рассказала сыну все. Как на духу. Да, собственно, так оно и было, поскольку через неделю она умерла.

И впервые как братья они встретились на похоронах матери. Владимир к этому времени уже был студентом филологического факультета МГУ, а Анатолий соврал что-то про геологов. Говорить правду он не захотел.

Между ними установились теплые, дружеские отношения, на которые трагическая история их родителей накладывала особый отпечаток. И хотя виделись они в общем-то считанные разы, тем не менее знали, что у каждого есть, по крайней мере, еще одна родственная душа.

И сейчас оба были по-настоящему рады встрече. Особенно Бестужев, которому было действительно плохо…

Со свойственной ему проницательностью Кесарев видел, что брат, несмотря на всю свою веселость, чем-то сильно озабочен, и в конце концов спросил:

— У тебя что-то не так, Володя?

— Да как тебе сказать, — неопределенно пожал тот плечами.

— А так и скажи, — улыбнулся Кесарев, — может, чем и помогу!

— Да как ты мне поможешь? — махнул рукой Бестужев и тут же рассказал брату историю с долларами.

Его грустный рассказ подействовал на Кесарева самым неожиданным образом. Вместо ожидаемого сочувствия Бестужев услышал… громкий смех.

— Ну, молодцы мужики! Ничего не скажешь, молодцы! — наконец, отсмеявшись, произнес он.

— Попались бы мне сейчас эти молодцы, я бы их, сволочей, искалечил! — зло сказал Бестужев.

— А за что, Володя? — совершенно серьезно вдруг спросил Кесарев. — За то, что они обманули вас? Так ведь это их работа! Ведь и вы тоже подставили каких-то инвалидов! Или я ошибаюсь?

— Не ошибаешься, — махнул рукой Бестужев. — Все правильно! Вор у вора дубинку украл… Да что теперь говорить! — потянулся он снова к бутылке. — Но двадцать четыре тысячи долларов есть двадцать четыре тысячи, Толя… Все равно жалко…

Он выпил и, поморщившись, продолжал:

— Мне жалко по большому счету даже не денег, а того, что я не смогу теперь работать. Ведь я хотел написать книгу. Да что там говорить!

Бестужев снова махнул рукой и, не ожидая брата, выпил.

— Но ведь сейчас можно зарабатывать хорошие деньги! Или я опять ошибаюсь? — несколько удивленно взглянул на него Кесарев.

— Можно! — горько усмехнулся Бестужев. — Только опять все тем же! Ворам да членам правительства!

— Ну, это ты загнул, брат! — возразил Кесарев.

— Да ничего я не загнул! — поморщился тот. — Ты посмотри, кто требуется, — потряс он лежавшей на подоконнике газетой «Из рук в руки». — Слесари, строители, девочки для досуга, фотомодели! Но никому в этой стране не нужны ни филологи, ни философы, ни историки! Никому!

— Но где-то ты работаешь?!

— Работал, Толя! — горько усмехнулся Бестужев. — До вчерашнего дня! Именно вчера «Русская культура» приказала долго жить!

— Тебя уволили? — с непонятным брату интересом взглянул на него Кесарев.

— Вот именно! — хлопнув залпом очередную рюмку, кивнул Бестужев.

Некоторое время они молчали, думая каждый о своем. Потом Кесарев спросил:

— А если бы я предложил тебе поработать на фирме, которую создают в Москве мои друзья?

— Ты это говоришь серьезно? — уставился на него Бестужев.

— Более чем серьезно, Володя, — продолжал тот. — В наше время очень трудно находить верных людей, а мне нужен человек, которому бы я полностью доверял… Вопрос о создании фирмы почти решен, и на днях будут поставлены послед-ние точки над «и»…

При слове «почти» в глазах Бестужева мелькнуло разочарование. Он хорошо знал цену этому бесцветному и в то же время многозначительному слову.

И пробежавшее по его лицу облачко не осталось незамеченным. Кесарев улыбнулся и, достав из кармана плотный конверт, положил его на стол.

— Здесь, — проговорил он, — полторы тысячи самых что ни на есть настоящих баксов. Твои, так сказать, подъемные… Со временем я их вычту из твоих доходов. Что же касается твоей зарплаты, то ниже этой суммы, — он кивнул на конверт, — она не будет. Ну а потолок будет зависеть от тебя самого. Скажу тебе больше, Володя. Я не собираюсь держать тебя на этой фирме вечно. Ты заработаешь очень приличные деньги и сможешь приступить к написанию задуманных тобой шедевров.

По тому взгляду, который Бестужев бросил на конверт, Кесарев понял, что попал в цель. Живые деньги всегда действовали на людей куда сильнее любых слов.

— А какую фирму они собираются открывать? — спросил он, слегка трезвея.

— Об этом нам надо подумать самим, Володя… — пожал плечами Кесарев. — Поначалу что-нибудь не очень броское, а там посмотрим. Только имей в виду, что мы собираемся открывать филиалы в Европе! Надеюсь, у тебя есть знакомые из Внешторга, бывшего ГКЭС и МИДа?

— Да, конечно… — все еще недоверчиво покачал головой Бестужев.

— Когда все сложится, — продолжал Кесарев, — наберешь себе из них сотрудников…

— А что буду делать на этой фирме я? — задал, наконец, давно вертящийся у него на языке вопрос Бестужев.

— Ты будешь ее президентом! — улыбнулся Кесарев, словно удивляясь подобному вопросу. — Мужик ты, я надеюсь, способный, и быстро поймешь, что к чему… И кто знает, Володя, — уже без улыбки добавил он, — может быть, со временем ты пересмотришь свои планы на будущее. Договорились?

Бестужев только усмехнулся. Слишком невероятным казался ему этот фантастический переход от нищеты к светлому будущему президента пока еще неведомой фирмы.

Конечно, ничего сверхъестественного в предложении брата не было. Но он хорошо знал, кто стоит в большинстве случаев за всеми этими фирмами и банками. И поэтому спросил:

— Скажи, Толя, только честно! Не поведут нас в конце концов под белые ручки с этой фирмы?

— Пусть тебя это не пугает! — улыбнулся Кесарев. — Не вдаваясь в подробности, скажу тебе, что эти люди корректны по отношению к законам и по возможности чтут Уголовный кодекс… И от тебя никто не потребует ни двойной бухгалтерии, ни сокрытия налогов, ничего криминального!

— Но ведь стоит мне только открыть фирму, как ко мне сразу же придут! — воскликнул Бестужев.

— Ну и что? — пожал плечами Кесарев. — Ко всем приходят… Договоришься и будешь платить! Ничего страшного… Так как?

— Я согласен, Толя, — произнес наконец Бестужев.

Уже очень скоро под действием этой договоренности, а главное, под влиянием полученного аванса и обильного возлияния, с Бестужевым произошла скорее закономерная, нежели удивительная метаморфоза.

Теперь перед Кесаревым сидел не убитый горем и обреченный на нищету безработный с филологическим дипломом, а человек, напоминавший героя, в одночасье проигравшего все свое состояние и уже подумывавшего о холодном пистолетном дуле, который вдруг смог не только отыграться на послед-ний рубль, но еще и выиграть…

Кесареву же было нисколько не жаль этих полутора тысяч долларов, поскольку он, так или иначе, собирался подарить их попавшему в тяжелое положение брату.

Зато если все сложится, как они и задумали со Смоленским, он приобретал в лице Володи воистину бесценного помощника. Ведь в фирме с ее несколькими зарубежными филиалами должны работать люди, не вызывающие особого интереса у организации, заменившей достославный КГБ.

— Ну а если так, — впервые разлил коньяк сам Кесарев, — то давай обмоем нашу договоренность! За удачу!

— За удачу, Толя!

Бестужев поднял налитую рюмку и выпил.

Надо заметить, что совесть Беса не мучила. Ведь он не только вернул брату душевное равновесие, без которого не может быть нормального существования, но и обеспечил его хорошей работой. Кроме того, он оставлял за ним и право выхода из дела, если оно в конечном счете не будет вытанцовываться. Ведь верность верностью, но те волки, с которыми теперь придется общаться Бестужеву, даже отдаленно не напоминали щенка-араба с его фальшивыми долларами…

А потом он может и вообще не втягивать Владимира в свои дела. Ими в «филиалах» будет кому заниматься.

И Кесарев вдруг подумал о том, что, действительно, худа без добра не бывает. Ведь если бы он прибыл в Москву безо всяких приключений, то наверняка уже ходил бы «под кем-нибудь». А все крупные авторитеты, так или иначе, были под колпаком у Петровки.

Теперь же, создавая свое собственное «дело», он как бы находился в тени. И это было очень важно.

Ведь работай он на того же Креста, он был бы обязан сразу отдать предложенное Смоленским «дело» на «общак». Да и не было бы тогда никакого «дела». Поскольку Игорь Аркадьевич поставил непременным условием их будущей работы полную независимость от кого бы то ни было.

Все помыслы Кесарева были теперь направлены на Смоленского и его синдикат. И он уже всерьез подумывал о том, почему бы ему и самому не стать российским Эскобаром…

— Теперь ты мне не просто брат, — отвлек Кесарева от его мыслей голос Бестужева, который снова разливал коньяк, — а еще и мой крестный брат! Давай выпьем за это!

— Крестный брат? — задумчиво переспросил Кесарев, поднимая очередную рюмку коньяка и думая о том, насколько Владимир, сам не подозревая того, близок к истине. — Что ж, это ты здорово сказал, Володя! Крестные братья! Звучит, а?

— Еще как! — довольно улыбнулся Бестужев, с удовлетворением чувствовавший, как все его недавние тревоги и страхи уходят далеко, чтобы, как он надеялся, никогда не возвращаться…

Да и выпитый уже в приличном количестве коньяк в значительной степени подогревал его уверенность.

— Ну, тогда за крестных братьев! — поднял рюмку Кесарев.

Глава 15

Когда Хан узнал о проколе в Москве, ни один мускул не дрогнул на его бронзовом от загара лице.

Но спокойствие его было обманчивым. Случившееся на Ленинградском шоссе задело его. И дело было даже не в полутора килограммах героина, хотя потеря нескольких десятков тысяч долларов не могла его радовать.

Утечка информации, вот что было страшнее всего. Как и огромная и дорогостоящая работа по выявлению каналов этой утечки. Ведь если кому-то и удалось зацепить его человека, то того будут хранить как зеницу ока.

И это перед самым его уходом из «дела»!

Хан решил завязать по многим причинам. Но главными из них все же были увеличивающиеся с каждым днем разногласия между ним и властями предержащими, чьи неумеренные аппетиты росли, как замешанное на хороших дрожжах тесто.

Чиновники и менты требовали от него денег, пограничники — и денег и информации о моджахедах и оппозиции, с которой Хан поддерживал деловые отношения.

Нет, воистину мира под оливами не было. И даже приближенные к нему авторитеты были крайне недовольны его тесным сотрудничеством с властями.

Хан был опытным человеком и прекрасно понимал, что рано или поздно количество этих разногласий и взаимных неудовольствий перейдет в качество, и тогда… Тогда несдобровать в первую голову ему. Люди с широкими лампасами на брюках и их штатские коллеги в правительственных машинах всегда отмоются. А ему… в лучшем случае уготована пуля снайпера из какой-нибудь «Альфы».

И с недавнего времени он, как обложенный флажками волк, начал чувствовать, как сгущалась во-круг него атмосфера и становилась все напряженнее.

Хасан Балиев, единственный человек, которому Хан хоть как-то доверял, давно уже подготовил для него хорошенький двухэтажный домик с бассейном на берегу теплого моря, в стране, где никогда не бывает зимы. Что ж, такой отдых он за-служил… И отправляя два дня назад нового курьера в Москву, правда, на этот раз уже на поезде, Хан серьезно подумывал над тем, что это будет один из его последних курьеров.

Конечно, закроется и его личный канал, о котором знало всего несколько человек. Но… Ничего не поделаешь. Жизнь в конечном счете дороже.

Да и что он, по сути дела, видел в своей жизни, проведя из прожитых им пяти десятков лет двадцать с лишним на зонах и в тюрьмах?

Особенно если учесть, что начал он свои походы на зоны чуть ли не с пеленок. Впервые он увидел «запретку», когда ему не было еще и года. Тогда срок получила его мать. Потом она отбывала наказания уже одна, поскольку детей, а их у нее было двое — старший Андрей и его сестренка Настя, — на время ее заключения отдавали в детские дома.

Когда же досточтимая мамаша, «чалившаяся» в основном по сто сорок четвертой статье, освободилась в очередной раз, то немедленно принялась за обучение «ремеслу» своих подросших детей. Как и всякий опытный преподаватель, заботливая мамаша начала с азов и прежде всего постаралась привить своим чадам первую воровскую заповедь — воровать как можно дальше от дома. Чем те успешно и занимались в течение нескольких лет.

Потом… Потом все пошло по накатанной колее: колонии для несовершеннолетних, тюрьмы, этапы и зоны…

Закружила Андрея Блинова, успевшего уже стать Ханом, лихая воровская жизнь. Хитрый от природы, с годами он выработал свой собственный почерк, отличавшийся какой-то вызывающей смелостью, граничившей с наглостью, на которой лежал отпечаток этакой воровской элегантности.

Расследуя кражи, грабежи и даже убийства в самых различных районах бывшего Советского Союза, следователи приходили к выводу, что их совершил один и тот же человек. Но он был дьявольски изворотлив и хитер, и поймать его долгое время представлялось делом практически безнадежным. А когда его все-таки взяли, то смогли доказать только какую-то пустяковую кражу, за которой по-следовало явно не по его шапке наказание.

Но теперь все, хватит… Пришла пора и ему пожить в свое удовольствие, не шарахаясь от каждой тени и не вздрагивая при малейшем стуке. Швейцарский банк предоставит ему такую возможность. Пусть другие теперь ломают голову над тем, как одновременно накормить волков и сохранить овец.

Конечно, просто так ему уйти не дадут. Выйти из той игры, в которую все они так или иначе играли, всегда стоило намного дороже, чем войти в нее. А таким, как он, выйти и вообще было практически невозможно…

Но он уйдет тихо, как когда-то уходил из обворованной им квартиры. И уйдет навсегда.

Именно таким мыслям предавался Хан, следуя в горы, где после трудов неправедных собирался отдохнуть на своей роскошной вилле и поохотиться на горных козлов. А потом как следует попариться в баньке с этой сумасшедшей Галиной.

Что там говорить, хороша баба! Взяла шалава за душу! А может, и ее с собой… к теплому морю? Что ему бобылем-то? Не арабку же брать…

Попетляв по узкой горной дороге километров пятнадцать, две машины, в одной из которых находилась вооруженная до зубов охрана, остановились у тяжелых стальных ворот.

Хан слегка высунулся из джипа, и в следующую же секунду ворота бесшумно открылись. А вот дальше случилось непредвиденное.

Как только машины въехали во двор, по той, в которой находилась охрана, был открыт ураганный автоматный огонь.

Правда, в его джип не стреляли. Но Хан не обольщался, понимая, что это только отсрочка.

Он даже не удивился, когда услышал так хорошо ему знакомый голос Смоленского.

— Выйти всем из машины! — приказывал тот, стоя у окна с пуленепробиваемым стеклом. — Сложить оружие! И без фокусов!

Хан криво усмехнулся. «Какие там, к черту, фокусы! Все! Отфокусничался… И похоже, навсегда…»

Его привели на второй этаж, в просторную комнату, отделанную в восточном стиле.

— Садись, Андрей, — делая знак рукой удалиться приведшим Хана людям, сказал Смоленский. — Извини, но наручники я снимать не буду…

— И правильно сделаешь! — усмехнулся Блинов. — А то сядешь вот так же, как я сейчас!

— Выпить хочешь?

— Налей!

— Чего тебе? — подойдя к встроенному в стену бару, повернулся к Хану Смоленский.

— Водки, чего же еще! — хмыкнул тот. — Полный стакан!

— Закусить? — достал он вместе с водкой тарелку с холодным мясом и маринованным чесноком, до которого Хан, чуть было не получивший за полярным кругом цингу, был большой охотник.

— Не надо! — покрутил тот головой.

Поставив бутылку с «Распутиным» и тарелку с мясом на стол, Смоленский налил, что называется, под самую завязку и, приблизившись к Хану на расстояние вытянутой руки, протянул ему водку.

Взяв стакан двумя руками, тот медленно (он вообще пил водку всегда медленно), смакуя, выцедил ее до последней капли и бросил стакан на толстый ковер.

— Дай закурить!

Взяв опять же двумя руками протянутую ему сигарету и прикурив, Хан с наслаждением затянулся и взглянул на Смоленского.

— Ну что, Игорек, — растянул он в улыбке тонкие губы, — сел на трон?

— Да, вернул, — спокойно согласился тот.

— Вернул? — насмешливо переспросил Блинов. — Неужели ты так и не понял, что без меня тебя бы давно уже не было на свете? Да, ты начал это дело, но держать его так, как держал я, ты бы не сумел! Не дали бы! Не согласен?

— Почему не согласен? — пожал плечами Смоленский. — Как раз согласен! Только это ведь ничего не меняет, Андрей…

— Зачем же ты привел меня сюда, а не кончил там? — кивнул Хан на выходившее во двор окно.

— Мне нужна кое-какая информация…

— А какой же мне смысл информировать тебя? — усмехнулся Хан.

— Есть смысл, Андрей, и еще какой, — спокойно ответил Смоленский. — Если не хочешь, чтобы тебя живьем резали на части, то скажешь все, что мне надо!

— Пугаешь? — презрительно сузил глаза Хан.

— Предупреждаю! — пожал плечами Смоленский. — А там дело твое…

— Насколько я понимаю, тебе нужны люди? — вопросительно посмотрел на него Блинов.

— Естественно.

— Послушай, Игорь, — после небольшой паузы снова заговорил Хан. — Зачем тебе вся эта шваль? Все равно будешь набирать новых. Если отпустишь, я отдам тебе свой собственный канал, о котором не знаешь даже ты!

— А ты поверишь мне? — вкрадчиво спросил Смоленский.

— Слушай, Игорь, — заговорил вдруг с какой-то торжественностью Блинов, — я мало говорил в жизни правду, но с тобой крутить не буду! Я давно решил завязать… И если бы ты не поторопился, — он опять кивнул на окно, — то через три недели весь этот фейерверк был бы ни к чему!

Он замолчал и, глядя на Смоленского, делал одну глубокую затяжку за другой.

— Ты думаешь, — так и не дождавшись ответа, продолжал он, — что, сев на мое место, ты сразу же станешь королем? Ошибаешься, Игорек! Ты будешь еще более зависимым человеком, чем сейчас! Ты полагаешь, что самое трудное — это собрать и переправить опиум? Так это чепуха, скажу я тебе! Самое трудное в нашем деле — это накормить волков и спасти овец! И уже очень скоро ты поймешь это! И я тебе от души советую не лезть наверх! Поставь на мое место кого угодно, но сам оставайся в тени… Иначе, рано или поздно, будешь вот так же сидеть в наручниках или лежать со снайперской пулей в голове где-нибудь в горах!

Хан докурил сигарету и бросил ее на ковер.

— А меня отпусти, Игорь! — взглянул он на Смоленского. — Я не буду тебе мешать! Да и зачем мне? Устал я от всей этой чехарды. У меня уже и домик куплен…

— И какой у тебя, говоришь, канал? — каким-то равнодушно-будничным тоном, как будто речь шла не о сотнях тысяч долларов, а о покупке яблок, спросил Смоленский.

Что делать, так уж устроен человек. Даже понимая, что обречен, он все же продолжает надеяться. Не был исключением из общего правила и Хан. Да и что ему оставалось в такой ситуации? Он хорошо знал, что, несмотря на внешнюю интеллигентность, Смоленский, который даже матом ругался крайне редко, за нужные сведения сдерет кожу с кого угодно.

И Хан рассказал…

— Хорошо, — что-то пометив в своей записной книжке, удовлетворенно заметил Смоленский. — Запишем сюда и этого… Али-аку. А теперь скажи мне вот что, Андрей, — убирая книжку, взглянул на Хана Игорь Аркадьевич, — ты меня засветил своим друзьям из спецслужб?

— Нет! — сразу же ответил Блинов.

И сказал он, надо заметить, правду, как и обещал. Хорошо ориентировавшийся в той своеобразной политике, которую он вынужден был проводить в своих отношениях с властями предержащими, Хан твердо придерживался правила — светить только тех, кто и без него был на виду. А сдавать Смоленского не было никакого смысла. И вовсе не из-за особой любви к нему. Просто не хотел иметь около себя еще одни глаза и уши.

— Не темнишь? — наклонил голову Смоленский.

— Нет, — мрачно подтвердил Хан, окончательно понявший в эту минуту, что его не спасет ни-что. — Дай мне еще водки…

И когда на мгновение позабывший об осторожности Смоленский поднес ему снова налитый под завязку стакан, Хан вскочил с кресла и с силой ударил его в пах.

Завизжав от дикой боли, тот покатился по ковру, и Хан принялся в слепой ярости наносить ему беспорядочные удары.

Вбежавший в комнату охранник Смоленского раздумывал недолго. На то и охранник. Молниеносным движением выхватив из кобуры многозарядный пистолет, он с наслаждением разрядил в Хана всю обойму. Когда еще постреляешь по живым мишеням?

Убедившись, что Хан мертв, он бросился ко все еще лежавшему на ковре хозяину…

Окончательно Смоленский пришел в себя только через сорок минут, хотя каждый шаг все еще доставлял ему резкую боль. Проклиная себя за легкомыслие, он приказал расстрелять людей Хана. И автоматная очередь не заставила себя долго ждать.

Все было кончено… И все только начиналось…

Вот уж воистину: король умер, да здравствует король!

Глава 16

Через день после описываемых событий на улице Декабристов остановились «Жигули».

По-царски расплатившись с шофером, пассажир вышел из машины и не спеша направился к дому за известным на все Отрадное «Универсамом». В руках он держал кожаные чемодан и сумку, ремень от которой сразу же перебросил через плечо.

Ни разу ни к кому не обратившись за помощью, он через несколько минут добрался до нужного ему подъезда.

А когда за ним закрылась дверь, сидевший в находившейся рядом с домом «Волге» плотный парень лет двадцати пяти проговорил в зажатую у него в руке портативную рацию:

— Он вошел!

— Хорошо! — ответил ему низкий баритон. — Будьте наготове!

На этом сеанс связи закончился, и парень, положив рацию на колени, вытащил из кармана пачку «Мальборо». Щелкнув зажигалкой, он прикурил и глубоко затянулся.

Сидевший за рулем мужчина в сером плаще и надвинутой на глаза широкополой шляпе бросил на парня внимательный взгляд.

— Успокойся, Валет! Все будет в цвет!

Тем временем приехавший на «Жигулях» мужчина поднялся на лифте на восьмой этаж и подошел к тридцать первой квартире. Позвонил он в нее довольно своеобразно. Сначала дал два долгих, потом — один короткий и, наконец, три долгих звонка.

Послышался лязг открываемых замков, и тяжелая стальная дверь открылась ровно настолько, насколько можно было в нее войти.

Но когда гость уже намеревался проскользнуть в оставленную для него щель, с расположенной выше лестничной площадки выпрыгнули четыре человека в омоновских масках и с автоматами в руках.

Втолкнув в полуоткрытую дверь застывшего с поднятой ногой визитера, нападавшие ворвались вслед за ним в прихожую. Их взорам предстали двое мускулистых парней, которых они тут же уложили на пол и обыскали. В результате их оружейный арсенал увеличился на две «иномарки».

Еще через двадцать секунд в прихожую втолкнули невысокого мужчину лет сорока пяти, с большими залысинами, на которых блестели крупные капли пота.

— Химик? — окинул его один из нападавших не предвещавшим ничего хорошего взглядом.

— Д-да! — заикаясь от волнения, поспешил ответить тот.

— Что в доме?

— Ш-шестьсот гр-граммов п-порошка! — все так же заикаясь, выдавил из себя химик.

— Принеси!

Химик послушно повернулся и в сопровождении одного из автоматчиков направился в лабораторию, оборудованную в самой маленькой комнате, окна которой выходили на огромный пустырь и даже в солнечную погоду были занавешены тяжелыми шторами.

Через полминуты химик протянул посылавшему его в лабораторию человеку полиэтиленовый пакет, наполовину наполненный белым порошком.

— Если я найду хотя бы еще грамм после тебя, — сверля химика глазами, проговорил тот, — ты полетишь в окно!

— Я в-все п-принес! — добавил химик к заиканию еще и стук зубов.

Он и в самом деле говорил правду. Да и кто на его месте попытался бы лгать?

— Ну, смотри! — Мужчина повернулся к сидевшему под прицелом автомата гостю и пнул ногою в принесенный им чемодан. — Сколько тут?

— Тридцать килограммов опиума и полкило порошка, — быстро ответил тот.

— Ты должен оставить все это здесь?

— Да.

Больше вопросов не последовало.

А еще через минуту, когда была разгромлена лаборатория, командовавший в квартире человек коротко приказал:

— Кончайте с ними!

Что бы там ни говорили, но воля к жизни всегда остается волей к жизни. В каких бы безнадежных обстоятельствах ни оказался человек. Даже когда он понимает, что никаких шансов у него на спасение нет, он все равно, так или иначе, борется за свою жизнь.

Что это? Надежда на чудо? Желание продлить жизнь хоть на какие-то мгновения? Или просто заложенный природой великий инстинкт самосохранения?

И наверное, именно поэтому смиренно лежавшие до сих пор на полу охранники, услышав роковые для них слова, почти одновременно вскочили с пола и бросились на стоявших перед ними людей…

Но чуда не произошло… И две сухо прозвучавшие автоматные очереди раз и навсегда избавили их, а вместе с ними и химика с курьером от подобных иллюзий.

Нанесенный по Хану удар в Таджикистане не замедлил отразиться гулким эхом в Москве…

Слово «обыватель» в русском языке давно уже стало если и не ругательным, то во всяком случае в какой-то степени обличительным.

И хотя все мы по большому счету самые настоящие обыватели, стоит нам услышать это слово, как мы сразу же представляем себе нечто аморфное и неспособное на поступок. Этакого премудрого пескаря, трясущегося над каждым своим шагом.

Именно к такой категории обывателей относился и проживающий в тридцатой квартире Олег Михайлович Жуков.

И в тот самый момент, когда парни в масках вломились в соседнюю квартиру, он, наблюдая за происходящим в дверной «глазок», приносил благодарность Богу за то, что не вышел секундой раньше.

Впрочем, Бог тут был ни при чем. Благодарить Олег Михайлович должен был в первую очередь себя самого. Поскольку давно уже положил себе за правило подолгу рассматривать лестничную площадку в «глазок», прежде чем выходить из дому.

Так было и сегодня. И возможно, ему действительно повезло. Кто знает, как повел бы себя руководивший операцией Виктор Семенович Белых, по кличке Палевый, наткнись он на нежелательного свидетеля…

Правда, сначала Жуков подумал, что квартиру соседа штурмует милиция. Сомнения к нему пришли позже. Когда Палевый слишком уж быстро покинул тридцать первую.

А если это был не ОМОН? И непрошенные гости снова вернутся? Что тогда?

Тогда… надо сообщить в милицию, благо она находилась рядом.

Из своей квартиры Олег Михайлович звонить не стал.

А когда через час поднялся к себе на восьмой этаж, то застал там представителей и прокуратуры, и Московского уголовного розыска, и местных пинкертонов, и даже сотрудников спецслужб.

Понятно, его тут же допросили. Но что может сказать человек, которого не было дома почти два часа? И Жукова с миром отпустили…

Ветров уже собирался уходить из квартиры. Да и что тут делать? Все было предельно ясно…

И он уже начал было прощаться, как зазвонил телефон.

Правда, разговора не получилось. Стоило только одному из оперативников снять трубку и сказать: «Слушаю вас», как в ней сразу же раздались короткие гудки.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Годится? (фр.)

2

Приезжай! (англ.)