Секунд-ротмистр

Александр Смирнов

Сашков решил, что род его, скорее всего, проклят. Кем и почему? Ну, а тут Меншиков со своею машиной времени. А почему не рискнуть и не отправиться в прошлое? И уж там отвести от одного из предков столь грозное проклятье. А вдруг получится? Вот только он с Меншиковым не ожидал, что вляпается в такую историю… «Тонкое лезвие шпаги вонзилось, словно игла, в грудь обер-офицера между двумя ребрами и с каким-то глухим звуком ударилось в кирпич. Барон выронил шпагу».

III

Осень 201.. года. Череповец.

Ближе к вечеру им удалось обнаружить подходящее место для перемещения. Пришлось обойти всю округу в периметре местного собора, оставив машину около местной воскресной школы. Оно оказалось недалеко от дома-музея местного градоначальника, у самого берега в овраге. Меншиков перегнал «Газель», как можно ближе. До этого даже пришлось объехать вокруг храма. Пока он вытворял чудеса вождения, Сашков обратил внимание на местный речной вокзал. Скорее всего, предположил он, построены они были довольно давно, так как из двух, только одно функционировало. Между тем Федор припарковал машину, так чтобы ее не было видно ни с Соборной горки, ни с берега. Лично пробежался и убедился, что все получилось. Пока не стемнело, приятели прогулялись к собору. Там на специальной площадке они стояли, любуясь местными красотами. Справа был дом-музей местного градоначальника, позади храм, внизу пристани, а далеко за рекой красовался совершенно новый и современный район. С высотками, торговыми центрами. Когда же ночь, окутала землю, спустились и вытащили из автомобиля «сферу». Теперь они готовы были совершить путешествие в прошлое. На местной колокольне, что была когда-то восстановлена в восьмидесятые годы, монах начал играть «вечерню». На удивление как-то это у него получалось неуклюже. В чем была причина? Никто не мог ответить на этот вопрос.

— Пор, — проговорил Федор. Достал одежду из чемодана и они переоделись. Затем Меншиков поднял дверцу аппарата и залез вслед за Сашковым внутрь. Там путешественник нажал несколько кнопок. Компьютер точно рассчитал все, и они переместились в прошлое.

Весна 1926. года. Череповец.

На улице была ранняя весна. Солнце только-только поднялось над горизонтом. Сашков потянул носом теплый воздух и улыбнулся. Ни о каком загрязнении окружающей среды сейчас и думать не приходилось. Если и был в это время в Череповце завод, то он вряд ли так уж сильно влиял на местную природу. Первое что сделал Александр, когда выбрался из «сферы» наружу, так прошелся до берега. Остановился. Река была намного уже, чем видел он ее в двадцать первом веке. Казалось, что ее можно было запросто переплыть. Где-то над головой закричали утки. Сашков невольно посмотрел наверх и увидел летящий в голубом небе клин. Где-то журчал, спускающийся с Соборной горки ручеек. К нему подошел Меншиков, и, положив руку на плечо, произнес:

— Ну, вот и прибыли. — Улыбнулся. — Двадцатые годы. Несколько лет назад умер Ленин, а Сталин еще не успел захватить власть в полном объеме. А точнее, — Федька вернулся к «сфере», заглянул внутрь. Вернулся и произнес: — Точнее тысяча девятьсот двадцать шестой год.

Меншиков достал шинель из «сферы» и, посмотрев на Сашкова, вдруг спросил:

— А ты, Санька, на лошади умеешь ездить?

— Да, а что? — полюбопытствовал Сашков.

— Мы выдаем себя за кавалеристов, а что если выйдет так, что нам придется скакать в седле. Представь, какой конфуз был бы, если мы бы не умели. Кавалерист, который не может держаться в седле в этой эпохе нонсенс. Как и в любой другой, но не нашей. Ведь у нас она, кавалерия, почти исчезла. Я-то умею.

Меншиков искусство верховой езды изучил при предыдущей отправке во Францию. Там уж сообщил, что без умения в столь опасной эпохе не выжить. От преследовавших всадников на своих двоих далеко не убежишь.

Между тем солнечные лучи пробились сквозь ветки в овраг и заиграли на корпусе «сферы». Меншиков взглянул на блики и произнес:

— Ну, пошли твоего прадеда.

Они выбрались из оврага. Медленно не спеша шли по берегу, пока не вышли уже знакомую булыжную мостовую, которая с высокого берега спускалась к пристани. Сашков тут же отметил, что это были те же самые, которые он видел в начале двадцать первого века. Да и мостовая тоже хорошо сохранилась. Что ее отличало от той из будущего, так это современная тропинка, со стороны собора. Сейчас кирпичная дорожка просто отсутствовала. Меншиков посмотрел на остановившегося приятеля и сказал6

— Ну, что встал? Пошли.

То, что по такой мостовой современному человеку идти непривычно, оба убедились после нескольких метров. Если бы их сейчас кто-то заметил, то, наверное, заподозрил бы неладное. Кое-как после нескольких метров освоились, благо Сашков в свое время бывал на Красной площади. Правда, там булыжники были подобраны один к одному.

— Мы с тобой только сотрудников ОГПУ, — проговорил шепотом Меншиков, — должны опасаться, ведь они нас за беляков принять могут, не смотря на то, что мандаты почти, как настоящие. Не думаю, что они поверят в нашу сказку.

Мостовая вывела их на площадь. Сейчас она отличалась от той, какую они видели в будущей. Кроме булыжников и деревянных мостовых по периметру, бросалось в глаза отсутствие креста «Воинам интернационалистам» и «Жертвам революции». К тому же собор походил на обычный дом. Купола были уже снесены.

Теперь уже Меншиков втянул носом воздух.

— Я вижу и ты, Федя, заметил, что воздух тут совершенно иной, — проговорил Сашков.

— Что верно, то верно. Запахи и есть, но они совершенно иные, частично для человека, рожденного в современных городах, незнакомые.

Когда же они выбрались на Советский проспект, то Федор был просто шокирован. Где-то он слышал, что якобы одна из старейших улиц, и бывшая когда-то центральной, сохранилась в неприкосновенном виде. Этакая одно — двухэтажная Россия. Это была совершенно иная улица. Во-первых, исчезли все высокие дома, во-вторых, дома были частично совершенно другие, в-третьих, исчезли пустыри, появившиеся в будущем.

Вот что она собой представляла.

Вдоль булыжной улицы теснились двухэтажные особнячки. Частично каменные, частично деревянные. Между дорогой и зданиями, на одинаковом расстоянии стояли деревянные столбы с натянутыми проводами. В канавах, разделявших мостовую и улицу, текли весенние ручейки, и перейти дорогу в другом месте просто не было возможности.

Возле двух этажного каменного дома, над входом в который висел балкон с ажурными перилами, почти у самого перекрестка, стоял автомобиль. Это был старенький Руссо-Балт. Возле него крутилось несколько человек в кожаных куртках, с пристегнутыми к поясу наганами. Внезапно, для приятелей, дверь открылась, и из здания вышел мужчина, с аккуратненько ухоженной маленькой испанской бородкой, в сером пальто. На голове был котелок, а в руках он держал портфель.

— Нарком просвещения Луначарский, — прошептал Сашков, — я его таким видел в учебнике истории СССР.

Народный комиссар просвещения сел в автомобиль и тот умчался. Меншиков предположил, что, скорее всего, тот отправился на железнодорожный вокзал. Вполне возможно там его ждал отдельный вагон. Вышедшие вместе с ним местные чиновники, проводив, удаляющуюся машину взглядом, вернулись в здание. Федор был уверен, что это событие останется у них в памяти. Приятели задерживаться не стали и проследовали до следующего перекрестка. У часовенки Филиппа Ирапского они повернули на права, зашагав по улице, только что получившей название — Коммунистов. И вскоре они заметили тот дом, где проживал Хитров. Двухэтажное здание ютилось на перекрестке двух улиц. По огромным окнам, так не свойственным для домов обычных обывателей, можно было предположить, что здесь мог жить только дворянин. Даже сейчас, когда шел девятый год новой России, его бывший хозяин по-прежнему занимал все здание, о чем свидетельствовали роскошные шторы, что можно было разглядеть через мутноватые стекла.

Сашков замер в нерешительности перед воротами. Меншиков толкнул его слегка в плечо и прошептал на ухо:

— Что сдрейфил?

— Есть немного.

— Тогда может, вернемся, а то потом поздно будет.

— Раз уж пришли, я назад не поверну.

— Тогда стучи.

— Не могу.

— Тогда я это сделаю.

Федька несколько раз кулаком ударил в обитые железом ворота. Во дворе залаяла собака.

— Хозяин открывай, — прокричал он.

— Иду, иду, — раздался со стороны дома женский голос.

Ждать пришлось недолго. Маленькая калитка в воротах со скрипом распахнулась. Молодая девушка, в красном сарафане и маленьких поношенных сапожках, явно доставшихся от хозяйки, удивленно уставилась на пришельцев. Оба приятеля так же застыли в недоумении. Вообще-то они не ожидали, что она будет так выглядеть. Хотя в ее виде было то знакомое, что можно разглядеть в старых кинохрониках. Этакий колорит старой и доброй России конца девятнадцатого и начала двадцатого века.

— Вам кого надо? — грозно проговорила она, сжимая в руках скалку. Не иначе приятели ее отвлекли от возни на кухне. И теперь с таким вот оружием она была готова отбить любую атаку не прошеных гостей.

— Ты уж поосторожнее, — пробормотал Федор. — Нам бы Хитрова Тихона Афанасьевича увидеть.

— Его нет дома, — проворчала она, но скалку не убрала, — а кто им интересуется?

Сашков даже опешил. Он не знал, что и сказать. Это там, в Австралии все было просто, а здесь? Но Меншиков в отличие от него не растерялся. Он вытянулся, взял руку девушки. И поцеловал.

— Позвольте представиться Меньшов Федор Степанович. — Проговорил Федька, — а это, — он кивнул в сторону Сашкова, — родственник вашего предводителя дворянства — Мефодий Григорьевич Хитров. Оба только что прибыли из Петрограда.

Девушка сделала шаг назад. Осмотрела Сашкова с ног до головы и произнесла:

— То-то я погляжу, он на Тихона Афанасьевича похож. Да вот только Тихон Афанасьевич ничего о своей родне в Петрограде не говорил. — Она вновь взглянула на Александра, — А ты чай ему наверно дальним родственником приходишься?

— Дальним, — согласился с ней Шурик, — а ты девонька, кем Тихону Афанасьевичу приходишься?

— А я подруга его жены, Серафимой меня кличут. Помогаю супруге Тихона Афанасьевича по хозяйству. Ба, да что ж вы на улице стоите, — вдруг загалдела она, — в доме подождите Тихона, ведь он скоро придти должен. Он ведь в управу ушел.

Девушка вдруг спрятала скалку за спину и покраснела.

— Просто детишки частенько балуются.

— Что-то я на мальчишку не смышленого не похож, — проговорил Федор и улыбнулся, — да и он тоже.

Вошли во двор. Здесь под тенью высоких дубов находились сарай и конюшня. Из небольшой будки, высунув нос, смотрел на них огромный черный пес. Весь его азарт, куда-то улетучился. Вот только переступить порог, приятели не решались, отчего девушка, грозя навернуть обеим скалкой, что, дескать, не место на улице мерзнуть, заставила их войти в дом, а сама убежала в сторону сарая, откуда тут же донеся визг поросеночка.

— Типичный провинциальный городок Российской глубинки, — вздохнул Федор, и открыл дверь в дом.

В сенях их встречала хозяйка дома.

— Доброе утро хозяйка, — сказал Федор, — позволь представиться — Меньшов Федор Степанович, а это Хитров Мефодий Григорьевич.

Девушка улыбнулась.

— А чай, не сын ли ты — Григория Тимофеевича? — проговорила он, разглядывая Александра.

Последние слова поразили Меншикова. Ведь он имя отчество Сашкову наобум придумал. И надо так случиться — угадал. Федька даже занервничал. Сейчас спросят что-нибудь такое и легенда, придуманная им, посыплется, как карточный домик. Он взглянул на приятеля. Александр стоял, разглядывая прабабку, как парализованный. Казалось, он готов был ответить, но просто не мог.

— Ну, так и есть. Ты же на Тихона похож, да и черты Григория у тебя присутствуют. Да, что это я, — вдруг запричитала она, — вы ведь с дороги, может, чаю хотите. Ой, меня же Анастасия зовут, совсем забыла вам представиться.

— Да не откажемся хозяюшка, не откажемся, — пробормотал Федор, а та уже засуетилась, — да, что мы все в сенях да в сенях, пойдемте в горницу.

Втроем они поднялись по деревянной скрипучей лестнице на второй этаж. Впереди Настя, позади Меншиков и Сашков. Вошли в гостиную. В комнате чувствовалось убранство начала прошлого века, и даже сейчас через девять лет после Октябрьской революции, здесь по-прежнему в воздухе летал дух дореволюционной эпохи.

Сквозь огромные окна в горницу проникал солнечный свет. Лучи так и играли по самотканым половикам, коими был устлан пол. Посреди комнаты стоял покрашенный черной краской круглый стол, с накрытой белой скатертью. Вокруг него шесть стульев. У стены диванчик. Рядом с ним этажерка и шкаф. В углу, прислоненной к стене, стояла гитара. На потолке висела керосиновая лампа. Хитров так и не решился провести в дом электричество, но уже подумывал, так как во дворе Меншиков заметил вкопанный столб.

— Присаживайтесь гости дорогие, — проговорила хозяйка.

Пока рассаживались, из кухни выплыла Сима, неся самовар. Федор хотел было ей помочь, но девушка сказала: — не надо. Ловко поставила его на стол. Видимо, отметил Сашков, что та, сбегав в сарай, успела слетать и на кухню. Удивительно, как она смогла принести его на второй этаж? Анастасия подошла к шкафу и достала оттуда: жестяную коробочку с конфетами, вазочку с пряниками. Поставила на стол.

— Мама, мама — неожиданно послышался сверху детский тонюсенький голосок. По лестнице раздался топот детских ног, и в гостиную ворвалась, как маленький ураган, ребенок. На девчушке было белое платье, усеянное, крупным синим горошком. Волосы заплетены в косу. Увидев незнакомых военных, она прижалась к мамкиной ноге.

— Нюра, не бойся, — прошептала Анастасия, — это наш дальний родственник Мефодий Григорьевич, а это его друг Федор Степанович.

Меншиков улыбнулся и вдруг вспомнил, что в кармане у него лежал петушок на палочке. Он его купил, когда остановились на перекрестке. Пока Сашков разглядывал Луначарского, он купил леденец. Знал, что понадобится. Запустил руку в карман, отыскал и протянул девчушке. Та схватила и убежала.

— Это моя младшенькая, — улыбнулась хозяйка, и прибавила, — пока, младшенькая.

— И сколько у Вас, их? — Спросил Меншиков, кивая в сторону убегавшего ребенка.

— Пока двое.

Анастасия села за стол.

— Сейчас жить стало тяжело. — Проговорила она. — Одни потрясения. После того, как большевики взяли власть в свои руки ни одного спокойного дня. Тихон то чего, он хоть и простои дворянин, но имеющий знатные корни, принял новую власть. Сейчас в гимназии работает, детишек местных учит, а до этого все на нас косо смотрели. А мы что виноваты, что корни наши с Екатерининских времен, а может, и еще каких тянутся. Мы ведь в Новгородской губернии, поди, почти с восемнадцатого века проживаем. С тех времен, когда прадеда из Петербурга изгнала, как зачинщика переворота. Сначала в поместье обитали, а потом уж отец Тихона, покойный Афанасий Георгиевич сюда перебрался. Да вон он портрет прадеда на стене висит, — проговорила она и показала на ряд портретов висевших на стене между окон.

Меншиков тут же смекнул, что именно в тех событиях вполне возможно и стоило искать разгадку проклятия Сашкова. Поэтому вначале решил дослушать хозяйку, а уж потом расспросить.

— Но жизнь, то течет, вот и подумываем с Тишей еще одного завести.

— Это благородное дело, — согласился Федор, встал из-за стола и подошел к портретам. — А это кто? — Спросил он, указывая на изображения человека в мундире времен Екатерины Великой, с заплетенными в косичку белыми волосами, которые, по всей видимости, были не чем иным, как париком.

— Это? — проговорила Настасья, — И есть тот самый предок, что участвовал в заговоре против императрицы Екатерины. Хитров Федор Алексеевич, секунд — ротмистр лейб-гвардии Конного полка, участник переворота тысяча семьсот шестьдесят второго года.

— А это? — поинтересовался Федор, указывая на человека одетого в мундир времен Наполеоновских войн.

— Правнук его Хитров Никита Алексеевич, участник войны Отечественной войны двенадцатого года. Один из трех правнуков Федора Алексеевича, — вздохнув, проговорила она, — от других сыновей у него детей не было. Прадед Тихона. Следующий это дед Тихона — Григорий Никитич, а вон тот, — она показала рукой на самый дальний портрет-фотографию, — это отец Тихона — Афанасий Григорьевич.

— Понятно, — молвил Федор, — у меня такое ощущение сложилось сейчас, что семья Мефодия Григорьевича единственная ваша родня.

— О да, Федор Степанович, — вновь вздохнула Анастасия, — по мужской линии с фамилией Хитровых, что-то странное творится. Почти все мужчины не оставили потомства. Мефодий Григорьевич, если мне память не изменяет, должен свой род вести от старшего брата Федора Алексеевича — Никиты Алексеевича. Зато вот другая линия, что тянется еще от деда Федора Алексеевича в полном порядке. Хотя, — тут она замолчала, взглянула сначала на Сашкова, потом на Меншикова, — они все после переворота в иммиграцию подались. Немного Хитровых в Совдепии осталось.

Федор кивнул и сел за стол.

Внизу скрипнула дверь, а потом скрип перешел на лестницу, и вот на пороге гостиной возник мужчина лет тридцати в темном пальто с лисьим мехом. В руках он держал котелок и трость. Его густая бородка, свойственная в начале двадцатого века сильно выступала вперед. Даже несмотря, что пришедший был небрит, в его лице угадывались все те же родовые черты, что были у Сашкова. Большие карие глаза, орлиный нос.

— Мать, — проговорил он, — Серафима сказала, что у нас гости?

— Да Тиша, — ответила Анастасия, — это твой родственник из Питера. Мефодий Григорьевич.

Тихон Афанасьевич подошел к столу.

— Верно мать, — проговорил он, улыбаясь, — он так похож на Григория. Да и на меня вроде смахивает. Хотя я сам свою родню никогда и не видел. Какими судьбами Мефодий Григорьевич?

— Да вот с приятелем возвращаемся с Дальнего востока, — проговорил Сашков, — ну, и решил заглянуть проведать родню.

Хитров уселся на стул, пододвинул стакан в подстаканнике к себе и начал медленно размешивать сахар.

— Трудные нынче времена, — проговорил он, — Мефодий, Мефодий. Нынче своим родством похваляться нельзя. Ну, ты не робей. Чай родня. Когда в Петроград?

Сашков заерзал на стуле. Вроде и рано уезжать не стоило, но и оставаться было опасно.

— Сегодня, мы хотели сесть на поезд, — проговорил за него Федор, видя, как его друг пришел в замешательство. — Сами понимаете служба.

— Понимаю. А я погляжу, ты явно наших кровей, ты, как и Никита Алексеевич служишь в кавалерии.

Тихон заулыбался.

За беседой время пролетело незаметно. Наконец Меншиков встал из-за стола и проговорил:

— Нам с Мефодием, увы, но пора.

Хитров изъявил желание их проводить, но Федор кое-как смог его отговорить, сославшись на то, что времена сейчас беспокойные. Чувствовалось, что Тихон заподозрил, что что-то не то, правда, ничего не сказал. Он проводил их до калитки, где и простились.

Вечером город был совершенно иным. А в частности изменился и проспект. Освещенный фонарями, в темной весенней тьме он казался каким-то загадочным. Приятели уже миновали маленькую часовенку, прошли мимо гостиницы «Коммунальной», когда позади них раздался голос:

— Граждане, попрошу вас, предъявите документы. Милиция.

Они развернулись. Перед ними стояли двое мужчин. Один был в форме милиционера, второй в кожаной куртке и пошарпаном картузе, с красной звездой. У обоих на поясе расстегнутая кобура, а в руках они сжимали наганы.

Меншиков улыбнулся. Запустил руку за пазуху. Вытащил оттуда мандат, сделанный по одному из образцов, что им были обнаружены в интернете, и протянул старшему. Тоже самое сделал и Сашков. Казалось, все должно было обойтись, но произошло неожиданное. Офицер свернул мандаты и запихнул в карман

— Прошу прошения, — проговорил он, — но я должен вас задержать.

— Что-то не так? — спросил Федор.

— Прошу следовать за нами, — проговорил второй, сделав вид, что не расслышал вопроса.

Меншиков оторопел, оказаться задержанным в революционные годы никак не входило их в планы. Он сделал знак и Сашков его понял. Они не хотели никого убивать, просто им надо было вывести чекистов из равновесия, а для этого хватило простого приема каратэ. Попытка удалась, и пока те пытались подняться, Сашков с Меншиковым уже бежали к машине времени.

— Стоять, — раздалось за их спинами, — стоять, мрази! Стрелять будем.

Приятели уже не слышали. Они пронеслись по площади, сбежали вниз к речке, и уж там перевели дыхание. Нужно было спешить, через пару минут должны были появиться милиционеры. Меншиков открыл дверь машины времени и залез в ее чрево, за ним последовал и Сашков. Федор ввел время того года, из которого они прибыли и нажал кнопку