Желтое золото прииска «Прижимный». Камчатскими тропами

Александр Северодонецкий

Автором описаны его встречи с героем его повести Ильей Нуилгитом, который жил в селе Каменское Пенжинского района, что на Севере Камчатского полуострова. И сам путь Ильи по камчатскому полуострову оказался весьма коротким и таким быстрым. А само камчатское желтое золото такое привлекательное, и оно же зачастую ломает сами судьбы людей, меняет их восприятие окружающего мира.

и брата Левенчук Бориса Алексеевича.

© Александр Северодонецкий, 2022

ISBN 978-5-0059-3888-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

«Данная книга является художественным произведением, не пропагандирует и не призывает к употреблению наркотиков, алкоголя и сигарет. Книга содержит изобразительные описания противоправных действий, но такие описания являются художественным, образным, и творческим замыслом, не являются призывом к совершению запрещенных действий. Автор осуждает употребление наркотиков, алкоголя и сигарет.»

***

В этот день Семен Абрамович решил, что малец уже созрел, а ему уже исполнилось здесь 20 лет и он предпринял попытку впервые посвятить его в их древнюю тайну коряков и чукчей — их древнее таинство употребления мухомора и он попытался дать Илье первые уроки приема сухих грибов мухоморов.

— Не откажется ли он? — самому Семену Абрамовичу подумалось.

— Любопытство, юношеское врожденное и непреодолимое желание все испытать и проверить на себе, постоянное желание познания все новых впечатлений и необычных ощущений не позволят мальцу сказать старшему нет, — продолжал убеждать себя Семен Абрамович и он не ошибся в своих намерениях.

Как глубокой осенью они вдвоём собирали по открытым сопкам, как сушили и прятали на чердаке мухоморы Илья видел, но что будет сам вот теперь их использовать этой зимой он никак не догадывался. Внутреннее любопытство и желание познания, требовало его залезть на чердак и найти там их и обязательно попробовать. Но Семен Абрамович на правах старшего наставника строго наказывал, что до определенного зимнего дня ни-ни! А сам Илья уважал и в некоторой степени даже боялся Семена Абрамовича, так как почитал его как своего родного отца.

До возвращения в родное село Каменское, что на севере Камчатского полуострова, можно сказать на край этой такой большой планеты Земля, ранее он в учился школе-интернате в с. Тиличики, но за постоянное «нарушение» дисциплины, педагоги решили сменить для него коллектив и направили его на 2 года в школу интернат в окружной центр Палану, а затем за те же нарушения воровство с прилавков магазинов продуктов, когда ему было только 13 лет его отправили в Елизово, уже другие педагоги и другой Паланской школы-интернат.

Так он стал здесь на Камчатке и на таком далеком Камчатском полуострове «кочевым человеком», но не как его отец знаменитый пастух и оленевод Инмалвил Степан, который выпасал свой табун оленей по бескрайним тундрам вокруг древнего их села Ачайваяма.

И стал наш герой Илья «камчатским кочевником» по интернатам, «сын Камчатки» без роду и без племени, без жизненного опыта и без навыка к труду, что и привело его…

Да об этом мы с Вами поговорим позже…

Слово труд — корнями уходит в нашу древность, и даже в те времена, когда человек древний как бы осознал, что он способен что-либо создавать, труд это — постоянное преодоление, это деланье, это то внутренне только твоё желание что-либо делать и сделать.

Вот именно этих качеств и не приобрел Илья за время десятилетней учебы. Ему как бы рассказывали и показывали, что и как делать, и одновременно его наставляли, но вне семьи, вне той глубинной первичной ячейки, когда старший заботится о младшем, а младший подражает старшему, вероятно здесь и произошел надрыв того тонкого а может быть и тончайшего нашего жизненного звена, которое и делает некоторых из нас «кочевниками», а проще говоря «перекати-поле» в жизненном нашем пути, но никак не тружениками, не любящим свои истоки семьянином, не хранителем и создателем твоего семейного очага так необходимого для становления самого Человека с большой буквы.

Теперь он не то Ачайваямский чукча, не то Тиличикский береговой коряк. Отец чукча из Ачайваяма, мать корячка-нымыланка из Каменского…

— А он кто?

— Он «кочевой человек». Сегодня он человек без дома, человек без своего родного ему племени и даже без пристанища.

***

Он сегодня и сейчас некая так мельчайшая пылинка, несущаяся в Космосе жизни и какие громадные, и какие там вечные силы: гравитационные, магнитные, слабые или сильные межатомные или даже те неведомые нам внутриатомные силы, или даже это глубинное реликтовое космическое нейтринное излучение воздействует на него.

— Или какие-то еще неведомые нам лучи?

— Нейтронные или невидимые и непознанные частицы нейтрино, мезоны, андроны его тело пронизывают и сколько этих нейтронов или этих невесомых вездесущих нейтрино прошло через его тело, мы именно сейчас хотим узнать, пытаясь понять, почему и куда они могут человека земного на этой круглой Земле завести.

На планете Земля сегодня кажется уже более 6 миллиардов людей. При этом каждый день умирает и рождается 298 879 человек.

— А вот откуда такая точность?

— Мы берем 6 миллиардов и делим на 365 календарных дней в году, затем еще делим на 55 лет (средняя продолжительность жизни человека) и получаем цифру 298879. Вот столько много в день на планете Земля рождается и сколько же умирает людей.

— А каждый человек, я это знаю и это же осознаю, — это целый мир, а может быть и вся Вселенная, в нём отражается всЯ история нашей Вселенной и одновременно он её зеркальное отражение, она его породила, он в ней же и растворится, он в ней же испарится, как тот космический объект (метеорит), который подхватывает планетарная и солнечная гравитация и увлекая в свои безмерные глубины, затем превращает в спешащие назад откуда-то изнутри лучи неведомой нам энергии, которые затем уже миллиарды лет летят в абсолютном вакууме и никогда ни с чем они не соприкасаются. На эти лучи действуют, а вернее пытаются воздействовать гравитационные поля черных дыр или сверх гигантов вселенной — целые скопления миллиардов галактик, при этом пространство наше как бы при искривляется и мы видим тот свет, который вышел из недр древних звезд и 10, и 15, и 16 миллиардов лет назад. И представить в своём сознании, вмещенном в маленькое 60-ти килограммовое тело, состоящее почти на 97—98% из одной воды и когда я прожил всего-то 20 лет, а может 40 лет, а может и все долгие и напряженные 60 лет, и всю эту их тех лучей по отношении к самим нам Вечность, а вернее их всю Бесконечность и Безмерность Времени и окружающего нас Пространства многим из нас никак не под силам.

В окружающем нашем мире материя постоянно превращается в энергию, а затем энергия ведет к превращению и изменению самой же той же материи. Если же сюда добавить еще и некое гравитационное искривление пространства, которое как бы само на себя и замыкается, безмерного Пространства которое нас окружает, наше сознание унесет нас в такие дали, что тут уж трудно найти мне ту единственную точку опоры и ту единственную только для меня точку отсчета и понять бы мне, что теперь является явью, а что является только моим вымыслом или только моей иллюзией, созданной нашим, еще никем не обузданным воображением.

Так и в жизни, зачастую прямой жизненный путь человека как бы независимо от его воли и его всех желаний искривляется, под воздействием каких-то неведомых нам сил и обстоятельств, и затем этот путь не туда его заводит, куда предназначено самим его рождением, самим его обучением, самим его становлением и даже провидением нашего всемогущего Всевышнего.

И когда, и в какой временной точке наступает это искривление нашей, а вернее его жизни, или конкретного человека, никто не может предугадать, какой бы он ни был маг или даже прорицатель.

И сам Нострадамус, ни сама Ванга из Болгарии, ушедшая к этим дня в только её небытие не могли и не могут они все предвидеть и не могут они ничего предугадать, так как академик Сахаров как-то говорил, что будущее — категория не определенная.

Но полет светового луча, исходящего из Солнца однажды начавшись и дошедший до Земли за менее чем 8 минут, никогда практически в том своём вечном путешествии не заканчивается, тем более он не заканчивается в нашем сознании, возбуждая всё новые видения хоть проживи ты только коротких как у Ильяса 20 лет, хоть все 120 лет, как у старожилов из соседней Японии и горцев нашего Дагестана.

— А как нам представить, а как нам понять, и как еще измерить временной промежуток в 8 миллиардов лет, как представить вечность жизни?

— Как представить мне самому вечность Вселенной и её некую несотворимость внешней силой, только её рождение от того Вселенского Большого Взрыва о чум нам пишет английский учёный Стив Хокинг?

— Понять бесконечность и безграничность Вселенной современному сознанию человека не дано, не дано и нашему Илье видеть и знать весь свой жизненный путь, не дано ему самим Провидением понять, как и куда идти по этой хрупкой тропе только его нынешней жизни.

— А для одного эта тропа длиною в сотни лет, для другого сгустка вселенной она заканчивается еще фактически и не начавшись, она быстро заканчивается только в начале его жизненной тропы.

— Почему так происходит? — не раз и не два спрашивал я сам у себя, так не скем об этих мыслях теперь мне и поделиться.

— Знает ли сам автор?

— Много ли думал об этом автор и думал ли об этом Илья в свои неполных девятнадцать лет?

— Уверен в этом я, не знает автор и не знает сам Илья и они оба не могут этого всего знать, почему для одного жизненная дорога такая длинная, а для другого она как бы заканчивается еще и не начавшись на этой громадной и круглой Земле.

— А для нашей безграничной природы?

— Что наша жизнь всего в 19 лет?…

— Для природы это её та бесконечная река жизни, в которой один незаметно сменяет другого и никогда не повторяет друг друга ни в самом времени, ни в том только их Пространстве, ни даже в месте, ни в своём облике или том неповторимом его образе.

— А сам временной промежуток в 20 лет, это такая же песчинка по отношению к 8 миллионам лет, как сам этот миллион лет к 8 миллиардам лет, кажись это век нашей бесконечной Вселенной.

— И только у человека, внук может быть похожим на деда, дочь может быть похожая на её мать.

— Только вот у человека, сын врача, может пойти по стопам отца, а может выбрать и вовсе иной путь.

— Вот и Илья, мог стать как и его отец хорошим орденоносным оленеводом, но стал ли он им?

В статистике продолжительности человеческой жизни есть вероятность, что из 298879 человек родившихся в этот день на Земле 50% достигнет возраста 50 лет, и только 25% достигнет возраста 75 лет, и только 3% достигнет предельного для самого человека 100 лет, а другие же 3% из этой же популяции не проживет и 5 лет.

— И вот на какой стороне этой качели статистики мы все окажемся, окажется наш Илья нам хочется узнать и нам же хочется рассказать об этом именно Вам.

— Японцы те живут и 80 лет, а многие, особенно женщины активно проживают и все 87 лет, якуты также долго живут, горцы в Дагестане и за сто лет они живут, а сегодня в ХХI веке в некоторых странах Африки и 30 лет для них считается старостью.

Как-то Валерий Володин врач судебно-медицинский эксперт Корякского бюро судебно-медицинских экспертиз на досуге решил для себя самого подсчитать среднюю продолжительность жизни в Олюторском районе Корякии и он получил за 2007 год, о котором мы и хотим рассказать читателю для коряков мужчин продолжительность жизни всего 41 год, для женщин корячек и чукчанок — 63 лет, для пришлого же населения — 53 года.

А для пришлого населения, снижение продолжительности связано с тем, что к этому возрасту, получив пенсию они покидают эти края и дотошная статистика как бы и не видит их реального возраста дожития, и достоверно при этом она не отражает истинной продолжительности их жизни, так как они после смены места жительства оказываются не её зоркого поля зрения.

Вместе с тем, на удивление автора подсчетов в селе Ачайваяме в Олюторском районе Камчатского края оказалась самая большая продолжительность жизни, там не редкость когда женщины из число коренных малочисленных народов Крайнего Севера здешние коренные чукчанки и даже корячки доживают до 80 — 90 лет, да и много мужчин, достигших далеко за 70 лет, сохраняют при этом большую жизненную силу и неутомимую их оптимистическую энергию. И оказалось, что здесь на Камчатском полуострове жизненный потенциал чукчей и коряков не ниже чем у их соседей японцев, а может и в чём-то равен ему.

Так те же долго живут и в каких комфортных условиях: у них и тепло, и у них там рядом цивилизация, и их социальные хоть и капиталистические блага…

И возвращаясь ко всем 298879 умерших в 2007 году во всем мире, был ли это 15 летний подросток или не вкусивший всех радостей жизни 25 лет юноша, зрелый ли 45 летний мужчина или даже этот дряхлый 95 летний старик, за всем этим стояло и стоит горе близких, разрыв привычных устоявшихся личных, родственных связей. Это ведь было такое большое число этих скорбных для нас 298879 смертей, а перед этим ведь было и 298879 последних энергетических вспышек их особой биологической материи — высшего творения окружающей нас Природы, которая нас создает и которая так часто безжалостно нас всех же поглощает, превращая затем нас в свои рассыпанные по земле здешней атомы, и все мельчайшие молекулы, в видимые или в не видимые и в не познанные нами еще некие те наши последние ультрафиолетовые вспышки лучей. А ведь ученые уже почти наверняка доказали, что тело человека обладает и при жизни осязаемой особой только нашей аурой (неким инфракрасным и невидимым нашим глазом ультрафиолетовым и другими видами излучения), а в момент его смерти и в его предсмертной агонии, когда движение времени для человека сжимается до своего конечного предела и при этом происходит как бы последняя яркая вспышка биологической его энергии и затем та вечная для всех нас земная наша Бесконечность и только в памяти родных и наших друзей?…

— Затем та Бесконечность и та наша Вечность!….

— Затем, только в памяти родных и близких, только в памяти односельчан.

— И только?! — спросил бы я тебя.

— Мы затем остаемся только в памяти родных и близких, товарищей и друзей, только в памяти односельчан.

— И только ли?! — вновь с таким огорчение м я спрашиваю уже сам себя.

— И эти неведомые нам вспышки последних лучей душ сотен тысяч людей, этот никем никогда не слышимый крик нашей уходящей души, — уверен в этом я, — одна из которых сама просит вознести тебя на небеса, а другая наоборот просит оставить тебя на этой бренной Земле и на родной только мне Землице, и они затем Бесконечно несутся в безграничном Пространстве Вселенной, притягиваясь теми Всемирными неимоверными силами, без конца и начала, создавая тот космический окружающий нас эфир, о котором так часто говорили древние философы и, которым, теперь фактически наполнено все наше окружающее пространство, — давно уверен в этом я.

— И мы плаваем и каждый день плаваем в этом сказочном эфире, не зная и не понимая, что его заполняют сотни, тысячи, миллионы, и то и все миллиарды предшествующих нам жизней и еще его наполняет такое же число будет заполнять, когда нас уже не станет в этом бренном и в этом бесконечном сказочном нашем мире…

— А меня всегда удивляло, что Хемингуэй написал свои романы давным-давно, его уже много лет нет на белом свете. Но открыв вечером одну из его книг, напечатанную в типографии, текст которой переведен с английского на русский язык и набран из линий разной направленности и затем внимательно вечером читая мы легко переносимся в его то особое время, мы говорим с ним его же но уже русским языком. Или может быть наоборот, он говорит с нами нашим русским великим языком, и затем на одних страницах мы ощущаем плеск и брызги соленой морской волны, бьющиеся о борт моего корабля жизни, а на других страницах мы испытываем искреннюю ненависть, на других же страницах мы испытываем настоящую радость, переходящую зачастую даже в веселый смех.

— Что это?

— Сам автор ли говорит с нами?

— Или тот неведомый другим переводчик говорит с нами?

— Или сам типограф (печатник) нам передает то, что хотел сказать когда то сам автор?

— Или я сам, желая читать и желая познавать окружающий меня мир и зная письменность, понимая написанное, ощущаю и легко воспроизвожу в своем сознании то и так, таким образом как это видел, как это слышал, как это ощущал сам автор, который отделен от меня не только большим пространством, но и еще большим промежутком времени?

— Ведь я с самим автором, с переводчиком, с наборщиком типографии, с корректором никогда не виделся и никогда не увижусь.

— А где та грань моего восприятия окружающего Мира глубиной его на века назад, на все тысячелетия, когда я могу понять как жил человек, о чем он думал, как он страдал и что он переживал, как же ощущал этот окружающий его мир?

— Так ли как я думал он, так ли как я ощущал Александр Македонский, когда вел свои войска или это моё воспаленное воображение все придумало?

— И где в моём сознании вымысел, а где действительность, где та грань, где мы можем отличить то, что было от того, что является вымыслом, как нам отличить реальное событие от его желания, как нам отличить действие от бездействия, и искреннюю эмоцию от нашей арефлексии.

— А мы, а мы — уходя из этого мира, что оставляем после себя?

— Хорошо об этом писал Мономах к Олегу в Киев в своем письме еще в том далеком от нас сегодня в ХV-ом веке и сегодня, спустя почти 6 веков ведь добавить практически ничего ведь нельзя:

«… Господъ наш не человек, а Богъ всей вселенной, что хочет — все творитъ въ мгновенье, а претерпел же хуленье и плеванье, и ударенье, и на смерть отдался владъея животом и смертью; а мы, что люди грешные? — ныне живы, а завтра мертвы; нынъ въ славъ и въ чести, а завтра въ гробъ и без памяти; другίя разделять по себъ собранное нами.

Посмотри брат на отцов нашихъ: много ли взяли съ собою, кроме того, что сдъелаем для своей души?..».

— А мы, что люди грешные, много ли возьмем с собою в мир иной?

— Сегодня мы понимаем, что после нас остается и не только дом, и не только преобразованная земля… хотя и это, после нас останется «…только то, что для души своей мы сделали…»

— А что ты, я, он, она, все мы сделали сегодня для души своей?

— Что же сегодня наш герой Илья для души своей сделал?…

— И где его страждущая душа сегодня?…

— В памяти ли невесты его Айны?….

— В светлом облике, оставшемся на черно-белой фотографии его паспорта, которую теперь хранит его сын Алик, как и он прежде, под обложкой своего паспорта — ему уже 14 и он не так давно получил свой паспорт гражданина России?….

— И что такое наша и его страждущая душа?….

— У одного душа поэта:… и он пишет стихи: Пушкин и Есенин, Маяковский, у другого душа художника: и он рисует картины… Писассо, Рембрант, Рубенс Микеланджело, Килпалин Кирилл Васильевич и он запечатлевает только то своё видение, только те свои мысли, только свой уникальный взгляд, только своё понимание окружающего мира на большущем полотне, ложа краску в виде мазков слой за слоем, передавая нам всем из далеких прошлых веков облик окружающих его людей, а лица их с картин нам уже сегодня говорят об их прижизненном страдании или об их искренней радости, а уж третий из них он духовник будь то пастор христианин, будь то буддист или даже пусть это мусульманин истово он молится богу, он служит ему и он научает других, ведя душу человека правильным путем по этой жизни, не давая ей оступиться от пути праведного, на пути жизнеутверждающего, на пути осознания своей пользы всем людям и всем окружающим членам ближайшего его социума.

Вот и душа Кирилла Килпалина — самобытного художника из Хаилино, изболелась ли она, что он хотел нам сказать своими картинами, одна из которых «Семья: Айна и Илья» висит над моим рабочим столом. Простой сюжет: пастух несет ребенка, а любимая жена Айна подает ему пиалу горячего чая. А какая глубина понимания окружающего мира и здесь продолжение этого нашего мира, и здесь картина продолжения нас самих в наших же детях….

— А был ли он тем примитивным художником, каким его представляла та наша райкомовская братия, и все ли сказал он нам, уйдя 5 декабря 1991 года к их всем верхним людям?

— Кому из нас живущих дано сегодня оценить или осудить его то «примитивное» искусство, кому из нас дано осуждать его уникальное видение окружающего мира в то время когда он сам жил, а не в то время когда живу именно я?

И сегодня, смотря на облик, передаваемый нам из невероятной глубины веков на примере картины Микеланджело Мадонна Литта и видя малыша, припавшего к её наполненной живительным молоком груди и склоненный над ним облик удовлетворенной юной матери, излучающей своим видом ощущение настоящего счастья истинного материнства.

И именно сегодня художники, передавая нам из прошлых веков облик окружающих его людей, а лица ведь их говорят об их страдании или радости, можем ли мы воспринять и понять, о чем эта мать думает в то мгновение, может быть её мысли такие же как и у еще юной душою Айны, которая только, что летит на вертолете в своё село Ачайваям, держа на руках этот маленький сгусток материи, который еще не так давно стучался в её животике своими ножками, чтобы ему открыли двери этого большущего и такого сложного мира?

— И как долго он по нему пройдет, будет ли его земная тропа ровной и безоблачной или быстро она как и некоего обрыва оборвётся, как и у его отца Ильи?

— А какой ангел охранял Илью и почему не уберег его, мы попытаемся вместе с Вами разобраться и узнать обо всём этом.

— Как же так случилось, что его душа рано изболелась и как у «вечного странника» не нашла своего пристанища в этом мире, не поделилась с сыном своим жизненным опытом?

— А может нет?

— Может его сын, зачатый в любви им и его Айной и есть тем вещим знаком, который говорит, что род человеческий, что род здешний камчатский чукотский и что род многочисленный корякский не прекратится никогда?

— И пусть в этом мире на планете Земля каждый день умирает 298879 человек, но ведь одновременно и рождается 298879 человек и каждый день делают первый вдох 298879 вновь родившихся детей на планете Земле, чтобы своим неведомым никому путем, своей жизнью повторить и продлить путь своих незабвенных родителей, чтобы им познать и им же вспомнить все то, что Великая, что Безграничная и что Вечная Природа вложила в его, и в их генетическую почти вечную память.

— И пусть его отец четырнадцать лет назад испарившись над погребальном костром, вознесся в небеса.

— И пусть его отец не смог увидеть, не смог он поцеловать и не смог обнять он своего сына, а сын сына, но он знал, он был уверен, что из его маленькой клеточки, что из его любви, вспыхнувшей, как далёкая новая звезда в миллиардов лет от нас в глубинах бесконечного Космоса, как и он, вспыхнув на этой земле раз, он смог хоть раз полюбить, хот раз ощутить настоящее неземное счастье, которое и рождает затем нашу бурную жизнь, и всё наше бытие.

— И рано покидая этот мир, Илья не был бы разочарован, он не мог бы понять и осознать, как его жизненная свеча, еще не вспыхнув, была задута бурными ветрами этой жизни на берегах Тихого океана нашей огромной планеты Земля.

— Да и не важно для нас всех уже сегодня был ли он истым чукчей, кровным здешним камчатским коряком, ветвейваямским ли нымыланом, а то и русским или может быть тем таким теперь свободолюбивым американцем, плененным ими же негром или желтокожим китайцем, пусть даже мусульманином или верующим буддистом, покорным воле нашего Бога христианином или откровенным протестантом, — мы знаем это достоверно, — после того, как его пепел развеялся по земле ничего уже и ни для кого из нас оно вовсе не важно.

— А важно только то, что он здесь был, что он остался в памяти его сына, в памяти его любимой им жены, да и в нашей памяти и в вечной памяти всех наших предков.

И сегодня, нам интересен этот парень Илья Нуилгит и нам интересен его незамысловатый рассказ о своей такой короткой и быстротечной его жизни, его рассказ, который мы в меру своих сил и понимания попытаемся литературно обработать и передать именно в том виде и так, как в своём сознании запечатлели его повествование о себе при встречах не раз с ним в таких далеких отсюда Тиличиках. Мы уж наверняка попытаемся и постараемся, не искажая его личного восприятия этого обширного мира, раскрывшегося перед ним, пройти вместе с ним его же той узкой извилистой тропой и его земною тропиночкою…

***

Учась в школе-интернат в Елизово он начал пить пиво с ребятами уже в 13 лет, а курить пытался еще здесь в Тиличиках в 10 лет, а уже в 14 лет, будучи в лагере труда и отдыха в районе Паратунки первый раз попробовал он курить травку-коноплю. Сделав первую затяжку и ощутив кружение в голове он понял, что травка ему не понравилась — сначала голова у него так сильно кружилась, а затем в его желудке такие спазмы, даже легкая тошнота, хотя другие ребята неостановимо хихикали и затем еще долго хором хохотали, веселись, прыгали, лежали под кустами и с кем-то разговаривал, замирали, вели активные беседы и… И может он, и продолжил бы курить травку, но каждый косячок для него стоил денег, а где их взять интернатовцу, отец умер, мать больная в Каменском, без пенсии, а младший брат Павел в интернате в поселке Палана, сестра Ульяна замужем в селе Манилы, сама не работает, уже третьего сына она родила и ухаживает за ними, а её молодой муж где-то в районе бухты Наталии пасет оленей…

И сейчас, отломав маленький кусочек от черного сухого свертка мухомора, легко крошащегося в сильных руках, Семен Абрамович прежде, чем положить в его белую ладошку объяснил юнцу Илье, что нужно мухомор его положить за щеку ближе у коренных зубов и медленно по небольшой частице не спеша разжевывать, затем долго держать во рту, наслаждаясь необычным слегка горьковатым его вкусом и уж затем, хорошенько смешав все это со слюной понемногу её проглатывать и не спеша ожидать, когда наступит его сказочное действие. Лучше для этого лежать на полатях да подальше от открытого огня. В чем его действие будет выражаться, Семен Абрамович не стал пространно пояснять, а только сказал:

— Жди когда придут к тебе сказочные «девушки мухоморы» и затем будет легко и все хорошо, — при этом сам удобно, расположившись на топчане возле окна и его уже довольно старое и как во всех стариков сильно морщинистое за лето загоревшее лицо осветилось всполохом красного зарева, заходящего осеннего и уже не греющего его тело Солнца.

Илья к словам Семена Абрамовича относился с полным доверием и даже если бы он дал ему просто кусочек сахара и сказал бы:

— Жуй его и тебе будет приятно, — так и было бы!

Илья с детства привык слушать свою мать, свою старшую сестру, а уж затем воспитателей, которые почему-то в его характеристике писали, что он не дисциплинирован. Просто он на уроках думал, как идет по тундре, как летят табунки куропаток, как пасется зайчик, как летит белка с ветки на ветку и затем прячется, от всё видящей вороны. И все это он легко воспроизводил в графических рисунках на тонких листиках своих тетрадей. Ведь он был внучатым племянником народного художника Киппалина Кирилла Васильевича и вероятно, как и у его прадеда, так и у самого Ильи, было очень яркое образное восприятие здешней камчатской действительности, а не то абстрактное как у всех нас.

— Вероятно, оно так и было.

***

Психологи, как-то начали изучать: почему юрта у казаха, юрта в высокогорном и холодном Тибете, юрта у чукчей в Корякии всегда круглая, а дома в Москве, в Париже, в Нью-Йорке и в других городах мира квадратные, плоские?

И оказалось, что люди, живущие в юрте окружающий их мир воспринимают как некое круглое пространство окружающее их всюду, а жители городских квадратных кубических наших коробок воспринимают мир с точки зрения плоскости и с его острыми и прямоугольными углами. Для пастуха казаха, тибетца и пастуха чукчи мир, и земля они представляют собой что-то объемное округлое, что находится в полном единстве со всем нас окружающим и наше Солнце круглое, и наша Луна она круглая, и даже лицо любимой девушки — оно ведь круглое, и их дом (вернее юрта) все здесь у них круглое, а для европейца же мир он у него плоский, с углами и землю этот человек представляет даже в сказках плоской, и строит он дома такими же с плоскими стенами. Раньше только в храмах стены были закругленные и заканчивались полукруглыми сводами, что также создавало впечатление единства нашего мира с окружающим круглым небосводом и как бы со всем Миром.

Поэтому, чтобы понять Ильи, чтобы его мышление и его восприятие им окружающего мира, нам пришлось долго с ним беседовать, долго его слушать и наблюдать за ним, чтобы понять, что, будучи таким как и мы человеком, его личное восприятие мира, отличалось от нашего. Он по сути своей был художником с еще нераскрытым талантом и если бы Природа еще хоть немного потрудилась бы, сколько картины он смог бы нарисовать, скольких детей он мог бы родить, сколько добрых дел он мог бы сделать в этом многогранном мире?

Именно этого вероятно и не поняли те педагоги, которые в основном, приехавшие его учить из европейских краев, не смогли найти подход к его детскому, еще такому непосредственному восприятию этого круглого только его мира.

Ну, а детские его шалости: когда убегал с интерната к друзьям на рыбалку или залез с ровесниками за юколой к деду Федору Амгиту, так тот ведь сам его ранее угощал юколой.

— Ну и что?

— Ну и разворотили замок, ведь почти ничего и не пропало. Ведь и взяли то по две рыбинки и затем ведь их спрятав под подушкой сразу же нашли бдительные воспитатели…

— Кто из нас в детстве не шалил?

Поэтому больше чем педагогов, слушался он Семена Абрамовича с полуслова, с полувзгляда он его понимал и он выполнял все его поручения, просьбы и он при этом как будто бы перестал быть воровитым, его уже не влекло на те его детские «подвиги».

— И почему он воровал затем в школе интернате в поселке Палане?

Ведь их в школе интернат кормили хорошо, всегда сладкое, пирожки, яблоки на столах. Но на прилавках его больше влекла вяленная корюшка, кусочек красной закопченной рыбы, которую в интернате давали только в ухе или жаренную. Юколу, редко кто приносил из ребят и приходилось тогда её прятать, чтобы не видела медсестра или воспитатели, и быстро её есть — ведь те боялись, что будет дизентерия и их «кормилец» школу — интернат закроют на карантин. Вкус юколы он такой не передаваемый, вкус свежих головок чавычи, первой приходящей в эти северные реки на нерест, не может быть северным человеком передан простыми словами или даже как то образно. Это тоже, что для материкового человека или вернее для европейца съесть только, что сорванную с куста такую ароматную ягоду малину, шоколадку в серебристой обертке или вкусное мороженное.

Как и почему Илья сдружился с Семеном Абрамовичем он и сам не помнил.

Когда он вернулся из школы интерната в родное село Каменское, там оставалась одна его престарелая мать, бывшая работница чума, а его отец знаменитый оленевод из совхоза им. 50 СССР, что в Ачайваяме Инмалвил Степан 13 лет назад у него погиб, так как был засыпан снегом, когда на палатку с гор скатилась снежная лавина не то от дуновения ветра, не то ли под тяжестью оттаявшего при весенней оттепели снега. После этого его мать возвратилась к своим родителям в с. Каменское, так она здесь и осталась одна с тремя детьми на руках.

Да и он отца своего как-то смутно помнил: так как с 3 до 7 лет был почти круглогодично в санаторном детском саду в селе Тиличики, затем перед школой только и вернулся в Каменское, и это было памятное ему лето, когда он был в табуне вместе с отцом и вместе с такими родными ему здешними северными оленями.

А осенью, первого сентября, их снова забрав от родителей, отправили уже в школу интернат с. Тиличики и он уже не помнил отца. Образ его был каким-то смутным в его цепкой на лица памяти, каким-то расплывчатым, не четким, как бы испорченная и не полно сфокусированная фотография. Как бы что-то там внутри у него и запечатлено, но трудно понять что. Фотографий отца у него не было. Мама дала только вырезку из районной газеты «Олюторский вестник», где отец был сфотографирован при проведении осенней корализации в районе села оленеводов Ачайваям и он её аккуратно сложив в четверо хранил за твердой зеленой обложкой своего паспорта и затем, когда он дотрагивался до обложки паспорта руку всегда согревала то ли память, то ли вечное его ощущение, что там хранится родной облик, его божество, его родной отец.

Илье всегда хотелось попасть в село Ачайваям, на свою оленную родину, пройтись по тем местам и по тропам, где ступала нога его отца, чтобы ощутить всей грудью дыхание великой круглой Земли, по которой ходил его отец. И в такие минуты его молодое еще не натруженное сердце томно щемило и звало на простор, на ветер, на мороз, пусть даже он не одет, пусть он даже не готов к пути. И ведь сам он не знал, что его худоба, что его тонкая кость от врожденного его порока сердца, который никем до сих пор здесь не был диагностирован и еще не проявился он у него в полную меру. Он понимал, что вероятно теперь не смог бы быть как отец в тундре, чтобы ему жить без этой их «цивилизации».

После стольких лет (почти 13 лет), проведенных вне дома в трех школах интернатах ему хотелось смотреть телевизор, ему хотелось хорошо одеваться, ему хотелось красиво общаться с девочками, ему хотелось играть в карты, ему хотелось пить пиво, пьянящее его юную и еще необузданную никем голову. Но теперь, после стольких лет прожитых вне дома, вне того очага, который нас делает людьми, он не мог, он не способен был заработать на себя одного и при этом еще, и чтобы ему содержать свой дом, кормить свою семью, его не приучили к этому, ему не дали этих так нужных каждому из нас навыков и ему не дали возможности реализовать себя. Он не мог хранить деньги, он не мог быть, когда надо жадным или скрытным от своих друзей и своих часто таких ненасытных и подлых именно к нему его товарищей.

Он был той открытой душей и если у него были деньги, то он легко их отдавал товарищам и друзьям, наивно полагая, что они в нужное ему время поступят так же именно с ним. Такие глубинные навыки как содержание семьи, ведение хозяйства, поддержание и развитие любви, воспитание детей надо было впитывать с молоком матери и незримо, перенимая опыт деда, опыт отца и опыт и навык старшего брата, а может быть и опыт прадеда, которых Илья не знал, а хорошо он помнил по рассказам матери только своего двоюродного дядю художника из Хаилино Килпалина К. В. Да и то мама редко о нём ему рассказывала, а в последнее время, она все чаще лечилась в тубдиспансере в Корфе и Илье тогда самому приходилось жить одному, самому находить себе здесь в Каменском скудное пропитание.

— Кто же ему о них его родных и расскажет?

Было где-то глубоко в сумке пяток писем, которые получал он в интернате от матери и от старшей его сестренки. Но затем, письма стали приходить все реже и реже, и та прочная как у каждого из нас материнская связь его с жизнью, как то прервалась, как бы вот только что отрезали пуповину в его младенчестве. А ведь у него была мама и отец, а как бы и не было их и уже, и не было той тонкой нити, которая бы привязывала Илью к дому, к очагу, к этой такой родной его камчатской Земле… Что-то надорвалось в ходе самой здешней истории, её круговом спиральном движении. Складывалось впечатление, что эта спираль начала раскручиваться в обратном направлении и он оказался в том её звене, и на том её участке, которое легко надорвалось и продолжит ли он род человеческий, даст ли он наследников этой камчатской пенжинской Земле, сможет ли воспитать он их, продолжит ли знаменитый род тружеников и оленеводов Нуилгитов.

Были у него руки и ноги, глаза и уши, а еще и по утрам юная страсть, и еще то неосознанное его желание, а другим уже говорящее о мужской его силе и это твердое естество легко по утру его будило, не давая дальше ему нежится, требуя уже определенного природой заданного действа, продолжения рода человеческого, рода и племени его чукчей, наследников оленных людей Камчатского полуострова…

— Сможет ли он?

— Сумеет ли он?…

— Хватит ли сил у него?

— Или как и отец, уйдет он безвестно к верхним людям?

— Думал ли Илья так сегодня и сейчас?

Да разве в 20 с небольшим лет, посещают такие философские мысли взрослеющего юношу. В таком возрасте давай ему всё сразу и даже сейчас.

Его товарищи ребята из Каменского предлагали вместе с ними идти в армию, он даже ходил в военкомат, но военком грузный подполковник посмотрел на него, узнал, что он закончил вспомогательную школу-интернат, по военному не лукавя прямо сказал, что такие в армии сейчас в мирное время не нужны, что сильно огорчило и даже обидело самого Илью.

— Чем я хуже других? — думал обиженно Илья.

Так не найдя работы, он незаметно прибился к бригаде Семена Абрамовича и помогал тому летом на сетке, ремонтировал её, перебирал, доставал еще трепещущуюся рыбу, которая открывая жабры, пыталась вдохнуть и пропустить через них воду жизнедающей реки, а старшая сестра Семена Абрамовича, Дуся, в это время споро разделывала её и раскладывала летом на сушку для собак на юкольник и мамычку и так могло бы идти долго и счастливо…

***

У Ильи из друзей самыми верными наверное были Бим — беспородный пес, который был третьим и самым старшим из 3-х псов, которые были у Семена Абрамовича здесь на его на рыбалке на реке Пенжина, а еще две самки те по моложе, а он уже от старости лохматый, крупный и сильный пес, который сразу с первого дня привязался к самому Илье как к родному и храбро сопровождал во всех его походах здесь вокруг Каменского, охраняя как своего самого родного.

— А среди друзей?

— Трудно даже сказать.

— Илья мало жил в самом селе Каменском, а когда умерла этой весной его мать от туберкулеза и дом (убогая 1 комнатная квартира в 2-х квартирном деревянном доме без отопления) опустел и еще не закончились припасенные предусмотрительно ею продукты, а он ушел на речку и в селе появлялся теперь редко так, что кроме Семена Абрамовича у него почти не было здесь знакомых и родных в этом теперь чужом ему селе Каменское, и как какой-то камень на душе у него от этого всего и даже от названия этого села.

— Одноклассники, которых он считал друзьями остались, кто в Тиличиках, кто в Елизово, кто в Палане и когда он их еще встретит?

Беспрестанно глотая слюну Илья от мыслей о своей судьбе и судьбе других окружавших его людей начал как бы и возвращаться к здешней действительности, а съеденный мухомор понемногу разнесенный юной кровью начинал как бы разливаться по всему его еще юному телу и начинал он своё то тихое действо и вот сколько времени он вспоминал своё беззаботное детство и свою такую еще короткую жизнь, сколько раз проглотил он слюну и давал ли Семен Абрамович ему еще те черные и сухие кусочки мухомора, сейчас он не помнил и не чувствовал, и ему теперь было как бы и безразлично.

Они в балке на рыбалке были вдвоем и никто бы им сейчас не помог бы, если бы Семен Абрамович не знал по своему давнему жизненному опыту, сколько надо съесть мухомора самому и сколько дать еще неопытному в этом деле 20 летнему юнцу. Сам поджарый, суховатый как и все здешние чукчи и по местным меркам довольно таки старый, он уже погрузился в мухоморные грезы, хотя и взял себе кусочек как бы по более.

Верный же пес Бим легко открыл не запертую дверь балка на берегу речки и стоял рядом с лежащим на топчане Ильей и как всегда преданно облизывал пенистую слюну, которая текла ручьем из его рта. Мышцы лица Ильи слегка в неких внутренних конвульсиях подергивались и он не ощущал прикосновений шершавого языка Бима. Сейчас Илья, не отдавал себе отчета ни о времени, ни о пространстве где он именно теперь находился, а он как бы легко несся в своих грезах над этой широкой и полноводной в это время года речкой Пенжина, над еще коричневой и слегка заснеженной ранней осенью тундрой. При этом в его юном теле была некая необыкновенная легкость, а в это время в его упругих мышцах продолжались не поддающиеся его силе воли непрекращающиеся мелкие и едва заметные разно размерные непроизвольные подергивания, начавшись сначала как бы в кончиках его длинных пальцев, затем век, корня языка, и даже корешков волос на голове, каждый из которых он теперь как бы и ощущал внутренним своим сознанием, а затем они перешли на крупные мышцы рук бицепсы и ног икроножные, длинные мышцы спины и те сильно у него сами напряглись, его тело на матраце выпрямилось, а изнутри у Ильи все как бы огнём наливалось, всё откуда-то изнутри напряглось от приливающей его горячей крови и уже как будто бы не Бим, а самая лучшая и самая красивая чукчанка нежно целуя его, своим языком проникала ему в рот, от чего его дыхание теперь так спирало, да так, что ему уже не хватало окружавшего его воздуха, а по его юному телу волной бежали и продолжались бесконечно эти конвульсии и новые спортивные трикотажные брюки его при этом сильно где-то там внизу приподнялись, ткани их растянулись и напряглись в области его юной никак не растраченной силы, от его юной, изнутри уже налитой кровью не растраченной еще на девушек прущей изнутри энергии.

— Испытывал ли ранее он что-либо подобное?

— Вряд ли!

— А уже затем, еще ни на кого не истраченные его яички до боли поджались к мошонке и сначала сильный внутренний спазм, а также запредельное напряжение, исходящее из глубины его тела достигли той высшей и высочайшей точки, откуда уже ни один юноша никогда возвратиться не может и когда только ощущаешь настоящее то неземное наслаждение и никому непередаваемое блаженство и удовлетворение, которое никто и никогда не может четко и ясно описать словами, не испытав один раз его сам и которое затем извечно зовет юношей к продолжению рода человеческого, независимо от уровня его образования, от его статуса, от его возраста и даже от его вероисповедания.

— Это всегда вечное и бесконечное, как и бесконечна наша безграничная Вселенная. После этого его энергичного внутреннего разряда, выталкивающего все внутреннее его содержимое наружу в виде струи и горячего бурного фонта энергии, Илья изнеможенно на своём из толстых досок топчане замер, а те радостные для него спазмы и внутренние его судороги его юного тела еще долго сами они не прекращались, а только слегка начинали затихать, при этом он уже в сладостном сне и в своей сказочной заоблачной грезе не слышал и не чувствовал как шерстяное одеяло которым он ранее укрылся само упало на пол, как открылась дверь их балка и как верный ему пес Бим с головы до ног обнюхав друга и не понимая причины изменения аромата исходящего от брюк Ильи вышел на берег речки верно полагая, что его друг Илья крепко спит. По телу же Ильи не прекращалась, а в отдельные минуты и усиливаясь мелкая волна едва заметной мышечной дрожи. Было ли ему стыдно, было ли ему было приятно, был ли он в это время в сознании, понимал ли он, что с ним происходит, ласкала и обнимала сейчас ли его та сказочная для всех нас «девушка мухомор» или это ласкала его родная мама пеленала его в 6 месячном возрасте, который он еще мог помнить и когда он был маленький и целовала его округлые припухлости пяток и его попы, и когда затем не проходящее внутреннее напряжение, выплеснулось вторичной струей горячей струи, пачкающей изнутри его одежду он уже не слышал, так как, как дикий зверь, застонав от полученного неземного и ранее не испытываемого никогда еще удовольствия, откинул он свою голову вправо и уснул глубоким сном удовлетворенного юнца, получившего тот может быть первый в своей жизни настоящий нервный разряд удовлетворения, который затем требовался от него для восстановления сил и энергии последующего только забытья и крепкого в том забытьи юношеского сна…

Конец ознакомительного фрагмента.