Алексей Ваямретыл – лежащий на быстрой воде. Путь преданного своему хозяину камчатского самурая

Александр Северодонецкий, 2022

Это новый роман знаменитого камчатского автора об Алексее Ваямретыле и о камчатском самурае, прототип которого действительно жил на Камчатке, и автор пытается понять его мысли и понять его такую короткую жизнь, сличая и изучая её как бы под неким электронным микроскопом, это длинный рассказ автора о событиях, участником которых был сам автор живя 37 лет на Камчатском полуострове и это могут быть его беглые воспоминания об людях Камчатки, их особых традиционных камчадалов нравах и об их жизни.

АКАМАТСУ МИТСУСУКЕ.

(1381-1441 годы).

Акаматсу Митсусуке был правнуком Акаматсу Норимура, которого по праву считают человеком, заложившим основы могущества рода еще в период Муромати. Первоначально Норимура поддерживал императора Го-Дайго в ходе реставрации Кемми, но потом стал вассалом Асикага.

В 1336 году Норимура был назначен губернатором Харима, а ко времени третьего сёгуна Асикага клан Акамутсу уже контролировал провинции Харима, Бизен и Мимасака и был одним из четырех родов, чьи члены были представлены в бакуфу (сёгунатском) самурай-докоро (совете вассалов). Провинция Мимасака была присоединена к владениям рода Акаматсу после того, как клан Ямана потерпел поражение в 1391 году.

Результатом этого стало длительное противостояние между кланами Ямана и Акаматсу. Это была родовая междоусобица, которая даст себя знать несколькими поколениями позже и окажет весьма печальное влияние на судьбу Акамутсу Митсусуке.

В 1408 году двадцатитрехлетний Асикага Ёсимоти стал сёгуном, наследовав Ёсимицу. В 1427 году, за год до смерти Асикаги Ёсимоти, непредсказуемого, а по некоторым сведениям, и полусумасшедшего, Акамутсу Митсусуке был губернатором провинции Ямана. Ёсимоти планировал заменить Митсусуке на Акаматсу Мочисада, бывшего, по слухам, любовником сёгуна. Узнав об этом плане и, преисполненный решимости разрушить его, Митсусуке бросает Киото и перебирается в Мимасака, бывшее владение клана Ямана. Ёсимоти объявил эти его действия предательством, приказал армии идти вдогонку за Митсусуке. Приказ этот впрочем, так и не был выполнен, а приближенные сёгуна отговорили его не только от преследования Митсусуке, но и от идеи замены его на кого бы то ни было. Перемена пристрастий Ёсимоти создала невыносимо запутанную ситуацию для Мочисада, который взял всю ответственность за политическую сумятицу на себя и совершил самоубийство. Митсусуке решил на время отойти от дел и ушел в монахи, кем и оставался до смерти Ёсимоти в 1428 году.

Ему наследовал брат, Ёсинори, ставший в 1428 году в возрасте тридцати четырех лет новым сёгуном. В этой неразберихе, похожей на дежавю, Ёсинори подготовил заговор, направленный на свержение Митсусуке. Подобно своему брату и предшественнику, Ёсинори, ровно за год до своей смерти, затеял заговор, предполагавший замену Митсусуке на подозреваемого всеми в качестве любовника сёгуна Акаматсу Садамура.

Но на этот раз Митсусуке ответил более решительно, чем двадцать лет назад. Когда сёгун вернулся после подавления мятежа клана Юку в северной части провинции Хитачи, Митсусуке пригласил Ёсинори в свой дворец в Киото, чтобы отпраздновать победу. В ходе празднеств, когда Ёсинори и других гостей в саду развлекали танцовщицы, отвязалось несколько лошадей, вызвав общую неразбериху. Митсусуке, конечно, планировал этот отвлекающий маневр и сделал всё возможное, чтобы в суматохе убить Ёсинори.

Из книги: Льюис Т., Ито Т. Самураи: путь воина (Пер. с англ. — М.: Изд. «Ниола-Пресс» 2008. с. 52-53.

___

В это же самое время мать Юры Смоленского в неимоверной радости, встречая сына милиционера в коридоре не знала, что и говорить к её удивлению, так вот неожиданно для неё самой и без всякого предупреждения, приехавшему родному сыну.

— Ой, сыночек, как же я рада! Ты просто по работе? Чего же ты заранее не позвонил? Я бы дикого гуся с яблоками и с грибами тебе бы запекла….

— Мам, да не волнуйся ты вот так сильно! Я на три или четыре дня, так, что успеешь его еще запечь, а то лучше вон возьму в Елизово и жена Елена там его нам с дочерью приготовит, чтобы тебе здесь так не волноваться. А по работе нам нельзя было звонить из П-Камчатского, ты же знаешь, — расстегивая многочисленные пуговицы на кителе и другой милицейской одежде быстро говорил сын, складывая здесь же в коридоре на полку свою милицейскую одежду.

— Да знаю, знаю сыночек ваши все секреты. Здесь такое творится сыночек. Все коряки, вон люди говорят, курят эту их зеленую травку или может коноплю, и кто-то ведь из наших Тиличикских свободно её еще и перепродает. Никого не бояться эти восточные басурмане не то чеченцы, не то таджики, а то и скрытые моджахеды. А наши же дети, обкурившись — один утонул, а другой на мотоцикле вон осенью разбился на Кирпичиках. Говорят, чуть не до двухсот километров на мотоцикле «Ямахе» новой разогнался, а было-то всего девятнадцать лет парню. Такой красивый парнишка, а его родителям каково, теперь мать его в постоянном в трауре, чуть умом не тронулась, если бы не младший еще его брат, которого она теперь и до школы каждый день за ручку водит, и с уроков сама же забирает, боясь за его безопасность.

— Мам, давай о моей работе потом поговорим, ты же знаешь, что нам нельзя ничего обсуждать. Мам, мы во всём сами здесь разберемся вот с Александром, ты же знаешь это наша работа, — уговаривал сын свою, обеспокоенную, ростом продажи завозных наркотиков в селе Тиличики.

— Как там моя внучка Инга? Тогда лучше расскажи, растет ли она, сыночек? — уже с давно блестящими глазами от слез радости спрашивала мать.

— Да, вот её цветные фото тебе в альбом и целый лазерный диск я захватил. Здесь даже видео из её детского садика, Оксана сама снимала, посмотришь потом, у них был праздник осени. Она там и на изо, и даже в бассейне снята, ну сама увидишь. Мам, давай лучше нам чай, а то мне еще бежать на работу буквально через час. И, Александру надо собрать кое-какие документы, они завтра утром в Усть Пахачи улетают с начальником вашей районной милиции.

— А во сколько же ты вернешься? — переспросила, так как хотела еще на ужин, что-либо вкусненькое приготовить сыну и его другу.

— Думаю часов к десяти, а то и к одиннадцати. Мам, вероятно, я приду с Сашей Бабенко, да ты его знаешь, на два класса был младше меня. С нами он работает в областном УВД.

— Знаю, отец физруком был у тебя. Сыночек я пельмешек сварю, буду вас обоих ждать.

Сын Юра быстро и, привычно разделся, быстро помыл в ванной комнате руки с дороги и уже, затем с родной и любимой им матерью попил чай с маковым пирогом и, мгновенно оба побежали в Олюторский РОВД, так сильно порадовав мать своим неожиданным появлением.

— Ну, что разыскали моего подопечного? — спросил он Федора Викторовича, который сейчас был в просторной их дежурке, располагавшейся на первом этаже буквально по центру здания.

— Конечно, довольно легко сегодня его разыскали и всё, как и положено уже оформили. Он уже в камере №3, чтобы получше засветился перед своими односельчанами, — докладывал Сашин Александр.

— Правильно! Прекрасно! Пусть его приведут дежурные через 10 минут ко мне в кабинет 24 и больше, чтобы никого даже в коридоре не было. А ключи от кабинета у кого? — уточнил капитан Юрий Борисович.

— Все готово. Вот вам комплект ключей и от кабинета, и от Вашего сейфа, будете уходить, сдадите дежурному, если меня не будет, да здесь бирка такая, что не забудете, — наставлял Федор Викторович.

— Прекрасно, я жду. Мне еще пару звонков в областное УВД надо сделать, проконсультироваться и свежую информацию получить, там подключение к межгороду и к восьмерке думаю есть?…

Не успел он позвонить в областное УВД и, доложить о прилете, и буквально через пять минут раздался тихий стук в дверь.

— Да! Войдите! — как всегда, уверенно скомандовал Юрий Борисович.

— Разрешите, задержанного Умьявилхина завести, — переспросил дежурный по ИВС сержант Сергей Иванов.

— Заводи. Только сними с него наручники. Вас сержант затем позовут, можете быть свободным, — дал команду, приехавший в Олюторский район капитан.

— Садитесь, Николай Иванович. Давненько мы с Вами не виделись, — улыбался капитан старому знакомому еще по их Елизовскому отделу милиции.

— Юрий Борисович, Вы меня ребятам-то нашим здесь будьте добры не сдавайте, — умоляюще просил Николай, зная свои те грешки.

— А, никто и не собирается тебя никому сдавать. Ты нам еще нужен, да и мы тебе ведь не раз еще поможем, если понятно будешь вести себя подобающее с нами, — уверял его знакомый офицер.

___

И, Николай припомнил, как, выполнял он первое свое поручение 9-го отдела, когда приехали австрицы в туристическую гостиницу «Гейзер» по линии «КамБелТура», чтобы посетить долину Гейзеров.

Это было года три назад еще, когда он учился с другом Алексеем Ваямретылом в той их родной им Елизовской фазанке.

А еще ранее его, такого не по годам повзрослевшего и возмужавшего приметила толстогрудая буфетчица Ксюша и он, закономерно зачастил по субботам к ней домой. Муж, у той по её рассказам был подводник, и она могла периодически приглашать чуть только возмужавшего Николая к себе домой на чай и, понятно страждущая женщина и не только на чаем его угощала, так как была еще относительно молода и в том её полном женском особом соку, когда не каждый муж и может удовлетворить откуда-то изнутри прущую её женскую страсть к молодым мужчинам и, ту особую её женскую энергию, способную поглотить за раз и даже, наверное роту здешних солдатиков, не то, что учеников какого-то елизовского ПТУ. Всего-то ей сорок пять лет, как в нашем народе говорят: бабка ягодка опять. А еще она и такая страстная, такая ненасытная на молодых парней, она как женщина-львица, что Николай зачастую так уставал с нею, что у него не было и сил больше, чтобы вернуться вовремя в свою родную фазанку. Но, и затем отказаться от таких визитов уже сам он не мог, так как та и кормила его хорошо, и деньжатами карманными его постоянно снабжала, да и на одежонку не скупилась часто покупала то джинсы, то новые кроссовки, а уж теннисок у Николая было подаренных ею немеряно… Практически, всё в чем он был тогда одет было в разное время куплено и ею же подарено ему…

И вот при таком раскладе, от неё отказаться он ну ни как не мог, хоть ровесники его и посмеивались над ним, и над его увлечением той жирной по их мнению «старухой».

___

В одно из таких посещений, когда Николай был слегка, выпивши и лежал абсолютно голый в постели с Ксюшей тихо приотворилась, не закрытая вовремя входная дверь, а он увлеченный исследованием её пухленького тела ничего и не слышал, только ведь надолго затем помнил, как раздался громкий командирский крик:

— Застрелю, сука. Ты мне опять с новыми сопляками изменяешь! И, этого ловеласа и сцыкуна сейчас тоже пристрелю, — а на пороге спальни, легко, преграждая путь отхода уже стоял в черном, подводного флота кителе высокий сухощавый офицер, размахивая пистолетом на шлейке.

— Петя, Петенька, да я нисколько не виновата! Он сам настаивал, сам ворвался и пришел сюда… Я, даже не хотела ему сегодня открывать дверь, пыталась игриво выкрутиться из создавшегося положения страстная к молодым мужчинам та буфетчица.

— Так, он еще и настаивал! — и раздался настоящий выстрел, резиновая пуля отскочила от стены и больно ударила Николая по голове, куда-то в макушку, — сам стрелявший удивился, как у него это удачно и довольно метко получилось с первого раза.

Николай после удара твердой пули по его голове в животном страхе замер больше ни на один сантиметр, не двигаясь…с выставленным вперед торщащим красным, как тот осенний здешний гриб мухомор своим еще таким, разбухшим и готовым к особому действу кончиком. И, буквально через минуту всё, что у Коли только, что было так сильно перенапряжено мгновенно как-то легко и в миг оно ослабло, и так быстро оно у него сморщилось, и куда-то спряталось в его тело, а он сам от страха припал на кровать и, вжался в пуховую подушку, пряча свою стриженную наголо голову.

— Так он, что тебя еще и изнасиловал? — спрашивал муж.

— Да, да Петя! Он меня так насиловал, вот видишь синяки, — Ксюша стала показывать свои толстые бедра мужу, которые давным-давно были покрыты расширенными венозными подкожными узлами, так как и во всех буфетчиц, её сменщиц, и других женщин продавцов, которые подолгу судьбы стоят на своей часто и такой уж, и доходной работе, не то, что вены от тяжести мешков с сахаром и крупами лопаются, а сами ноги не выдерживают их постоянного восьмичасового и более стояния у прилавка и той повседневной беготни от одной к другой полке….

— Звони Ксюша быстро в милицию.. А ты, долбанный сучок, и насильник лежи, и не прыгай, как лежал до сих пор, а то, как щенка сейчас прихлопну! — строго потребовал от полностью ошарашенного происшедшим сейчас Николая морской офицер…

Сердце у Николая так сильно трепещет, как не выскочит из его довольно широкой, но и еще полностью безволосой груди. Теперь он весь как-то быстро весь обмяк и поник, потеряв теперь всякий интерес к своей дальнейшей жизни. От, пережитого испуга и полного разочарования в этой теперь уже толстой и непривлекательной женщине, так легко его предавшей в одно мгновение он в миг, разуверился в справедливости и в порядочности людей и в её верности…

Ксюша же, как ни в чем не бывало, легко набрала номер Елизовской милиции 31-202 и те, буквально через минуту и приехали в их трехкомнатную квартиру в отдельно, стоящем доме на одной из окраин Елизово.

— Что тут случилось гражданка Суржикова Ксения Егоровна, — спросил оперативный дежурный, рассматривая заблаговременно, протянутый ею паспорт.

— Да вот, молодой студент из ПТУ пришел в гости, открыл сам калитку, ворвался в мою с Петей квартиру против моей воли и, начал меня прямо у порога по наглому насиловать, — сквозь слёзы слышал Николай Ксюшин лепет и ему в это время хотелось еще сильнее, и громче плакать от той безысходности, и того внутреннего его бессилия, и еще её вот такого обмана и её настоящего женского предательства….

— А где он? — переспросил офицер.

— Там в спальне, его муж задержал, он с моря раньше времени пришел и всё видел, как он меня насиловал.

— А сама Ксюша сильно вся раскраснелась, щеки стали пунцовыми, как бы и она была сильно, взволнованная теперь происходящим.

— А, Вы гражданочка заявление об изнасиловании писать-то будете в прокуратуру? — уточнил громко офицер, чтобы ясно все слышал Николай.

— Да! О! Я! Да! Ох! Да! Я напишу заявление буквально сейчас, — говорила давно, заученные слова буфетчица.

Коля же еще весь голый лежал на теперь такой упругой постели и, как испуганный страус только, пряча свою бритую голову в перовую подушку, теперь был сам не рад, что сегодня пришел к ней, что так вот опрометчиво и, довольно быстро сам до гола разделся здесь, что пил с ней то её красное вино, а затем по-медвежьи сразу же залез на эту не объятую его короткими руками буфетчицу Ксюшу…

— Федя, давай фотографируй здесь всё, заберешь его трусы, одежду, простыню там должна быть его сперма. Затем у него заберете кровь и мазки с члена, слюну на антигены, а еще ногти с пальцев рук и понятно счес волос с его вшивого лобка, — давал команду неизвестный Николаю, прибывший оперативник….

— Да знаю, ты вот лучше сам-то отпечатки пальцев его на бутылках и стаканах фиксируй, для доказухи нам будет, да и пальчики его откатай на дактилоскопическую карту, затем нам в надзорном деле пригодятся, — отнекивался молодой лейтенант криминалист, зайдя не то в спальню, не то в будуар штатной проститутки и по совместительству еще, и буфетчицы.

— Будем сознаваться Николай Иванович? — и сделал перерыв, чтобы посмотреть на реакцию молодого «насильника». — Ты же знаешь, что с насильниками бывает и в нашем КПЗ то делают, — сразу же пригрозил офицер, чтобы быстрее психологически подавить и одновременно расколоть в миг ошарашенного страхом такого обвинения по статье изнасилование, а еще и проникновение в жилище, и никак не ожидавшего ареста парня.

От естественного страха у Николая такая дрожь по телу, вся кожа взялась мелкими пупырышками, как на пятидесятиградусном морозе. Теперь он не знает, что и делать, и что отвечать на задаваемые вопросы, так как их суть к его сознанию еще ведь и не дошла, так как он не осознал в чем же его сегодня и обвиняют.

— Можно я свои брюки одену, — сквозь слезы попросил Николай офицера, чтобы прикрыть свою наготу…

— Трусы только оставь. Стань ровно. Подожди вот на память, твоим сокамерникам покажем…. Стой!… Наклонись!.. Повернись задом!..

— Ни чего себе, тут у него!? — прокомментировал офицер.

Как подписывал протокол, что говорил и, что пояснял следователю Николай уже и не помнил…. Теперь его так сильно огорчало предательство старшей его подруги Ксюши, что он хотел плакать и, по-настоящему по-детски весь этот вечер теперь плакал, не обращая уже никакого внимания на присутствующих и офицеров из Елизовского отдела милиции, и каких-то двух мужчин понятых, невесть откуда и, прибежавших так быстро в её ранее для него «гостеприимный» дом…

Затем в КПЗ еще в каких-то многостраничных протоколах несколько раз на каждой странице расписывался, и его завели в слабо, освещенную камеру, где были только одни откидывающиеся от стены деревянные отполированные до самой древесной желтизны нары. Покуда вот побудешь в этой камере

— Я всё расскажу, только… — вытирая слезы, просил офицера Николай.

— Да, ты и так всё уже нам сказал, — давно, уверенный в успехе задуманного, парировал милицейский офицер.

— Товарищ офицер, я всё Вам расскажу за ПТУ, кто курит наркоту, кто девчонок трахает несовершеннолетних, как директор продукты домой ворует… — пытался, выслужится задержанный.

— Да, мы и так всё знаем и без твоей информации… Посиди ты и подумай ещё….. — один из офицеров скомандовал ему.

Дежурный ИВС принимая его у Николая забрал всю его ПТУшную одежду и всё, что ему ранее дарила Ксюша, сложили в пластиковый пакет и бросил тому на пол зэковскую черную буквально на три размера большую одежду без ремня. Ему так было жаль свою одежду: с него сняли и новые джинсовые брюки и любимую тенниску с портретом Дина Рида, которую ему подарили моряки, когда они были на экскурсии на ярусолове «КамЛайн», и еще цветные трусы и даже носки с белыми кроссовками. Забрали ту его чистую и всю новую одежду, которую за его труды по субботам ему периодически дарила щедрая на подарочки Ксюшенька и теперь вот так его в миг она же и предала. Поистине стерва!

Когда щелкнул замок в двери камеры Николаю стало так одиноко, так страшно, так горестно, он даже повторно прослезился, черным рукавом зэковской робы, вытирая со своих округлых азиатских щек легко накатившую слезу. Но этой его слабости никто уже и не видел.

— За, что же все это мне? — горестно подумал он, присаживаясь на свою холодную еще без матраса откидную шконку.

В два часа ночи дверь камеры легко без скрипа открылась.

— Григорьев, на допрос к следователю.

Григорьева вывели и, Николай вновь остался один на один в серой только тускло ночью освещенной камере…

Николай закрыл свои карие глаза и начал представлять, как его переводят в соседнюю камеру к убийцам и еще наркоманам. Как те, его быстро раздевают, как с него легко и быстро сползают зэковские без ремня черные брюки, как у его горла появляется острая заточка и, как их толстые, и такие грязные х…и без явного сопротивления проникают по очереди в его теперь вовсе не послушное тело…. Он весь от возникшей боли внизу живота буквально сжался и, ощутил в эти мгновения такую безисходность, да еще такой животный страх, что решил сразу же лучше уж из простыни сделать петлю и покончить сразу же жизнь здесь…. Покуда он рвал тонкую и эту белую простыню, он не знал, что за ним всё это время внимательно наблюдают, и не успел он еще оторвать первую полоску, как дверь камеры открылась и громкий голос дежурного:

— Умьявилхин на допрос!… К стене!… Руки назад!…Пошёл!…

В кабинете, сидел уже другой следователь ему было, лет 30 от роду.

— Ну как, подумал, — уверенно переспросил, предполагая на положительный ответ и на полное согласие.

— Я согласен товарищ офицер, — сквозь слезы обещал Николай.

— Это хорошо, что ты Коля, что ты Николаша такой понятливый и еще невероятно послушный. Но нам твоего быстрого согласия не надо, нам нужна настоящая твоя работа и твои действия… — и задумался. — Поступим так. Я знаю, ты умный малый, и полагаю будешь честно с нами сотрудничать… Сейчас ты подпишешь вот эти документы о не разглашении… Тебе будет установлена денежная оплата, которая покуда ты учишься будет перечисляться ежемесячно на твою сберкнижку, а затем, когда ты закончишь, тебе мы отдаем сберкнижку и ты богатый у нас парень. Ты не должен ни о чем болтать со своими друзьями, что здесь произошло и, что будешь в дальнейшем ты нам помогать. Когда ты нам понадобишься, тебя обязательно найдут. Всё, что ты будешь видеть в ПТУ и знать в твоём училище будешь докладывать нам, только без фантазий и без той туфты вашей детской. Вот эта папочка, посмотри здесь протоколы все без даты и все помни срока давности по этой статье нет, мы всегда можем легко вписать дату в этот или другой протокол и всё запустить по новой до самого до справедливого Суда… Я в любой момент могу объявить твой всесоюзный розыск, и даже розыск через Интерпол, и тогда… Тогда, ты знаешь, что загремишь по полной на все 12 лет, а то и на все пятнадцать лет тебе гарантировано и еще, мы припомним тебе и Анну, которой всего-то только 15 лет в Тиличиках этим летом, помнишь там в Култушном, теперь она уже кажется беременная и мы докажем, что ребеночек-то у неё твой, и зачат он ею еще до исполнения 14 лет, а это понимаешь похлеще изнасилования — уже совращение малолетней и твой половой акт с несовершеннолетней…

— Я на всё согласен, — а у самого насильника снова горькие слезы на глазах…

— Вот и прекрасно. Только не пытайся ты Николаша брыкаться как несмышлёный телок. От нас так легко не уходят. Ты это понял?

— Да, товарищ офицер, — обрадовался Николай, сам еще полно не понимал, что от него желают и какая работа теперь вот от него нужна.

___