Губернатор

Александр Проханов, 2016

Новый роман Александра Проханова крайне актуален. Он написан в те дни, когда кругом назревают конфликты, падает экономика, человеческими душами овладевают уныние и разочарование. Главный герой романа – губернатор одной из русских областей, человек длинной воли. Однажды затеяв огромное дело, возмечтав о народном счастье, поставив себе, казалось бы, неосуществимые задачи, он всю жизнь тратит на их решение. Ему встречаются грандиозные трудности: его предают, на него пишут доносы, его почти убивают. Но его звезда, его заветная мечта помогают выстоять в грозный период русской истории. И он, подобно многим другим русским людям, выдерживает непомерное давление бытия, оказывается победителем.

Глава 5

Плотников возвращался в свою губернскую столицу, когда начинало темнеть. На въезде в город, где еще недавно тянулось болото и запущенный пустырь, теперь возвышались странные сооружения. Среди них угадывалась Спасская башня, мечеть с минаретами, английский Биг-Бен, американская статуя Свободы. Строения празднично озарялись, над ними пробегали разноцветные сполохи, взлетали шутихи. Там шел праздник, и Плотников порадовался этому многоцветному веселью, которое бушевало на месте недавнего пустыря. Странные сооружения были воздвигнуты по прихоти заезжего миллиардера Головинского, с которым Плотников все еще не был знаком. И это было упущением.

Городской центр, где жил губернатор, туманился фонарями после прошедшего ливня. Центральная улица сберегла множество ампирных особняков, великолепных колоннад, торговых подворий. Радениями реставраторов они превратили центр города в заповедник. Деревья вдоль тротуаров были оплетены хрустальными гирляндами, словно их усыпали бриллианты. Вечерняя молодая толпа праздно двигалась среди стеклянных деревьев, оседая в кафе, усаживаясь прямо на воздухе под влажными от дождя балдахинами. Льдистым потоком струились автомобили, и фары, полные белого огня, столбами отражались в мокром асфальте. Улица выходила к озеру, вокруг которого зеленел парк, играла музыка, крутилось колесо обозрения с огненными спицами. Вычерпывала из листвы разноцветные люльки. Через озеро, продолжая улицу, вел пешеходный мост, уставленный фонарями, которые опрокидывались в воду золотыми веретенами.

Плотникова радовала красота губернской столицы, которую он украшал, как украшают витрину. Его новый фешенебельный дом находился в глубине квартала, заслоненный арками и колоннами старых торговых рядов. Теперь в них размещались дорогие бутики, были выставлены французские и итальянские костюмы, на черном сафьяне мерцали бриллианты. Дом губернатора охранялся, гостеприимно растворились ворота, постовой в полицейской форме отдал честь.

Жена Валентина Григорьевна, Валя, встретила его рассеянным взглядом в гостиной. Она сидела в кожаном кресле, среди нарядного убранства, которое сама подбирала, радуясь новой великолепной квартире. Теперь же, в темном домашнем платье, небрежно облекавшем располневшее тело, она выглядела усталой и тусклой. Глаза не вспыхнули, как бывало, при появлении мужа. Плотников, боясь с ней встретиться взглядом, от порога стал говорить:

— Как я устал, Валя! Какой тяжелый сумбурный день! Наш сталеплавильный магнат Ступин, задержка с пуском трубопрокатного цеха. А ведь это президентский проект. И еще это Копалкино, ну ты знаешь, там раньше был совхоз-миллионер. Теперь Закопалкино, люди совсем одичали. И еще один священник блаженный, отец Виктор, Сталина хочет сделать святым. Но я в этом мало что понимаю. Это по твоей части. Люди, люди, от них устаешь ужасно!

Он говорил торопливо, не глядя ей в глаза. Мучился оттого, что фальшивил. Раздражался, но не на себя, а на нее. Она вынуждала его лгать, заставляла мучиться. В этом была ее вина перед ним. Он ловил себя на этой двойной неправде, и это увеличивало раздражение.

— Ты голоден? Ужин готов, — сказала жена.

— Да нет, десять обедов на день. Всякий хочет за стол усадить. Какой уж там ужин!

Жена была рассеянна. Казалось, к чему-то прислушивалась в себе самой. Не улавливала в словах мужа фальши. И Плотников успокоился. Ждал, когда сможет пожелать жене «спокойной ночи» и отправиться спать в кабинет.

— Клавдия Константиновна звонила, просила помочь. У нее дачный участок хотят забрать, будто бы он не оформлен. — Жена произнесла это тихо, вяло, глядя куда-то мимо Плотникова.

— Помогу, — сухо ответил Плотников. — Все твои подруги о чем-то просят. Пусть обратится к Притченко, я распоряжусь.

— Еще Роза Яковлевна Зактрегер, директор музыкальной школы, просила, чтобы дали денег на ремонт классов. От потолка штукатурка отваливается.

— Да ведь я же ее принимал! К сентябрю сдаем новую музыкальную школу, в которую выписали из Германии небольшой орган. Пусть потерпит до сентября и не сажает детей под аварийный потолок!

— Еще поймал меня на улице Лаптев. Просил посодействовать. Чтобы ты выделил ему под жилую застройку участки за озером. Хочет построить элитное жилье для иностранных специалистов. — Жена передавала эти просьбы, к которым Плотников привык. Люди использовали жену, ее доверчивость и отзывчивость, для достижения своих материальных нужд.

— Лаптев, говоришь? Лакомый кусочек отхватить хочет! Пусть освоит пустыри на болотах! Осушит, проведет дорогу, водопровод, газ и там строит свое элитное жилье! Губерния не станет оплачивать из своего кармана его фантазии! И прошу тебя, Валя, отсылай ты их всех ко мне, в порядке живой очереди! — Плотников сердился, но одновременно был рад тому, что жена не заметила его фальши. — Давай почивать!

Тихо, в туманной сладости, проплыло озеро с серебряной полосой от лодки. Деревья под ветром, похожие на огромных бушующих борцов. Роза, отяжелевшая от дождя. Хотелось уйти в кабинет и там, в темноте, засыпая, еще раз пережить восхитительные мгновения, увидеть обожаемое лицо.

— Ты знаешь, Ваня, мне снился такой странный сон. Будто я подхожу к колодцу и хочу достать воды. Но не нахожу рукоятку от ворота, чтобы поднять ведро. Ищу, мучаюсь и, наконец, нахожу. Начинаю крутить, цепь наматывается, а ведро не появляется. Я изнемогаю, но кручу из последних сил. И вдруг появляется ведро, помнишь, такое было в Лаговском, когда мы с тобой поженились. Смятое, с трещиной. Из него бежала струйка. Я достаю ведро, но не пью, а выливаю воду в деревянное корыто, вижу, как вода плещется, блестит. И вдруг появляется лошадь и начинает пить из корыта. Губы темные, глаза с белесыми ресницами, дышащие ноздри. И мне так хорошо, я так рада, что достала воду лошади. Что значил этот сон, не пойму.

— Давай посмотрим в Интернете толкование снов. Наберем: «Сон, вода, лошадь, овес, геликоптер».

Он засмеялся, окончательно успокаиваясь и отшучиваясь. Вдруг испытал отчуждение к жене, к ее усталому, подурневшему лицу, к начинавшим отвисать щекам, к седым вискам, которые она перестала красить. К этому странному, из каких-то косных глубин сну. И вспомнилось восторженное лицо Леры, ее свежие губы, голое прелестное плечо, когда она рассказывала о волшебном русском языке.

— Я не люблю Интернет, — тускло сказала жена. И, глядя на ее несвежее платье, ноги в домашних шлепанцах, синюю венку, взбухшую на ноге, он с болью и состраданием вспомнил то лучистое, дивное время, когда она, исполненная красоты, цвела в своем раннем материнстве. Кормила грудью новорожденного сына, и в ее темных прекрасных глазах была нежность и умиление. Или шла в шелковом бирюзовом платье, на высоких каблуках, царственная, стройная, и встречные мужчины восторженно смотрели ей вслед.

— Спокойной ночи, Валя. Пора отдыхать. — Он повернулся, собираясь уйти.

— Подожди. Я хотела тебе сказать.

— Что?

— Я больна. Врач Сергей Семенович Куличкин провел исследование и сказал, что я больна и болезнь запущена.

— Как? Чем больна?

— Не хотела тебе говорить. Думала, обойдется. Когда ездила в Оптину пустынь, молилась, и как будто стало полегче. Но теперь началось обострение.

— Неужели онкология?

— Да.

Плотников смотрел на жену, притихшую, печальную, покорную. В ее тусклом голосе, в том, как она сутуло и безвольно сидит, в неряшливом платье и шлепанцах была обреченность. Плотников с ужасом видел, что в ней поселилось темное молчаливое чудище и медленно растет, расползается, занимает все больше и больше места. Жена несет в себе это безмолвное темное чудище, которое пускает в ней свои страшные отростки. Не в силах ему сопротивляться, покорно ему отдаваясь.

— Но как? Почему молчала? Надо лечиться! Есть прекрасные врачи, лучшие клиники! Поедешь в Германию!

— Клавдия Константиновна хочет познакомить меня с одним человеком. Он лечит «живой водой». У него есть лаборатория. Он изготовляет в ней «живую воду». Опухоль рассасывается, даже самая запущенная.

— Дичь! Идиотизм! Колдуны, шарлатаны! Вместо того чтобы обратиться к врачам, ты знаешься с церковными старухами и бессовестными шарлатанами!

— Не кричи на меня! Зачем ты на меня кричишь? — Она заплакала. И он в порыве нежности, любви и бессилия шагнул к ней, обнял, прижал к груди ее голову, чувствуя, как она вздрагивает, всхлипывает, прижимается к нему, как к последней опоре.

— Валя, родная, все будет хорошо. Мы справимся.

Дверь в гостиную отворилась, и появился сын Кирилл. Встревоженный, с круглым юношеским лицом, на котором сияли вопрошающие глаза.

— Мама, папа, что здесь происходит?

— Ничего, Кирюша, так, печаль набежала, — произнесла жена, отирая рукой слезы, — Я пойду отдыхать, а вы посидите. На кухне есть ужин. — И она ушла, тяжело ступая. И Плотников, глядя ей вслед, подумал, что она отягчена страшной ношей, носит жуткий, созревающий в ней плод.

Он был угнетен известием о болезни жены. Мучился тем, что лгал ей, больной и страдающей. И теперь, обнимая сына, искал в нем отраду, отрешался от дурных ощущений.

Сын Кирилл, девятнадцати лет, учился в Оксфорде и приехал домой на каникулы. Его юношеская худоба и стройность, свежесть округлого лица, большие карие глаза под мягкими бровями, которые он унаследовал от матери, крепкий рот и большой открытый лоб, доставшиеся от отца, — Кирилл был в том чудесном возрасте, когда душа выбирает путь и стремится сразу во все стороны, не ведая, какой путь главный.

Они стояли с Плотниковым у окна. Смотрели, как текут по проспекту огни, словно белые сосуды с огнем. Как крутится колесо обозрения с разноцветными спицами, похожее на расписную прялку. Как людно на мосту под фонарями, и множество золотых веретен отражаются в темной воде.

— Ну, что у тебя нового, сын? — Плотников заглядывал сыну в глаза. — Как время проводишь?

— Встречался с одноклассниками. Знаешь, когда два года назад расставались, клялись каждый год встречаться, поддерживать дружбу. А теперь встретились, и говорить не о чем. У каждого своя жизнь, свои интересы. Сенька Черкашин — по литературе одни пятерки имел, его в писатели прочили — водит автобус, шоферит, о заработках печется. Витька Цыплаков, который, ты помнишь, драку затеял, чуть в тюрьму не угодил, теперь в Москве, в университете учится, на юриста. Андрюха Сырцов в армии, где-то на Урале. А Вася Максюта — тихоня такой, рыбок разводил в аквариуме — на Донбасс уехал, воюет, ранен был. А я, сынок губернаторский, в Оксфорде учусь. Меня друзья лордом дразнят.

— Мужчины дружат, если у них есть общие интересы и цели. Исчезают общие интересы, расходятся цели, и дружба врозь. Это женщины с детства и до самой смерти дружат. У них чувства сильнее разума.

Плотников смотрел на открытый лоб сына, над которым распушились легкие светлые волосы. Когда-то Плотников любил дуть на этот пушистый чубчик, дыхание щекотало сыну лоб, и тот смеялся. Теперь, слушая рассказ Кирилла о школьных товарищах, Плотников вдруг вспомнил Зилю, которого они мучили всем классом, связали ноги и опустили вниз из окна, и Зиля стенал, извивался, а они хохотали. Это воспоминание причинило ему страдание. Грех, в котором он покаялся отцу Виктору, не был отпущен, мучил его.

— Конечно, папа, я тебе благодарен за Оксфорд. Мне интересно учиться. Там отличные парни. Я сдружился с канадцем Вилли, он сын известного банкира. И с индусом Чангом, он принц, из знатного рода. Но все же я думаю, может быть, мне следовало остаться в России, здесь поступить в университет? Мои школьные дружки смотрят на меня чуть искоса, как на «белую косточку», папенькиного сынка.

Плотников приобнял сына, чувствуя его юношескую стройность и гибкость. Сын, как стебель, тянулся вверх, утончаясь в талии, в шее, в плечах, исполненный хрупкой нежности.

— Ты послан мною в Оксфорд не на теплое место. Учись, впитывай, узнавай, заводи знакомства. Библиотеки, театры, интеллектуальные кружки. Узнавай их дух, их культуру, их психологию. Они наши вечные соперники, вечные противники. Они снова придут к нам, как приходил Стефан Баторий, Наполеон или Гитлер. Ты послан в стан противника и должен его изучать, пока он не двинул на нас свои дивизии и эскадрильи.

Плотников наставлял сына, давал ему задание, встраивал в свои замыслы. Между ним и Кириллом была связь, подобная световоду, по которому от отца к сыну лилась невидимая сила, родовая заповедь, упование на их неразрывные, одна другую продолжавшие судьбы.

— Окончишь Оксфорд, поступишь в корпорацию. Пусть вначале на самую скромную должность. И там учись, и там узнавай. У них есть тайны, которые они не открывают миру. Есть секреты, которые держат за семью замками. Не чертежи самолетов и кораблей. Чертежи своей цивилизации, которая обладает огромной мощью, огромной созидательной или разрушительной силой. Узнай, как устроена их цивилизация, в чем ее тайный код, где игла, на которой таится ее гибель. Привези эти секреты в Россию.

Плотников вел сына, давая направление его росту, его интересам, занимаясь его становлением с тех ранних чудесных дней, когда они шли по горячему лугу, наклонялись над цветущими ромашками, колокольчиками, резными пахучими травами, и Плотников учил сына названиям цветов, и тот собирал свой первый гербарий. А темной бархатной ночью, когда над крышей деревенской избы горели созвездия, оба они, запрокинув голову, смотрели до головокружения на сверкающее мироздание, и сын запоминал название звезд. Сын был любимым созданием, которое сотворял Плотников. Был проектом, который он задумал и все годы тщательно воплощал. Указывал сыну книги, которые тот должен читать. Фильмы, которые должен смотреть. Идеи, которые должен исповедовать. И сын послушно и благодарно следовал его наставлениям.

— Мы отстали от Запада, трагически отстали. Десяток лет разрушали себя, повинуясь злой воле. Проводили вредоносные реформы, которыми заразили нас, как заражают чумой. Мы теряли заводы, ученых, изобретателей. Теряли самый главный ресурс — историческое время. Теперь мы накануне рывка. Россия созрела для рывка. Мы вырвемся из капкана, куда нас затолкали, и начнем стремительно развиваться. Нам понадобится западный опыт. Потребуются не только их промышленные технологии, но технологии управления заводами и корпорациями, технологии управления историческим временем. Для этого нам нужны люди, знающие их секреты. Молодые, блестяще оснащенные, окончившие Оксфорд и Гарвард, Кембридж и Бостон. Поработавшие в их корпорациях, знатоки их политики и культуры. Ты — один из них. Тебя ждет Россия. Не я, а Россия послала тебя в Оксфорд.

Конец ознакомительного фрагмента.