Странствующий

Александр Петров, 2003

Тихон с детства мечтал пройти дорогами странствий. Только образ жизни не позволял ему вырваться из цепких оков бизнеса, что привело его к духовному кризису и теплохладности. И вот Господь дарует ему такую возможность: он теряет работу, жену, деньги, машину. Тихон поднимается, выходит из дому и ступает на путь странничества – духовного путешествия не только по земным дорогам, но и путями прошлого, будущего и даже с погружением во ад и восхождением в рай. Некоторое время Москва не отпускает его, сталкивая со знакомыми, которым он указывает путь к храму. В Коломенском он обретает спутника – опытного странника, то ли человека, то ли ангела. Они вместе путешествуют по городам и весям, не задумываясь, что им есть и где спать, целиком отдавшись на волю Божию, соединив дыхание с молитвой. Им встречаются разные люди, представляющие разные типы верующих и неверующих. Общаясь с реальными людьми, они погружаются в мир их проблем и указывают единственно верный путь к спасению жизни и души. Молитва Тихона оживает, обретает силу и помогает вспомнить то важное и спасительное, что жило в душе, но было похоронено под мусором суеты: судьбоносные случаи из прошлого человека, страны, вселенной. Странничество меняет не только самих подвижников, но и окружающее пространство, проливая свет и выявляя истину. Наконец Тихон приходит к главному открытию: куда бы он ни шёл, в каком бы направлении времени и пространства он бы ни двигался, путь его лежит к центру сердца, которое сокровенно вмещает целую вселенную, преисподнюю и царство Небесное…

Вестники

Итак, размышления по дороге приводят меня сюда. Кто-то скажет, ничего в месте этом странного нет, и будет прав. Среди бетонных коробок шестирядным шоссе к высокому берегу реки прижато царское село. Внутри крепостных стен стоит тишина. От тишины поначалу звенит в ушах, потом привыкаю.

Бреду по траве среди вековых лип и тополей. Обхожу сидящих и лежащих на упругой траве людей, греющихся на солнышке. Меня обступают огромные дубы, которым более шестисот лет. Их корявые ветви в опушении нежно-зеленой листвы басовито поскрипывают высоко в синем небе. Задираю голову до головокружения, ноги подгибаются и укладывают меня на сочную траву, присыпанную прошлогодними жестяными листьями. Невдалеке белеют царские палаты, трапезная с маленькими оконцами в стенах метровой толщины. По другую сторону рубленая изба, из толстых сизых бревен. Стоит трехсотлетним крепышом, как немой укор поклонникам технического прогресса. Прикрыв глаза, впитываю старину. Вдыхаю парной аромат скошенной травы. Слышу мягкий шелест юной листвы, далекое поцвиркиванье птичек и приглушенный детский смех.

— И как вы только здесь живете, — раздается необычный голос. Он не звучит, но слышен. Будто «тихо сам с собою, я веду беседу».

— Да вот так и живем. Каждый по-своему, — отвечаю незримому собеседнику. — А ты сам откуда?

— Отсюда, только на несколько веков раньше.

— Тогда что же тебя удивляет? Здесь почти ничего не изменилось.

— Воздух у вас тяжелый. Все вокруг отравлено каким-то ядом.

— Это точно, — соглашаюсь. — Сам удивляюсь, как выживаем. Послушай, а ты сейчас где: там или здесь?

— Точно не знаю. Скорей всего, и там и здесь. А может быть, ни там, ни здесь, а где-то посередине. Да ты сам подумай, разве я смог бы дышать вашим воздухом? Лежать на вашей траве? Пить вашу воду?

— Ты еще добавь: «облучаться вашей радиацией».

— Это вообще для меня смертельно.

— Не забудь и наше телевидение, прессу, рекламу.

— Этот Содом и вспоминать не хочу. Огнем бы все пожечь!.. Ох, прости.

— Ничего. Это желание ежедневно у всех нормальных людей возникает. А я смогу жить в твоем времени? Как ты думаешь?

— Скорей всего нет. У нас много кислорода. Ты бы им отравился. Помнишь, как у тебя болела голова, когда ты приезжал в деревню впервые после зимы? Только у дымного костра и отходил.

— А как же мы с тобой говорим сейчас? У нас и язык должен быть разный. Тебе положено говорить: сице, непщевати, углебати, усыренный, обаче…

— Примерно так я и говорю. Но между нами переводчик. Наверное, это Ангел. Эй, а ты хоть знаешь, кто такие ангелы? А то, может, вы уже и в ангелов не верите?

— Некоторые верят. Я тоже.

— Значит, ты не совсем пропащий. Тогда спасайся. Время не идет — оно летит. Спасайся, брат. И помни: «Путь человека — есть путь из бездны».

— А если я в эту бездну все-таки упаду?

— Значит, встанешь, отряхнешься и снова — вверх. Помни, что сказано в «Пастыре» Ерма: «Не бойся, Бог или сокрушит сердце твое, или кости твои». Ты в руках Божиих — не бойся.

Открываю глаза. Рядом никого. Жаль. Мне еще столько нужно сказать собеседнику из прошлого, да и расспросить о многом. Впрочем, что это я? Не слишком ли доверчив? И тут вспомнилось кое-что.

В годы своего неофитства, начитавшись святителя Игнатия Брянчанинова, любил я, помнится, навешивать ярлык — «прелестник». Чуть кто думает не по-моему, слишком возвышенно, что не вмещало мое суетливое сознание — на нос ярлык! Но однажды, Господь послал мне вестника для вразумления.

Случилось это на старой квартире. Заходит ко мне в гости соседский мальчик. Никогда раньше его не замечал: мало ли детей бегает по двору. Этот Лёня к тому же какой-то невзрачный, болезненный. Ну, одолжил я ему дрель и повел провожать к двери. И тут он иконы мои увидел и разговорился. Оказывается, он тоже верующий, а имя его настоящее Пантелеимон.

— Что же, — спрашиваю, — ты у своего небесного заступника здоровья не выпросишь?

— Что ты, дядь Тихон, — вздрогнул он даже, — моя болезнь — это все что у меня есть. Это дар Божий. Когда я терплю боль и унижения, то чувствую, что спасаюсь. А если их не будет, что тогда останется?

Слова мальчика, признаться, меня удивили. Может, потому, что сам был здоров. А, может, потому, что вера моя жила больше в голове, чем в сердце. В тот вечер мы долго с ним беседовали под чай с печеньями. Узнал я, что мальчик по причине болезни и своей православной «инакости» одинок. Более того, терпит насмешки и унижения от сверстников.

— Хочешь, я по-мужски поговорю с мальчишками? — спрашиваю, указывая подбородком в сторону боксерского мешка с перчатками.

— Что ты, дядь Тихон, — снова вздрагивает он, — не надо.

И снова я посрамлен мальчиком. И здесь он оказался опытней меня. Смотрел я на него, а в душе моей боролись два противных чувства: жалость к его фиолетовым нитяным жилкам, проступающим сквозь тонкую кожу, и уважение к его твердой вере. Болезненная истонченность давала ему прозрачность для проникновения силы Божией. Вспомнились слова из Послания Коринфянам апостола Павла, которые до сих пор не понимал: «…Дано мне жало в плоть, ангел сатаны, удручать меня, чтобы я не превозносился. Трижды молил я Господа о том, чтобы удалил его от меня. Но Господь сказал мне: «Довольно для тебя благодати Моей, ибо сила Моя совершается в немощи».

— Да ты за меня не волнуйся, дядь Тихон, — прочел он мои мысли, — у меня есть друг. Настоящий, верный! И охраняет он меня лучше, чем президента «вся президентская рать».

Тогда по телевизору показывали фильм с таким названием, в котором клеймили и разоблачали «порочные нравы загнивающего запада». Мы в унисон хмыкнули.

— Это что же за супермен такой?

— Ангел-хранитель.

— А-а-а, ну это ты в прелести, — вешаю привычный ярлык.

— Щас! — мальчуган сорвался с дрелью подмышкой и убежал. Вернулся с книжкой «Размышления христианина, посвященные Ангелу-хранителю» и прочел: — «Хотя мы не можем видеть Ангела телесными очами, но можем видеть очами веры. Ужель мы столько порабощены чувствами, что не хотим верить ничему, кроме того только, что нам является под грубым видом вещества! Или сердце ваше столько занято суетами мира, что ничего не любит, кроме богатства и удовольствий?»

— Ну, хорошо. Только разве можно дружить с невидимым духом? Ведь с друзьями принято общаться, советоваться, делиться радостью и бедой.

— Можно, — уверенно кивает мальчик. — Надо только научиться говорить с ним. Вот: «Ты скажешь: как можно беседовать с Ангелом, когда невозможно слышать его голос? Эта таинственная беседа заключается не в вещественных звуках человеческой речи, но во внутреннем голосе сердца, проникнутого верою в невидимое присутствие Ангела-хранителя, в его благость и мудрость. Эта беседа требует чистоты сердца, обращенного к нему со смирением и молитвою… Когда голос Ангела проникнет в твое сердце, ты услышишь беседу: он будет говорить тебе о правоте, о чистоте душевной, о целомудрии, о благотворительности, о милосердии, о любви к ближнему, о благочестии; сердце твое исполнится умиления и насладится душевным миром.»

— Но ведь ты знаешь, Лёнь, существуют и ангелы падшие. С ними тоже ненароком можно вступить в контакт. И тогда… это… прелесть, — с трудом выдавил я любимое словцо.

— А здесь и об этом написано: «Злобный враг рода человеческого станет, напротив, возмущать твое спокойствие, станет прельщать ум твой богатством, роскошью, почестями; не внимай обольщениям его…» И потом, дядь Тихон, — улыбается он, — вы причащаетесь?

— А как же! Какой же я без этого православный!

— Видите! Значит, и канон Ангелу-хранителю читаете. А там в молитве вы говорите: «Вем воистинну и усты исповедую, яко никтоже таков друг и предстатель, защититель и поборник, якоже ты, святый Ангеле…»

— Да уж, Пантелеюшка, сдаюсь на милость победителя, — поднимаю руки, а про себя думаю: «Трепещите, враги Православия! Экое племя растет, «младое да незнакомое»! Это вам не наше поколение пьяниц гитарно-кухонных».

После того разговора я, действительно, пытался общаться с Ангелом, и даже что-то получалось… Во всяком случае, несколько советов я не только сумел получить, но даже реализовать. Только эта суета… эти вечные проблемы очень скоро свели на нет мои усилия. Увы, катиться с горы всегда проще, чем подниматься.

Но сейчас у меня все по-другому! Я в таком положении, в таком состоянии, — что мне никак без могучего «друга, предстателя и защитителя» не обойтись. Поэтому сбивчиво и «неканонично», но искренне, как могу, прошу Ангела помочь мне.

— Ангел-хранитель мой святой, я сейчас, как щепка в море. Как не утонуть? Как успокоиться? Что делать?

И замолкаю. В наступившей мысленной тишине, через двенадцать гулких ударов сердца во мне звучит:

— Чтобы не утонуть в море, войди в корабль. Храм — твой корабль. Зайди в него, помолись и возьми благословение.

Нет, это был не голос, воспринятый слухом! Я будто сам мысленно произнес эти слова. Но я узнал! Узнал голос моего давнего друга и наставника, защитника и молитвенника. Неужели, действительно, началось мое возрождение? Вспоминается самое лучшее, что было, и самое полезное.

— Божий вестник, как мне избавиться от страха перед будущим странствием? Как научиться не оглядываться назад? Как перестать жалеть оставленный комфорт и порядок жизни?

— Тогда взгляни на будущее. Оно уже происходит. Взгляни духовными очами. Ты готов?

— Да.

И вдруг отодвигается невидимый занавес. Панорама открывает крохотный мазок на огромном полотне. Или это с моих глаз спадает мутная пелена? И я вижу то, что… есть.

На месте бетонных домов — безглазые руины с горами щебня. Столетние деревья горят, объятые огнем. Тысячи автомобилей — там и тут — валяются обугленными скелетами. В прежнем русле Москвы реки течет огненный поток. Земля содрогается и покрывается трещинами, из которых выплескивается гудящее жадное пламя. Безумные люди и животные мечутся с дикими воплями, падая в огненные трещины. Птицы черным угольным градом сыплются с небес. А сами небеса объяты багровыми клубами огня и жирного черного дыма.

— А кто же спасается? — спрашиваю.

— Смотри.

И тут мне открывается, как над всеобщим безумием огненного шторма — белыми кораблями плывут дивной красоты церкви. Они несравненно красивее и совершеннее тех каменных строений, которые мы посещаем. Я, кажется, понимаю: это храмы Небесного Иерусалима, земными проекциями которых являются наши. Внутри белых кораблей стоят люди и с радостью возносят молитвы Господу. Это дети Царствия Небесного. Они члены Церкви Христовой, которую «не одолеют врата ада», сжигающего неверных огнем. Сейчас мне предельно ясно: только православные имеют истинную радость — великую радость спасения во Христе.

После таких откровений не нужно меня тащить в храм. Я вхожу в него, как в небесный корабль, где даже пыль под ногами свята. Перед литургией прихожане пишут записки и ставят свечи. Как все это с виду буднично… Тихо и спокойно… Обхожу старинные иконы. После поклона и приближения каждая икона тысячами молитв говорит со мной. Существует слово «намытый» — это что-то свежее, сияющее, у мамы на руках, с румянцем во всю щеку. Здешние же храмовые иконы «намолены» — это когда впитавшие в себя тысячи молитв, поклонов, целований святые образы делятся с тобой теплым незримым светом, от них исходящим.