Большая страна Китай

Александр Павлович Зубков, 1984

Трое мужчин: Юра, Митя, Толя, и женщина – Лена, встречали Новый год на квартире у Мити, вчетвером. Юра пришел как бы в гости. Толя, Лена и Митя – составляли некое завершенное единство. Не было, очевидно, ни задних мыслей от Мити, ни ревности со стороны Толи. Это было удивительно, хотя у Юры немного захватывало дух от этого. Но потом первоначальное впечатление о Толе, муже Лены, (странный человек; приходило в голову даже слово – юродивый) рассеялось. Он был, очевидно, просто очень открыт – ярко выраженный экстраверт, сангвиник.И вот событие, которое не должно было произойти, все же произошло.

1

К Юре Воробьёву, пятикурснику политехнического института в большом южном городе, приехал его друг, студент-биолог Митя Марков; он уселся на табуретку, и сказал:

–Я хочу, чтобы ты знал. Мы с Леной любим друг друга.

Воробьев молчал.

Всё же случилось, думал он; событие, которое не должно было произойти, и все же произошло. И он, Воробьёв, как это ни жаль, предсказал его ещё полгода назад. Тогда они встречали новый год на квартире у Мити, вчетвером. Кроме Воробьёва пришли Лена и Толя Ивановы, жена и муж, тоже студенты; Лена училась в медицинском институте, Толя — на филфаке университета.

Воробьев с Митей дружили с детства, когда-то жили в соседних домах на окраине. Потом отец Мити, человек по тем временам большой, с высшим образованием, получил квартиру в центре города.

Позже и Воробьёвы переехали в новый микрорайон, выросший на месте свекольного поля. И Воробьёв с Митей стали видеться редко. А Ивановы были новые друзья Мити. Пока накрывали на стол, Толя рассказал историю их с Митей знакомства. Они встретились летом, в Тамани, на уборке винограда, куда выехал весь университет. Толя был единственным мужчиной в своей филологической группе. Однажды понадобилось отвезти девочек в баню, и ехать нужно было морем, в лодке. Толя был назначен старшим. Волны в тот день были приличные, и когда стали приставать к берегу, лодка неловко накренилась, выбило вёсла.

–Представляете! — весело рассказывал Толя. — Визг, брызги! И я, честно говоря, чувствую некоторую дрожь, потому что плаваю на три с минусом. А в это время по песчаной косе идет… Кожаный Чулок! Следопыт! Зверобой! В брезентовых штанах, выгоревшей шляпе, а из-под шляпы выбивается тоже выгоревшая шевелюра. Он прыгает в воду, хватает нашу ладью за хобот — и вот мы уже на твёрдой земле. Мои девочки выпали в осадок!

И дальше, как следовало из рассказа Толи, буквально после нескольких слов они с Митей ощутили нечто вроде искры, какого-то взаимного тока. Они поняли, что созданы быть друзьями, и только по недоразумению до сих пор не были знакомы.

Толя, правда, и раньше встречал Митю в университете, но Митя почему-то казался ему заносчивым и нелюдимым. Бывают иногда такими обманчивыми впечатления, когда смотришь вскользь, со стороны.

И, вернувшись с винограда, Толя, конечно же, сразу познакомил Митю с Ленулей.

Рассказывая, Толя оживлённо жестикулировал. При взгляде на него приходило в голову — очкарик. Но он не носил очков. Воробьев, слушая его, не мог преодолеть смущения. Ему казалось, что в рассказе Толи слишком открыто звучит дружеское любование Митей, почти восторг. А ведь здесь сидела Толина жена.

Лена, однако, спокойно, даже с благосклонной улыбкой слушала мужа. Воробьёву она не понравилась. Маленькая и, на его взгляд, чересчур худая, с бледным плоским лицом. Под глазами круги, вызывающие жалость.

Несмотря на то, что Лена большей частью молчала, а Толя охотно пускался в разговоры, Ивановы были чем-то неуловимо похожи. Впрочем, неудивительно, это были супруги со стажем. Из рассказа Мити Воробьев уже знал, что Толя и Лена вместе учились в школе, стали жить в девятом классе, и теперь, на четвертом курсе, у них был четырехлетний сын.

Тот Новый год почему-то в подробностях запомнился Воробьеву. Может быть, потому, что примерно в это время в жизни его произошли события, казавшиеся ему значительными, новыми. На нынешнем четвёртом курсе он был принят на молодую перспективную кафедру, а совсем недавно заработала предложенная им и оказавшаяся удачной система перестройки лазерной частоты. Воробьёв, конечно, был рад, но и удивлен всем этим. Он считал себя малопримечательным, вряд ли одарённым человеком. И родители его были простыми людьми. И на первых курсах учился он трудно, со страхом преодолевая сессии. И вот — что-то получилось. Была ли это случайность? Иногда он позволял себе предположить, что нет, хотя он всё еще не был ни в чём уверен. Однако временами ему казалось, что он чувствует дыхание новой жизни. И в эту ночь мир представлялся ему освещённым изнутри особым светом, а все события наполненными своим особенным смыслом.

Гвоздем вечера была целиком запечённая нога горной козы. Отец Мити работал в системе лесного хозяйства, часто бывал в горах. Вот и эта козья нога была из даров леса. Несколько раз Митя уходил на кухню, откуда сразу же начинал вытекать запах душистого жареного мяса, затем он возвращался, крутил носом и приговаривал:

–Уж Герман близится, а полночи все нет!

Было хорошо, уютно, но Воробьёв поначалу испытывал неловкость. Эти трое — Толя, Лена и Митя — составляли некое завершенное единство, маленький ансамбль, и новому голосу, казалось, здесь трудно вписаться. Воробьев, хоть они с Митей были друзьями детства, чувствовал себя лишним. Когда приблизилась полночь, стали дарить подарки. Воробьёв пришёл без подарков и был смущён. Однако было решено, что это простительно, поскольку он здесь как бы новенький.

И обмен подарками произошел между членами трио. Дарили забавные игрушки. Только Митя, похоже, упустил время и ничего такого не нашёл. Однако он вышел из этого положения, и вот каким способом. Митя подошел к Лене, что-то пряча за спиной. Он был уже вовсе не"кожаный чулок"в эту новогоднюю ночь. Хорошо стриженый молодой человек, в белоснежной рубашке, отутюженных брюках. У него уже намечался живот, но умеренный, крепкий. Вообще было видно, что в будущем он станет интересным, солидным мужчиной. Митя лукаво улыбался, пряча подарок за спиной.

–А что у меня есть для Леночки?

Лена смутилась. Митя достал из-за спины шоколадку.

Но это было еще не все.

–А что еще у меня?

Оказалось, ещё одна шоколадка; и потом еще.

Шоколадки появлялись одна за другой, стало даже интересно: сколько же их будет? На мгновение показалось, что поток бесконечен, но нет, он прекратился — на магическом числе семь. Все захлопали в ладоши.

Лена была центром внимания двух мужчин.

–Ленуля, этот кусочек смотрит на тебя!

–А зубками его, Леночка, зубками. Мясо любит зубки.

–Странно, где же у нас Ложка-Лена? Почему ее нет на столе в такой момент?"

Одна чайная ложка особенной округлой формы называлась у них Ложка-Лена. Она действительно чем-то напоминала Лену. Лена смущалась, что-то отвечала тоненьким голоском. Попискивает, как мышка, думал Воробьев. Подтрунивал большей частью Митя, а Толя одобрительно посмеивался. Было видно, что он гордится женой и другом.

А славно у них получается, думал Воробьёв. Сам он, пожалуй, чувствовал в отношениях с женщинами некоторую напряженность. Пожалуй, тут сказывалась его общая неуверенность, а может, он слишком видел в женщине женщину. Как бы там ни было, факт оставался фактом. А тут была полная свобода, раскованность, притом естественная лёгкая. Не было, очевидно, ни задних мыслей от Мити, ни ревности со стороны Толи. Это было удивительно, хотя у Воробьева, почему-то, немного захватывало дух от этого. Да, он был непохож на своих друзей. Немногословный. Невысокий, но очень сильный и крепкий: с первых курсов он занимался боксом, затем штангой. Тогда он думал, что его неуверенность объясняется недостатком физической силы. Позже он стал сильным, но так и не понял, изменило ли это его.

Отец его, учетчик на мебельной фабрике, часто повторял:

"Сначала человек работает на авторитет, а потом авторитет на человека".

И еще он говорил:

"Сейчас держись от баб подальше. Тогда в будущем их будет навалом."

Воробьев смеялся над этой мудростью, но иногда ему казалось, что так, пожалуй, и выходит, если смотреть со стороны.

Часа в два пополуночи Лена сказала, что чувствует себя уставшей и пошла прилечь в Митину комнату. Спать она не хотела. Митя пошел с ней, развлечь ее разговором. Воробьёв остался с Толей, смотрели"Голубой огонек".

Первоначальное впечатление о Толе (странный человек; приходило в голову даже слово — юродивый) рассеялось. Он был очевидно, просто очень открыт — ярко выраженный экстраверт, сангвиник.

Говорили кажется, о недавно вышедшем фильме, поставленном по известной книге, и по ходу разговора Толя высказал несколько живых и здравых суждений. Неожиданно для себя и Воробьёв сказал что-то дельное. Он, надо сказать, много читал, но сплошь и рядом опасался высказывать свои мнения, считая их никому неинтересными. А с Толей он почувствовал себя неожиданно свободно. Наверное, их сблизило то, что у обоих дела в последнее время пошли неплохо. Прошедший год был удачным и для Толи: ему удалось опубликовать очерк в краевой газете.

Появился Митя и, услышав, что речь идёт о газетных делах, вкрадчиво сказал:

–Толя нашёл секрет, универсальный ключ к успеху.

Толя рассмеялся, однако с готовностью подтвердил:

–Да, и секрет очень прост. В самом начале нужно дать экспозицию. Например, мой очерк открывается такой картиной. Берег реки, широкий пологий склон, засеянный пшеницей. И по этому пологому пшеничному склону с жужжанием ползут комбайны. Я как у видел это, когда приехал в"Луч", так и понял: вот оно!

Митя слушал, склонив голову на бок, и как только Толя закончил, неслышно, на цыпочках удалился.

–В этом что-то есть, — сказал Воробьев.

Он пошёл на кухню и напился воды из-под крана. На обратном пути он непроизвольно посмотрел в Митину комнату, дверь была распахнута. Лена полулежала на взбитой подушке, а Митя, присев рядом, что-то говорил, улыбаясь. И Лена улыбалась. Воробьев внезапно почувствовал укол тревоги. Вернувшись в зал, он обнаружил, что Толя спокойно смотрит телевизор. Воробьев несколько раз посмотрел на его затылок, словно пытаясь внушить некую мысль. Но Толя сидел не шелохнувшись.

В конце концов, это не моё дело, сказал себе Воробьёв. Тут своя компания, свой стиль отношений. Да и что такое, если разобраться, супружество, брак? Многие люди — и какие! — скептически относились к этому установлению. Может быть, тут рождается нечто новое, какие-то современные отношения… Однако эта мысль, по-видимому, шла куда-то не туда, и Воробьёв бросил думать. Через минуту он поймал себя на том, что прислушивается к происходящему в Митиной комнате. К счастью, скоро Лена и Митя вернулись.

–Отдохнула, маленькая? — ласково спросил Толя.

–Да. — Лена, зябко поёживаясь, прижалась к его плечу.

Митя допил вино из бокала, погладил живот и сказал:

— Зэр гут!

…Утром решено было прогуляться. Первыми вышли Лена и Толя, а Воробьёв с Митей замешкались в прихожей.

–Как тебе понравился Толя? — спросил Митя, зашнуровывая ботинки глядя снизу, отчего лицо у него было напряжённым.

–Неплохой парнишка. Неглупый, живой такой. Но мне показалось, что ты охотнее общаешься с Леной — Воробьев неуверенно улыбнулся.

–Толя — мой друг, — сказал Митя серьезно, с укором.

–Ты читал Камю? Один из его героев говорит: жена друга священна. Но незадолго до рокового события я лишал бывшего друга своей дружбы.

На лице у Мити появилось странное, непонимающее выражение.

–Что ты говоришь? — с глупой улыбкой переспросил он.

–Нет, ничего, — сказал Воробьёв. Ему стало стыдно, он отвернулся.

Запомнилось и первое утро нового года: чистое голубое небо и яркий снег, необычная картина для здешних южных мест. Морозный воздух лился в грудь, и тяжесть в голове рассеивалась.

Потихоньку они направились к дому Толи и Лены. Ивановы жили совсем рядом. Вот уже навстречу, оторвавшись от бабушки, побежал мальчик, облепленный снегом, и по радостной суматохе можно понять, что это Олег, сын Лены и Толи.

–Мама! Папа! Дядя Митя!

Митя подхватил его на руки и пошел впереди всех широкой пружинящей походкой. Олег, обнимая его, смеялся и что-то говорил ему на ухо. Чуть позади шли счастливые родители. Следом, не зная, куда деть руки, Воробьев.

Митя двигался во главе процессии, как флагманский корабль. Была у него, пожалуй, некоторая склонность к рисовке. А может, это было что-то другое.

В детстве, вспомнилось Воробьеву, Митя выделялся своим пением. Мальчишки из их дворов почему-то стеснялись этого — пения, танцев и тому подобных вещей. А Митя пел, и пел охотно, в любом месте — в школьном дворе, на улице. Он громко, уверенно исполнял понравившиеся песни. И, что характерно, никто не смеялся над ним. Наоборот, мальчишки примолкали, внезапно осознав, что есть своя ценность в таком вот смелом исполнительстве.

В этом было что-то неожиданно взрослое. И мальчишки при этом сами немного взрослели.

Раньше всех Митя заговорил и о любви. Они стеснялись самого этого слова. А Митя стал говорить об этом лет уже в тринадцать. Он говорил, что любовь — величайшее счастье, которое может выпасть человеку. Все те стыдные вещи, о которых рассказывались анекдоты, над которыми принято было презрительно смеяться, выходили у Мити прекрасными, благородными.

Митя высказал эти неожиданные мысли совершенно спокойно. И снова он не был осмеян. В его словах угадывалась истина, которой все почему-то стыдились; она была влекущей, волнующей. Потом, когда они почти совсем уже выросли, как-то раз произошел спор о газетной статье, в которой был описан пример верной любви. Это была история тяжелой болезни женщины и самоотверженности мужчины. Кто-то высказал сомнение в правдивости статьи: трудно поверить, что человек способен годами выносить утку, стирать грязные простыни.

Митя сжал скулы. Потом, сверкнув глазами, сказал:

–Я согласился бы есть кал любимой девушки.

И говоривший посмотрел на Митю со страхом.

Да, была в Мите какая-то решительность.