Агентурное дело

Александр Ольбик

Александр Ольбик – член Союза писателей и журналистов Латвии. Работал в газетах «Советская молодежь», еженедельниках «Юрмала» и «Совершенно откровенно». Заслуженный журналист ЛССР. Пишет прозу, в основном в детективном жанре: "Дуплет", "смерть в духе Хичкока", "Схватка","Однократка","Агентурное дело", романы "Промах киллера", 'Тротиловый террор".

«Можно порицать ошибки великого человека,

но не следует из-за них порицать и самого человека…»

Георг Лихтенберг

«Я ни о ком не буду говорить плохо,

но расскажу все хорошее, что знаю о каждом…»

Бенджамин Франклин

НЕОЖИДАННОЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ

Зрители привычно поворачивали голову, словно по команде — то в одну, то в другую сторону — как будто тренировали шейные мускулы. Но было очевидным, что игра для советского теннисиста складывалась драматично. Не использовав два матч-бола, он, что называется, сливал крепенькому как боровичок задастому чеху. Тот мощными топ-спинами и неожиданными выходами к сетке стал наращивать преимущество. И, видимо, с досады наш спортсмен дважды в сердцах отбрасывал в сторону ракетку, а когда проиграл свою очередную подачу, рухнул на колени, театрально воздев к небу руки, и стал спорить с судьей. Тот сделал ему замечание. На трибунах раздались одобрительные хлопки, что, в общем-то, тихим теннисным соревнованиям с интеллигентной публикой не свойственно.

Костя Эмерс из местной газеты «Курортник» уже стал укладывать непомерной величины спортивную сумку, когда его окликнули. Это был Черезов, рыхлый, в постоянном подпитии коллега из «Спортивного вестника». Костя, ухватив сумку и перешагнув ряд скамеек, подсел к нему.

— Что скажешь насчет игры? — спросил тот. И не ожидая ответа, продолжил: — Кто, по-твоему, сидит там, на гостевой трибуне?

— Так кто же? — Костя, не вникая особо в слова Черезова, с бездумным удовольствием наблюдал за высоко летящим самолетом, оставляющим белесый след на голубом ситчике неба. Несмотря на жару, великолепие июльского полдня исподволь будоражило душу.

— У нас в гостях… Ермак… Тимофей Николаевич, — заговорщицки произнес Черезов.

— Не может быть! — воскликнул Эмерс.

Костя посмотрел на противоположную трибуну и в ряду «хозяев» города, тренеров, бесчисленных московских гостей углядел Ермака. Узнать было легко — по гладко зачесанным назад черным, словно вороново крыло, волосам, по мощному торсу.

— Да, кажется, это он… А кто рядом?

— Президент теннисной ассоциации, а тот, что слева — помощник Ермака.

— Интересно, что он здесь забыл? — Эмерс потерял нить игры окончательно и невольно стал перебирать в памяти все, известное об Ермаке.

— Во-первых, он здесь на отдыхе, а во-вторых, по неподтвержденным данным, — бо-о-льшой любитель тенниса… Но ты посмотри только, что этот чех вытворяет с нашим… Такое впечатление, будто за Уимблдон рубится.

Черезов закурил и тоже принялся укладывать сумку.

— Между прочим, — сказал он, — предлагаю пари насчет завтрашнего финала…

— Ты кому отдаешь предпочтение — чеху или голландцу?

— Голландец подвернул накануне ногу. Как видишь, я с тобой честен. И все равно ставлю на него — как никак призер нескольких турниров из серии Большого шлема…

— Плевать на призеров, симпатизирую я обычно тому, кто во время игры не устраивает истерик. Мне нравится чех и, думаю, он остановит завтра твоего «летучего голландца»…

— Идет! — Черезов шлепнул рукой по ладони Эмерса. — Может, зайдем в бар, чешским пивком побалуемся?

— Я бы не против, но надо взять интервью у главного тренера нашей сборной.

— Ни черта нового он не скажет: нет даже толковых мячей, плохие отечественные ракетки, мало выездов за рубеж. Лично меня от всего этого уже с души воротит…

Черезов махнул рукой и, поправив на плече ремень баула, стал пробираться к выходу.

Как и ожидалось, матч закончился победой чеха. Разноцветье летних одежд и зонтиков на трибунах ожило. Эмерс бросил взгляд на противоположную гостевую трибуну и увидел, как открылась средняя дверь и в нее прошел Ермак. И все рядом с ним показались пигмеями — настолько был высок этот человек. Да и позы людей, окружавших его, выглядели неестественно застывшими.

Пока Костя шел на выход, на глаза попалось несколько «сероглазых мальчиков» из местной службы партийной безопасности (СПБ), внимательно «опекающих» многоликую публику. Впрочем, ничего странного — их присутствие на всех международных встречах обязательно.

Однако Эмерсу показалось, что на сей раз их было куда больше, чем даже на Кубке Дэвиса.

Главного тренера сборной страны Гарищева он отыскал без труда. Тот сидел на лавочке возле корта, беседуя с шефом городского спорткомитета. Тренер, заметив Эмерса, кивнул и сделал приглашающий жест.

Гарищев — высокий и сухощавый, с не очень выразительным лицом, но с голосом приятного баритонального тембра — улыбнулся:

— Ну что, Константин, бери гитару.

Эмерс извлек из своей необъятной сумки магнитофон.

Интервью пошло как по маслу — эта их встреча стала уже третьей или четвертой, и все, что собирался сказать главный тренер, Эмерсу давным-давно было известно. Но его газета взяла за правило давать теннисной информации больше других изданий, а редактор в этом полностью полагался на своего спецкора, и Костя без особых усилий забивал полосу тем, что на его взгляд могло хоть как-то заинтересовать читателей.

— Скажите, Ермак приехал с вами? — как бы невзначай обронил вопрос Костя.

— Нет, он, конечно, сам по себе…

…Беседа подходила к концу, когда подошел коренастый крепыш лет сорока, одетый явно не по погоде. На нем как влитой сидел темный костюм старомодного покроя, такой же ветхозаветный галстук стягивал воротник белоснежной рубашки. Костя узнал того, кто сидел по левую руку от Ермака, его помощника. Уже в самой фигуре помощника было что-то мощное и надежное. Короткая шея, покатые широкие плечи — Эмерс мысленно представил его на борцовском ковре. Оканье выдавало волжанина.

— Мы вас, Валерий Ильясович, ждем вечером в санатории, — обратился помощник Ермака к Гарищеву. — И если нетрудно, прихватите с собой несколько мячиков.

— Нет проблем! Передайте Тимофею Николаевичу, чтобы поменьше пил чая. В прошлый раз с него пот градом катил…

И тут тренер, словно спохватившись, что разболтался, позволил себе вольность, резко повернулся к Эмерсу.

— Знакомьтесь, корреспондент местной газеты, возмутитель взморского спокойствия…

— Геннадий Семенович, — протянул руку помощник. Твердый, властный взгляд из-под мохнатых бровей.

После рукопожатия показалось, что кисть побывала в тисках. У выхода Костю поджидала девица.

— Ну, куда мы сегодня? — она явно демонстрировала свое новое, выше колен одеяние — не то юбку, не то брюки.

— Сначала, Зайга, зайдем в мою контору.

— А я, конечно, как всегда должна торчать в скверике?

— Ты подождешь на лавочке у рододендронов. И упаси Боже заигрывать с пьяными отдыхающими.

— Ага, и сам не ам и другому не дам… Так, да?

Они пошли прямиком, через соснячок, обшарпанный гуляющим людом. В этот тихий час никого поблизости не было и они несколько раз приостанавливались, чтобы поцеловаться.

Подходя к шоссе, они услышали сирену и вскоре увидели желтый «икарус» и разворачивающийся возле него милицейский «уазик». Прямо на бровке тротуара сидел парень, уткнувшись лицом в колени, видимо, шофер автобуса.

— Смотри, Кот, там, кажется, человек лежит! — воскликнула Зайга, потянув его за рукав.

Под передним колесом «икаруса» действительно находилось абсолютно обнаженное, вдавленное в землю женское тело. В глаза бросались молодая, с легким загаром рука и неестественно вывернутая ступня.

Эмерс был шокирован.

— Она вот из того окна выскочила, — взволнованно говорил гаишнику мужчина в солнечных очках. Подошла седая женщина и, нервно теребя фартук, заговорила:

— Каждый день пьянки, машины, музыка до утра… Никакого сладу нет…

— Вы видели, как это произошло? — спросил милиционер.

— Сначала я услышала какой-то ненормальный крик. Словно кого-то живьем режут… Потом зазвенело стекло и вот… из окна скакнула в чем мама родила…

Мужчина в солнечных очках добавил в свой черед:

— Я шел по обочине дороги, когда заметил, что сзади приближается автобус. И как раз в тот момент из калитки выскочила голая женщина… Автобус резко затормозил, но, видимо, инерция была слишком велика…

Эмерс, прижав к себе плачущую Зайгу и едва сдерживаясь сам, допытывался у милиционера:

— Лейтенант, неужели этот водила не мог свернуть? Возможно, ее еще можно было спасти…

— Что толку говорить — ей уже не поможешь, — сказали солнечные очки.

Лейтенант подошел к водителю и помог взобраться в автобус. Через несколько мгновений из-под туши «икаруса» выпорхнул сизый дымок. Машина стронулась с места и взору открылось то, что только что было человеком.

Зайга буквально силком потащила Костю от места происшествия.

— Какой ужас! Разве так можно, чтобы всей тяжестью на человека?

— Меня другое интересует — почему это произошло? Что заставило ее, да еще в таком виде, выскочить на дорогу?

— Перепилась, видно, или наркотиков наглоталась, по-моему…

— По-моему, по-моему, — передразнил Костя. Он был разбит, раздражен, и Зайга начинала действовать на нервы. И тем не менее он обнял ее за плечи и прижал к себе.

— Не надо бы тебе на весь этот кошмар смотреть.

Они подошли к редакции — двухэтажному особнячку среди лип и каштанов. Зайга, достав из сумочки пачку сигарет и зажигалку, плюхнулась на лавочку, руки ее дрожали и Костя помог прикурить.

В редакции было пусто, лишь ответственный секретарь Алдис корпел над макетом номера.

— Ты оставил мне место? — спросил Эмерс.

— Целую полосу с фото. Кстати, Круминьш снимает игру?

— Я его не видел, но скорее всего он на кортах, во всяком случае, вчера собирался.

Из своего кабинета Эмерс позвонил в ОВД, в дежурную часть. Нет, в милиции о случившемся пока ничего не знали. Тогда он попросил разузнать подробности знакомого инспектора ГАИ.

Костя принялся перебирать ворох писем, оставленных для него на столе. Одно — самое короткое и разборчивое — стал читать. Начало было красноречивым: «Неуважаемый господин Эмерс! Надо иметь абсолютно пустую голову, чтобы поддерживать явно националистически окрашенный Народный фронт. Запомни, придет время и ты сам, подлый борзописец, испытаешь на своей шкуре всю прелесть радикал-националистической хунты. Желаю дожить до такой поры, когда тебе самому дадут под зад коленкой твои дружки из Народного фронта и выкинут в Россию».

Подпись: «Кравчук».

Костя повертел письмо в руках и даже зачем-то понюхал: оно, как ни странно, источало легкий аромат незнакомых духов.

Телефонный звонок нарушил редакционную тишину. В трубке раздался голос помощника прокурора города Лиепиньша:

— Константин, вы давно хотели поучаствовать в какой-нибудь операции, связанной… — Последовала пауза, видимо звонивший остерегался по телефону говорить о служебных делах.

— Я вас понял, Элмар Янович, — быстро ответил Эмерс. — Сейчас приеду.

— Можете не спешить, мероприятие начнется в восемнадцать часов… Поезжайте прямо к начальнику угрозыска Каскадову, я обо всем договорился.

— Прекрасно! Я догадываюсь, о чем речь.

— У меня только к вам, Константин, просьба… Слушайтесь сотрудников милиции и, ради Бога, не лезьте, как говорят, поперед батьки в пекло.

— Договорились.

Эмерс, конечно, знал, о какой операции шел разговор: не раз просил он прокурора города и начальника милиции разрешить сделать репортаж с места захвата рэкетиров. Однако работники угро его не обнадеживали: рэкет, считали они, пока что, к счастью, не стал каждодневным явлением и, возможно, придется такого случая долго ждать.

Он вышел из редакции и направился в сторону пышного рододендрона. Возле Зайги выламывался какой-то хлюст, а она явно кокетничала.

— Слышь, парень, — обратился Костя, — не знаешь случайно, почему это я не заигрываю с твоей девчонкой?

— Ты о ней? — парень указал сигаретой на Зайгу и нагло ухмыльнулся в пижонские усы. — А я подумал, что это одна из шести твоих дочерей…

Чуть поодаль он устроил ей промывку мозгов.

— Ты жуткий ревнивец и ведешь себя, как собака на сене, — отбивалась Зайга.

Она была стюардессой и открывающиеся ввиду этого возможности для живого воображения Эмерса приносили ему невыносимые пытки. Не раз под видом командировки он летал ее маршрутами и знал в лицо всех стюардесс, а со многими пилотами не однажды сиживал в аэрофлотовском ресторане. Потом Зайга перешла на международную линию и контроль над ней иссяк подчистую. Даже полегчало как-то на душе — с глаз долой…

— Часок-другой свободный есть — куда пойдем? — спросил Костя.

— Сходи лучше женушку свою проведай…

— Сейчас найдем телефонную будку и позвоню ей. Готов передать от тебя привет.

— Как всегда, будешь бессовестно врать: мол, дела, да такие неотложные, ну прямо государственной важности, — Зайга от злости даже на глазах подурнела.

После шашлычной Костя проводил Зайгу на такси, попросив водителя отвезти ее домой.

Впрочем, «домой» звучало слишком сильно — Зайга снимала комнату у спивающейся буфетчицы, что тоже служило серьезным раздражителем…

Без десяти шесть он появился в милиции и поднялся на второй этаж, где разместился уголовный розыск.

Его начальник — бывший «опер», известный тем, что самолично взял вооруженного насильника, на счету которого было 18 задушенных и зарезанных девчонок. Звали начальника Алимом Каскадовым.

— Честно говоря, не хотелось бы брать тебя на операцию, — сказал он без обиняков. — Насколько известно, стрельба отнюдь не исключена, а я в такой ситуации и за свою безопасность не поручусь, не то что еще за твою целость и сохранность.

— Я на рожон не полезу, — заверил Костя. — Но репортаж сделать надо, причем достоверный и красивый, сам понимаешь.

— Боюсь, ничего красивого не получится, — вмешался старший оперуполномоченный Соколов. Он вопросительно посмотрел на своего начальника — дескать, как вы думаете, открывать журналисту все карты или обождать?

Но Алим в подсказках не нуждался.

— Суть дела не очень сложна, — он прикурил от газовой зажигалки. — Коллизия заключается в том, что некто вымогает у нашего Маэстро пятьдесят тысяч долларов. В случае отказа грозится уничтожить концертный рояль, изготовленный специально для него зарубежной фирмой. Вымогатели трижды назначали место встречи. Сначала в электричке, затем велели оставить «дипломат» с деньгами на яхте, а в последний раз следовало «забыть» его в автобусе «Рига — Ленинград».

Все это Маэстро выполнил, но вот «дипломат» так и не был востребован…

— А что они придумали сейчас?

— Композитор с деньгами должен идти по правой стороне своей улицы, вплотную к забору. Это район правительственных дач и частных особнячков. Никто не знает точно, когда и где подадут знак бросать портфель. Причем Маэстро предупредили, чтобы он не вздумал тянуть время. Это и понятно — хотят сыграть на внезапности. И определить наверняка — пасем мы его или нет…

— И если не секрет, как вы думаете их брать?

— А вот это ты сам увидишь на месте, — Каскадов подошел к сейфу и достал пистолет.

— Отлично глядишься, — сказал Костя. — Боюсь, что ваш рэкетир просто обожравшийся крутыми детективами молокосос.

Каскадов прилаживал кобуру под мышкой.

— Не возражал бы, только вот «примерки» эти на любительство не смахивают. Весьма обстоятельная подготовочка.

Эмерс сел в «жигули» вместе с Каскадовым и еще одним сотрудником. Раньше встречать того не доводилось, и Костя подумал, что тот, должно быть, откомандирован из МВД республики. Парень был в пиджаке, сосредоточен, неулыбчив. Во второй машине находился Соколов с двумя помощниками.

Они проехали почти вдоль всей улицы, когда Каскадов указал на идущего впереди человека с «дипломатом», который заметно оттягивал руку.

— Наш клиент явно волнуется, — сказал Алим, — не лицо, а кусок мокрой газеты.

Эмерса удивила походка Маэстро — вялая, ноги, видимо, не слушались. Майка на спине в пятнах пота.

— Жаль Маэстро, — сказал Костя, — идет, словно на заклание… Деньги у него в чемоданчике настоящие или макулатура?

— С деньгами все в порядке… А как бы ты себя вел, если бы шел по четвертому кругу? Вначале он и слышать не хотел об этой акции, грозился даже пожаловаться в министерство культуры.

— И чем ты его урезонил?

— Сказал, что в его положении безнравственно уступать бандитам. Я об этом твержу, а он пальцы разминает, будто за рояль собирается сесть.

Маэстро, дойдя до конца улицы, повернул назад, видимо, изнемогая от нервотрепки. Одна из машин сопровождения — красный «москвич» — остановилась в тени рябин на обочине, вторая медленно двигалась вслед за асфальтовым катком.

— Этот тоже ваш? — кивнув на каток, спросил Алима Эмерс.

— Тут почти все наши… А что, интересно, клиент делает? — Каскадов прильнул к лобовому стеклу.

Костя увидел, как Маэстро, поставив на землю «дипломат», неуклюже завязывал болтающийся шнурок кроссовки.

— Неужели и сегодня пустой номер? — Каскадов полез в карман за сигаретами.

— А может, вас элементарно разыграли?

— Не исключаю и такой возможности… А если все же нет?

— Скорее да, чем нет, — Эмерс продолжал наблюдать за Маэстро. — Не кажется ли тебе, что мы слишком медленно движемся — можно вызвать подозрение.

— Мы сейчас его обгоним и свернем, а нас сменит красный «москвич».

Каскадов хотел объяснить что-то еще, но в это время его внимание привлекла изменившаяся поза Маэстро, который сделал стойку, словно суслик, и завертел во все стороны головой. Он находился у глухого высокого забора, выкрашенного в веселенький голубоватый цвет. За забором, на возвышении, угадывалось за кронами деревьев старинное здание с башенкой-флигельком.

— Ты что-нибудь слышал? — почему-то шепотом спросил Каскадов.

— Нет, движок мешает… Но ты посмотри только, что наш артист вытворяет.

И тут все сидящие в «жигулях» увидели, как Маэстро, пятидесятилетний с изрядным животиком дядя, подхватив двумя руками чемоданчик, пытался перебросить его через забор. Но это не удалось — то ли от волнения, то ли забор оказался слишком высоким.

Каскадов велел водителю притормозить и подать немного назад, а сам, взяв микрофон, стал подавать команды. Эмерс между тем не спускал глаз с Маэстро. Две попытки отделаться от денег успехом не увенчались. И вдруг пианист отбежал на несколько шагов от забора и, разогнавшись, упал на него всем туловищем. Две доски, обнажив на изломе белую плоть, с треском разлетелись.

Красный «москвич», стремительно набирая скорость, направился прочь. Каскадов и Эмерс наблюдали, как Маэстро протискивал «дипломат» в образовавшуюся брешь в заборе, и удивились его неожиданной прыти. Когда же дело было сделано, Маэстро тяжело разогнулся и, достав из кармана носовой платок, стал протирать стекла очков. На лице явственно обозначилось полное удовлетворение.

— Кажись, клюнули, — громко сказал Каскадов и велел водителю двигаться к ближайшей поперечной улице, что выходит на пляж.

— А что с Маэстро? — поинтересовался Костя. — Ему, наверное, сейчас не сладко.

— Его возьмет на свое попечение тот парень, что «работает» на катке.

Они резко завернули на поперечную улицу и только в последний момент Эмерс успел увидеть, как невесть откуда взявшиеся омоновцы, облаченные в каски и бронежилеты, ловко перемахнули через забор.

Каскадов уловил взгляд Кости.

— А ты думал, что мы тут в шашечки играем…

— Спецназ?

— Спецназ… — Алиму не терпелось как можно быстрее миновать улицу и вырваться к пляжу. По его прикидкам, те, кто овладел деньгами, обязательно будут уходить пляжем, где легко затеряться среди многочисленных отдыхающих.

Но когда они свернули в улочку и преодолели первые десятки метров песчаной дороги, из-за поворота выскочил серебристый «форд» и напористо пошел навстречу. Справа, видимо во дворе дома с флигельком, раздались два выстрела.

— А что я тебе говорил? Стреляют! — Каскадов дотронулся до плеча водителя, — если ты эту вонючую тачку пропустишь, не жди добра.

Костя увидел, что Алим приоткрыл дверцу и расстегнул пиджак.

— Клява, когда остановимся, подстрахуй. Заглотнули они, наконец, крючок. Тормози! — приказал Каскадов. И Айвару: — Свяжись по рации с Соколовым, пусть пришлет двух омоновцев.

Тот, кого Каскадов назвал Клявой, мгновенно открыл дверцу и, взбивая ногами песок, бросился наперерез «форду». Он приостановился и Каскадов в три прыжка оказался у дверцы и рванул ее на себя. И когда та открылась, Алим мгновенно выдернул ключ зажигания. Айвар, водитель, откуда-то из-под ног выгреб короткоствольный автомат и с окаменевшим лицом стал следить за действиями своих товарищей. Из машины показались две пары длинных девичьих ног, затем лениво выдвинулась кроссовка водителя, с другой же стороны вылез блондинистый крепыш в спортивном костюме.

— Я выйду, — сказал водителю Эмерс. Но тот, покачав головой, взял микрофон, а когда ему ответили, пояснил: «Мы сбоку от вас, у каменной ограды, пришлите двух бойцов…»

Появление омоновцев несколько оживило пейзаж, главной достопримечательностью которого был «форд». Костя открыл дверцу и вылез из машины. Слышно было, как Каскадов выговаривал:

— Надеюсь, у вас есть уважительная причина разъезжать по экологически охраняемой зоне?

— Какая к черту зона?! Я гостей везу из Штатов и объясни им, где тут зона, а где наш бардак… Лучше уберите с дороги свой «жигуленок».

— Придется повременить, — Алим повысил тон. — Предъявите документы.

В это время из-за глухого каменного забора раздались еще два выстрела и шум набирающего обороты автомобильного мотора. По солнечной стороне бежал Соколов, весь взмокший и злой.

— Какого черта вы тут зацепились? Там уже одного нашего уложили.

Костя видел, как у Каскадова что-то произошло с лицом — оно словно ссыхалось на глазах.

— Клява, разберитесь с этими, — он указал на задержанную компанию. И обратился к Соколову: — Пошли, а то навалите, придурки, трупов…

Эмерс не знал, что делать, однако ноги помимо воли сами понесли вслед за Каскадовым. Он уже не видел, как омоновцы лихо принялись за работу. Вскоре вся четверка из «форда», упершись в забор руками, «наслаждалась» щекоткой — один из омоновцев обыскивал их с ног до головы…

Во дворе, куда забежал Каскадов с Соколовым и вслед за ними Эмерс, у красного «москвича» сгрудилось несколько омоновцев. Они матерились и размахивали своими автоматами-коротышками, словно жестикулируя. В тени развесистого ясеня лежал убитый оперуполномоченный, подчиненный Алима. Это он первым почти достал того, кто схватил чемоданчик с деньгами, и, видимо, скрутил бы, если бы в этот момент из кустов жасмина не шарахнули из обреза. Крупная картечь начисто снесла полголовы. Он уже не слышал, как взревел мотор и откуда-то из-за особняка, продираясь сквозь густые заросли шиповника, выскочила темно-синяя «девятка» и устремилась в сторону пляжа.

Тот, кому достался «дипломат», успел вскочить в машину, оставив всех с носом.

Темные глаза Каскадова от волнения сузились, казалось, еще немного и они задымятся от гнева.

— Почему, черт возьми, вы упустили птичек? — обратился он к Соколову. — Теперь, надеюсь, ни у кого сомнений не осталось, что это самая настоящая банда.

— Не психуй, Алим, — сказал Соколов. — Не так все просто, как ты думаешь. Между ними и нами оказался наш «опер» Крутов, а он стрелял в воздух… Ребята из ОМОНа еще только выдирались из шиповника, когда отсюда рванула «девятка». Мы палили по ней, но она мигом скрылась за домом.

— А где твой чертов «москвич» находился, в это время?

— Все произошло мгновенно, ты сам прекрасно знаешь, что на этой колченогой тачке дальше первого песка не уйти…

— Ладно, Сокол, признайся, что прошляпили… Свяжись с постами ГАИ, чтобы ловили темно-синюю «девятку», а пока с артистом поговорю…

И тут только Эмерс увидел сидящего на крыльце особняка Маэстро. Вид у него был — краше в гроб кладут…

— Вам придется поехать с нами, — сказал Каскадов. — Кстати, когда освобождались от денег, не видели, кому их передали?

— Мне мешали кусты, единственное, что я заметил… Кажется, на безымянном пальце левой руки не хватало фаланги, а на среднем пальце правой — огромная печатка…

— Это уже немало, спасибо…

Каскадов поискал взглядом Соколова и подозвал.

— Они наверняка рванули на Кемери, а мы двинем в сторону Меллужи. Через километр-другой они опомнятся и захотят прорваться к переезду, чтобы затем по Валтеру уйти к реке…

— Почему ты так думаешь? — спросил Эмерс.

— А что им еще остается? Ведь они, наверное, догадываются, что все выходы из города перекрыты. Остается только переправа через Лиелупе или какая-нибудь местная «малина», где можно отсидеться… Пойдем, посмотрим след «девятки», — сказал Каскадов и вместе с Соколовым направился в сторону примятых машиной кустов.

Костя прошел двором. Словно дуновение смерти исходило из всех его углов. С чувством облегчения он подошел к калитке, за которой раздавалась перебранка.

«Форд» был на месте. Один из омоновцев не спускал глаз с поставленных к стенке людей, второй проводил досмотр. На капот «форда» сыпалось все подряд: деньги, сигареты, зажигалки, косметички. Из сумки одной из девчушек — круглолицей смуглянки — вместе с тенями и губной помадой выпала серебристая пачка презервативов.

— Молодчина, — прокомментировал сей факт высокий омоновец, — береженого Бог бережет.

Бесцеремонность «черных беретов» выводила из себя задержанных.

— Если у вас другой работы нет, пошли бы лучше на пляж загорать, — сказал тот, что в спортивном костюме.

— Им еще надо нам под юбку заглянуть, — поддержала смуглолицая.

— Что, кстати, мы, возможно, и сделаем, поскольку все вы подозреваетесь в причастности к убийству, — спокойно прореагировал омоновец.

— Чего-чего? Убийству? — девица потянулась к лежащей на капоте пачке «Уинстона». — Может, вы нам еще изнасилование ваших доблестных коллег припишите?

Подошел второй омоновец, он только что обыскал машину. В руках у него были два газовых баллончика и целлофановый пакет. Его содержимое тоже оказалось на раскаленном от солнца капоте.

— А вот и господин Вашингтон, — с оттенком самодовольства произнес омоновец, имея в виду доллары, которые он нашел в машине. — Считать будем?

— Там четыре с половиной тысячи… во всяком случае столько было, — ответил блондин. — И можете не утруждать зря свои извилины, вся валюта законная.

Реплика омоновца разозлила.

— У вас, лавочников, все всегда законное, а копнешь поглубже, выясняется…

— И выясняется, — перебила все та же круглолицая смуглянка, — что когда имеешь дело с дебилами, лучше всего быть глухонемым.

Костя, глядя на всю эту бессмыслицу, приуныл. И впрямь — пойти бы на пляж и искупаться. Самым сильным впечатлением странного дня был тот факт, что «черные береты», облаченные в полную боевую экипировку, до сих пор еще не превратились в «домашнее жаркое»… Что будет дальше, он прекрасно знал — придет милицейский «уазик», четверку задержанных отвезут в отдел, в изолятор временного содержания. Три дня будут выяснять — кто есть кто… А может, и сразу отпустят — в зависимости от расклада.

Ни слова не говоря, Эмерс повернулся и направился в сторону от моря. В кроссовки тут же набрался песок. Не терпелось поскорее переобуться. Его окликнули:

— Эй, корреспондент, ты куда?

— Я вам чем-нибудь обязан? — спросил на ходу Костя.

— Ты главный свидетель, а нам надо составить протокол досмотра…

— Это ваши проблемы. Я никогда не выступаю свидетелем. Что-то его грызло. Возможно, давал о себе знать внутренний протест против методов работы омоновцев, а может, страх и жалость, связанная с убийством пусть и незнакомого человека. Как легко, оказывается, перекочевать на тот свет…

Дома встретило гробовое молчание. В такие минуты двухкомнатная квартира превращалась в музей восковых фигур — молчаливых и потусторонне отчужденных.

Иногда, правда, тишина вдруг взрывалась и начиналось вавилонское столпотворение.

— Кто-нибудь звонил? — поинтересовался Костя у своей жены со странным именем Нора.

— Я тебе не секретутка, — ответствовала та и Костя почувствовал — «третий тип погоды». Он хотел проигнорировать выпад, но не тут-то было.

— Все как молоденький гоняешь по взморью. Сорок лет, а ума не нажил…

Внутри начала понемногу раскаляться какая-то спираль. Сдержавшись, он отправился к себе в комнату. Сделав несколько приседаний, вытащил из ниши секретера машинку и поставил на свой крохотный стол.

Открылась дверь и в комнату вошла Нора.

— Ты, наверное, забыл, что я женщина, — она замешкалась, подыскивая более весомый аргумент, — и нуждаюсь в нормальных человеческих отношениях. Я хочу, чтобы муж был рядом со мной…

— И желательно на поводке, — перебил Костя.

— С тобой только дерьмо кушать, норовишь всегда быть первым… Разве многого я хочу — погулять раз в неделю по пляжу, в кино сходить. Я же всегда у тебя словно милостыню выпрашиваю… Будь ты проклят, скотина…

Он уже заложил в машинку чистый лист бумаги и изготовился печатать. Однако лекция на тему «брак и семья» продолжалась на той же патетической ноте.

— Может, хватит под руку псалмы петь? — Костя чувствовал, как в нем начинают плавиться какие-то предохранители. — Когда ты пять лет назад уходила со своим Арвидом, я позволил отвести меня в суд и развестись. Конечно, я понимал — кто я, а кто он. Я, по твоей классификации, журналистишка, да и только… А твой Арвид? Восходящая звезда оперетты. А ты сама — звезда демонстрационных подмостков. А ведь я предупреждал: перевалит за тридцать — ни один модельер на тебя не поставит. Им нужны манекенщицы-телки, которых можно и людям показать, и самим между сеансами оприходовать…

Нора сверкнула своими агатово-черными глазами, но под руку ничего не попадалось.

— Прошу, кончай-ка ты эту истерику, — Костя поднялся со стула и занял оборонительную позицию. — Я сегодня такого нагляделся, что и в кошмарном сне не привидится…

— Думаешь, никто не знает, что ты шляешься с молодой девкой? — лицо Норы сморщилось и, казалось, вся ее агрессивность ушла в слезы. Вскоре он услышал, как звякнула на кухне посуда, полилась из крана вода.

«Кажись, профилактика закончилась, — подумал он, — можно спокойно поработать». Однако руки дрожали, мысли разбегались и пришлось перепечатывать целую страницу — слишком много было ошибок.

Но не успел он закончить первый абзац, как зазвонил телефон. Это был Васьвась (Василий Васильевич) — бо-о-лышой защитник социальной справедливости. Коротковолновик-любитель и нештатный корреспондент.

— Ну, что новенького, Васьвась? — Костя чувствовал, что поработать сегодня не суждено.

— На проспекте Межа автобус сбил молодую женщину. Выскочила из притона, перед этим таблеток наглоталась. А знаешь, кто там живет? Сынок нашего первого секретаря. Курортные утехи…

— Ой, Васьвась, дай отдышаться, знаю я об этом. Мне завтра в номер отчет сдавать о соревнованиях.

— Моя половина в санатории «Балтийский янтарь» работает — недавно туда пожаловал сам Тимофей Николаевич Ермак…

— Ну, допустим, Васьвась, что так оно и есть, но я никак не пойму, чего это все вы так с ним носитесь…

— Его же из Политбюро выкинули, а как ты думаешь, плохих оттуда выкидывают? Я на твоем месте взял бы у него интервью.

— Давай, Васьвась, останемся каждый на своем месте. Пока что его подвиги меня не прельщают.

— А напрасно. Приглядись и, возможно, поймешь, что это тот, кто поставит жирный крест на развитом социализме…

— С каких это пор ты стал таким радикалом?

И вдруг телефон замолчал. В комнату снова вошла Нора.

— Ты для всех «скорая помощь», только не для меня.

— Прошу тебя, не заводись, — взмолился Эмерс. — Потом поговорим. И ради Бога, когда мне звонят, не злоупотребляй параллельным аппаратом.

Простенький отчет о теннисе превратился вдруг в неразрешимую проблему. В висках стучало, а сердце билось неровно — то почти замирало, то начинались назойливые толчки. Хроническая синусоидальная аритмия давала о себе знать. Сходил на кухню и принял сорок капель корвалола, запил глотком воды четвертушку анаприлина. Потом долго и бесцельно сидел над машинкой.

Отложив работу на утро, он открыл томик своего любимого Клода Гельвеция: «Нетерпимость превращает в лицемеров, сумасшедших, идиотов всех тех, кто находится в атмосфере ее влияния».

Закрыл книгу, задумался. Случись с ним безвозвратное, что станется с тем же Гельвецием, с его соседями по полке — Львом Толстым, Амброзом Бирсом? Попадут ли к друзьям, или будут пылиться у Норы? А может, их ждет обычная участь всего ненужного — мусорная свалка, это кладбище вещей?

Телефон вновь напомнил о себе. Костя снял трубку. Но на другом конце провода с ответом явно не спешили. Эмерс собрался было уже бросить трубку, когда послышался хорошо артикулированный голос:

— Простите, я говорю с журналистом Эмерсом?

— По-моему, я уже назвался, — не без раздражения ответил Костя.

И снова пауза..

— Видите ли, просто я по поручению одного администратора, администратора-руководителя, разумеется, хотел бы обсудить одну тему.

— В этом смысле у нас предложение превышает спрос. Кто же он, этот администратор?

— Думается, он достаточно интересен для вас.

— А до завтрашнего утра подождать он не может? — Костя вытащил из пачки мятую сигарету.

— К сожалению, завтра я на день уезжаю в Москву, а потом…

— Хорошо, приходите… Вы знаете, где находится ресторан «Юрас перле»? Прекрасно, там есть уютная аллейка, в конце которой растет изогнутое дерево, около него я и буду вас ждать… Только как мы узнаем друг друга?

— Это для нас не проблема, — незнакомец как бы что-то подчеркивал, употребив «нас». — Так когда мы можем встретиться?

Эмерс взглянул на часы — было без двадцати девять.

— В двадцать один плюс минус пять минут, — сказал он и положил трубку.

Он задумался, но долго, впрочем, голову не ломал — такие полуанонимные звонки редкостью не были. Иногда они вносили в его жизнь журналиста новые повороты. И он отправился на встречу.

Ждать долго не довелось. Подошел широкоплечий, коренастый человек, одетый по чиновничьи — в темном костюме, при галстуке, невзирая на жаркий июль. Эмерс узнал его сразу: помощник Ермака, с которым познакомили на кортах.

— Геннадий Семенович Льдистый, — представился незнакомец, и Костя еще раз ощутил железное рукопожатие.

Они вышли к самой кромке воды и, не спеша, направились в сторону устья Лиелупе. Несколько минут шли молча, да и потом разговор оставался отрывистым, как бы ни о чем…

— Прежде у вас не бывал, — сказал Льдистый, — и теперь жалею об этом. Странное море, похоже на застывшую лаву…

— Впечатление не случайное, — отреагировал Эмерс. — Море-то грязное…

И вдруг неожиданный вопрос:

— Скажите, Константин Артурович, ваша газета давно стала такой?

— В каком смысле?

— Боевой что ли… Она выходит раз в неделю?

— По средам. А насчет «боевой» — это кому как. Для одних наш «Курортник» — экстремистский листок, для других — просто макулатура, для третьих — заядлый провинциализм…

— На всех, естественно, не угодишь, — гость шагал широко, заложив руки за спину. — Но представьте себе, вашу газету знают и в Москве, среди подобных изданий она весьма выделяется. И ваше имя тоже достаточно известно…

«Льстит товарищ, — подумал Эмерс, — сейчас, наверное, перейдет к главному — ради чего пожаловал». Но гость заговорил о другом.

— Очевидно, такова судьба всех песчаных пляжей, — Геннадий Семенович кивнул в сторону дюн, основательно подмытых недавним штормом. — Со стихией ничего не поделаешь, верно? И вдруг без перехода спросил:

— А как вы, Константин Артурович, относитесь к Центру?

— Пожалуй, так же, как Центр к республике — наплевательски.

— Откровенно сказано… А кого бы вы хотели проинтервьюировать из тех, кто начал эту… перестройку?

— В основном меня интересуют люди из других сфер — писатели, деятели культуры, науки… У них, по крайней мере, можно вытянуть живую мысль. А что могут сказать политиканы?

— Присядем, — предложил Льдистый и свернул в сторону ярко-оранжевой скамейки.

Они уселись лицом к морю, куда ослепительным диском падало солнце.

— Что вас привело ко мне? — без обиняков спросил Эмерс.

— Скажите, что вам известно о Тимофее Николаевиче Ермаке?

— О вашем шефе, что ли?

— Ермак один…

— Не больше того, что и всем. Бывший комвождь, сброшенный с партийного Олимпа, теперь опальный министр. В целом воспринимаю всерьез — хотя бы за то, что он расплевался с номенклатурщиками. Но все это, думается, с его стороны поверхностное, скорее дань эмоциям, нежели принципам.

— Вы могли бы сделать с ним интервью?

— Отчего же это предлагается мне? — Эмерсу вдруг стало весело. — Разве в Москве не найдется журналиста, который согласился бы?

— Вы чего-то боитесь?

— Кто — я? Если чего-то и боюсь, то разве что своей жены… Дело, как вы понимаете, не в страхе, а, пожалуй, в необычности вашего предложения. Честно говоря, я просто чего-то не улавливаю.

Льдистый отвел взгляд от закатной дорожки.

— Вы, должно быть, знаете, за что его убрали? Мой шеф шел против течения. И не просто убрали — его пытаются превратить в политический труп, с чем мы, естественно, согласиться никак не можем.

— Простите, кто это — мы?

— Рассказывать об этом можно долго. Тимофея Николаевича прочно заблокировали деятели из Политбюро вкупе с молодцами из ЦентрСПБ. Короче, чтобы не задушили окончательно, ему нужна широкая трибуна.

— Это вы с ним так думаете или в стране сложилась такая ситуация, что…

— А как, Константин Артурович, вы считаете сами? В России такого волевого и трезвого политика, политика такого масштаба не появлялось давным-давно, и было бы непростительной ошибкой демократов не сделать ставку на этого человека. Вы ведь сами видите, что творится вокруг.

— Но почему вы выбрали наш скромный «Курортник» и лично меня, хотя даже здесь на кортах слоняется без дела добрый десяток спецкоров центральных изданий?

— Они, может, и взяли бы интервью, да их редакторы не позволят опубликовать. АПН и журнал «Огонек» пытались и что же — молчок… Нашли какие-то неубедительные доводы и не публикуют. Вас же выбрали потому, что гласность вы восприняли так, как и подобает. Пишите вы недурственно, остро. Это первое. Второе: ваша газета с помощью отдыхающих разлетается по всей стране, а именно это нам и нужно.

— И что же мне предстоит? — после некоторого раздумья спросил Костя. — Провести традиционную беседу о том, о сем или изложить некую программу Ермака?

— Ирония понятна. Однако мы полагаемся на ваш опыт и интуицию. Связь будете поддерживать со мной…

Льдистый наклонился и, разгладив ладонью песок, написал спичкой номер телефона.

— Вы сможете завтра, между встречами нашей сборной с Голландией, быть у четвертого корта?

— Вы думаете, там потише, меньше народа?

— Не в этом дело, просто упрощаю задачу. Можете сами назначить место…

— Мне все равно. Думаю о другом: смогу ли выполнить то, о чем вы просите. Учтите, что в политике я невежда, круглый ноль и, честно говоря, от нее меня с души воротит.

Геннадий Семенович сдержанно улыбнулся.

— Ну что ж, придется перед встречей принять таблетку аэрона… Кстати, могу одолжить, — Льдистый перестал улыбаться и в его глазах появился стальной оттенок.

— Ладно, не только в этом дело, — смутился Костя. — Вы должны понять, что ваше предложение для меня то же самое, что для чечеточника станцевать в балете. А я больше всего опасаюсь оказаться не в своей тарелке.

— Это вы бросьте, Константин Артурович, не скромничайте, не умаляйте своих возможностей. — Льдистый успокаивающим жестом положил руку на колено Кости. — Вы в своих статьях пытаетесь докопаться до сути предмета. Все ваши вопросы, заданные собеседникам, как правило, попадают в самую точку. У вас аналитика преобладает над чувствами, хотя иногда вас и заносит. Но это не беда, поскольку основную линию вы выдерживаете. А главное, что вас выгодно отличает от коллег — отсутствие внутреннего цензора.

— Вы мне льстите, Геннадий Семенович, — в голосе Эмерса можно было уловить скрытые нотки удовлетворения.

Они поднялись со скамейки. Наверху, в дюнах, было теплее и меж соснами уже витали вечерние тени. Костя пошел провожать гостя на вокзал в Лиелупе. На подходе к станции Геннадий Семенович прервал молчание неожиданным вопросом:

— Вы случайно не собираетесь разводиться?

Эмерс недоуменно огляделся по сторонам, словно его подловили на чем-то неприличном. Накатило раздражение: он терпеть не мог, когда без спросу лезли в его личную жизнь. И, видимо, собеседник понял это.

— Вы, Костя, пожалуйста, не обижайтесь. Но желательно, чтобы у вас дома не было напряженности. И, кстати, вы зря так откровенно демонстрируете свои отношения с вашей девушкой… — Льдистый остановился и повернулся лицом к Эмерсу. «Ну ни дать ни взять боксер этот Геннадий Семенович», — подумал Костя. — «Нос приплюснут, уши точно раскатанные блины»… — Хорошо, скажу по-другому. Нельзя, чтобы это могли использовать и вы себя чем-нибудь скомпрометировали. Это и вам ни к чему, и в наши планы не входит. Понимаете?

Конец ознакомительного фрагмента.