Музыкант

Александр Малетов

Что, если карьера и должность заместителя генерального директора не принесли счастья? Машина и квартира в Москве есть, а радости мало. Но какая жизнь тогда – настоящая? Книга о творчестве, не имеющем рамок, о смелости, о времени и о том, что у нас есть только миг, и он – сейчас, а счастье на самом деле – внутри нас самих. Улыбка одной живой души дороже славы и аплодисментов. И даже если твою песню услышат и поймут не все, стоит ли к этому стремиться?

Первое четверостишие

Светофор под мостом. Он старается без перерыва. Горящезелёный. Мигающезелёный. Секундногорящежёлтый. Немногогорящекрасный. Даже когда вокруг никого нет, он усиленно старается, не пропускает ни одной секунды стараний. Большинство светофоров в такое пустое и тихое ночное время одинаково горят мигающежёлтым, не обращая внимания на редкие машины, редких прохожих, редкую жизнь. Хотя в Москве в любое время пульсирует жизнь, как в огромном бычьем сердце. Даже если это сердце остановится, мышцы по инерции будут сокращаться. Все светофоры — одноглазые сироты — ждут, когда снова заработает сердечная мышца, когда артерии наполнятся стремительным бурлящим потоком, когда бешеный пульс будет отдавать даже в кончики пальцев. Все эти светофоры безразлично притихли, отбрасывая яркотускломутнокислостранножёлтый цвет себе под ногу. И только некоторым счастливчикам повезло продолжить работать, стараться и переключать цвета, будто караульный на посту, не смыкая глаз, всегда на страже порядка. И этот светофор под мостом такой же. Свято верит в своё предназначение. Правила должны соблюдаться неукоснительно, что бы ни случилось — ночь, пурга, ливень, раскалённая жара, пыльная буря, снегопад. На то ведь они и правила.

Ване снова приснился сон — будто он стоит на Арбате, словно бдящий ночью светофор, старается изо всех сил, возле него собрались люди полукругом, постоянно кто-то останавливается ещё, уплотняя этот полукруг, в руках у этих людей мобильные телефоны, они открыли свои глазокамеры, записывают в память происходящее. Перед Ваней лежит, распахнув бархатное бордовое нутро, кейс гитары, внутри которого уже прилично набросано бумаги и металла, так, что дна не видно, только боковые стенки. Ваня стоит с гитарой на ремне через плечо, руки выводят какую-то мелодию, губы выводят какие-то слова, связки выводят какие-то звуки. Только вот непонятно, какие именно. Водосточные трубы ближайших домов подпевают своим гудением, плотная полукруглая толпа качает головами и телефонами, через которые она смотрит на Ваню. И потом тишина. Кто-то выдернул провод. Электричества больше нет.

И Ваня просыпается.

Один и тот же сон. В последнее время он уж слишком зачастил. Наверное, из-за того музыканта на платформе, пару недель назад, ведь больше никаких объяснений нет.

Небо за окном начало светлеть, но в комнате и без этого было светло — прожекторы доставали до тринадцатого этажа кончиками своих лучепальцев. Возле дома громыхала стройка метро в режиме того одинокого светофора под мостом — круглосуточно прокладывая тоннели, вытаскивая привыкшую к непроглядной тьме землю, наводя порядок своими правильными линиями электропередач. Круглосуточная и круглогодичная стройка всевозможных объектов стройки. Сегодня стройка — завтра удобство. Уважаемые жители и гости столицы, приносим свои извинения за доставленные неудобства. Кроты завидуют такой тоннельной системе. Сверху это не стройка, а нагромождение земли, труб, балок, металлоконструкций, домиков для строителей, грязи, заборов, кранов, экскаваторов и людей, похожих на живых подосиновиков. Стройка похожа на непроходящий нервный тик — спать вроде бы можешь, но что-то тревожит.

Ваня привык засыпать и просыпаться независимо от того, есть вокруг шум и свет или вокруг тишина с темнотой. Ещё Ваня привык к распорядку дня — ранний подъём и ранний отбой.

Он встаёт в 4:30 утра, хотя работа начинается с 9 утра, а до офиса добираться совсем недолго — минут 30—40, в которые входит пешая прогулка до станции на жёлтой ветке метро, ожидание поезда в сторону центра, мелькающие кабель-трассы сквозь три станции, тесная толпа к и по эскалаторам наверх и вниз, пешая прогулка от метро к офису. Ваня привык делать с утра зарядку, за которой следует спартанский завтрак из овсянки на воде с орехами, после чай. Пока он завтракает, солнце усиленно протирает небо, убирая все тёмные разводы, все мелкие соринки, оставляя только бледный призрак луны. Ваня смотрит на светлеющее небо, приветствует новый день, незаметно кивает ему в окно. Сила фонарей на стройке истощается с рассветом, им уже сложнее дотягиваться так высоко — видимо, круглосуточная работа их изматывает. А светофор всё светит.

После завтрака он берёт свою истрёпанную временем тетрадь формата А4 в виниловой синей обложке. Этой тетради уже несколько лет. Обычно тетради столько не живут, они, как травы-однолетники, уходят из жизни, окончив свой учебный год. Ну, от силы два года. В нынешнее время и совсем отпала необходимость держать прошлогодние записи — всё помнит и знает интернет. Ваня вспомнил те одинаковоразноцветные стопки тетрадей в обложках в глубине шкафа. И ведь хранили их родители. Зачем? Можно ностальгически открыть и посмеяться над своим наивным почерком.

«Да, мы потерянное поколение. Но зато у нас есть поисковики!» — такую надпись, коряво начерченную то ли в трамвае, то ли в автобусе, чёрным маркером, ужасающим почерком, как-то встретил Ваня. Когда-нибудь писать рукой и ручкой разучатся — всё, что подумал в ответ на кривомаркерное заявление Ваня.

Он продолжает хранить эту многолетнюю тетрадь. Хотелось бы, чтобы она стала ровесником оливам из Гефсиманского сада. Продолжает в ней писать и перечёркивать слова. На компьютере так не сделаешь — привыкли бэкспейсом подтирать, следа не остаётся. Но зато живёт дольше! Именно поэтому у Вани два чистовика — один в тетради, второй на компьютере, да ещё в разные облака файл скопирован. Чтоб уж наверняка, как в Гефсиманском. В тетради по почерку можно увидеть и настроение, и состояние. Электронные же буквы бесчувственны. Белые на чёрном или чёрные на белом. Правильные черты и очертания. Как чёлка отличника.

Каждое утро он что-нибудь добавляет в эту тетрадь, хоть букву, хоть чёрточку, но добавляет. Бумага желтеет и дряхлеет — у неё год за десять — но старается, впитывает, удерживает чернила. Чтобы помнили. Клеточки истончаются, пропадают, а буквы не падают — бумага держит. «Если ты это прочёл — это моя и твоя ошибка» — вместо предисловия написаны на внутренней части обложки слова. Ваня и не помнит, когда и почему так написал. Наивно и размашисто оставил самому себе записку.

После упражнений со словами и пальцами закрывает эту тетрадь, откладывает её в сторону вместе с ручкой и собирается окончательно на работу. Тетрадь терпеливо ждёт до вечера, потому что может что-то и вечером новое появиться. Ждёт послушно, не трепыхается.

Ещё одна привычка Вани — переодеваться на работе. Он никогда не добирается до офиса в той же одежде, в которой предстоит весь день работать. В нерабочее время он одевается так, как ему удобно — будь то шорты со сланцами или джинсы с кедами, а в офисе — обязательно костюм. Ваня это правило никогда не нарушает, даже в пятницу, когда в компании разрешено приходить на работу в чём угодно.

Ему нравится его работа. Полтора года назад Ваня получил повышение — стал заместителем генерального директора, потому что возглавил развитие одного из продуктовых направлений в компании. Ване всегда нравилось заниматься чем-то новым, непонятным, сложным, интригующим. Находиться в авангарде событий, быть частью чего-то большого и сложного. Делать что-то стоящее, ценное. Ведь оно может стать бесценным.

Суть его новой должности заключается в том, чтобы в компании стали продавать то оборудование, которое соответствует коммерческим интересам компании. По некоторой иронии, которую можно и не оценить, пропустить, упустить, Ваня стал отвечать за продажи печатающей техники. Это направление переживает интересное время — как и его почерк в тетради с виниловой обложкой — спрос на печать на бумаге год по году падает, трансформируется в электронную среду, оставляя за собой след из запёкшегося на бумаге тонера, наполовину осыпавшегося, который более недолговечный или менее долговечный, чем чернила на бумаге.

Но человеку всегда будет мало что-то увидеть — всегда хочется потрогать. Ваня как-то был в типографии, где ему с маниакальной страстью в глазах рассказывали о типах бумаги, о том, какое оборудование как может передавать цвета, как всего один лишь глазу еле заметный пиксель может превратить в утиль огромную репродукцию. И теперь он отвечал за то, чтобы это стагнирующее направление развивалось. Ему нужно знакомиться и договариваться с производителями об условиях продажи их оборудования, ему нужно общаться с менеджерами по продажам в своей компании, чтобы они продавали то, что выгодно, ему нужно общаться с заказчиками, чтобы формировать и развивать потребность. Очень много разноодинаковых слов, которые можно свести к одному — налаживать коммуникации.

«Вся наша жизнь — это налаживание коммуникации» — эта мысль не так давно пришла и постучалась в голову к Ване. Постучалась робко, долго ждала, когда наконец откроют дверь, хотя бы грубо спросят через дверь: «Кто там?!» Эта мысль была проста, как химический состав воды. Ведь и правда — вся наша жизнь сводится лишь к тому, чтобы суметь наладить коммуникацию, договориться. И не важно, в какой сфере — личная жизнь, работа на стройке, учёба в институте, учёба в школе, офисная работа, научная работа. Перечислять можно до бесконечности. Твой гений не важен, если ты не умеешь его правильно преподнести. Потому что вся остальная жизнь сводится к тому, что она похожа на вырезки неуклюжих анекдотов из бесплатных газет.

В понедельник кухня в офисе становится местом, где обсуждают прошедшие выходные. Ваня достаточно редко туда заходит, потому что чай уже выпит до начала рабочего дня, а бесцельно стоять-сидеть не в его правилах. Но сегодня он задержался там — народу было всего шесть человек, количество убавлялось по мере того, как кофемашина готовила очередную порцию утреннего кофе. За столом сидел Родион Запашный с высокой кружкой, до краёв наполненной чёрным кофе без молока.

— Пятница выдалась головокружительной, вне всяких сомнений, — на лице блуждала улыбка, взглядом Родион упёрся куда-то за окно. В это же окно смотрел Ваня, на открывающийся вид промышленной зоны и упёршийся в высотки горизонт, которые подпирает не так давно отстроенная хорда. — Отличное красное винишко дополнило головокружение. Был в клубе, рядом с домом, даже не помню, как возвращался. На утро болело всё тело — от танцев. Какую-то девчонку проводил, когда ещё туман в голове стоял плотной стеной. Даже имя вспомнить не могу до сих пор, — улыбка всё время видоизменялась, словно гуляющее по небу полярное сияние. — А вот суббота получилась короткой. Голову от кровати сложно было оторвать. Только в кухню и обратно. В воскресенье тоже вставать не хотелось.

Ваня слушал мятый рассказ Родиона, взглядом провожая мелькающие автомобили на хорде.

Вот так терпеть всю неделю, чтобы потом отпустить вожжи, вскачь по злачным местам, с неизвестными людьми — радовался, как ребёнок — заливать голову густым туманом, качает из стороны в сторону, заставляет быть бессвязноглухопьяновесёлым, потом в себя ещё приходить, отдохнуть от отдыха, чтобы снова утром закусить удила на всю неделю. Ваня повернулся лицом в кухню. Родион пил из кружки свой темнющий кофе, в очереди к матери-кофемашине стояли ещё двое, менеджеры по продажам, обоих зовут Игорь, в компании работают всего несколько месяцев. Ваня почему-то продолжал стоять, разглядывая хорду за окном. Москва строит новые развязки, потому что старые завязались в плотные узлы, которые не разрубить, не развязать. Толкутся в пробках по этим крепким узлам жители и гости столицы.

— Всем привет! — в кухню зашёл Андрей Орлов, который около полугода уже проработал в компании коммерческим директором.

В ответ ему прозвучал неровный строй доброутренних приветствий.

— Как выходные? — Андрей весь сочился позитивной энергией, стараясь разговаривать со всеми и везде. — Уикенд удался?

— О да! — полярная улыбка Родиона продолжала свою прогулку по лицу.

— Вэл дан! Так и надо! — Андрей носил круглые очки, мимикрируя своей близорукостью под тренды моды, постоянно поправляя их на носу своим прищуром. — Что ещё нужно, пока молод? Нужно, чтобы пятница сотрясала так, чтобы волной цунами в понедельник прям выбрасывало.

Весьма поэтично. Ваня не шевелился, в какой-то момент ему даже показалось, что никто не замечает его присутствия. У Андрея была привычка, то ли московская, то ли просто современная, использовать в речи иностранные слова. Хотя русские всю свою жизнь что-то да перенимали, вспомнить того же Толстого и французский язык. Так что не нова история. Это для всех противников англицизмов.

— Вань, сможем с тобой сегодня пообщаться? — одновременно с обращением зашуршал скромно чайник, щекоча воду.

— Да, без проблем, — Ваню словно разоблачили, вытащили силой из укрытия.

— Файн! — кружка эспрессо была готова, Андрей аккуратно её взял на руки. — Я тебе тогда инвайт кину в аутлуке.

Приторнофальшивые офисные разговоры. Встречи и собрания, переговоры и договоры, жужжание компьютера и мерцание монитора, очередь на кухне и обронённые слова и крошки на столе, каракули и графики на белых магнитных досках, умирающие цветы на подоконнике, унылый вид из окна и обшарпанный линолеум, постоянные звонки и телефонные разговоры. Смысл в жизни — найти смысл. Вот и занимается каждый чем может.

Андрей выпил кофе в опустевшей кухне, где остались они втроём с Родионом, мечтательно дотягивающим кофе из своей высокой кружи, и Ваней, который стоял у подоконника, перекатывая из угла в угол свои мысли. Андрей имел ещё одну привычку, которая всегда цепляла внимание Вани — оставить свою маленькую кружечку после выпитого кофе на дне раковины в кухне, будто бы кто-то приходит и моет за всеми посуду. Хотя, может быть, коммерческому директору по вероисповеданию не положено мочить руки?

Андрей улыбнулся и вышел из кухни. Его рабочий стол находился по соседству с отделом продаж, не выделяясь в отдельный кабинет. Он сел за него, закинув уставшие ноги на стол. Сила привычки. Убирал их только тогда, когда генеральный директор появлялся на горизонте, для остальных не было исключений. На экране ноутбука всегда был открыт браузер, в котором ровным строем тёрлись друг об друга разные закладки с далёким от работы содержанием — обучение в Лондоне, сумки от «Луи Виттон», маршрут в какой-то дом на Кутузовском проспекте, где-то сиротливо в самом конце терялась вкладка рабочей CRM-системы, постоянно напоминая о себе звуковыми сигналами, но мало на неё Андрей обращал внимания. Самой часто открываемой вкладкой было личное облако с фотографиями. На них была женщина и дети, изредка сам Андрей. Он смотрел на эти фото, черкая какие-то слова в сообщениях на телефоне. Он тосковал по своему разрушенному браку, оставленным детям. Так тосковал, что сил и времени на продуктивную офисную работу попросту не оставалось. Да и на не продуктивную работу тоже ничего не оставалось. Оставались только силы на тоску.

Андрей периодически собирал людей, чтобы словами их подтолкнуть на великие дела, но при этом сам продолжал только закидывать ноги на стол. Разве коммерческий директор должен поступать по-другому? Задачи топ-менеджмента — менеджерить, генерить, творить, вдохновить. И быть. Всего лишь просто быть. Кто же будет раздавать задачи? Не помощница Верочка уж точно. Вот Андрей и раздавал задачи, делегировал, посыпая стол в переговорной комнате большим количеством устного текста.

На сегодня его календарь был пуст, Андрей отправил приглашение на встречу по электронной почте Ване. Этот Ваня ему не очень сильно нравился — уж очень он был своенравным, нужно было с этим что-то делать, а то работать мешает, задаёт много вопросов. Звук уходящего письма ещё не прозвучал, а Андрей уже бежал по дорожке новостей в телефоне, перепрыгивая с полосы на полосу. Параллельно с новостями он не забывал листать страницы социальных сетей, безучастно пролистывая фотографии, светящиеся счастьем. Его счастье развело руки-мосты в стороны. Его счастье промокло насквозь под брызгами неба и Невы.

Ваня смотрел на Андрея Орлова, коммерческого директора, с закинутыми на стол ногами в коричневых мокасинах, коричневых брюках, которые бесстыдно показали оголённые щиколотки, освобождённые от носков, словно от физкультуры. Он смотрел на человека, которому на вид было лет сорок пять, у которого хорошо подвешен язык, настолько хорошо, что он может позволить себе собирать людей в переговорке, заполнять всё пространство своими бестолковыми словами, считая, что ставит задачи, которые все должны выполнять. Он смотрел на человека, который ковыряется в своём телефоне, как задумчивый водитель рейсового автобуса в своём носу, стоя в московской пробке. Ваня смотрел и понимал, что Антон, их генеральный директор, верит этому человеку без нос-носков-ок? Верит этому коммерческому директору, потому что он коммерческий директор, потому что у него есть дорогая машина, он живёт в дорогом доме, одевается в дорогую одежду. Только в голове у него бедно. Скапливается мусор из этого телефона — больше ничего там, кроме мусора, нет. Информативно-информационная информация сыпет, информируя всех подряд информационными всплесками, потому что есть множество инфоповодов. Как все эти люди, застревающие в экранах, успевают переварить такое количество информации? Вопрос, похожий на вопрос про кофе. Человеческий организм не способен, например, круглосуточно переваривать мясо. А люди насильно запихивают в себя информацию. Потому что скучно. Как курильщики. Или обжоры. И верят абсолютно всему, чем себя пичкают. Разве бройлеры верят в синтетический корм? В нынешнее время никуда не скрыться от информации, она бьёт с разных сторон сотнями ключей, маня обезвоженных странников. Ваня скептически относился к перевариванию всей входящей информации. Поэтому не читал новостей — их рассказывали коллеги. Поэтому не листал социальных сетей — их опять рассказывали коллеги. Достаточно не выпадать из социума.

Почему Антон так безоговорочно верит словам нынешнего коммерческого директора? Почему он так безоговорочно не верит своим людям? Ваня был свидетелем, и не один раз, когда Антон отмахивался от своих руководителей и сотрудников, говоря, что они заблуждаются. С новыми сотрудниками такого не происходит. В отношениях так же — проходит несколько лет, и люди считают, что знают свою вторую половину вдоль и поперёк, без шанса на изменения. Но ведь могут произойти изменения? Ваня посмотрел на оголённые задранные ноги и задумчивые глаза за диоптриями очков, вздохнул и пошёл к своему рабочему месту. Пусть сами разбираются.

Люди верят всем, только не себе. Ваня шёл по длинному, во весь этаж, коридору, который состоял из пола, потолка и стен с дверьми, ведущими в разные отделы. Он сидел в техническом отделе, где располагался отдел закупок и инженеры. Его рабочий стол стоял в левом крайнем углу, возле окна, в которое по утрам и вечерам нагло пролезало солнце, заставляя Ваню затягивать плотнее жалюзи. На столе стоял огромный изогнутый монитор, лежал тонкий ноутбук вместе с беспроводными мышкой и клавиатурой, стоял на изогнутых ножках чёрный телефон, стоял запылившийся и забытый со временем канцелярский набор, который Ване выдали в его первый рабочий день в компании. Давненько это было. Время летит. Время бежит. Время не оглядывается. Будто боится не успеть. Время всегда успевает, это мы опаздываем.

Открытая рабочая почта обнажила и рабочий календарь, в котором все строчки были залиты зелёным цветом, подписаны разными буквами и словами. До первой такой залитой строчки оставалось всего полчаса. Дальше — без продыху. Сплошнозелёная беготня и непрекращающиеся разговоры-переговоры-договоры. Вся наша жизнь — коммуникация. Уже потом игра.

День рабочий кончился. Ваня словно только один раз моргнул. Таймлапс. И так каждый день.

За пять минут до конца рабочего дня Ваня зашёл с телефона посмотреть личную почту. Ответила.

«Ванечка, ПРИВЕТ! Рада видеть, читать. В дороге, да в толкучке, и в самделе хочется „втиснуть мысли“ во что-то. Мне понравился РЭП-ОДИНОЧЕСТВО. Рэповский темп сразу проявился, и тут не до придирок. А в первом и третьем ТРЕБУЕТСЯ обработка, потому как они претендуют на СТИХИ. Молоток, что мыслишь. Прозу еще не прочла, но посмотрю обязательно. Как Даша, с домом справляетесь? Как стадо кошачье себя ведет? Соседи не любопытствуют? Каким способом в Москву проталкиваетесь? Это еще тебе ответ-рассказ или по телефону проще? Расскажи. Антиресно. ЛЯ».

В Москву больше не проталкиваемся — живём всего лишь за несколько станций метро до центра. Живу. Любопытные соседи остались там же, в Подмосковье, в Москве их нет, никто не смотрит по сторонам, словно шоры нацепили. Кошки остались вместе с соседями, за МКАДом. Даши уже нет рядом, с домом поэтому и справляться не нужно, одному всё проще. Краткие ответы. Только жизнь не такая краткая, тянется, словно резинка, лишь бы в ответ не щёлкнула по пальцам или носу.

Ваня не очень часто писал своей двоюродной бабушке на электронную почту. Периодически делился с ней своими стихотворениями, которые корябал в большую виниловую тетрадь. Ещё реже приезжал. В эти редкие приезды они сидели или на кухне, или в её комнате, где она показывала и рассказывала Ване об их многочисленных родственниках, давала советы, как нужно писать, а точнее дописывать. Он внимательно слушал, стараясь ничего не упустить. Вот и несколько дней назад он отправил Ларисе Ивановне Яшиной три своих стихотворения, одно из которых назвал «Одиночество», нацарапанное под светом фонарей, в тишине квартиры, под грохот стройки метро, два других ему даже пришлось вспоминать, открывая начало переписки, потому что не отпечатались, всего лишь отрисовались в тетради, но не в памяти, всего лишь сохранились в заметках.

В экран телефона ударилось мухой шальное сообщение из мессенджера. Написал Антон Семёнов. Потом нужно будет ответить тёте Лоре.

«Ваня

Нужно написать

Отчёт

О»

Текст замер. Пауза.

печатает… — всё, что заполняло паузу.

«Сколько мы продали

По производителям за

Последний год»

печатает… — скорее всего, едет за рулём, поэтому рывками, отрывками, кусками, секундами. Раньше по телефону так звонили. Первые пять секунд бесплатно. Привет. Как дела. Что делаешь. Пойдёшь. Все вместе. Посидим где-то. Я тебя лю. Говори дальше. Давай вместе. Встретимся на том же месте, как тогда, помнишь? И совсем не лишние десять центов записались в минус по счёту.

«Сегодня мне скинь

Сейчас встреча будет»

печатает…

в сети

печатает…

в сети

печатает…

в сети

Ваня ждал продолжения. Через какое-то время настоящее стало прошлым, заменив курсив на был (-а) в 17:59. Что ж, сегодня домой пойдёт позже. Сегодня скинь, потому что встреча сейчас будет. Интересно. Антиресно.

Как только часы показали 18:00, рабочие места опустели, словно кто-то взял и подул на одуванчик, разом разлетелись в стороны работники. У каждого свои дела. Да и домой добираться не пять-десять-пятнадцать минут, минимум час, да и то за счастье — так быстро. У всех строгий график — работа с 9 до 18, перерыв на обед с 13 до 14. Всё остальное — свободное время, не имеете права.

Ваня любил оставаться в офисе после окончания рабочего дня, потому что дневная суета вылетала прочь из офиса следом за улетевшими коллегами. Он достукивал на клавиатуре неизвестные мелодии, эхом подпрыгивавшие к фальш-потолку, усиленно всматривался в напечатанный текст, смотрящий на него из таблиц, словно из-за решёток темницы. Вслед за дневной суетой уходило и солнце, закрывая за собой дверь, включая городские фонари.

И сегодня Ваня заключил тот самый отчёт за решётки экселевских таблиц, отправил его в мессенджер, где сначала увидел две синих галочки, а через несколько секунд, уже на пути к метро, снова мухой стукнулось об экран скудное:

«Ок спасибо»

До дома от станции метро канареечного цвета ветки было пятнадцать минут ходьбы, которые Ваня шёл через дворы. Небо было тёмным — солнце плотно закрыло за собой дверь. На этом небе ничего не было, кроме темноты, будто московское небо стеснялось звёзд, стеснялось их показывать или стыдилось. Вместо звёзд в московской темноте горели созвездиями окна квартир и уличные фонари, складываясь в Гидру, Пегаса, Дракона, Водолея и многих других, уступая право воображению изгибать их линии. Лабиринт сквозь звёзды — найти бы свой путь. Пусть даже Млечный.

«Звёзды! Слышите вы меня?»

Первая строчка чего-то нарисовалась, словно из-под стёртого напыления на лотерейном билете — так же неожиданно и волнительно. Ваня почувствовал, что сегодня появится новая запись в виниловой тетради.

«Звёзды! Слышите вы меня?»

Он смотрел на окна квартир, мимо которых проходил, задрав голову. Вряд ли они слышат, полная звукоизоляция, спаянная из целого мегаполиса. Укрыт мегаполис плотным одеялом своей жизни. Звуки летят вверх и опадают тут же. Как фейерверк. Вшшшшшшшш… Трым трум трам брым брам бром. Разрывается пустота. Разрывается тишина. Тишина в пустоте.

«Там, среди пустоты»

Ваня остановился и достал телефон, на котором открыл заметки и быстрыми движениями пальцев засыпал туда буквы и слова из своего сознания. Память — ненадёжный инструмент. Мозг, конечно, не изучен до конца, но всё равно ненадёжный. Сердце — мощный насос. Тоже имеет моточасы, которые имеют свойство заканчиваться. Нет там никакой любви. Как и у мозга, есть правая и левая сторона. Качает по всему организму кровь разных цветов и насыщенности. А что тогда душа? Двадцать с чем-то грамм? Где она именно? Где-то между сердцем и мозгом. Ничего из этого не прощупать. Может, все люди бездушные? Есть же безмозглые. Есть бессердечные. Никто не видел душу. Хотя видели бездушных людей. И душевных тоже видели.

«Я душу позволил бы… тры-ты-ты»

Окончание строчки убежало, хихикая, прочь, но не очень далеко, озорно остановилось за углом, тихо выглядывая. Телефон стал частью городского созвездия — светил, тускло, по сравнению с окнами и фонарями, но светил. Ваня всматривался в тёмное небо, на котором были видны отблески всех этих окнофонарных светил.

«Светил телефон и был частью светил» — шальная строчка попыталась сбить Ваню. Не получится. Не променяю. Про меня. Ю. Меня. Ю. Точно.

«Я душу позволил бы выменять»

Слово встало ровно, как нужно. Ваня пошёл дальше. Он давно видел звёзды. Но не так давно, чтобы забыть, как они выглядят. Как тёмная тема на телефоне. Фон тёмный, буквы белые. Так лучше видно. Как же они все далеко. Где-то там далеко, вполне возможно, так же смотрят и на них, думая о звёздах. Хотелось бы долететь до какой-нибудь? Что там? Жизнь? Смерть? Стать самому звездой. Повисшей в полном вакууме. Или в худощавом вакууме. Быть звездой и светить миллиарды триллионов лет. Душу променять. Выменять на то…

«На то, чтобы быть, как вы»

Четверостишье сверсталось, буквы твёрдо стояли на своих ногах и ножках в телефонной заметке. Останется только перенести это всё аккуратно, ничего не расплескать, не потерять.

Ваня зашёл в квартиру. Свет не торопился включать, а сам свет не торопился загораться. Прожекторы доставали на цыпочках до его этажа, осторожно заглядывая в тёмную и пустую квартиру. Нет никого, уходите. Всё равно что-то нужно. Любопытство — очень сложно пересилить. Дома никто не встречал, кроме этих прожекторов. Нужно ответить тёте Лоре. Ваня сел на тумбочку в коридоре, достал телефон и открыл личную почту. Правда не нужна, некрасивая она.

«Стадо кошачье весьма забавно — сейчас уже привыкли и вьются постоянно около, потому что т. Ира их постоянно баловала.

На работу проще электричками добираться, но это даже лучше, потому что теперь читать могу больше.

В целом у нас всё хорошо, соседи днём прячутся на работе, а вечерами за стенами, потому с ними не пересекаемся, не знаем никого.

Общаюсь с Сашей и её мужем Пашей, в субботу они всем семейством приезжали на 40 дней.

Жизнь здесь тише, чем в Москве».

Прочитал только один раз и нажал на кнопочный самолётик. Отправить. Пусть лучше в таком виде будет правда для неё. Не надо знать, что кошки остались где-то там. Не надо знать, что с Дашей пути разошлись. Так будет спокойнее.

Ваня после написанного ответа включил свет, который хлопнул слегка по глазам, заставив их ненадолго прищуриться. Достал свою виниловую тетрадь, которая его преданно дожидалась. Руки взяли в руку ручку. Так приятно написать своими руками слова. Ваня аккуратно вывел четверостишье.

Звёзды! Слышите вы меня?

Там, среди пустоты?

Я душу позволил бы выменять

На то, чтобы быть, как вы.

Прочитал несколько раз. Глаза и язык ни за что не зацепились, занозы не нашлось. А что дальше? Дальше пока ничего. Никаких новых слов и предложений. Никаких предложений и пожеланий. Никаких пожеланий и замечаний. Никаких замечаний и претензий. Никаких претензий и придирок. Пусть тетрадь ждёт завтрашний день. Завтрашний день ждёт пусть тетрадь.