Доблесть воина

Александр Мазин, 2017

Княжич, рыцарь, ближний гридень великого князя – неплохой список достижений. Семнадцатилетний сын князь-воеводы Серегея Илья – опытный воин, могучий, умелый, знающий все, что должен знать воевода, владеющий полудюжиной языков, готовый повести в бой и десяток, и сотню, и тысячу, если понадобится. Однако ему только семнадцать, и оттого чувства частенько перевешивают стратегический расчет, а страсти оказываются сильнее разума. Но пока есть те, кто готов встать рядом в смертной битве, ворогам не одолеть богатыря даже в самом неравном бою.

Глава 1

Западная Русь. Будни боевого дозора

— Илья!

Лагодка. Илья улыбнулся девушкам, придержал заводную и поехал рядом с телегой.

С лекарками он познакомился пару дней назад. Викула, отрок из моровской дружины, которого Илья взял с собой в этот поход, получил стрелу в затылок. К счастью для Викулы, мрачноватого высокого кривича двадцати трех зим от роду, стрела была охотничья. Пробив кожаный тыльник, она растеряла почти всю силу и ушла вверх, не пробив, а лишь поцарапав крепкий отроков череп.

Лагодка Илье приглянулась, и Викула был передан в ее умелые руки. И впрямь умелые, потому что лекарка драть присохшие бинты не стала, а сначала размочила теплым травяным настоем заскорузлую от крови повязку, потом срезала спекшиеся в черный ком волосы, и лишь после этого взялась за саму рану: промыла, зашила, забинтовала чистым. И всё с приговором, от которого Викула не то чтобы сомлел, а задремал вроде…

И вот через два дня отрок снова в седле. А мог бы и неделю проваляться, а то и горячку подхватить.

Надо отметить, что это была первая боевая рана, полученная в нынешнем походе. Если, конечно, можно назвать боевой рану, полученную от мальца-хорвата, который стрельнул в руса в отместку за разграбленное сельцо.

* * *

Ограбили сельцо не русы, а какие-то бродяги, не имевшие к войску Владимира никакого отношения. Илья знал это наверняка, потому что в сельцо они вошли передовым дозором, на полверсты опередив голову походной колонны.

Паренька, понятно, изловили, но убивать его Илья не разрешил. Мальчишка, выстреливший пусть даже и в спину вооруженному воину, бронному всаднику, — хороший материал. Когда-то Илья и сам был таким. Правда, стрелял не в затылок, а в лицо, но всё же…

— Я — Илья Моровлянин, — сказал он побелевшему от ужаса парнишке, замершему в татуированных лапах нурмана Гудмунда. — Иди в город Моров, к наместнику. Скажи, что я велел взять тебя в детские. И больше не глупи. В другой раз не пощадят. Отпусти его, хольд.

— Неправильно это, — проворчал Гудмунд Праздничные Ворота. — Он нашего ранил. Кровь пролил. Кровь за кровь. Дай хоть руку ему отрублю!

— Викула! — обернулся Илья к пострадавшему. — Хочешь отомстить мальцу?

— Да пусть бежит, — проворчал кривич, заматывая голову льняной тканью: рана была не опасной, но кровила сильно.

— Гудмунд, если комар тебя куснет, ты тоже будешь за ним гоняться, чтоб лапку оторвать? — насмешливо спросил Илья. И добавил жестко: — Я сказал, отпусти его!

— Ты вождь. — Свей-нурман разжал пальцы, и мальчишка плюхнулся наземь прямо в навозную кучу. — И чтоб ты знал: мою шкуру не всякий комар прокусит.

— Викула, ты как? С нами или назад?

— С вами, — буркнул Викула, прилаживая шлем на забинтованную голову. Подшлемник пришлось спрятать, иначе не налезло бы. — А куда?

— Малец же сказал: те, кто их пограбил, только что ушли. Нагнать хочу.

— Эй! Я с вами! Покажу, куда они пошли! — подал голос малец-хорват.

Русы засмеялись.

Два десятка грабителей, груженные добычей телеги. Такой след даже ночью не потеряешь.

— На-конь! — скомандовал Илья и кивнул в сторону Викулы: — Миловид, приглядывай. Возгарь, Малига — замыкаете. Нагнидуб — со мной. Ходу!

* * *

Работы у лекарей нынче немного. Настоящих схваток еще не было. Так, мелкие стычки дозоров, в которых русы неизменно побеждали. Больше пострадавших не от врагов, а по собственной неуклюжести и невезучести. У кого конь споткнулся, кто спину надорвал, застрявший воз из грязюки вытягивая, кто животом маялся…

А с одним совсем смешно вышло (Лагодка хихикнула) — на гнездо осиное сослепу помочился.

Лагодка — милая. И интерес у нее к Илье — хороший. Не похотливый, как у подружки ее Чаруши, а… душевный. Илье с ней поговорить — что домой вернуться. И помочь не в тягость.

Лекарям в большом походе всегда есть чем заняться. Для того чтоб обиходить раненых да поломанных в бою, много чего требуется. Но это работа нетяжелая и несложная. Тем более что вытянуть увязшую в грязи телегу — и мужские руки сыщутся. Да и пустые они, эти телеги, пока что. Сколько там веса в двух девушках? Пудов шесть?

Руки у лекарок заняты делом, зато языки свободны…

А тут — Илья!

К лекарям сын князь-воеводы всегда относился с особой лаской. Как-никак у него и матушка, и невестка целительницы. Так что заботился. То мясца подкинет свежего, то еще чем угостит. И другие вои при нем приставать побаивались. Всерьез, понятно, девушек не обидят, но многие на лекарок смотрят как на девок доступных. А это мало кому нравится. Даже… доступным. А тут глянет любитель сладенького на Илью, который рядом с телегой едет, и быстро сообразит, что девушки под его десницей.

А десница у княжича моровского ой тяжеленькая!

— Куда ездил, Илья Серегеич?

— Хвост проверял, Лагодка. По велению княжьему. Не потерялись ли.

— А впереди что?

— Пустая дорога. В тот раз поучили шалунов, других пока не нашлось.

Но — найдутся. Вряд ли князь хорватский Собеслав откажется от мысли оставить русское войско без припасов. Это ж двойная выгода: и себе помочь, и врагу подгадить. А что смерды, у которых вынесли всё, включая посевное зерно, с голоду помрут, так это уже не Собеслава забота. Пусть теперь киевский князь думает, как данников своих примученных поддержать.

— Всё спокойно, не бойтесь…

* * *

— И зачем нам эти хапуги? — проворчал Бочар Нагнидуб, поравнявшись с Ильей. — Сколько они того зерна увели? На золотник и то не наберется. А отнимем, ты что, сам торговать его станешь?

— Во-первых, не на золотник, а побольше, и не только зерно, — Илья чуть придержал прибавившего рыси Голубя — жеребцу не понравилось, что его догнали. — Во-вторых, зачем торговать? Я его нашим фуражирам отдам. А в-третьих, Нагнидуб, мы нынче не по вражьим землям промышляем. Мы — передовой дозор великокняжьего войска!

— Не понял, — нахмурился Бочар. — Это же война. Значит, всё, что возьмем, — наше по праву! И поровну! — И, спохватившись: — Тебе, понятно, три доли как старшему.

Илья засмеялся:

— Это не вик нурманский, Бочар! И не война. Это, друже, возвращение того, что прежде было нашим, а потом отложилось. Так что со смердами здешними мы точно не воюем. Это как с брюквой воевать или с морковкой. А вот ежели кто этих смердов грабит, то с ним уже у нас война. И не как с честным ворогом, а как с обычными разбойниками.

— Умный ты, — Бочар хмыкнул. — Так всё растолкуешь, что аж зуб ныть начинает.

— Не тот ли, который тебе намедни Малига щитом вышиб? — ехидно поинтересовался Илья.

— Я ему тоже… приложил, — буркнул Нагнидуб, которому зуба до сих пор было жалко. А еще обидно от того, что Малига, уступавший Бочару ростом и силой, намного превосходил того ловкостью и умением. И побить его в шутейном поединке у здоровенного Нагнидуба не выходило никак. А если он увлекался и забывал, что поединок шутейный, Малига его тут же наказывал. Вот, без зуба оставил.

— Мы — дозор, — наставительно произнес Илья. — Наше дело — выявить всё, что может помешать движению войска. И устранить, если сумеем. А если не сумеем, сообщить о том воеводе.

— И чем же может помешать движению войска шайка грабителей?

— У тебя, Нагнидуб, голова, чтоб думать или только вшей разводить? Знаешь, сколько одного только фуража коням надо?

— Нет у меня вшей! — обиделся Бочар. — Что я, копченый? Иль жрец нурманский? А про фураж войсковой мне знать ни к чему. Чай, свои кони голодными не останутся, а о других пусть другие думают.

— Думать, Бочар, это… — начал Илья, но оборвал фразу: — Голубь, стой.

Жеребец послушно остановился. Илья напряг слух…

Подъехал Малига. Тоже послушал. Теперь, когда копыта коней больше не хлюпали по грязи, звуки стали совсем отчетливыми. И понятными.

Илья глянул сверху на Малигу. В отличие от простодушного Нагнидуба, тот был умен. И опытен. Не простой гридень — сотник. Илья хотел оставить его наместником в Морове, но Малига отказался. Попросился на войну с хорватами.

— Зачем тебе? — удивился тогда Илья. — У меня отряд маленький, ты даже не десятником, простым воем будешь.

— Простым воем, зато под Ильей Моровским, — улыбнулся Малига. — Скучно мне, княжич, воеводствовать. Неумехам всяким носы подтирать да подпруги подтягивать. Не жизнь это для меня — тоска. Не обижай, Илья Серегеич!

— А Моров на кого?

— А хоть Гордея у князь-воеводы попроси! — обрадовался Малига. — Ему в самый раз.

Илья подумал немного…

И согласился.

Гордея он знал. И знал, что наместник из Гордея выйдет толковый. Да и Малигу хотелось с собой взять — будет с кем посоветоваться.

Но для начала посоветовался с батей насчет Гордея. Князь-воевода выбор одобрил. И даже похвалил: мол, научился Илья в людях разбираться.

Илья признался: Гордея Малига предложил.

— И что с того? — пожал плечами князь-воевода. — Малига — твой человек. Раз приблизил его и слушаешь, значит, разбираешься.

На том и порешили.

И теперь Малига рядом с Ильей. В полусажени. Ближе некуда. Крестили Малигу Аристархом, но христианское имя как-то не прижилось. Может, и правильно. Не захотел Малига начальником стать^[1].

Хотя простым воином он уж точно не был. Бронь на нем — не у всякого сотника такая. Илья подарил. За дело. Да и прочая амуниция не хуже. Что в бою взял, что купил. Давно воюет Малига. Дольше, чем Илья на свете живет. С виду прост. Лицо круглое, нос картошкой, бородка стриженая, вокруг глаз морщинки, будто улыбается часто. Только не от улыбки они, а от прищура. Для того, кто вдоволь пополевал в печенежских степях, такой взгляд — обычный.

— Что скажешь, сотник?

— Телег десятка два. Быки тянут. Коней, думаю, столько же. Сказал бы точнее, да в этой грязюке не разберешь, а по звуку — где-то так. От нас — недалеко. Будь дорога прямой, уже могли бы стрелой достать.

— Бьём?

— Пожалуй. Ты живьем кого взять хочешь, княжич?

— Ясно, хочу. И не кого-то, а старшего.

— Тогда я бы посоветовал спешиться и бегом через лес.

— А потом бегом конных догонять, когда они телеги бросят и дадут драпака? — влез Нагнидуб.

— Кабы ноги у тебя были такие же быстрые, как язык, ты, Бочар, тарпана бы в степи догнал, — осадил его Малига. — Молчи и слушай. А если не понимаешь, тем более молчи.

— По лесу скрытно — трудно, — заметил Илья. — Деревья, кусты голые.

— Нам шибко бежать не придется — быки тянут медленно. Слева склон удобный. Кусты густые. Дорогу перекроем — верхами не уйдут, а пешими пусть попробуют. Вон Бочар у нас — бегун знатный.

Нагнидуб промолчал. Возражать Малиге — на обидное нарываться.

— Разумно, — согласился Илья. — Побежим мы с тобой, Малига, еще Нагнидуб, Гудмунд и Рулав. Остальные — верхами, по дороге. Викула, ты как?

— Могу, — отрок похлопал по кожаному налучу.

— Вот и хорошо. За конями присмотри.

Разочаровал. Но в бой без нужды Викуле лезть не стоит. Вид у него неважный.

Илья спрыгнул наземь. Снял с седла щит. А вот лук с колчаном оставил. Стрелы метать будет кому.

— Так и держитесь, как сейчас, — приказал конным. — Крикну — начинайте. А мы побежали!

И побежали. Склон не очень крутой. Дорога выше. Под ногами похрустывают промерзшие листья: почище, чем на тракте, и не так скользко. Хотя приходится петлять: в полной броне через кусты и поваленные стволы особо не попрыгаешь.

Бежать приятно. Ногам. А то всё верхом да верхом. Особенно если бежать не напрягаясь. Илья и не напрягался. Пустил вперед Гудмунда и Рулава, которым посоревноваться в удовольствие. Не просто бегут — теснят друг друга. Играют.

Малига рядом. Ему тоже легко.

Кому трудно, так это Нагнидубу. Бронька на нем двойная до колен, да кованые наплечники, да щит здоровенный, с круговой оковкой, да в верховых сапогах стальные вставки. От удара мечом спасают. Илья тоже такие хотел себе сделать, когда только-только снова ноги обрел. Богуслав отговорил. Пояснил: польза, только если ты — поединщик и противник о вставках не знает. А в бою только тяжесть лишняя. Проще ногу убрать. А всаднику такие штуки и вовсе ни к чему. Если собственную ногу защитить не можешь, как тогда коня защитишь? Но Нагнидуб железо любит. Ему лишний пуд — не помеха. Впрочем, в отряде Ильи слабаков нет. Так что Бочар со своим железом пыхтит да потеет. Но не отстает. И не отстанет — гонор не позволит. И Илья это знает.

Повозки они уже давно обогнали. Но не остановились. Во-первых, еще место надо выбрать подходящее, во-вторых, грабители могли дозор вперед отправить. Илья бы отправил. Волы-то пахотные, там же, в селе взятые. Еле тащатся.

Но сейчас самое время кого-то наверх послать. Кто тут у нас самый молодой, не считая пыхтящего Бочара и самого Ильи?

— Рулав! Сбегай, глянь, что на дороге.

Варяг тут же рванул наверх.

Хороший воин Рулав Самый-Младший-Барсучёнок. Настоящий природный варяг. Илье с ним хорошо. Как с братом. Младшим братом, которого у самого Ильи нет. И Рулаву с Ильей хорошо. Он привык быть младшим, шестой сын Стемида Барсука. Хотя давно уже опоясанный гридень и годами постарше Ильи. Но тоже не женат. И не торопится. У него другая мечта: собственная боевая ладья. И будет. Если не убьют. Однако, чтоб убить Рулава Барсучёнка, врагов вокруг должно быть много, а друзей — никого. А это у русов-дружинников — большая редкость.

Побежали дальше. Илья размышлял. На бегу хорошо думается. Не о предстоящей стычке: там все просто. О будущем. Например, о разговоре, который случился у Ильи с батей незадолго до похода.

Киев

— Князь Фарлаф тобой интересуется.

Илья настороженно поглядел на отца:

— Уж не из-за Мурома ли?

В Муроме Илья чуток порезвился. Убил наместника и казну его забрал. За дело, по справедливости. Наместник этот Илью подвел под родичей-разбойников, с которыми вместе скверные дела проворачивал. Илья до сей поры был уверен, что сделал все скрытно и подумать должны как раз на этих родственничков. Неужели Фарлаф что-то вызнал? Тогда почему батя так спокоен?

— Из-за Мурома, — кивнул князь-воевода. — Но наместник, которого ты прихлопнул, ни при чем. Фарлаф хочет тебя самого — в наместники. Говорит, понравилось ему, как лихо ты с Соловьем разобрался. А то у него разбойники, вишь, совсем страх потеряли: наместника княжьего прямо в тереме зарезали, — князь-воевода дернул себя за усы, усмехнулся. — Считает, что ты порядок наведешь.

— А кто сейчас в Муроме распоряжается? — спросил Илья.

— Акун, сын Фарлафов. Младший, а ныне — единственный, кто в живых остался.

— А мне, значит, его сыну — в помощники? — скривился Илья. — Не пойду.

— Зачем в помощники? Я ж сказал: ты наместником будешь, Акун — под тобой.

— Вот как? Он что, малахольный, этот сын Фарлафов? Зачем ему подо мной ходить?

— Акун — воин справный. Я б его сотником в гридь без раздумий взял. Однако вопрос правильный. Сам как думаешь?

Илья пожал плечами. Ничего в голову не приходило, кроме того, что черниговскому князю и впрямь надо разобраться с разбойниками. Но будь это так, батя и спрашивать бы не стал.

— Ладно, — снизошел Сергей Иванович. — Поясню. В давние времена, когда воевода Хельгу, Олег по-нашему, взял под себя Киев для Рюрикова малолетнего сына Игоря, с князем Черниговским он бодаться не стал. Договорились тогда мирно, союзно. Враги-то были общие: печенеги, хузары да угры. В договоре Олега с ромеями Чернигов был вторым вписан, сразу после Киева. С Игорем, когда тот, после смерти Олега, наконец-то стал сам править, у Чернигова тоже бодалок не было. Человеком Игорь был неплохим, а вот князем неудачливым. Чернигов при нем изрядно усилился. Потом, когда правили Ольга со Свенельдом, Чернигов тоже стоял крепко. Если не вровень с Киевом, то уж не в данниках точно. Положение изменилось, когда киевский стол занял Святослав. Но и тут наш старый Фарлаф сообразил что к чему и с самого начала повел себя правильно. Признал себя младшим, воев своих со Святославом посылал. Не за так, понятно. Долю неплохую в добыче общей имел. И справедливо. Много черниговских с земли болгарской дымом в небо ушли. Старший сын Фарлафа, лучший его воевода Щенкель, тоже там лег. Святослав этого не забыл, равно как и того, как Фарлаф Киев прикрывал в отсутствие великого князя. Потому дани с Чернигова не брал, удовлетворялся подарками и верностью. Верность эта Святославу была важнее. Велик был Святослав, — князь-воевода вздохнул. — Тесно ему было в Киеве. Он империей мыслил. И не зря. Хузария уже была под ним и обе Булгарии, Дунайская и Волжская. А это ведь только начало было…

Князь-воевода снова вздохнул. Илья знал: больно ему от того, что погиб Святослав в самом начале своей великой славы. Раны, полученные батей на острове Хортица, в последнем бою Святослава, зарубцевались. Все, кроме этой. Эта, в душе, не заживет никогда.

А князь-воевода между тем продолжил:

— Как не стало Святослава, у Киева с Черниговом сразу не заладилось. На стол киевский воссел Ярополк. Молодой, властный, нетерпимый. И первым делом начал давить Фарлафа. Мол, он великий князь, а все остальные — данники. К самому Фарлафу у него вражды не было, просто тот из сильных князей был самым близким. Фарлаф, может, и уступил бы, но уж больно дерзко с ним Ярополк говорить начал. Негоже так с тем, кто трех великих князей киевских пережил и полста лет твердой рукой княжит. Ярополк же не только данью Фарлафа обязать хотел, еще и мытное право пожелал забрать. Свенельд, пока еще в доверии был, Святославовича как мог урезонивал. Но потом в глупой стычке погиб его младший брат Олег, и Ярополк тут же обвинил в смерти брата Свенельда и выставил воеводу из Киева. Нашему роду от этой опалы только прибыток вышел. По праву супружества стал твой брат Артём Уличским князем. А вот Ярополк решил, что отныне нет над ним никого, кроме Бога. Теперь он если и слушал кого, так только жену свою Наталию, которую Владимир после себе забрал. А Наталия — ромейка. У них, сам знаешь, все под Автократором ходят. Вот и Ярополк себя таким возомнил. Автократором. И Фарлафу прямо заявил: или кланяйся, или пеняй на себя.

Вроде правильно решил. Надо было ему тогда с Черниговом срочно определяться. Потому что свара его с Владимиром уже началась, так что иметь под боком врага было опасно, а дружбы у них с Фарлафом после всех обид точно не получилось бы. В общем, решение правильное, но… Если бы Ярополк действительно двинул дружину на Чернигов. А Ярополк, как обычно, ограничился словами, и в результате, когда Владимир подступил к Киеву, Фарлаф и не подумал его поддержать. Впрочем, будь Ярополк порешительней, он бы и без Чернигова с братом справился. Да и Владимир не стал бы против него идти. И тогда, как знать… — Князь-воевода задумался.

Илья его не торопил. Ему было очень интересно. Илья был мальцом, когда сошлись в битве брат с братом. Притом, насколько мог судить Илья, все преимущества были как раз у Ярополка. И сил побольше, и люди надежнее. Сойдись они в чистом поле, скорее всего, побил бы Ярополк Владимира. А уж из-за киевских стен старшего брата достать не было у Владимира никакой надежды.

И тут вдруг Ярополк сам оставил Киев и постыдно бежал, бросив и стольный город, и верных ему людей на милость Владимира. И не союзников искать, а в малый град Родню. Там он и просидел без толку, пока полгорода с голоду не перемерли.

А как нечего жрать стало, прибежал к брату мириться… И был убит наемниками боярина Блуда. Владимир, надо отдать ему должное, Блуда изгнал… наместником в Новгород.

— Владимир Фарлафа поначалу прижимать не стал, — продолжал между тем батя.

Незачем. Всем и без того было понятно, за кем сила и удача. Киевский князь ромейскую кесаревну в жены взял, а у Фарлафа второй сын со всей семьей от болезни в один месяц умерли. Остался один Акун. И других не будет: стар Фарлаф, постарше меня. В общем, побежали от него люди. Вон даже воевода черниговский Претич к Владимиру перешел. Так что ни к чему Владимиру Фарлафово княжество силой забирать. Подождать немного — само в руки упадет. Хочешь что-то спросить?

— Хочу, — кивнул Илья. — Зачем я Фарлафу, мне уже понятно. Хочет свою удачу нашей подкормить. А нам-то зачем с неудачником дело иметь?

— Удачники, неудачники… Ты, сын, христианин, а говоришь, будто язычник.

Илья смутился, а князь-воевода продолжал:

— Муром — не такой уж маленький город. Побольше нашего Морова. И ты — не только мой сын, но и гридень великого князя. И останешься им, даже если принесешь клятву верности Фарлафу, а ты, замечу, ее приносить не станешь, потому что я буду против. И Фарлаф это понимает. И что же получается? Киевский гридень становится наместником такого важного города в княжестве Черниговском?

Илья задумался ненадолго, потом сказал:

— Бать, а если наоборот всё? Если Фарлаф как раз и не забыл о том, что я — киевский гридень?

— Умно! — похвалил князь-воевода. — Вот это уже я упустил. Если так, то выходит, что, приглашая тебя, он Муром Киеву под покровительство отдает? Занятно. Что ж, скоро мы узнаем, кто прав.

— Спросишь Фарлафа?

— Нет. Хотел бы он правду сказать, сказал бы сразу. Можно, конечно, Претича порасспросить. У него в Чернигове полно родни осталось. И все не на последних местах. Да скоро все само выяснится.

— И как же?

— А вот потребует с тебя Фарлаф клятву верности, тогда я прав. А не потребует…

— Тогда — я?

— Нет. Тогда придется еще немного подождать, поглядеть, какой Фарлаф следующий шаг сделает. Ну что, заинтересовался? Пойдешь наместником в Муром?

— Сначала в поход, — уклонился от немедленного ответа Илья. — Мало ли как там сложится…

— Согласен, — одобрил князь-воевода. — Вдруг ты там такой подвиг совершишь, что тебя великий князь собственным княжеством пожалует.

Оба засмеялись. Илья искренне, а вот Сергей Иванович — не совсем. Он помнил, что Илья не только гридень Владимира, но и рыцарь Болеслава Храброго. И наверняка неспроста Болеслав Илью рыцарскими шпорами наделил. Есть у него на парня свои планы. Но грузить этакими допущениями Илью Сергей Иванович не стал. Парню и без того есть над чем поразмыслить.

— Ты, главное, доблесть бездумную не выказывай, — попросил он сына. — А то знаю я тебя! Чуть что — и один на сотню галопом.

Илья хмыкнул. Такая репутация льстила его самолюбию.

— Бать, ну что ты говоришь?! Разве бывает доблесть бездумной? — запротестовал он.

— Еще как бывает! — заявил Духарев. — Что, по-твоему, есть доблесть воина?

— Да это и есть! — воодушевился Илья. — Чтоб на врагов без страха, невзирая ни на что!

— Это, сын, доблесть ульфхеднара, грибов нажравшегося. Доблесть воина не в том, чтобы погибнуть в бою, а в том, чтобы жить, сражаться и защищать своих. И тут уж — себя не щадя.

— Мертвые сраму не имут, да? — вновь оживился Илья.

— Да. Но только когда другого выхода остановить врага нет. Потому что ты-то умрешь, а те, кого ты защитить должен? С ними как? Ты — мертв, а они в руках у ворога. Вот это и есть срам.

Илья попытался осмыслить сказанное, потом спросил:

— Что же, всех подряд защищать?

— Зачем всех? Я же сказал: своих.

— А кто тогда — свои?

— А на это, сын, ты мне ответь! — потребовал Духарев.

Илья задумался.

— Род наш?

— А еще?

— Други мои. Еще те, кто в землях наших живет.

— А если шире?

— Варяги? Братья-христиане?

— Не то чтобы все, но, в общем, верно. А еще шире?

На этот раз Илья задумался надолго, потом осторожно предположил:

— Русь?

— Вот теперь верно! — похвалил Сергей Иванович. — Вот теперь ты правильно мыслишь. Широко.

— Но она ж огромная, Русь! Как же я — один?

— А ты не один, — сказал Духарев. — Мы же с тобой. Все. От юного отрока до самого великого князя. А еще запомни: доблесть, она с воином не только ввиду ворога. Она — всегда. Уяснил?

— Не вполне, — честно признался Илья. — Но я додумаю. Скажи, а есть способ узнать, кто свой, а кто нет, чтоб наверняка?

— Есть, — кивнул Сергей Иванович. — Как не убережешь, так и узнаешь.

Западная Русь

На дороге — никого. Хоть что-то хорошее в осенней распутице. Никто тебя не выдаст, кроме ворон.

И слышно далеко.

— Едут, — озвучил общую мысль Праздничные Ворота.

Нет, дозора они не выслали. Не ждали, что их нагонят и обойдут.

Впереди полдесятка всадников. Возы дальше. Ну да, у распутицы есть еще один плюс: пыли нет. Но лучшие, по привычке, впереди. Где почище.

Все — воины, судя по мечам. И все — голенькие. Без броней, даже без шлемов. Как на свадьбу едут.

Илья хмыкнул. Вспомнил, что его как раз со свадьбы и умыкнули. Повеселился денька три от души… А очнулся в цепях, на пути в замок своего кровника, который только и мечтал с Ильи шкуру спустить. Причем медленно.

Грабители увидели короткую стеночку, перегородившую дорогу, остановились.

Оценивали противника, озирались, прикидывая, где остальные?

— Эй вы! — рыкнул Илья. — С коней слезли, зброю на телегу, чтоб не марать! Тогда поживете!

— Счас! Разохотился! — крикнул в ответ бородатый воин на забрызганной грязью каурой лошадке. — Может, тебе и стол накрыть?

— Лишнее! — отозвался Илья. — Мы людей не едим!

— Но поджарить можем! — подключился Гудмунд.

— Вы сами — кто?

Выговор Гудмунда его смутил. Он у нурмана на словенском такой же, как у германцев. И тех, и других здесь побаивались.

— Там двое брони вынули и еще двое на возах с луками, — негромко произнес Малига. — Похоже, драться будут.

— Ну и славно, — решил Илья. — Гудмунд, Бочар, Рулав, когда скажу «смерть» — мечите копья в тех, кто подальше, и сразу бегом. — И, громко: — Кто мы? Смерть мы ваша!

Три копья ушли разом. У каждого — своя цель. Была.

Пятеро русов сорвались с места раньше, чем их копья ударили в живые мишени.

Удар копыта в щит, промельк клинка над головой, рухнувший под ноги всадник. Наступить сапогом (опора не хуже скользкой грязи), щит вправо, отбивая мах чекана, краем — в усатое лицо свесившегося врага, увернуться от лошадиных зубов, уколоть вверх, под мышку, замахнувшегося на Малигу всадника… Всё. Строй распался, они у телег. Илья вспрыгнул наверх, на груду наваленных мешков, и еще раз, на самый верх, оттуда — прыжок на две сажени, на спину понурого вола, толчок — и щитом вперед, на изготовившегося лучника.

Стрела ударяет в щит, прошивая насквозь кожу и доски. Граненый наконечник выскакивает в пяди от лица — и многопудовый, умноженный на скорость прыжка и вес самого Ильи удар щита сшибает лучника с телеги. Пролетев полдюжины шагов, тот плюхается в грязь и остается лежать, а Илья бежит по узкому борту воза дальше. Взмах клинка… остановленный в последний миг. Это не враг — скорчившийся, зарывшийся в солому смерд.

— Пер-рун! — взмывает над дорогой рев Нагнибуда.

Оглушительное карканье ворон, злобный визг жеребца…

Илья бросает щит за спину, смахивает кровь с меча, обтирает его о спину трясущегося смерда и возвращает в ножны.

Кончено. Гудмунд путает кому-то вывернутые руки, Миловид, верхами, держит поводья четверых коней, три из которых — трофейные. Загрёба, гридень из батиных, на четверть хузарин, на четверть полянин, наполовину — всякая всячина, привстав на стременах, смотрит окрест: лук поднят, стрела наложена…

Но и только.

Стрелять не в кого. Девятерых взяли живьем, связали. Шестеро убитых, еще шестеро сами помрут. Не сбежал никто. Одиннадцать возов, наполненных доверху. Столько же смердов-возчиков трясутся от страха. Три девки, взятые для развлечения, пищат от ужаса. Они видели русов в бою, а это впечатляет.

Среди людей Ильи потерь нет. Если не считать сомлевшего от слабости Викулы. Его уложили на телегу поверх мешков с ячменем, накрыли плащом.

Возы пойдут не спеша. С ними — Малига, Загрёба и Гудмунд. Последний сам напросился. Илья догадывался, почему. Девки. При Илье нурман валять их не решался. Знал: княжич не одобряет. Ну и ладно. Девки чужие, а Гудмунд — свой. Да и не убудет от них. Пусть порадуется.

Пленников собрали в цепочку по-степному: петли на шеях, руки туго связаны в локтях. И бегом в обратную сторону.

Илья по-быстрому допросил парочку грабителей. Те сказались людьми хорватского князя Собеслава. Услыхав, что на него идет Владимир, хорватский князь тут же поторопился отправить несколько десятков таких малых отрядов почистить амбары и овины своих подданных. Поторопился, но всё же немного опоздал. То ли слишком быстро продвигался великий князь русов, то ли весть о нем поздно дошла до Собеслава.

Когда Илья соединится с войском и передаст воеводе пленников, тот медлить не станет: тоже пустит вперед малые отряды — перехватить как можно больше таких вот обозов. Удобно. Избавит русов от необходимости тратить время и обдирать смердов самим.

Опять-таки — будущие данники. Пусть таят обиду на прошлого князя, а не на нового.

* * *

Илья поравнялся с лекарской телегой. Улыбнулся Лагодке, а та — в ответ. Хорошо. Нравится она Илье. Он поначалу к ней особо присматривался: вдруг — суженая? Понял: нет, не она. Мужское в нем не играет, а вот в груди при виде лекарки тепло делается. Есть в ней родное что-то.

Воинство русов растянулось на полпоприща, не меньше. Ежели ворог на задних нападет, до головных весть дойдет далеко не сразу. Потому и курсируют непрерывно вдоль колонны дозоры и разъезды. Войско на марше чем больше, тем уязвимей.

— А правду говорят, Илья Серегеич, что матушка твоя однажды мертвого ромея оживила?

Это уже не Лагодка, а Чаруша.

Красивая девка. И нрава вольного. С первого взгляда видно: совсем не прочь с Ильей на попонке поваляться, в купальные игры поиграть.

— Кто ж такое говорит, Чаруша? — усмехнулся Илья.

— Люди, кто ж еще. Будто батюшка твой ромея сначала прибил, а потом матушка оживила и дружить с князем киевским зачаровала? Правда иль нет?

— Ну раз люди говорят… — Илья ухмыльнулся еще шире.

— Илья Серегеич…

— Говори, Лагодка, не бойся. — Он взял девушку за руку. Маленькая ладошка в его лапище как теплый трепещущий птенчик. — Спрашивай, что хочешь.

— А можно я спрошу? — ревниво вмешалась Чаруша.

Илья глянул строго. Умолкла.

— Илья Серегеич, а в битве страшно?

— Страшно, Лагодка. И весело. От страха, знаешь, еще веселее бывает. Как мальцом с обрыва в речку.

— А если убьют? — опять влезла Чаруша.

Илья глянул на нее еще раз, оценивающе: может, всё же взять ее разок? Девка справная: груди тугие, губки алые, задок округлый. Увести в лесок, задрать подол и пахтать, пока не охрипнет…

Видать, что-то такое у него и в глазах мелькнуло, потому что Чаруша облизнула губы, взгляд — с поволокой:

— А я б не испугалась…

Это она уже не про битву, понятно. Хочется ей. Вон как ноздри раздувает. Будто кобыла, готовая в галоп сорваться.

— А мне страшно, — вздохнула Лагодка. — Вот вы сейчас такие храбрые, веселые, а потом…

Окинула взглядом пустые пока что телеги и снова посмотрела на Илью.

Он видел то же, что и Лагодка: десятки раненых, беспомощных, искалеченных, страдающих. Илья и сам хорошо знал, каково это. Только что ты был силен и непобедим, а потом входит в тебя обжигающая холодом сталь, и вместо могучего воина — истерзанный болью человеческий обрубок. И Лагодка никогда не поймет, что от этого страшного знания, от понимания того, что между силой и беспомощностью, между жизнью и гибелью — лишь посвист стрелы или промельк клинка, от понимания этого — еще острее, еще шибче кипит в тебе обычная жизнь. А битва… В битве об этом не думаешь. В битве ты чувствуешь над собой руку Бога. Ты сам почти бог, а смерть не против тебя, а над тобой летит. И враг, видя ее, визжит, бежит и гибнет, потому что с тобой не только сила, но и Правда.

— Ты не бойся, Лагодка, — проговорил Илья ласково. — Мы вас в обиду не дадим.

— Спаси Бог, — еле слышно прошептала девушка. — Я ведь в первый раз на войну-то.

— Я тоже, — Илье захотелось ее обнять, погладить по голове, — в первый раз.

И сам смутился. Ведь правду сказал. Бился-то много. В степи, в лесах, на палубах. Но не с тысячным войском. Не так, как батюшка о своих походах с великим князем Святославом рассказывал. Или братья о том, как с нынешним князем Владимиром бились за Ярополка.

— Ты?! — изумилась Лагодка. — Ты же — гридень! Ты страшного Соловья поймал! Говорят, в одиночку целое войско хорватское разгромил! Обманываешь меня, да? — И засмеялась звонко, как жаворонок.

— Это не война была, — Илья выпустил ее руку, выпрямился в седле, улыбнулся еще шире. — Так, стычки.

И ускакал вперед. Будто почувствовал, что нужен сейчас воеводе.

И действительно оказался нужен.

— На полпоприща впереди развилка будет, — сказал Варяжко.

— Так и есть, — подтвердил Илья. — Дорога на Гнезно. Ну и к чехам. Их земли — по ту сторону реки. Это главная дорога. Но нам — не туда. Собеслава там нет.

— Знаю, — кивнул Варяжко.

Это Илья допрашивал пленников наспех, а великий князь расспросил всерьёз. И Варяжко при этом, понятно, присутствовал. Как и другие воеводы, Сигурд и Претич.

— Собеслава там нет, но всё равно хочу, чтоб ты, княжич, со своими пробежался по этому тракту на пару поприщ. На всякий случай.

— Сбегаем, — кивнул Илья. — Сейчас?

— Попозже. Поешьте горячего перед дорогой. Может, тебе еще людей дать?

— Ни к чему, — отказался Илья. Если там такое войско окажется, что нам не под силу, я уж как-нибудь дам знать, не сомневайся!

— Вот и хорошо, — одобрил Варяжко. — Правильно мыслишь, Серегеич. И действуй так же, ясно? В драку не лезь! — Голос воеводы построжел. — Меня твой отец особо просил пыл твой воинский в узде держать.

— Да ладно! — махнул рукой Илья. — Куда этим цаплям против степных соколов!

— Ну смотри, — проворчал воевода.

Может, вспомнил Варяжко, как взял его, убежавшего от Владимира к печенегам, брат Ильи Артём. Как сокол цаплю взял. Вместе с малой ордой копченых. Илья — той же породы. Такого сдерживать — только портить. А уж удачи княжичу на десятерых хватит.

Так подумал воевода, белозерский княжич Вольг Варяжко, глядя вслед Илье, еще не зная, что через пару дней этот удачник вляпается по самые плечи.

Примечания

1

Греческое имя «Аристарх» означает «наилучший повелитель».