Чеченские рассказы

Александр Карасёв (2024)

«Чеченские рассказы» Александра Карасёва, которого называют импрессионистом и сравнивают с Лермонтовым, Чеховым и Зощенко, сдержанны и лаконичны, но в этой кажущейся простоте — глубина, ирония и трагизм.

Как я получил медаль «За отвагу»

Когда раздался взрыв и сучка Ичкерия с диким визгом бросилась под палатку, я рисовал схему опорного пункта цветными гелевыми ручками. Я схватил автомат, выскочил наружу, вжимая голову в плечи.

Боец был искромсан осколками. У другого бойца осколок сидел в ноге. Я колол ему промедол в ногу. Козак орал: «В ногу нельзя!!.. блядь!..» Запах тола, крови и мяса. Оседающий пыльный дым в ярком воздухе. Козак орёт, забивая стоны раненых. Ошарашенные бойцы сбились в окоп. Ичкерия прокралась к окопу и улеглась за бруствером, затаив дыхание. Умная собака не желала оставить людей в их беде. Люди гладили её и шептали ей в уши ласковые слова: «Ичка… умница… собака… хорошая…» Потом они зажарят её и съедят. Это будут другие бойцы… другого призыва… Зимой…

А тогда на бруствере стоял потерянный Сорокин, в оливковом парадном берете, с красным лицом. Слёзы проступали на его детских щеках, как пот.

— Блядь!.. Сорокин!.. Сорокин!.. блядь! — бессмысленно орал Козак на всю Чечню.

Это были бойцы Сорокина. Двадцатидвухлетний мальчик, вчера он приехал от Борисенко с сапёрной командой. Его команда из восьми человек должна была помочь нам построить блиндаж.

У Борисенко боец Сорокина подобрал гранату РГД-5 с отломанным усиком. С ввёрнутым запалом боец сунул гранату в карман разгрузки. Сейчас он искромсанный полутруп. Завтра он умрёт от потери крови по дороге в госпиталь.

Ясный, солнечный день. Мы с Сорокиным пишем рапорты за обеденным столом у палатки. Сначала он. Потом (когда Сорокин «ушёл с глаз, чтоб его, блядь, было не видно») пишу я.

Я пишу о том, что группа сапёров во главе с лейтенантом Сорокиным проводила инженерную разведку в полосе леса на подступах к ВОПу. О том, что, услышав выстрелы, я по приказу начальника штаба полка подполковника Козака выдвинулся к месту боя с одним отделением. Что группа сапёров подверглась нападению НВФ и под огнём превосходящих сил противника отходила на ВОП. Что огнём отделения я прикрыл отход сапёров и нанёс урон наседавшему противнику. Что в ходе этого боя был тяжело ранен один солдат из взвода Сорокина. И один солдат был ранен легко. Что сам я потерь не имею. Я пишу под диктовку Козака и два раза затушёвываю слово «блядь».

Я пишу на белом листе бумаги, купленном на большом рынке в Дышне-Ведено вместе с цветными гелевыми ручками и скотчем. Я помню, что день был особенно ясным. В тот день был виден снег на вершинах гор. Мне говорили, что эти горы уже в Дагестане…

Когда осенью 2001 года наш полк переформировали в отдельный батальон, меня вывели за штат. Я болтался по части под видом военного дознавателя, прикреплённого к прокуратуре. Планку я не носил.

Носить на полевой форме орденские планки, нашивки за ранения и все значки приказал командир полка, награждённый двумя орденами и медалью с мечами. Моя жена поехала в авиагородок и купила в военторге тёмно-красный ромб.

Ромб оказался за окончание института милиции. Других в военторге не было. Я носил его, чтобы что-то было на форме. Чтоб на меня не орали и дали спокойно уволиться. Но Козак помнил. Он сам подписал наградной и сам вручал мне медаль на плацу перед строем. У Козака была цепкая память топографа.

Мы столкнулись с ним у ворот второго КПП. Я отдал ему честь и принял вид военного дознавателя с неотложной миссией. В руке у меня был внушительный файл с выписками из приказов. Файл не помог мне.

— Киселёв, где твоя медаль?

— Какая медаль?

— «За отвагу», блядь!

— Так она ж на парадку…

— Я грю, планка-бля!

–…Товарищ подполковник… вы же всё знаете.

Козак сдвинул повыше фуражку, огляделся, не желая свидетелей. И заговорил вдруг впервые с теплотой в голосе:

— Награды, Саша, на войне даются не за подвиги, а за время пребывания на передовой… Ты сколько там был?.. Растяжки в горпарке ищешь?

–…Ищу.

— Значит, достаточно… Всех нас нужно лечить… Голову… И знак участника носи. Ты не тыловая крыса — ты боевой офицер.

Он шёл к казармам через плац энергичной походкой коренного жеребца, тянувшего несдвигаемый воз, а во мне растекалось чувство радости.

Это было паскудное бабье чувство. Чувство задёрганной женщины, приласканной жёстким любовником… Я вышел за КПП, думая о том, что Козак неплохой, на самом деле, мужик… Что Козак — строгий, но справедливый офицер… Что Козак — храбрый офицер, больше всех ездивший в район и бесстрашно мотавшийся по всей Чечне с одним водителем в уазике… Когда Козак узнал о предстоящем назначении в Грозный (вместо спокойной должности здесь), он закрылся в кабинете и пил водку один. И это так душевно и по-человечески.

Конец ознакомительного фрагмента.