Под кровью грязь

Александр Золотько

«Под кровью – грязь» – второй роман трилогии А.Золотко «Наблюдатель». Кровь, однажды смывшая позолоту и разрушившая благопристойную жизнь обывателей, не оправдана ни уверенностью Конторы в том, что все делается для блага «народа» и в поддержку официальной власти, ни убежденностью Палача в праве карать по приказу, ни желанием коммерческих структур оградить себя и свой бизнес от «наездов». Под позолотой – кровь. А что под кровью? Под кровью – грязь, ужас и … пустота.

Глава 3

Палач

Город представлял собой смесь воды, домов, людей, машин и грязи. Все влажного серого цвета, со смазанными чертами и нелепыми движениями.

Город копошился как скользкая куча лежалого, забродившего мусора. При каждом движении хлюпало, маслянистая поверхность луж трескалась, и тяжелые капли летели во все стороны.

Палачу показалось, что даже стены домов пропитались водой и сыростью, что достаточно дотронуться до стены рукой — поверхность стены чавкнет, и из щелей вязко полезет серая, ноздреватая грязь.

И все равно, осень ему нравилась. Нравилась своей честностью и определенностью. Весна, как нищенка выпячивала голые ветки и хрупкие ростки, пытаясь вызвать жалость, лето пыталось вскружить голову запахами и красками, зима все прятала под снегом и льдом, раскрашивала безжизненные лица людей морозным румянцем, а осень…

Вот она, грязная, промозглая, вздрагивающая под порывами ветра, давно уже не пытающаяся прикрыть свою наготу лохмотьями одежды. Немытая, нечесаная осень с вечно слезящимися глазами и пронзительными голосом сквозняков. Как пропитая баба, бесстыдно справляющая нужду у всех на глазах. И плевать ей на всех, и обо всех она скажет правду, потому что уже самой нечего терять. А то, что у нее осталось — несколько месяцев жизни, она с готовностью отдаст за глоток водки.

И не нужно ей уже много, после пары глотков забывает она обо всем и может часами сидеть на одном и том же месте, грязная, растрепанная и мерзко воняющая.

Осень не врет. Она понимает цену жизни. Она понимает, что жизнь не стоит ничего. Ровным счетом ничего.

Палач понимал осень. Не любил, любить что-либо он разучился окончательно, а понимал. Он знал, что это его последняя осень, знал, что время его истекло, знал, что те, кто приказывал ему, уже наметили срок, что задание, которое он с гадливостью сейчас выполняет — последнее задание.

Палач знал это тем внутренним знанием, для которого вовсе не нужно иметь информацию. Это знание сформировалось в нем помимо его воли, помимо его сознания. Он не знал откуда, но знал это наверняка.

Это знание позволяло ему смотреть на людей с презрительной усмешкой. Было немного обидно, что вся эта навозная куча будет жить и после его ухода, что он не сможет победить в своей войне против людей. Но это он знал изначально — людей слишком много.

Лучше бы это случилось осенью, и небо пусть будет затянуто тучами, чтобы не было видно звезд. И чтобы не радовались люди, чтобы вода слепила их глаза, а тела их чтобы дрожали от сырости и холода.

Палач отступил в сторону, пропуская пробегающую в арку двора кучку мальчишек. По грязи, по лужам, не разбирая дороги. Они не замечают всего этого, не замечают, что грязь уже облепила их ноги и одежду, что она уже вцепилась в их тела и души.

В окне третьего этажа штора была отдернута. Палача смешила эта предосторожность, но хозяин квартиры относился к этому очень серьезно. Очень серьезно. Хотя прятаться ему было не от кого. Через него Палач получал информацию и приказы, и через него же передавал отчеты и заказы. Никто не мог угрожать связнику, но он всегда был преисполнен серьезности и деловитости, или того, что он принимал за деловитость и серьезность.

Палач про себя называл его Пустышкой. Он и действительно был пуст. Он не вызывал к себе даже никаких чувств. Он даже не был человеком. Так, призрак, обманка. Пустышка.

Наверняка он сидит с самого раннего утра возле окна, наверняка уже давно заметил Палача, но когда тот нажал кнопку звонка, за дверью почти пять минут было тихо, потом щелкнул замок, но дверь приоткрылась только на длину цепочки.

— Вы одни? — каждый раз один и тот же вопрос.

— Да.

Пустышка с сомнением помолчал, потом дверь закрылась, звякнула цепочка, дверь открылась, и Пустышка сдавленным голосом пригласил войти. Как только Палач переступил порог, дверь захлопнулась.

— За вами никто не следил?

— Нет, — как обычно ответил Палач.

Интересно, как Пустышка отреагирует, если однажды Палач скажет, что за ним следили?

Квартира Пустышки была заполнена смесью запахов прелости, грязного белья и какого-то варева. Палач никогда не проходил дальше коридора, ему становилось противно от одной только мысли, что вдруг Пустышка предложит ему сесть или, не дай Бог, попить чаю.

Пустышка не предложил. Он всегда очень старался побыстрее выпроводить Палача. Принять информацию, передать пакет и, отведя бегающий взгляд молча открыть дверь перед уходящим. Пустышка, сгусток вони и страха.

— Здесь пленка, — сказал Палач, положив кассету на тумбочку со старым телефоном возле вешалки.

— Хорошо, — сказал Пустышка и положил на тумбочку возле кассеты небольшой пакет, — это для вас.

Палач молча взял пакет, взвесил его на руке, потом внимательно осмотрел обертку. Пустышка побледнел. Он всегда бледнел в такие моменты, и на лбу его выступали капельки пота. Палачу было наплевать на состояние пакета, он знал, что Пустышка скорее бы умер от страха, чем заглянул в пакет. Знал и все равно проверял пакет. Проверял только для того, чтобы увидеть выражение страха и неуверенности на лице Пустышки.

Капельки пота быстро стекли по лбу к носу, и собрались в каплю, которая повисла на кончике носа Пустышки.

Палач хлопнул пакетом по ладони, Пустышка как всегда вздрогнул и капля упала на пол.

— Ладно, — сказал Палач и спрятал пакет во внутренний карман плаща.

Пустышка засуетился, распахнул дверь.

Теперь почти час Палачу будет казаться, что одежда его пропиталась смрадом квартиры связника. На крыльце Палач остановился и посмотрел на часы. Девять часов. У него имеется небольшой люфт по времени. Можно не торопясь пройтись до места парковки запасной машины. Ту, на которой отвез Жука и Беса, Палач спрятал.

Вряд ли кто-то сможет связать ее со стрельбой возле ночного клуба, но лучше быть осторожным. Ту машину можно будет использовать еще раз. Сегодня ночью.

Хорошая погода, подумал Палач, пережидая, пока мокрая суетливая толпа вдавится в подошедший троллейбус. Люди толкались молча, с остервенением отталкивая друг друга от дверей. Все влезть не сумели, и оставшаяся часть втянулась на тротуар.

Кто-то остервенело отряхивался, размазывая пятна грязи по одежде. Грязь, подумал Палач, жрущая, дышащая, плодящая сама себя грязь.

Каждый комочек в отдельности был хлипким, но вот так, толпой, они могли подобно селевому потоку в горах снести все на своем пути.

А он так и не доказал никому своей правоты. Никому. Даже с ребятами из своей прежней группы он так и не поговорил об этом. Хотя, вряд ли они поняли бы его. У каждого из них была своя боль, и эта боль надежно прятала их от его сомнений и его правоты.

И эта правота делала его одиноким.

Палач обошел высматривающих новый троллейбус людей и быстрым шагом двинулся к автостоянке. Лучше всего, если он приедет на место немного раньше.

Ему предстоит быть только зрителем. Все, что должно произойти через час, спланировал он, но выполнять это будут люди. Его люди, как ни абсурдно это звучит. Он, оружие, отдал приказ людям, и они выполнят его приказ.

Палач всегда точно выполнял приказы, он не представлял себе, что можно приказа не выполнить. Он был оружием, а оружие не сомневается. Он не сомневался, но он и не представлял себе, как легко управлять людьми, как легко заставить их выполнять его работу. Убивать людей.

Они готовы вцепиться в глотку друг другу, Палач вспомнил, как Бес и Жук смотрели друг на друга. Солдат и Наташка… тут даже он не мог до конца представить себе, что может произойти после того, как он перестанет их сдерживать.

Остальные… Как поведут себя остальные, он сможет узнать меньше чем через час. У него еще много времени для того, чтобы занять место в первом ряду и насладиться зрелищем.

Хотя ничего кроме отвращения это у него вызвать не могло.

Дождь почти стих. Или это уже был не дождь, а просто туман оседал мелкой пылью. Вдалеке послышалась милицейская сирена. Где-то что-то случилось.

Город большой, в нем всегда что-то случается. За всем не уследишь.

Возле своей машины Палач остановился, посмотрел на тучи, взглянул на часы. Все в порядке. Все будет так, как он спланировал. И через час, и через месяц, и…

И когда настанет его момент.

Наблюдатель

Интересно, что сейчас делает Палач? Гаврилин положил постельное белье в тумбочку и захлопнул дверцу. Я бы на его месте спал. Гаврилин с ненавистью посмотрел на стену, отделявшую его квартиру от соседской.

Естественно, крики уже прекратились, и за стеной царил мир да покой. Но рассчитывать на сон уже не приходилось, Гаврилин великолепно знал себя. Теперь всякая попытка уснуть будет обречена на провал после того, как он несколько часов проворочается на диване.

Нет уж спасибо. Лучше подождать до вечера и тогда…

Раз уж спать все равно не получается, можно предаться греху чревоугодия. Вот обожрусь и помру молодым, пропел вслух Гаврилин. И никто мне не указ. Ни Артем Олегович, ни Палач.

Гаврилин двинулся было на кухню, но решил, что в квартире слишком тихо. Он всегда разрывался между двумя прямо противоположными желаниями. С одной стороны — как приятно посидеть одному, в тишине, когда никто к тебе не пристает, не теребит, не заставляет бежать куда попало, или ночами сидеть над допотопным пультом связи, тупо пытаясь не уснуть.

Закрыв же за собой дверь квартиры, Гаврилин уже через пару часов начинал тяготиться и одиночеством и тишиной. Тут у него выбор был небольшой: магнитофон, телевизор или собственный монолог.

Утром лучше всего помогает просто музыка, лучше громкая и иностранная. Не хватало еще вслушиваться в текст. Гаврилин порылся в кассетах, выбрал «Скорпов», сунул их в кассетник и щелкнул клавишей. Потом оглянулся на стену и сделал музыку погромче. Мелочно, конечно, и пошло, но некоторое удовлетворение от этого он получил. Тем более что, насколько он знал, в ближайших окрестностях его квартиры маленьких детей не было.

Так о чем это мы? О планах на счет пожрать. Путь к сердцу мужчины, ясное дело, лежит через его желудок. Гаврилин открыл холодильник и присел перед ним на корточки.

М-да, теперь понятно, почему он так себя не любит. Если бы он был женат… Ну, предположим, что он был бы женат, то сразу после такой ревизии семейного холодильника наступил бы развод.

Более — менее сносно выглядели четыре сосиски в мутной целлофановой оболочке. Маргарин в пластиковой банке сохранился только в виде тонкого слоя на стенках. Кастрюлька с макаронами. Вчерашними. Гаврилин задумчиво посмотрел на бледный комок теста. Позавчерашними. Вчера он позавтракал остатками хлеба и молока. Остатки макарон он варил позавчера. На завтрак.

Банка килек в томате. Гаврилин выдвинул пластмассовый ящик внизу холодильника и обнаружил там скукоженное яблоко.

Убивать таких хозяев надо. Расстреливать из рогатки двадцатимиллиметровыми гайками. Макаронам, не смотря на голод, прямая дорога в мусоропровод.

Джеймс Бонд позавтракал холодной телятиной, рыбой и фруктами. Фиг вам, сосиски не телятина, и есть их холодными никто не собирается.

Гаврилин вытащил из печки сковороду. Материальное воплощение старого тезиса о том, что нельзя откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня. Что ему мешало сразу помыть сковороду еще неделю назад?

Гаврилин сунул сковороду в мойку и включил горячую воду. Ага, он потому не помыл сковороду сразу, что накануне выбросил тряпку в мусор. Как называется жизненный уровень человека, который даже тряпки для мытья грязной посуды не имеет? А как называется сам этот человек?

Гаврилин потер остатки подгорелого жира на сковороде пальцами. Ничего, получится. И вообще, если не удалось найти чистую посуду, есть придется с мытой.

А вы трус, господин Гаврилин. Сколько ухищрений и стараний только для того, чтобы не думать о неприятных вещах! Ведь все просто и ясно. Сегодня твоя жизнь сделает очередной выверт, и, будь твоя воля, ты бы постарался оттянуть это на как можно более поздний срок.

На год, два. До морковкина заговения. Ладненько, ладненько. Чего прицепился? Хочешь порассуждать о сложных проблемах — сколько угодно. Сколько угодно.

Итак, Палач. Возраст, биография — особой роли не играют. Профессия — убийца. И еще какой. Гаврилин вспомнил свои ощущения после того, как впервые познакомился с послужным списком Палача и его первой группы.

Не знаю как он мыл посуду, но людей он отправлял на тот свет профессионально. Действия его были, как правило, точными и стремительными. Из всех возможных вариантов он выбирал наиболее простые и действенные. И его никогда не останавливала необходимость пролить лишнюю кровь.

Гаврилин скептически посмотрел на мокрую сковороду. Третий сорт — не брак. Не от дерьма же он, в конце концов, ее отмывал, а от еды. Можно жарить сосиски. Вот будет хохма, если в доме кончились спички.

Есть. Не все еще потеряно для хозяина этого дома, если в кухонном столе еще есть почти полный коробок спичек.

Если есть на свете талант к убийствам, то Палач им обладал в полной мере. Талантище, глыба. Такое не может не вызывать душевного трепета. Благоговейного ужаса и банального страха. И вызывало. Даже у Конторы закончилось терпение.

Гаврилин соскоблил маргарин со стенок банки и сунул эти ошметки на разогревшуюся сковороду. Маргарин зашипел и поплыл к краю сковороды, оставляя за собой след из трескающихся пузырьков.

Палачу дали последнее задание с таким расчетом, чтобы оно стало действительно последним. В бумагах этого, естественно, не было. Как не было в бумагах и цели последней операции. Была зафиксирована необходимость убить конкретного человека, еще лучше двоих. Зачем это нужно было сделать — вынесено за скобки. И укрыто мраком. Гаврилин об этом узнал случайно.

Вообще Палач занимал странное положение в конторе. Он выполнял приказы на уничтожение без объяснений, однако часто ему просто указывалась цель, и он сам находил методы ее достижения.

Для того чтобы убить тех двоих, Палач уничтожил девять человек, причем двое из них — случайные свидетели. Странно, что он не убил вообще всех свидетелей. Тогда наблюдатель Гаврилин не маялся бы сегодня от недосыпания над печкой.

Гаврилин вспомнил июльский зной, залитое солнцем кафе и падающего навзничь человека с кровавым месивом вместо затылка.

Очень аппетитные воспоминания. Как раз к завтраку. Приятного аппетита и поехали дальше.

Так или иначе, но обоих членов своей группы Палач потерял. И перед ним была поставлена задача создать новую группу.

В эту страшную тайну Гаврилин был посвящен. И даже производил предварительный отбор кандидатур. Наблюдатель он, в конце концов, или не наблюдатель? В конце концов, с конца на конец и концом по концу. Наблюдатель. Только вся его работа по отбору свелась к ознакомлению со списком возможных кандидатур. Сам список готовился, как понимал Гаврилин, аналитиками, а право окончательного выбора оставалось за Палачом.

Практически все кандидаты имели реализованную склонность к насилию, к суду и следствию не привлекались, в преступные группировки не входили.

Логику, которой при отборе руководствовался Палач, Гаврилин постичь не смог. Попытался несколько раз предположить, но всякий раз ошибался. Кроме одного случая. Гаврилин обратил внимание на двадцатилетнего парня, который попал в список кандидатов из-за своей любви к меткой стрельбе. По живым мишеням.

Студент третьего курса университета где-то раздобыл карабин и минимум дважды убил водителей в проезжавших мимо автомобилях. Механизм выявления стрелка был для Гаврилина не совсем понятен, но результаты впечатляли.

По одному выстрелу, в одном случае по машине на скорости около шестидесяти километров в час, во втором — около ста. Но даже не это выделило стрелка из общего списка. Просто он не получал от стрельбы ничего, кроме удовлетворения от попадания. Чисто спортивное достижение.

И его отобрал для своей группы Палач.

Сегодня ночью к его группе присоединился еще рядовой Агеев. И наблюдатель приглашен на встречу к начальству. Совпадение?

Магнитофон в комнате выключился, закончилась кассета. Как, собственно, и еда.

Поражаясь себе, Гаврилин тщательно вымыл посуду и даже вынес мусор в мусоропровод на лестничной клетке.

Все говорит о том, что в ближайшее время группа Палача начнет действовать. Если уже не начала. А он еще удивлялся, зачем понадобилось забирать Агеева прямо из караула, а не каким-нибудь другим способом.

Гаврилин на минуту остановился перед зеркалом. Вот такие вот пироги. Что, интересно, произошло в караулке? Если Палач что-то делает, он делает это продумано.

Нужно будет уточнить сегодня в семнадцать ноль — ноль. И еще нужно прямо сейчас отправляться в магазин, чтобы пополнить запасы продовольствия. Если предположения Гаврилина верны, свободного времени у него теперь будет очень мало.

И еще Гаврилин подумал, выходя из квартиры, что, скорее всего Палач сейчас не спит.

Суета

Поначалу всем казалось, что церемония из-за дождя сорвется. За полчаса до начала дождь стал редеть, потом стих совсем, оставив в воздухе только оседающую водяную пыль. Успокоился даже пронизывающий ветер, не стихавший уже дня три.

Суетилась обслуга, укладывая на ступеньки красную ковровую дорожку, выставляя микрофоны и протягивая поперек двери ленточку. Пара официантов суетилась возле стола с шампанским, по периметру площадки сновали серьезные парни, время от времени, переговариваясь через портативные рации.

Предосторожность не лишняя, хотя являвшаяся скорее данью правилам, чем реальному риску. Те, кто должен был умереть в связи с открытием Центра досуга, уже умерли.

Первым был директор фирмы, решивший, что кому угодно можно располагать прибыльные предприятия в самом центре города. Ему дали возможность закончить проект, а потом директорская машина случайно слетела с трассы, похоронив под обломками директора вместе с водителем и охранником.

Через неделю было объявлено, что право строительства было передано фирме, работавшей под крышей одного из местных авторитетов, но правом своим фирма воспользоваться не успела.

Авторитет передумал заниматься Центром досуга, но было уже поздно. Похороны прошли пышно и помпезно.

Все заинтересованные лица внимательно следили за тем, кто окажется наследником. Через месяц заинтересованные лица стали лицами понимающими. На торжестве, посвященном закладке первого камня, почетное право этот самый камень заложить получил Сергей Владимирович Борщагов, предприниматель, меценат, депутат и близкий друг Хозяина.

После того, как в деле мелькнула фигура Хозяина, все поняли, что владелец Центра определился окончательно. Кукарекнувший было по этому поводу журналист уснул, забыв выключить газ на кухне, и все материалы в средствах массовой информации по поводу Центра приобрели тональность восторженную и уважительную.

Оказалось, что без смеси казино, ресторана и публичного дома культурная жизнь города была обречена на прозябание. Открытие Центра досуга было просто обречено стать событием значительным.

За пятнадцать минут до назначенного времени стали съезжаться уважаемые люди города. Пресса и телевидение были здесь несколько раньше. Прибыл приглашенный для освящения борделя святой отец.

Сам Борщагов появился без пяти минут десять, пожал руки наиболее значимым из приезжих и в сопровождении двух телохранителей и любовницы поднялся по ступеням крыльца к микрофону.

Гости зааплодировали. Борщагов слегка поклонился, удостоил кого-то из приехавших персональным взмахом руки и демонстративно поднес к глазам ручные часы.

Гости оценили этот жест. Дата и время открытия были названы полгода назад, и Сергей Владимирович демонстрировал всем точность.

Палач, стоявший метрах в пятидесяти от Борщагова в скверике на другой стороне улицы, также взглянул на часы. Без двух минут десять.

Без двух минут десять было и на часах Стрелка. Он сидел возле приоткрытого окна загаженной комнаты в коммунальной квартире на третьем этаже. Хозяин комнаты в настоящий момент находился на кухне в компании Блондина, напарника Стрелка, и доводил себя до кондиции, отхлебывая водку из горлышка.

Егорка, хозяин комнаты, считал, что ему здорово повезло. Парень не соврал, выпивка действительно была классной, и было ее много. А зачем парню нужно было сидеть одному в комнате — это его, парня, дело, и за это дело нужно выпить.

Кроме Егорки, Стрелка и Блондина в коммуналке не было никого, соседка ушла на работу, а ее муж уже месяц как не появлялся домой.

Борщагов одернул рукав плаща и решительно шагнул к микрофону. Все, даже охрана, посмотрели на него. Плащ был распахнут, демонстрируя всем темный костюм с депутатским значком на лацкане.

— Год назад я дал вам слово, — сказал Борщагов.

Голос Сергея Владимировича, усиленный динамиками поднял в воздух стаю голубей. «… лово!» отразилось эхом от домов напротив и сползло по фасаду Центра.

— Слово свое я привык держать. Сейчас ровно десять часов и я хочу…

Стоявшая рядом с Борщаговым любовница широко улыбалась окружающим. Ей было совершенно наплевать на все происходящее, мерзкая погода ее бесила, теперь еще предстояло ходить за Борщаговым и его придурками гостями по помещениям центра. А Борщагов, кстати, так и не выполнил своего обещания и не сделал ее директором Центра.

Любовнице было совершенно плевать на митинг, слову Борщагова она не верила, взгляд ее блуждал по окнам дома напротив, и поэтому единственная из всех присутствовавших она заметила вспышку в окне на третьем этаже.

Кровь

Выстрела никто не услышал. Борщагова швырнуло на спину. Динамики бросили в серые низкие тучи то ли вскрик, то ли всхлип, а потом все перекрыл женский вопль.

То, что в грудь виновника торжества попала пуля, поняли лишь через несколько секунд. Телохранители автоматически обернулись к телу, которое должны были охранять.

Пиджак на груди Борщагова был разорван, на губах пузырилась кровь и тонкой струйкой стекала по щеке. Тело выгнулось дугой, руки скребли по мрамору крыльца, а ноги в дорогих лаковых штиблетах дергались, потом движения стали мельче, по телу прокатилась судорога, и Сергей Владимирович Борщагов, предприниматель, меценат и депутат, застыл, уставившись широко открытыми глазами в небо.

Усиленный динамиками визг любовницы убитого сорвал с мест всех присутствовавших. Люди бросились в разные стороны, некоторые падали, пытаясь укрыться от возможной стрельбы за парапетами и бордюрами.

Телохранители были парализованы. Уже давно они считали свою должность своеобразной синекурой, понимая, что пока Хозяин в городе, никто не станет пытаться добраться до охраняемого тела.

Они даже не попытались понять, откуда именно стреляли. Синхронным движением оба отскочили за колонны, один, правда, потащил за собой не переставшую визжать любовницу покойного шефа.

Палач взглянул на часы. Десять часов одна минута.

Егорка услышал выстрел в соседней комнате и удивился, не смотря на большую дозу выпитого.

— Чего это там? — спросил он у Блондина.

— А хрен его знает, — улыбнулся широко Блондин, — может, застрелился друзан мой.

— Типун тебе, — пробормотал Егорка и попытался встать.

— Я помогу, — Блондин подошел к Егорке сзади и левой рукой взял его за локоть.

Потом рука его скользнула по плечу, сжала Егоркин рот, тот от неожиданности поперхнулся, попытался встать, Блондин потянул его тело к себе и ударил ножом справа под ребра. Егорка дернулся, то ли резко выдохнул, то ли попытался крикнуть, дыхание его с легким шумом скользнуло между пальцами Блондина, закрывавшего рот.

Блондин продолжал удерживать тело Егорки, брезгливо отодвинувшись чуть в сторону, чтобы не запачкаться. Крови было немного.

На пороге кухни показался Стрелок, с большой спортивной сумкой в руках.

— Все в порядке?

— В полном, — ответил Блондин и аккуратно положил тело Егорки лицом вниз на пол. Вытащил из кармана платок и осторожно обтер рукоять ножа, торчащего в спине трупа.

Дом был старым, стены толстыми, люди давно отучены от любопытства, поэтому выстрела или никто не услышал, или просто не обратили на него внимания.

Блондин задержался, закрывая дверь квартиры на ключ, потом бегом догнал не торопясь идущего Стрелка.

— Не суетись, — сказал Стрелок.

— За собой следи, — огрызнулся Блондин.

— Не привлекай внимания, идиот.

— Да пошел ты…

— Ты это расскажешь Главному.

Блондин осекся. Главный действительно предупреждал, чтобы не суетились. Бегущий человек привлекает внимание.

Они прошли через вереницу проходных дворов, пустых по причине плохой погоды. Стрелок на минуту спустился в подвал полуразрушенного флигеля и сунул сумку в кучу мусора.

Вышли они на улицу возле овощного магазина и, не торопясь, подошли к подъехавшей машине, за рулем которой сидел Палач.

Он не обернулся к ним, пока они садились, и сразу же тронул машину, услышав, как хлопнула задняя дверца.

Навстречу им по улице с сиреной пронеслось несколько милицейских машин.

Снова пошел дождь. Расползавшуюся под телом Борщагова лужу крови начало потихоньку размывать с краев. Капли воды били по открытым глазам, пока кто-то не прикрыл тело красной тканью ковровой дорожки.

Ленточку, которую так и не успел перерезать Сергей Владимирович, разорвал кто-то из обслуги, бросившись в вестибюль Центра.

Разговоры

— Вы продолжаете считать, что все идет как нужно?

— А что вас заставляет думать иначе?

— Во-первых, эта бойня в карауле…

— Это действительно не оговаривалось.

— Вот именно.

— Но никто и не запрещал Палачу самому выбирать методы. Нас интересуют результаты.

— Извините, но семь трупов…

— Хоть двадцать семь. Мы с вами оба понимаем, что потери неизбежны. Или я остался в одиночестве?

— Только не надо этой иронии. Я говорю о том, как это все ложится в общую схему операции.

— На мой взгляд — неплохо. Во всяком случае, это не помешало акции возле клуба. Ведь не помешало же?

— Не нужно меня уговаривать. Просто легенда основной операции слабо увязывается с убийством ни в чем не повинных солдат.

— Палачу всегда представляется известная самостоятельность. В конце концов, он великолепно знает конечную цель, и, судя по всему, решил, что это не помешает.

— Но этот солдат, Агеев, таким образом, становится слабым звеном группы Палача. Его уже ищут, известно его лицо, ориентированы все подразделения.

— И?..

— А если кто-то наткнется на него? Просто случайно, возьмет и наткнется.

— Значит, судьба у него такая.

— Шутите?

— Естественно. Я просто не думаю, что Палач не включил все это в свои планы.

— А наблюдатель?

— Ну, уж роль наблюдателя в данном случае вовсе не изменилась. Он должен получить полную информацию по операции «Волк», ознакомиться с ней в течение суток, ну и так далее.

— «Волк», насколько я помню, подразумевает вовсе не борьбу с собственной армией.

— Так уж и с армией. Самый банальный случай внезапной вспышки насилия, мы ежемесячно знакомим население с подобными случаями. И, кстати, это может нам помочь объяснить наблюдателю, почему именно сегодня он получил более полный доступ к информации по «Волку».

— Палач выходит из-под контроля?

— Ну почему же выходит? Так, небольшой сбой. Но мы не можем больше рисковать. К тому же, характер Палача становится немного неустойчивым, дополнительный контроль не помешает. В конце концов, в этом есть доля правды.

— Извините, я просто немного устал.

— Я вас понимаю. Ничего, подключим полнее Гаврилина, и у нас появится немного свободного времени. Мы с вами переходим к этапу, когда наше вмешательство не понадобится. Пока. Вы, кстати, за жалобами на самоуправство Палача забыли оценить две последующие акции. Чисто и красиво. И все за один день.

— Ну, это-то как раз Палач умеет превосходно.

— Что бы мы без него делали?

— То же самое.

— Но, тем не менее, в том, что он остался жив, есть и положительный момент.

— Но, тем не менее, я вздохну свободнее по окончанию, когда Палач станет достоянием истории.

— Подождем до рождества.

— Подождем.

— И отдохните, пожалуйста, я вас прошу. Хоть несколько часов. Если хотите, это приказ.

Палач

Высадив Блондина и Стрелка, Палач внезапно ощутил усталость. Странно.

Палач остановил машину возле парка и откинулся на спинку кресла. Странно и неприятно. Ему не нравились собственные ощущения. Все было не так, все было необычно и вызывало отвращение.

Он ненавидел людей, ненавидел их за желание спрятаться за чужие спины, за попытку переложить собственные проблемы на оружие, за то наслаждение, которое они испытывают, уничтожая себе подобных.

Он никогда не задумывался, почему люди ведут себя именно так, зачем им это нужно. Как ни странно, он очень мало общался с людьми.

Когда их убивал, это было его работой, сам он был оружием, и его не интересовало, о чем думают люди, за жизнью которых он пришел. Что они чувствуют.

Единственно, что он делал всегда, это не заставлял людей мучаться. Смерть от его руки всегда была быстрой. Почему он убивал тех, а не других, почему те, кто отдавал ему приказы, выбрали из всего человеческого стада на заклание именно этих баранов? Он не задавал вопросов.

У него никогда не было времени посмотреть на все со стороны. Никогда. Он действовал, и мир отступал вдаль, оставляя ему только то, что сейчас было важным: расстановка и количество целей, дистанция, сектора обстрела или источники возможной угрозы…

В такие моменты он переставал чувствовать свое тело, оно действовало помимо его воли, выполняя программу, заложенную им же самим. Выполнив задание, он и группа уходили, никогда не возвращаясь на место акции.

Да, он знал что делает, знал, что отнимает у людей жизни, но это оставалось всегда за спиной.

Сегодня… Сегодня он впервые был вынужден просто сидеть и смотреть, как нелепые фигурки играли пьесу, написанную им. Как странно все это выглядело, как нескладно двигался Бес, нелепо тыча автоматом в сторону падающих людей, как неуклюже ворочался он на мостовой, пытаясь поднять автомат, и как странно вели себя те трое, попав под его очередь.

Глупо, нелепо, а он сидел в машине и продолжал фотографировать все происходящее. Он даже не предполагал, что можно заметить летящие в сторону гильзы, он даже не думал о них почти никогда.

Если бы он делал все это сам, от его внимания ускользнули бы и такие ничего не значащие детали, как пятно грязи, появившееся на рукаве одного из убитых, после того, как он упал, и то, что голова упавшего от удара о камень нелепо подскакивает.

Он сам взвалил на себя эту ношу. Люди думают, что он действует так по их приказу. Чушь. Он сам все это придумал, но от этого ему не легче. Наоборот.

У него был соблазн. В проходном дворе, когда машина остановилась, и Жук вместе с Бесом бросились к нему, Палач вдруг захотел разрядить в их лица обойму пистолета. Желание было настолько сильным, что Палач был вынужден стиснуть баранку и сцепить зубы.

Только чудом он сдержался. Странно, но помогла ему удержаться шинель. Бес не бросил ее на землю, как было приказано, а полез на заднее сидение прямо в ней.

Это было нарушение плана операции, Палач отреагировал на него, и все вернулось в прежнее русло. У него хватило сил и на то, чтобы встретиться с Пустышкой, и на то, чтобы вывезти Стрелка и Блондина.

А вот теперь силы кончились. Он был словно высосан изнутри. Осталась только оболочка. Или, наоборот, его просто переполнило чувство ненависти ко всему миру, к людям, к себе самому. Просто та оболочка, в которую он запрятал себя очень давно, слишком износилась, начинала разлазиться и скоро лопнет окончательно.

Палач знал это. Знал, что это произойдет очень скоро, и также знал, что сам делает все для того, чтобы ускорить катастрофу.

Хочет ли он умереть? Действительно в нем исчез этот инстинкт сохранения жизни, или Палач только обманывает себя?

Он ведь может остаться в живых, он ведь может исчезнуть, и никто не сможет его найти. И этим приравнять себя к тем, кого он все эти годы презирал, кто был для него символом самого грязного и ненадежного. Он не человек. Он не из этого смрадного муравейника, пожирающего самого себя. Он знает, как следует выполнять приказы.

Знает. И знает, что этот приказ он сможет выполнить только ценой собственной жизни.

Палач не боялся этого. Пугало другое. Если он погибнет, выполняя последний приказ, он докажет себе, что остался оружием до конца. Но те, кто ему приказ отдал, они решат, что он был настолько глуп, что не понял, какую западню они подготовили для него.

Поначалу ему показалось, что он не сможет решить эту проблему. И это вызвало в нем ярость. Нет, он не проиграет людям, даже играя по их правилам, он прав, он всегда был прав и смерть подтвердит его правоту.

Он нашел решение и, найдя его, в первый раз понял, что уже смирился со смертью. И не испугался. Оружие не способно испытывать страх.

Он знал, что отдающие приказы никогда не скажут ему всего до конца. Но и им не удастся предусмотреть всего. А потом будет поздно. И они поймут, что он был прав.

Он это решил, и это будет так. Только очень уж тяжело было носить на себе шкуру человека. Смертельно тяжело.

Ветер швырнул в лобовое стекло машины мокрую газету, и Палач вздрогнул. Тело перестает ему подчиняться, оно начинает жить своей жизнью.

Пусть так. Со своим телом он разберется потом. А сейчас ему нужно заняться делом. Нужно работать с группой, времени осталось не так уж и много, и график работы ему дали весьма напряженный.

Палач вынул из кармана плаща пакет, полученный от Пустышки, вскрыл. И улыбнулся. Все как обычно. Убивать, убивать, убивать.

Они словно торопятся использовать его полностью, так иногда поступал и он, не экономно расстреливая патроны и зная, что после того, как обойма закончится, оружие он просто выбросит.

Ну что ж, он доставит им это удовольствие. Он безотказен, он не знает промаха. А потом…

Потом будет потом.

Палач, не торопясь, тронул машину с места. Как там у нашего солдата дела? Как ему гражданская жизнь? Как ему гостеприимство Наташки? Жизнь прекрасна, ублюдок?

Грязь

Он находился в самом центре безумного движения и не мог рассмотреть ничего. Глаза были бессильны против окружавшей его темноты, но он чувствовал это движение, это стремительное вращение, от которого кислый комок подступал к горлу.

Агеев знал, что спит, знал, что это только кошмар, но как ни пытался проснуться — это у него не выходило.

Круговерть темноты затаскивала его все глубже, Агеев тонул в ней, под аккомпанемент своего сердца.

Проснуться, проснуться, проснуться — билась в голове мысль, но и она только вплеталась в лихорадочный стук сердца. Движение становилось все стремительнее, и темнота все плотнее прижималась к его телу.

Он чувствовал, как волны накатывают на его тело, как гладят его тело, чувствовал, что тело поддается этим движениям, чувствовал, как возбуждение поднимается из глубины его тела или нисходит на него из темноты, но и это возбуждение не становилось между ним и ужасом.

Два противоположных чувства схлестнулись в нем, страх и наслаждение, слились в каком-то едином порыве и Агеев застонал.

Стон на мгновение подтолкнул Агеева к пробуждению, на секунду приостановил безумное вращение вокруг него, но потом темнота разом захлестнула горло, и следующий стон так и не вырвался наружу.

Он задыхается. Он задыхается и, если не сможет проснуться, погибнет. Не во сне, не в кошмаре, он погибнет на самом деле.

Агеев рванулся и почувствовал, как темная тяжесть подалась, отшатнулась, но горло не отпустила. Он может, он должен спасти себя, иначе…

Агеев ударил, ударил не примериваясь и не рассчитывая силу. Он просто взмахнул сжатой в кулак рукой и почувствовал, что темнота, душащая его материальна. Он ударил еще раз, чувствуя, что еще немного, и силы оставят его.

Темнота сменилась цветными пятнами, которые вспыхивали перед его закрытыми глазами бесшумными взрывами.

Ему нужно открыть глаза. Открыть глаза. Открыть…

И горячая безумная волна вдруг потрясла его тело, свела судорогой каждую клеточку, каждую жилку. И это безумие на самой грани жизни внезапно вытолкнуло Агеева из кошмара. Глаза его открылись.

Темно-карие глаза с расширившимися зрачками были перед самым его лицом. Близко — близко. Они заслонили собой все вокруг, Агеев почувствовал, что его затягивает, что безумная темнота его кошмара не исчезла, а просто затаилась в этих глазах.

И он ударил, на этот раз сознательно, зло. Рука скользнула по ее плечу, и хватка на горле немного ослабела. Агеев левой рукой схватил ее за волосы и с силой потянул от себя. И снова ударил, на этот раз по лицу. Ладонью, наотмашь, словно желая отбросить от себя это лицо.

Ему даже не пришло в голову попытаться разжать ее руки, он хотел оттолкнуть от себя кошмарный сон, который скрылся в зрачках этих глаз.

Он снова ударил. И еще раз, и еще.

Ее тело подалось назад, Агеев почувствовал, как воздух потек в пересохшее горло. Еще удар.

Он не смог отбросить ее прочь, они просто перевалились на бок, потом он оказался сверху и уже не она, а он сжимал ее тело.

Ее руки скользнули с его горла к плечам, оставляя на коже царапины. Агеев чуть не захлебнулся воздухом, всхлипнул и увидел, как темно-карие глаза снова приблизились к нему:

— Проснулся? Ну, давай, давай… Ведь ты хочешь еще? Я знаю, хочешь.

Ноги ее сжали его бедра, и Агеев почувствовал, как в нем просыпается желание, как с теми малолетками. Сопротивляться? Это только распаляло его, царапаться, но и боль только подстегивала его.

Он почувствовал вкус крови на ее лице. Это он, это его пощечины разбили ей губы. Агеев застонал.

Кровь стучала в висках, тело его двигалось рывками, все быстрее и быстрее, он словно пытался проникнуть в нее глубже, словно пытался ее проткнуть…

Вся его злость, все напряжение разом выплеснулись из него, он закричал, крик его пресекся, и руки подкосились. Агеев замер безвольно.

— Вставай.

— Что?

— Кончил — вставай.

— Я…

Удар с двух сторон по окончаниям ребер перервало его дыхание. Агеев захрипел.

— Не понял? — ее голос доходил до него словно издалека.

Агеев попытался встать, но руки подломились. Он мог думать только об одном — дышать. Он не сопротивлялся, когда ее руки оттолкнули его, перевалили на спину.

— А сила у тебя вся в корень ушла, — долетело до него, — зовут как?

— Ан — дрей. Агеев.

— Андрюша… А меня — Наташка.

— Наташа.

— Наташка. На-таш-ка. Понял?

— Наташка.

— Молодец. Как самочувствие? Лучше?

Агеев кивнул, не открывая глаз. Дыхание восстановилось, сердце успокаивалось. Он почувствовал, как Наташка села возле него на постели. Рука его потеребила его волосы, скользнула по груди, животу.

— Как тут у тебя дела? Совсем упал. — Спокойный тон, голос словно детский. — Ну, отдыхай.

Агеев почувствовал Наташкино дыхание на своем лице:

— Тебе нравится убивать?

— Ты о чем?

— Убивать тебе нравится? Ведь нравится. Я ведь это почувствовала. Тебе хотелось меня убить? Хотелось…

Наташка встала с кровати и подошла к зеркалу. Агеев лежал, не открывая глаз, и слышал, как она босыми ногами прошла по спальне.

— Теперь губа напухнет, — сказала Наташка недовольным тоном.

— Извини.

— Извинить? — Наташка вернулась к кровати и рывком оседлала Агеева. — Ничего. Извиняю. Отработаешь.

— Наташа…

— Наташка.

— Наташка, мне нужно встать.

— Вставай.

— Отпусти меня.

Наташка засмеялась:

— А силой меня скинуть не хочешь?

— Нет.

— Правильно. И знаешь, почему правильно? Потому, что ты теперь мой. И если ты не будешь меня слушать — знаешь, что я сделаю?..

— Что?

Наташка наклонилась к самому уху Агеева:

— Я тебя убью.

Наблюдатель

Погодка шепчет. Не то, чтобы Гаврилину вообще не нравилась осень. Осень ему очень даже нравилась, до тех пор, пока не шла на мокрое дело.

А наслаждаться лужами и грязью Гаврилин не умел. И не мог расценивать брызги грязи от проехавшей машины, как дружескую шутку. Чтоб тебе перевернуться, урод!

Стрелять таких надо! Гаврилин с ненавистью посмотрел на удалявшийся «форд» и с отчаянием на брюки.

Единственные приличные. Надо было уже давно обзавестись гардеробом поприличнее, но то желания не совпадали с возможностями, то возможности никак не сходились с желаниями.

Желание сразу же вернуться домой Гаврилин подавил. Половина пути до магазина уже пройдена, есть все равно будет нужно, а придет он к прилавку с сухими штанинами или с мокрыми — сие для истории ничего не значит.

Наоборот, это обстоятельство приблизит суперагента Гаврилина к простому народу, сроднит его с насквозь промокшими толпами на остановках и импровизированных рынках.

Кстати, о рынках. Нужно будет еще картошки купить и капусты всякой. Пора уже заботиться о своем желудке, который как не крути, в настоящий момент ближайший его родственник. И вообще, сколько тех удовольствий у него осталось? Поесть да поспать. И еще не встречаться с начальством. Хотя это, похоже, удовольствие для него сейчас недоступное.

И что-то подсказывало Гаврилину, что с начальством теперь придется встречаться почаще. Почаще, чем хотелось.

Как-то он все это представлял себе во время учебы немного иначе. Значительнее, благородней. Он был готов не спать, не есть, даже мокнуть под дождем он был готов для защиты высоких идеалов.

А еще ему очень нравилось слушать на занятиях о духе корпоративности и о готовности пожертвовать жизнью для спасения коллеги.

Жизнь за Палача? Смешно. Палач сам кого хочешь пожертвует. Можно поспорить, что он от своей работы получает удовольствие. С удовольствием брал бы работу на дом. Дорогая, со мной товарищ, я над ним должен поработать.

Хи-хи, в смысле — ха-ха! И семьи, кстати, у Палача нет. В этом они очень похожи, Гаврилин и Палач. Гаврилин знал и имя его, и фамилию, но в памяти его запечатлелась только кличка. И не ощущалась в ней претензионность. Просто констатация факта.

Гаврилин, не торопясь, прошел между рядами мокрых торговцев возле магазина. Покупателей было гораздо меньше, чем продавцов, и появление серьезно настроенного мужика произвело среди торговцев некоторый ажиотаж.

Потенциальный покупатель еще не приценился ни к чему, поэтому за ним с интересом наблюдали все. Он мог хотеть всего, от картошки до водки.

Куплю на обратном пути, решил Гаврилин. На обратном пути. Не хватало еще таскаться с картошкой и овощами по магазинам. И под ноги нужно смотреть. Если не хочешь гулять в хлюпающих ботинках.

Что он знает о Палаче, кроме того, что прочитал в его деле? О деле он совершенно точно знает, что это не полное досье. Наблюдателю было разрешено ознакомиться с выжимками. Почему?

А по качану! Зачем-то было нужно держать наблюдателя и информацию в разных ящиках стола. Ладненько, об этом он сегодня сможет сказать Артему Олеговичу, буде он начнет цепляться с разными дурацкими вопросами.

Группа Палача. Именно. Именно группа. Предыдущая состояла еще из двух, кроме Палача, человек, парня и девушки. Нонешняя его группа не то, что давешняя. Гаврилин знает о шести членах.

Гаврилин хмыкнул. О пяти членах и девушке. Пошляк. Не стройте из себя ханжу. То бишь, группа нынешняя значительно больше чем раньше. Вывод — либо акция будет масштабная, либо будет несколько акций одновременно.

Стоп, колбаса. Гаврилин посмотрел на витрину колбасного отдела. Выглядит, во всяком случае, обалденно. И пахнет. Буженина. Салями. Окорок.

Экспертиза установит, что причиной смерти явилось истечение слюной. А запах? Правильно он делал, что не ходил в магазины. Тут свободно можно сойти с ума от вида, запаха и цен.

Конец ознакомительного фрагмента.