Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя. Часть шестая

Александр Дюма, 1850

Александр Дюма (1802–1870) – знаменитый французский писатель, завоевавший любовь читателей историческими приключенческими романами. Литературное наследие Дюма огромно: кроме романов им написаны пьесы, воспоминания, путевые очерки, детские сказки и другие произведения самых различных жанров. В данный том Собрания сочинений вошла шестая, заключительная часть романа «Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя». Комментарии С. Валова

II

Друг короля

Фуке с нетерпением ждал д’Артаньяна. Он отказался принять нескольких своих друзей и слуг, пришедших к его двери раньше начала обычного приема. У каждого из них, умалчивая об опасности, нависшей над ним, он спрашивал одно: где можно найти Арамиса?

Когда же он увидел, наконец, д’Артаньяна и идущего за ним ванского епископа, его радость была огромна: она сравнялась с его беспокойством. Увидеть Арамиса было для суперинтенданта некоторым успокоением за несчастье ареста.

Прелат был молчалив и серьезен; д’Артаньян был потрясен немыслимым числом всех этих невероятных происшествий.

— Итак, капитан, благодаря вам я имею счастье видеть господина д’Эрбле?

— И еще нечто лучшее, монсеньер.

— Что же?

— Свободу.

— Я свободен?

— Свободны! Это приказ короля.

Фуке взял себя в руки, потом вопросительно взглянул на Арамиса.

— О да, благодарите господина ванского епископа, так как именно ему вы обязаны тем, что король переменил свое решение, — сказал д’Артаньян.

— О! — воскликнул Фуке, скорее униженный этой услугой, чем благодарный за успех.

— Монсеньер, — продолжал д’Артаньян, обращаясь к Арамису, — вы покровительствуете господину Фуке. Не сделаете ли вы что-нибудь и для меня?

— Все, что вы захотите, мой друг, — отвечал епископ спокойным голосом.

— У меня только один вопрос, и я буду удовлетворен вашим ответом. Каким образом вы стали фаворитом короля, ведь вы говорили с ним не больше двух раз за всю вашу жизнь?

— От такого друга, как вы, ничего не скрывают.

— Поделитесь же, прошу вас.

— Вы думаете, что я видел короля два раза, в действительности я видел его больше ста раз. Только мы это скрывали, вот и все.

И, не придавая значения тому, как вспыхнул д’Артаньян от этого признания, Арамис повернулся к господину Фуке, который был столь же удивлен, как мушкетер.

— Монсеньер, — сказал он, — король просил меня сообщить вам, что он больше чем когда-либо ваш друг и что ваш прекрасный и так щедро устроенный для него праздник тронул его сердце.

После этой фразы он так церемонно поклонился господину Фуке, что тот, будучи не в силах понять подобную тонкую дипломатию, так и застыл на месте без голоса, без мысли и без движения.

Д’Артаньян понял, что им надо о чем-то поговорить, и хотел уйти, как того требует вежливость, которая в таких случаях гонит человека к двери, но его страстное, подстрекаемое столькими тайнами любопытство посоветовало ему остаться.

Однако Арамис ласково обратился к нему:

— Друг мой, вы помните приказ короля, отменяющий сегодняшний утренний малый прием?

Сказано было достаточно ясно. Мушкетер понял; он поклонился господину Фуке, затем, с оттенком иронического почтения, поклонился Арамису и вышел.

Господин Фуке, едва дождавшийся этого момента, бросился к двери, чтобы запереть ее, потом подошел к епископу и сказал:

— Дорогой д’Эрбле, мне кажется, пришло время объяснить мне, что происходит. По правде сказать, я ничего не понимаю.

— Я сейчас все вам объясню, — сказал Арамис, садясь и усаживая господина Фуке. — С чего начинать?

— Прежде всего скажите, почему король приказал меня освободить?

— Скорее, вы должны были бы спросить, почему он приказал вас арестовать.

— Со времени ареста у меня было время об этом подумать, и мне кажется, что здесь дело в зависти. Мой праздник вызвал раздражение господина Кольбера, и он что-то затеял против меня. Может быть, поставил мне в вину Бель-Иль?

— Нет, речь шла не о Бель-Иле.

— О чем же?

— Помните расписку на тринадцать миллионов, которую выкрали у вас по поручению Мазарини?

— О да! И что же?

— Вас объявили вором.

— Боже мой!

— Это не все. Помните о письме, которое вы написали мадемуазель Лавальер?

— Увы, помню!

— На этом основании вы объявлены предателем и совратителем.

— Тогда почему же я прощен?

— Не спешите, мы сейчас дойдем до этого. Вы должны понять суть дела. Заметьте следующее: король считает вас растратчиком. О, я отлично знаю, что вы ничего не растратили, но король не видел расписок и, следовательно, не может не считать вас преступником.

— Простите, я не вижу…

— Сейчас увидите. Король, прочтя ваше любовное письмо с предложениями, сделанными вами Лавальер, больше не сомневается относительно ваших намерений, касающихся этой красотки.

— Разумеется. Но где же вывод?

— Я подхожу к нему. Значит, король навеки ваш неумолимый враг, не так ли?

— Да, но он прощает меня?

— Вы верите в это? — спросил епископ, испытующе глядя на Фуке.

— Не веря в искренность королевского сердца, я верю самому факту.

Арамис слегка пожал плечами.

— Тогда почему же Людовик Четырнадцатый поручил вам передать мне то, что вы мне сейчас сообщили? — спросил Фуке.

— Король мне ничего не поручал передавать вам.

— Ничего!.. А как же этот приказ?.. — сказал пораженный Фуке.

— Ах, да, конечно, есть такой приказ.

Эти слова были произнесены таким странным тоном, что Фуке вздрогнул.

— Вы что-то скрываете от меня, я это вижу, — сказал он.

Арамис погладил подбородок холеными белыми пальцами.

— Король посылает меня в изгнание? Говорите же!

— Попробуйте догадаться!

— Вы меня пугаете.

— Ба! Значит, вы не догадались.

— Что вам сказал король? Во имя нашей дружбы, прошу вас, не скрывайте ничего от меня.

— Король ничего не сказал.

— Вы хотите, чтобы я умер от нетерпения, д’Эрбле. Я еще суперинтендант?

— Пока вы этого хотите.

— Но что за странную власть вы вдруг получили над волей его величества? Вы заставляете его следовать вашим указаниям.

— Мне так кажется.

— Трудно поверить!

— Так будут говорить.

— Д’Эрбле, во имя нашей дружбы, во имя самого дорогого для вас, умоляю! Благодаря чему вы вошли в такое доверие к Людовику Четырнадцатому? Я знаю, ведь он не любил вас.

— Теперь король будет меня любить, — сказал Арамис, подчеркивая первое слово.

— Между вами что-то произошло?

— Да.

— И это тайна?

— Да, тайна.

— Тайна, которая может повлиять на интересы его величества?

— Вы умнейший человек, монсеньер. Да, вы угадали. Я действительно открыл тайну, способную повлиять на интересы короля Франции.

— Ну что ж! — произнес Фуке со сдержанностью воспитанного человека, не желающего расспрашивать.

— А вы сами будете судить, — продолжал Арамис, — вы сами скажете мне, ошибаюсь ли я относительно важности этой тайны.

— Я слушаю, раз вы так добры, что хотите открыться мне. Только заметьте, друг мой, что я не вызывал вас на нескромность.

Арамис задумался на мгновение.

— Не говорите! — воскликнул Фуке. — У вас еще есть время!

— Вы помните, — сказал епископ, опустив глаза, — рождение Людовика Четырнадцатого?

— Как сегодня.

— Вы ничего особенного не слыхали об этом рождении?

— Ничего, кроме того, что король не настоящий сын Людовика Тринадцатого.

— Это не так важно ни для нас, ни для королевства. Всякий человек, имеющий законного отца, есть сын своего отца, гласит французский закон.

— Это верно. Но это важно, когда вопрос касается чистоты крови.

— Это второстепенно. Значит, вы ничего особенного не слыхали?

— Ничего.

— Вот тут и начинается моя тайна.

— А!

— Королева родила не одного сына, а двух.

Фуке поднял голову.

— И второй умер? — спросил он.

— Сейчас узнаете, потерпите. Эти близнецы должны были быть гордостью своей матери и надеждой Франции. Но слабость короля и суеверие внушили ему страх, как бы между двумя детьми не вышло спора, хотя они равны в правах, и тогда он избавился от одного из близнецов.

— Вы говорите, избавился?

— Подождите… Оба брата выросли: один на троне, и вы его министр; другой — в тени и одиночестве…

— И этот?..

— Мой друг.

— Боже мой! Что вы говорите, господин д’Эрбле? Что же делает этот бедный принц?

— Спросите сначала, что он делал.

— Да, да.

— Он был воспитан в деревне, потом заключен в крепость, известную под названием Бастилия.

— Возможно ли? — воскликнул суперинтендант, сложив руки.

— Один — счастливейший из смертных, второй — несчастнейший из несчастных.

— А мать его не знает об этом?

— Анна Австрийская знает все.

— А король?

— Король не знает ничего.

— Тем лучше!

Это восклицание, видимо, очень поразило Арамиса. Он посмотрел с беспокойством на своего собеседника.

— Простите, я вас перебил, — сказал Фуке.

— Я уже сказал вам, — продолжал Арамис, — что бедный принц был несчастнейшим из людей, когда Бог, пекущийся о всех своих созданиях, решил все же прийти к нему на помощь.

— И как же?

— Вы увидите… Царствующий король… Я говорю «царствующий» — вы догадываетесь, почему я говорю так?

— Нет… Почему?

— Потому, что оба по праву рождения могли бы быть королями. Вы тоже придерживаетесь такого мнения?

— Да.

— Решительно?

— Решительно. Близнецы — один человек в двух лицах.

— Приятно, что такой опытный и знающий законник дает мне такое четкое разъяснение. Значит, для нас установлено, что оба близнеца имели одинаковые права?

— Установлено… Но боже мой, какие загадки!

— Бог пожелал послать униженному мстителя, или, если хотите, поддержку. И случилось, что царствующий король — узурпатор… Вы ведь согласитесь со мной, не правда ли, что спокойное и эгоистичное владение наследством, на которое, в лучшем случае, имеешь половинное право, называется узурпацией?

— Да, узурпация — очень точное определение.

— Итак, я продолжаю. Бог пожелал, чтобы у узурпатора был первым министром человек с большим талантом и великим сердцем и к тому же с великим умом.

— Это хорошо, хорошо! Я понимаю: вы рассчитывали на меня, чтобы помочь исправить зло, нанесенное несчастному брату Людовика Четырнадцатого. Вы правильно решили, я помогу вам. Благодарю вас, д’Эрбле, благодарю!

— Нет, совсем не то. Вы мне не даете закончить, — сказал Арамис.

— Я молчу.

— Дело в том, что царствующий король возненавидел господина Фуке, своего первого министра, и ненависть эта, подогретая интригой и клеветой, к которой прислушивался монарх, стала угрожать состоянию, свободе и даже жизни господина Фуке. Но Бог послал господину Фуке, опять же для спасения принесенного в жертву принца, верного друга, который знал государственную тайну и чувствовал себя в силах раскрыть эту тайну после того, как имел силу хранить ее двадцать лет в своем сердце.

— Не продолжайте! — вскричал Фуке, кипя великодушием. — Я вас понимаю и все угадываю. Вы пошли к королю, когда до вас дошла весть о моем аресте; вы его просили обо мне, но он не захотел вас выслушать; тогда вы пригрозили ему раскрытием тайны, и Людовик Четырнадцатый в ужасе согласился на то, в чем прежде отказывал вам. Я понимаю, понимаю! Вы держите короля в руках! Я понимаю!

— Вы ничего не понимаете, — отвечал Арамис, — и снова прерываете меня, мой друг. И затем, позвольте мне заметить вам, что вы пренебрегаете логикой и к тому же кое-что плохо помните.

— Как так?

— Вы помните, на что я настойчиво указывал в начале нашего разговора?

— Да, на ненависть его величества ко мне, на неодолимую ненависть. Но какая ненависть сможет устоять перед угрозой такого разоблачения?

— Какого разоблачения? Вот тут-то вам и не хватает логики. Как! Вы допускаете, что я, раскрыв королю такую тайну, был бы жив в настоящий момент?

— Вы были у короля десять минут тому назад.

— Пусть так! Возможно, он не успел бы велеть убить меня, но у него хватило бы времени приказать заткнуть мне глотку и бросить в тюрьму. Рассуждайте же здраво, черт возьми!

И по этим мушкетерским словам, по этой вспышке несдержанности человека, который всегда владел собой, Фуке понял, до какого возбуждения дошел спокойный и непроницаемый ванский епископ. И, поняв, он вздрогнул.

— И затем, разве был бы я тем, что я есть, — продолжал, овладев собой, Арамис, — был бы я истинным другом, если бы, зная, как король вас ненавидит, подвергал бы вас еще более сильной ненависти? Обворовать его — это ничто; ухаживать за его любовницей — очень немного; но держать в своей власти его корону и честь! Да он, скорее, собственными руками вырвал бы у вас сердце из груди.

— Значит, вы ему ничем не показали, что знаете эту тайну? — спросил Фуке.

— Я предпочел бы выпить все яды, которые Митридат пил в течение двадцати лет, чтобы не умереть от отравления.

— Что же вы сделали?

— Наконец мы дошли до сути. Я думаю, что мне удастся пробудить в вас кое-какой интерес. Вы ведь внимательно слушаете меня, не правда ли?

— Еще бы! Говорите, прошу вас.

Арамис прошелся по комнате, убедился, что они одни и кругом все тихо, и вернулся к Фуке, который, сидя в кресле, в глубоком волнении ждал его откровений.

— Должен упомянуть, — продолжал Арамис, — о замечательной особенности этих близнецов: Бог создал их до того похожими друг на друга, что только он один и мог бы их различить. Их собственная мать не могла бы сделать этого.

— Возможно ли? — воскликнул Фуке.

— То же благородство в чертах, та же походка, тот же рост и тот же голос.

— Но мысли? Но ум? Но знание жизни?

— О, вот в этом неравенство, монсеньер, ибо бастильский узник несравненно выше своего брата, и если бы эта бедная жертва перешла из тюрьмы на трон, Франция узнала бы самого мудрого и благородного властелина, какой когда-либо правил ею.

Фуке сжал руками голову, отягощенную великой тайной. Арамис подошел к нему ближе и сказал:

— Есть еще разница, очень существенная для вас, монсеньер, между близнецами, сыновьями Людовика Тринадцатого: второй не знает господина Кольбера.

Фуке тотчас поднялся, бледный и взволнованный. Удар поразил более его ум, а не сердце.

— Я вас понимаю, — сказал он Арамису, — вы мне предлагаете заговор.

— Приблизительно.

— Одну из таких попыток, что меняют судьбы государств?

— И суперинтендантов. Да, монсеньер.

— Короче говоря, вы предлагаете мне подменить сына Людовика Тринадцатого, который сейчас спит в покоях Морфея, сыном Людовика Тринадцатого, который находится в тюрьме?

Арамис улыбнулся, и на его лице мелькнул отблеск его мрачной мысли.

— Допустим, так!

— Но вы не подумали, — сказал после тяжелого молчания Фуке, — вы не подумали, что такой политический акт может перевернуть все королевство?

Арамис молчал.

— Подумайте, — продолжал, все более разгорячаясь, Фуке, — ведь нам надо будет собрать все дворянство, духовенство и третье сословие; низложить царствующего короля, покрыть ужасным позором могилу Людовика Тринадцатого, погубить жизнь и честь женщины, Анны Австрийской, жизнь и покой другой женщины, Марии-Терезии, и, закончив все это, если мы только сможем это закончить…

— Я вас не понимаю, — холодно перебил Арамис, — вы сейчас не высказали ни одной полезной мысли.

— Как? — удивился суперинтендант. — Разве такой человек, как вы, не обсуждает практической стороны дела? Вы ограничиваетесь детской радостью политической иллюзии и пренебрегаете условиями выполнения, то есть реальностью? Возможно ли это?

— Мой друг, — сказал с небрежной фамильярностью Арамис, — как поступает Бог, когда одного короля заменяет другим?

— Бог? Бог дает распоряжение исполнителю его воли, который хватает осужденного, уносит его и сажает триумфатора на опустевший трон. Но вы забываете, что этот исполнитель — смерть. О, боже мой, господин д’Эрбле, неужели вы хотели?..

— Вопрос не в этом, монсеньер. Вы уже переходите за границы цели. Кто вам говорит о том, чтобы послать смерть Людовику Четырнадцатому? Кто вам говорит о том, чтобы подражать Богу в его делах? Нет. Я хотел вам сказать, что Бог совершает такие вещи без шума, без усилий, а люди, вдохновленные им, преуспевают, как и он, в своих предприятиях, в своих попытках, в своих делах.

— Что вы хотите этим сказать?

— Я хотел вам сказать, мой друг, — продолжал Арамис с тем же выражением, как и в первый раз, — что если были потрясение, шум или даже усилия при подмене короля узником, то я предлагаю вам доказать мне это.

— Что? — воскликнул Фуке, побелев, как платок, которым он вытирал лоб. — Вы говорите…

— Пойдите в спальню короля, — продолжал спокойно Арамис, — и я утверждаю, что даже вы, знающий тайну, не заметите, что в постели своего брата лежит бастильский узник.

— Но король?.. — пролепетал Фуке, охваченный ужасом при этом известии.

— Какой король? — сказал Арамис самым сладким своим голосом. — Тот, который ненавидит, или тот, который любит вас?

— Король… вчерашний?..

— Вчерашний король? Успокойтесь, он занял место в Бастилии, которое слишком долго занимал его брат.

— Боже правый! Кто же увез его туда?

— Я.

— Вы?

— Да, и очень просто. Я похитил его сегодня ночью, и пока он спускался во мрак — другой поднимался к свету. Я не думаю, чтобы это произвело какой-нибудь шум. Молния без грома никогда никого не будит.

Фуке глухо вскрикнул, будто пораженный невидимым ударом, и, судорожно сжав голову руками, прошептал:

— И вы это сделали?

— Довольно ловко. Что вы об этом думаете?

— Вы свергли короля? Вы заключили его в темницу?

— Да, это сделано.

— И это совершилось здесь, в Во?

— Здесь, в Во, в покоях Морфея. Не казались ли они построенными в предвидении такого дела?

— И это произошло?..

— Нынешней ночью.

— Нынешней ночью?

— Между двенадцатью и часом.

Фуке чуть не бросился на Арамиса, но удержался и сказал сдавленным голосом:

— В Во! В моем доме!

— Мне кажется, что у вас. Теперь этот дом ваш, как никогда прежде. Теперь господин Кольбер не может заставить украсть его у вас.

— Значит, у меня совершилось это преступление?

— Преступление? — проговорил пораженный Арамис.

— Да, это ужасное преступление! — продолжал Фуке, возбуждаясь все больше и больше. — Преступление худшее, чем убийство! Преступление, навеки лишающее меня чести и отдающее на поругание потомству!

— Вы в бреду, сударь, — сказал неуверенным голосом Арамис, — вы слишком громко говорите, будьте осторожнее.

— Я буду так громко кричать, что меня услышит весь мир.

— Господин Фуке, берегитесь!

Фуке повернулся к прелату и посмотрел ему в глаза.

— Да, — сказал он, — вы меня обесчестили, совершив это предательство по отношению к моему гостю, к тому, кто спокойно спал под моим кровом. О, горе мне!

— Горе тому, кто под вашим кровом готовил вашу гибель. Вы забыли это?

— Он был моим гостем и моим королем!

Арамис встал с перекошенным ртом и налившимися кровью глазами:

— Я говорю с безумцем!

— Вы говорите с честным человеком.

— Сумасшедший!

— С человеком, который помешает вам довести до конца ваше преступление. С человеком, который предпочтет умереть или убить вас, чем дать обесчестить себя до конца.

И Фуке, схватив свою шпагу, которую д’Артаньян положил у изголовья кровати, решительно обнажил блестящий клинок.

Арамис нахмурил брови и сунул руку за пазуху, как будто ища оружия. Это движение не ускользнуло от Фуке. Тогда, благородный и величественный, он отбросил далеко от себя шпагу, которая откатилась к кровати, и, приблизившись к Арамису, тронул его за плечо своей безоружной рукой.

— Сударь, — сказал он, — я готов умереть здесь, чтобы не пережить моего позора, и если у вас есть еще какое-нибудь дружеское чувство ко мне, убейте меня.

Арамис безмолвствовал и не двигался.

— Вы молчите?

Арамис поднял голову, и надежда снова блеснула в его глазах.

— Подумайте, монсеньер, — сказал он, — обо всем, что вас ожидает. Восстановлена справедливость, король еще жив, и его заключение спасает вам жизнь.

— Да, — отвечал Фуке, — вы могли бы действовать в моих интересах, но я не принимаю вашей услуги. Все же я не желаю вас губить. Вы просто выйдете из этого дома.

Арамис подавил крик, рвавшийся из его сердца.

— Я гостеприимен для всех, — продолжал Фуке с невыразимым величием, — вы также не будете принесены в жертву, как не будет принесен в жертву тот, чью гибель вы замышляли.

— Вы, вы будете принесены в жертву, вы! — произнес Арамис глухим голосом.

— Я принимаю ваше предсказание, господин д’Эрбле, но ничто меня не удержит. Вы покинете Во, вы покинете Францию; я даю вам четыре часа, чтобы вы могли спрятаться где-нибудь в надежном месте.

— Четыре часа? — сказал насмешливо Арамис.

— Честное слово Фуке! Никто не станет преследовать вас до этого времени. Вы на четыре часа опередите всех, кого король захочет послать в погоню за вами.

— На четыре часа! — повторил Арамис.

— Вы вполне успеете добраться на лодке до Бель-Иля, который я предлагаю вам в виде убежища.

— Вот как… — прошептал Арамис.

— Бель-Иль для вас — так же, как Во для короля. Уходите, д’Эрбле, уходите; клянусь, пока я жив, ни один волос не упадет с вашей головы.

— Благодарю вас, — сказал с мрачной иронией Арамис.

— Прошу вас, уезжайте и дайте мне руку на прощание, прежде чем мы побежим спасать: вы — свою жизнь, а я — свою честь.

Арамис вынул руку из-за пазухи. Она была окровавлена; он ногтями разодрал себе грудь, как бы желая наказать ее за то, что в ней родилось столько мечтаний, более пустых, безумных и быстротечных, чем человеческая жизнь. Фуке почувствовал ужас и жалость; он подошел к Арамису с раскрытыми объятиями.

— У меня нет с собой оружия, — прошептал Арамис, суровый и неприступный, как тень Дидоны.

Потом, не коснувшись протянутой руки Фуке, он отвернулся и отошел на два шага. Его последним словом было проклятие, его последним жестом была анафема, которую он начертал окровавленной рукой, запятнав несколькими каплями своей крови лицо Фуке.

И оба бросились из комнаты на потайную лестницу, которая выходила во внутренний двор.

Фуке велел закладывать своих самых лучших лошадей, а Арамис остановился у лестницы, которая вела в комнату Портоса. Он задумался, а в то время карета Фуке во весь опор выезжала из главного двора.

«Уезжать одному?.. — думал Арамис. — Предупредить принца?.. О проклятье! Предупредить принца и что же делать потом?.. Бежать с ним?.. Всюду за собой тащить это живое обвинение?.. Война?.. Неумолимая гражданская война?.. Без сил, увы!.. Невозможно! Что он будет делать без меня?.. О, без меня он обрушится, как и я… Кто знает?.. Пусть свершается судьба. Он был обречен, так пусть остается обреченным… Погиб! Я погиб! Что делать? Ехать в Бель-Иль? Да! А Портос останется здесь и будет говорить и всем все расскажет! Портос, быть может, пострадает!.. Я не хочу, чтобы Портос страдал. Он — часть меня; его боль — моя боль. Портос уедет со мной и разделит мою судьбу. Так надо.

И Арамис, боясь встретить кого-нибудь, поднялся по лестнице, никем не замеченный.

Портос, только что вернувшийся из Парижа, уже спал сном праведника. Его громадное тело забывало усталость так же, как его ум забывал мысль.

Арамис вошел, легкий как тень, и положил свою нервную руку на плечо великану.

— Проснитесь, Портос, проснитесь! — крикнул он.

Портос повиновался, встал, открыл глаза, но разум его еще спал.

— Мы уезжаем, — сказал Арамис.

— А! — произнес Портос.

— Мы поедем верхом и поскачем так быстро, как никогда в жизни не скакали.

— А! — повторил Портос.

— Одевайтесь скорее, друг мой.

Он помог великану одеться и положил ему в карманы его золото и бриллианты. И в то время, как он этим занимался, его внимание привлек легкий шум.

В дверях стоял д’Артаньян.

Арамис вздрогнул.

— Какого черта вы тут так суетитесь? — спросил мушкетер.

— Шш! — прошептал Портос.

— Мы едем по важному поручению, — добавил епископ.

— Везет же вам! — сказал мушкетер.

— Нет, я устал, — сказал Портос, — я предпочел бы поспать; но ничего не поделаешь, королевская служба!

— Вы видели господина Фуке? — спросил Арамис д’Артаньяна.

— Да, в карете, только что.

— Что он вам сказал?

— Он простился со мной.

— И все?

— Что же он должен был сказать мне еще? Разве я что-нибудь стою теперь, когда вы все в милости?

— Слушайте, — сказал Арамис, обнимая мушкетера, — для вас вернулись хорошие времена; вам не придется больше никому завидовать.

— Да что вы!

— Я предсказываю, что сегодня произойдет событие, которое вдвое улучшит ваше положение.

— Правда?

— Вам известно, что я знаю новости?

— О да!

— Вы готовы, Портос? Едем!

— Едем!

— И поцелуем д’Артаньяна.

— Еще бы!

— Лошади готовы?

— Здесь их достаточно. Хотите мою?

— Нет, у Портоса здесь конюшня. Прощайте, прощайте!

Беглецы сели на лошадей на глазах у капитана мушкетеров, который помог Портосу сесть на коня и проводил взглядом своих друзей, пока они не скрылись из виду.

«Во всяком другом случае, — подумал гасконец, — я сказал бы, что эти люди бегут; но нынче политическая жизнь так изменилась, что это называется — ехать по важному поручению. Мне все равно. Пойду по своим делам».

И он философски вернулся к себе в комнату.