Смеяться, право, не грешно. Выпуск второй

Александр Дмитриевич Тарасов

Писатели представлены своими разноплановыми по творческому спектру и злободневными сатирико-юмористическими произведениями – прозой, поэзией, баснями, анекдотами, афоризмами, ранее опубликованными в периодических литературных российских и зарубежных изданиях. Книга может представлять интерес для широкого круга читателей.

ЕВГЕНИЙ СКОБЛОВ (г. Москва)

Евгений Маркович Скоблов — прозаик, член Московской городской организации Союза писателей России, Академии российской литературы. Автор шестнадцати книг прозы крупных и малых форм. Участник более семидесяти российских и зарубежных периодических литературных изданий. Лауреат литературных премий имени А.П.Чехова, имени М.Ю.Лермонтова, дипломант нескольких конкурсов «ЛУЧШАЯ КНИГА» Московской городской организации Союза писателей России. Дипломант Германского Международного литературного конкурса русскоязычных авторов «ЛУЧШАЯ КНИГА ГОДА — 2019».

ВОЛОСКОВ

— Ну, здравствуй, Андрюша!

— Здравствуйте, Николай Степанович!

— Что на этот раз?

— Вот.

— Ух, ты! Увесистая… Роман? Рассказы?

— Роман, Николай Степанович. Двести пятьдесят страниц, формат А-4, двенадцатым шрифтом.

— Ух, ты… Ах, ты! Ох, ты… «Волосков крутит романы с пожилыми женщинами». Ничего себе! Роман, говоришь?

— Больше размышления о жизни в форме романа. Там ещё в скобках, посмотрите. Двадцать восемь глав. Возьмётесь?

— Андрюша! Андрюшенька! Милый мой гений! Как редактор, тем более, твой редактор, я просто обязан за это взяться… Но сам понимаешь, объём. Это же не объём, а объёмище! Двести пятьдесят! А покороче ты не мог? Это же потребует реального времени… А уж по деньгам, я и не знаю, потянешь ли ты?

— Если что, перезайму. А за «Переход вброд» я вам тогда переплатил.

— Ну, ладно, ладно. Переплатил — не доплатил… Где он сейчас, твой «Переход вброд»? Нет его пока ещё — не вижу книжки!

— Это требует времени… И денег — сами же говорите. Ничего, прорвёмся!

— Твой энтузиазм меня и самого вдохновляет. Ну да ладно, давай бегло посмотрим. Это, насколько я понял, любовные похождения, судя по названию, так?

— Ну, что-то вроде того. Но не совсем. Это — гораздо шире и глубже. Понимаете, любовь присутствует во всём, иначе ж не бывает!

— Ну ладно, давай смотреть. М-м-м… название у нас, значит, «Волосков крутит романы с пожилыми женщинами»… м-м-м… Как-то не так, Андрюша.

— Что «не так»?

— Знаешь, слово «пожилые» нужно убрать.

— Как же, Николай Степанович? Ведь это же почти ключевое слово. Оно же, в общем, отражает суть произведения… Дескать, Волоскову интересны не молодые, желторотые пигалицы, не зрелые красавицы бальзаковского возраста, а именно — пожилые! То есть, те, которые знают жизнь, как говорится, со всех сторон и без прикрас. И которые ценят отношение к ним такого человека, как Волосков. Более того, они любят его, ведь он оказывает им столько внимания, и вообще…

— «Пожилых» нужно УБРАТЬ! Потому что пожилые женщины выбросят в мусорную корзину твою книгу, как только прочитают название! Пожилых женщин вообще не бывает, разве ты этого не знал, мастер художественного слова?!

— Да? А куда же они, по-вашему, деваются? Все когда-то становятся…

— Ни одна женщина никогда не согласится с тем, чтобы её кто-то считал пожилой. Во всяком случае, из тех, кто умеет читать. Короче, «пожилых» убираем, и точка. Значит, получается — «Волосков крутит романы с женщинами». Тоже звучит неплохо.

— Николай Степанович! Но ведь вы же понимаете, что тогда во многом скрывается смысл и суть самого произведения! С «просто женщинами» может крутить романы каждый болван! Более того, больше половины мужчин до определённого возраста только этим и занимаются! У меня же книга о любви к женщинам — в данном случае со стороны Волоскова — в любом, в том числе и почтенном возрасте!

— Вот он, Волосков, и крутит, значит…

— Ну да, об этом же книга.

— М-да… Слушай, а почему бы нам не заинтриговать читателя? Ещё больше запутать… Вот смотри, а если убрать «женщин»?

— Как? Вообще убрать? Вы что?!

— Да нет, ты не понял. Из названия, конечно, мы ведь сейчас говорим о названии?

— И что получится? Ерунда какая-то…

— Ну почему, ерунда? «Волосков крутит романы». А пусть читатель сразу заинтересуется, с кем он там крутит! Ведь интересно же… Сразу вопрос: кто такой Волосков? И почему, а главное, с кем он крутит романы? Человек открывает твою книгу и узнаёт таким образом, как Волоскову всё это удаётся! А? Неплохо, да? Так, значит, и помечаем: «Волосков крутит романы».

— Но вы же понимаете, что так не звучит! С одной стороны, оно конечно, человек крутит романы. Но опять же, непонятно, что подразумевается под словом «романы».

— Хм, как что? Романы, разумеется, раз он их крутит.

— Так в том-то и дело. Читатель может подумать, что книга о технике написания романа — литературного произведения, понимаете? Эдакое учебное пособие для начинающих романистов. И не будет читать его вообще. Решит, что книга интересна лишь узкому кругу специалистов.

— Но ведь он же «крутит»! «Крутит», а не «пишет», или учится писать. Или учит, как писать. Ведь всем известно, что смысловая конструкция «крутить роман» — это о любовной интрижке. В народе так и говорят: «он закрутил роман на стороне», «она крутит романчики с двумя», например.

— Значит, тем более, не подходит, раз все понимают, и все так говорят. Избито и пошло получается, Николай Степанович. Вы не находите?

— То-то и оно, Андерсен. Значит, слово «романы» тоже выбрасываем. И у нас получа-ается… Ага, вот так: «Волосков крутит». Вот! Вот, что нам нужно. Креативно, модерново, попсово, и никому ничего непонятно. Во всяком случае, сразу. Пусть так и остаётся. «Волосков крутит», и всё.

— Что «крутит»? Зачем «крутит»? Это же ничего не объясняет! Полная чепуха получается, извините, Николай Степанович! «Волосков крутит»… А что и зачем, догадайтесь сами? Так, что ли? А может быть, он руль в машине крутит, или гайку в диване… Николай Степанович, вы как себе хотите, а я не согласен! Я не для того столько сил вложил в эту работу, чтобы всё испортить только одним названием — «крутит-вертит»!

— Да что ты, милай! Не кипятись, не хочешь, ищи себе другого редактора. Я и так с тебя копейки беру, и ещё столько времени и сил уходит. Видишь, сколько с одним названием страдаем! Не я же, в конце концов, его придумал. Нет, ты не подумай, пишешь ты, действительно, здорово, сказать нечего. Я — о прошлых твоих работах. Но здесь… Ладно! Не нравится тебе «крутит», давай уберём. Пусть будет просто: «Волосков». А в подстрочнике укажем мелко — «роман о любви». Ну и будет всем понятно. Смотри, «Волосков» недурно звучит. Я бы сказал, одиозно… в хорошем смысле. Человек берёт в руки книгу (если она, конечно, когда-нибудь выйдет), или натыкается в Интернете, и ему уже интересно. Оп-па: «Волосков»! Кто такой, и почему о нём такая большая книга? Что-то я раньше о таком не слышал, продолжает думать читатель. А ну-ка, заглянем, проверим, что это за Волосков. Ну, как? Надеюсь, у тебя главный герой — Волосков?

— Николай Степанович, я устал от этого разговора, честно говоря. Делайте, что хотите! И если вы думаете, что одного Волоскова будет достаточно, то пусть так и будет.

— Андрусик! Давай только без этих мелочных обид! Пойми, Волосков — это универсально. Волосков — это безопасно. Почти. Мы никого не задеваем. Волосков — это просто Во-лос-ков! А вот картинку на обложку можно подобрать характерную, переговоришь с издателем, если они возьмутся печатать книгу. Ты не переживай, Андерсончик, я вот прочитаю твой опус, тогда определимся поконкретнее. Там будет виднее — Волосков, или кто-нибудь другой. Может быть, вообще, изменим фамилию героя-любовника. Понимаешь, Волосков, вроде бы и не плохо, но уж слишком прозаично. Слишком просто для такого объёма, я бы сказал. Подобные фамилии были в ходу в эпоху социалистического реализма. Рабочий Волосков. Крановщик Волосков. Старший сержант милиции Волосков, или даже, инженер Волосков… Теперь же… в общем, нужно подумать. Кофе хочешь?

— Спасибо, Николай Степанович, я уже сегодня перебрал с кофе. Три чашки перед визитом к вам.

— Ну, нет, так нет. Значит, перезвони мне через недельку, или по почте напомни. Посмотрим, что у нас за роман о любви выйдет. А лучше, через две, или я сам тебя разыщу. Лады?

— Лады, Николай Степанович. Только я вас очень прошу. Не трогайте Волоскова. Весь текст подогнан под эту фамилию. Другая никак не подойдёт — ни читаться, ни звучать не будет. Очень вас прошу, Николай Степанович!

— Ладно, Андрей Валентинович. Уговорил. Волосков, так Волосков.

ЖЕНСКИЙ КОЛЛЕКТИВ

В коллективе, где я имею честь трудиться, женщин больше, чем мужчин. Просто подавляющее большинство, соотношение — пятнадцать к пяти, даже к четырём с половиной. Потому что Петра Трифоновича к тем мужчинам, кого могут заинтересовать сотрудницы в известном смысле, в полной мере отнести уже нельзя. При всём к нему уважении. Человек он, конечно, заслуженный и авторитетный, но то, что мы подразумеваем, когда думаем, глядя на хорошеньких женщин (вообще, а не только нашего коллектива), ему, по-моему, уже не очень интересно. Конечно, чисто теоретически, и он смог бы кое-что придумать при определённых условиях, но вот что конкретно он смог бы, не взялся бы утверждать никто из остальных наших мужчин, включая и самого Петра Трифоновича…

Впрочем, что это я всё о нём? Вы, наверное, догадались, что эта тема совсем небезразлична именно мне, я же ведь завёл об этом разговор.

Небезразлична, и я бы признался, что меня волнуют женщины нашего коллектива, при этом только во вторую очередь по рабочим вопросам. Они меня волнуют и будоражат воображение, несмотря на то, что я уже давно, увы, не юноша, мягко говоря. С Петром Трифоновичем меня сравнивать пока ещё рановато, но положа руку на сердце, я несколько старше всех остальных наших мужчин, включая самого пана директора.

Довольно долгое время (начиная со второго дня работы в нашем коллективе) я размышлял, а почему, собственно, у меня учащённо бьётся сердце, и мысли шальные лезут в голову при общении с нашими женщинами. Я ни к чему не пришёл в своих домыслах. Зов Природы, вот что, наверное. Когда матёрый самец видит… Ой, только не это, я вас умоляю.

Ну, если цивилизованно, то я бы каждую из своих сотрудниц пригласил бы в ресторан, для начала. Каждую, потому что они симпатичны мне все. Интересно, кто их подбирал к нам на фирму. Пан директор лично? Вряд ли, для этого имеется менеджер по персоналу. Но они же все, как одна, умницы, красавицы, и даже в чем-то похожи внешне друг на друга, как кандидатки на конкурс красоты (ерунда! Так не может быть на работе, скажете вы. А я говорю: может), хотя, конечно, это просто совпадение. К тому же менеджер по персоналу тоже женщина, и она почти ничем не отличается от остальных, такая же умница, красавица, и всё остальное. Кстати, она меня и «подбирала» на ту должность, на которой я сейчас размышляю о наших женщинах. Я обнаружил, что у меня довольно развитое воображение, раз получается одновременно и работать, и воображать. И пока что одно другому не мешает…

Так всё же, почему меня так волнуют эти вещи в рабочее время? Кто знает, я уже смирился с тем, что определённого ответа на этот вопрос не существует. Раньше я то там, то сям трудился в чисто мужских коллективах, хотя нет, почти что в мужских. Женщины тоже присутствовали, но они, как правило, были очень строги со всеми нами, а со мной почему-то особенно. И всегда для меня заняты. Что касается нынешнего коллектива, то я, честно признаться, даже не знаю, кто из них замужем, а кто нет. Да и какая разница, сейчас очень многие живут в гражданском браке, так что это вопрос номер три… первые два я задаю в таком порядке. Вот первый: а насколько я интересен кому-нибудь из них, не как сотрудник планового отдела, а как мужчина. Мужчина, с которым можно провести приятный вечер в приличном месте, под звуки негромких джазовых импровизаций, с приглушённым освещением и запахами дорогой косметики, сигар и хорошего кофе. Очень возможно, что ни одной из пятнадцати претенденток на такой вечер моё общество не показалось бы подходящим. Сейчас время практиков (брутально-креативно-на-самом-деле-гламурно), и никак не романтиков. Так вот, именно с практической точки зрения я могу быть им просто неинтересен. Точно так же, как и Пётр Трифонович. Я хоть ещё и не совсем покрылся мхом, но проплешины, если хорошо присмотреться, всё же видны кое-где. На фиг я им нужен такой, в ресторане (или другом уютном месте), если у меня такая же зарплата, как и у них, а проблем вдвое больше. Они-то уверены, что у меня большая семья, и кстати, почти правильно уверены. Потому что у меня две семьи своих (я немного помогаю бывшей жене и дочке от первого брака. Конечно, только морально, но всё же…), и ещё одна молодая семья под моим патронажем (тоже пока, чисто моральным), дочка от второго брака недавно вышла замуж.

Так вот, им всем (имеются в виду женщины нашего коллектива) совершенно нету дела до того, что всё это мне совершенно не мешает провести с кем-нибудь из них романтический вечер за столиком на двоих.

И второй вопрос. Если всё же дойдет когда-нибудь до дела, если не я — то кто? Пётр Трифонович отпадает сразу, мы уже об этом говорили. Имеется ещё два конкурента. Хотя мне они, в общем, и не конкуренты. Оба слишком заняты работой, хотя я видел, что им иногда улыбаются. Оба — сутулые, оба не снимают тёмных очков и не вынимают наушников из ушей, порывисты в движениях и слегка заикаются, никогда ничего лишнего не говорят и не смеются. Двое из ларца, продукты современного общества. Да мне-то какое дело?

В общем, в этом смысле остаётся только один конкурент, Борис Эвальдович. А вернее, он вне всякой конкуренции. И я даже дал бы сто к одному, что с ним любая сотрудница нашего коллектива с удовольствием провела бы вечер в том месте, о котором мы говорили. Насчёт дальнейшего утверждать не берусь, но это и не важно… А важно то, что он — человек с положением и, как сейчас говорят, без материальных и других проблем. Но главное, что это именно он возглавляет наш почти женский коллектив. И он неприступен как крепость, он монолит в этом плане, да и во всех остальных делах тоже. И я не сомневаюсь, что он не допустит, чтобы кто-нибудь разводил на работе шуры-муры, если, конечно, ему об этом доложат. Ему-то, конечно, всё это и на фиг не нужно, он вращается совсем в других сферах, и лишь иногда бывает на фирме. От него просто веет другими сферами, и если честно, то я робею при общении с ним, потому что он из тех, кто может придавить чижика. И не только.

Наши девчонки порхают вокруг него как мотыльки, когда он появляется, все мы порхаем, и если не внешне, то внутренне. Если спросить, какое это имеет отношение к обсуждаемому вопросу… Я уже говорил, что если он о чём-нибудь таком узнает (а он узнает обязательно), то горе тому, кто занимается… нет! Только ещё думает заняться вопросами, не связанными непосредственно с работой.

Вот я и думаю, что если бы я попытался соорудить что-то из области романтических вечеров с кем-нибудь из сотрудниц, то не пришлось ли бы мне потом иметь дело с самим Борисом Эвальдовичем? И услышать от него что-то вроде: «Я для чего тебя сюда брал!?»

Вот в чём штука.

Посему я продолжаю всем нашим женщинам улыбаться и говорить разные приятности, и всё. Тень Бориса Эвальдовича бродит по тем же местам в моём воображении, где находится и уютный уголок со столиком на двоих, и другие, не лишённые приятности, вещи.

О том, что лично я могу лишь вызвать равнодушный зевок у наших женщин, когда они вдруг вспоминают обо мне, я не думаю…

Ведь этого просто не может быть!

НА СУДНЕ БУНТ

Бурштывин сидит, обвешанный проблемами как новогодняя ёлка игрушками. Он напряжённо (слышно, как хрустят извилины), морщит репу над решением ряда вопросов — прежде всего, из разряда безотлагательных, а также и не столь срочных. Судьба любого руководителя — всё решать, за всё отвечать, всё тащить на себе.

В коллектив надо добавить перцу, думает он параллельно, слишком сладко живётся, и особенно — некоторым бывшим единомышленникам. Некоторые, можно сказать, жируют, отхватив себе вкусное, а потому и приятное направление работы, а металлолом грузить и в дерьме копаться — это всё ему.

Постучали в двери. Робко, но настойчиво. Кто-то не из заместителей, а из тех, что пониже. Значит, надо прерываться, слушать его, принимать решения, отдавать указания.

В дверях возникает Перумский — заведующий отделом связей с общественностью и СМИ. Стоит, молчит, смотрит в пространство.

— Ну, что молчишь, Перумский, — очень медленно и очень холодно интересуется Бурштывин, — или ждёшь, пока я сам начну задавать вопросы? Ладно, чего пришёл? Вот тебе первый вопрос.

Перумский переминается с ноги на ногу, начальник явно не в настроении, сесть не предлагает, сверлит взглядом как врага всей отрасли производства.

— Я, Игорь Ильич, вот чего… — Перумский глубоко вздохнул, почти с сожалением, — люди недовольны.

И затих. Первую часть своей миссии он выполнил, то есть зашёл и сказал. Сказал то, на что другие бы не решились. Никто бы не решился.

Бурштывин прищурил глаза, хищно, точно лев, который готовится к прыжку, собрался и немного привстал с кресла.

Перумский невольно отшагнул назад и съёжился.

— Люди недовольны? — переспросил Бурштывин, ещё тише, ещё страшнее, — чем недовольны люди?

Перумский пугливо перевёл взгляд с Бурштывина на люстру, потом в пол.

— Ну… это, слишком много внеплановой работы, а за переработку не платят. Отдыха нет вовсе, вот чем они недовольны… Ну и ещё… тем, что некоторые, помимо своих прямых обязанностей, оговорённых в контракте, выполняют ещё и другие. Вот ещё чем. И ещё тем, что все находятся в постоянном напряжении. Никто не знает, что будет завтра, не говоря уж о том, будут ли выходные. И…

— Молчать, — так же тихо, и, не меняя интонации, тяжело оборвал парламентёра Бурштывин, — много слов и нет конкретики.

— Я же всё как бы перечислил, но… — попытался что-то конкретизировать Перумский.

— Тихо, Перумский. Кто недоволен, давай мне фамилии этих людей.

Перумский, видимо, такого оборота не ожидал. Он рассчитывал просто высказать всё, не более. И если начальник будет слушать его и дальше, то подать пару дельных предложений, каким образом можно сделать так, чтобы люди не возмущались, или по крайней мере, не высказывали недовольства.

— Фамилии! — рявкнул Бурштывин, и Перумского, как от удара, отбросило к самой двери, он втянул голову в плечи и мелко задрожал, — говори, кто тебя прислал! Я им живо бошки поотворачиваю! Говори, Перумский!

— Дак я, это, просто передать, так сказать, мнение коллектива… — испуганно залепетал Перумский, — в принципе-то всё нормально, просто чуть бы помягче с людьми, а, Игорь Ильич?

Бурштывин встал, набычился, выпятил нижнюю челюсть, вывернул губы и двинулся на Перумского, сжав кулаки.

— Значит, говоришь, всё нормально?

— Да, да! Конечно, Игорь Ильич, никаких проблем…

Бурштывин вплотную приблизился к Перумскому, и Перумский, стал ещё меньше, и его уже трусило-потряхивало довольно заметно.

— И значит, говоришь, все довольны организацией труда? — Бурштывин в упор исподлобья смотрел на Перумского.

— Конечно, Игорь Ильич. Это я, так сказать, извиняюсь, немного сгустил краски… то есть немного неправильно вам доложил.

— Пошёл вон, — стиснув зубы, проговорил Бурштывин, — все довольны, а ты мне тут горбатого лепишь. Ещё раз мне попадёшься, отправлю красить урны в плохой район. Понял, писака?

— Я… это… извиняюсь, Игорь Ильич. Вы уж простите… Я как-то не то, — невнятно забормотал Перумский и открыл дверь, — спасибо, Игорь Ильич, извините, пожалуйста… я оторвал вас от дела. Больше не повторится.

Как пробка из бутылки, вылетел из кабинета Перумский.

Бурштывин вернулся за стол, и тяжело опустился в кресло.

— Ну, как тут работать? Как можно с такими людьми вообще решать какие-либо вопросы?

Бурштывин вызвал секретаря.

— Так, значит, — сказал он, — на завтра я объявляю всем выходной, подготовьте распоряжение. Как раз пятница, пусть народ отдохнёт три дня подряд. И ещё. Перумскому запишите от меня взыскание, а именно лишение квартальной премии. За ненадлежащее отношение к выполнению своих прямых служебных обязанностей.

ТОВАРИЩ ЮРКУТОВ

— Товарищ Юркутов. Хочу вам сообщить, что вы очень неплохо смотритесь…

–?..

–… что вы хорошо выглядите на подарочном календаре, образец которого вчера привезли из типографии.

— Э-м… Да ну!

— Точно! Если не верите, можете взглянуть сами.

— Могу взглянуть? Где?

— Вы там в первой шеренге в строю кадетов на параде. Фотография хорошая, зафиксирован весь строй, и поскольку вы в первой шеренге, то…

— Где можно посмотреть эту хре… гм… этот календарь?

— Я же сказал. На подарочном календаре, товарищ Юркутов. Вы там чуть-чуть левее знаменосцев, второй, слева.

— Да понял я, понял. Ну и чего? От меня чего надо ещё?

— Ничего. Просто говорю, что привезли образец подарочного календаря, а там ты и другие ребята.

— Ё-моё, дайте посмотреть-то! Что вы мне всё вкручиваете… видел — не видел, смотрел — не смотрел, тары-бары… Я ж не видел!

— Ладно, так и быть, покажу, он в моём кабинете у стола на стене, справа. Только не сейчас, у меня есть дело, срочный звонок в департамент.

— Угу-м.

— Так что потом заходи, посмотришь.

— Ну, да.

— Где-то ближе к четырём.

— Ага-м.

— А вообще-то, на вот тебе ключ от кабинета, пойди сам посмотри, а то мне некогда с тобой заниматься. Я очень занят.

— Эге-м.

— Что?

— Я пошёл.

— Иди. Иди и смотри.

— Ну, я пошёл.

— Иди, иди. Я от тебя устал, товарищ Юркутов.

— Что за «товарищ»? Какой я вам товарищ? Старый режим, что ли вспомнили, на самом деле?

— На самом деле, я ваш, и не только ваш, но и ваш тоже преподаватель, а вы мой студент. Следовательно, мы товарищи. Не друзья же, на самом деле?

— На самом деле, не друзья, но и не товарищи. Я сам по себе.

— Сам по себе ты будешь за забором, а пока ты в учебном корпусе, ты — товарищ. Мы все здесь товарищи.

Вот — образец современного молодого хама. Ни «спасибо», ни «пожалуйста», ни «здрасьте», ни «до свиданья». Дай посмотреть! Дай денег! Дай жрать! Участник парада… ёлкины гвозди! Его, этого Юркутова, надо было выгнать ещё на этапе подготовки, а то поставили, да ещё в первую шеренгу! Товарищ Юркутов…

— Ну что, уже посмотрел?

— Нет там никакого календаря, возьмите ключи.

— Как это — нет?!

— Вот так, нет. Пустая стенка.

— Стоп, стоп! Какая пустая стенка? Ну-ка, пошли! Пошли со мной, товарищ Юркутов! Идём, идём! Я сам на него двадцать минут назад смотрел.

— Я-то тут при чём? Сами же сказали: иди и смотри. Я прихожу, а там и смотреть нечего. Ноль на стене нарисован. Фига в нос на стене нарисована, шиш по маслу на стене. Никакого календаря на стенке…

— Всё! Хватит, товарищ Юркутов. Я уже сам вижу, что его здесь нет. Гвоздик есть, календаря нет. Но ведь был, я ж его сам повесил. Где он?

— А я откуда знаю?

— Постой, постой. А ты сам… не того?

— Я сам не того! Захожу, календаря нет. Ну я сразу к вам, ключи вернуть. Мне самому на занятия надо, вот и вся хрень…

— Но-но! Хватит хамить, Юркутов! Вам вообще ничего нельзя говорить, ничего показывать. Ни-че-гошеньки! Что за поколение такое вырастили! Одна головная боль, и никакого уважения к старшим. Где календарь? Я тебя спрашиваю!

— Вы опять про то же. Блин! Не брал я ваш календарь, и вообще, мне пора. Я пошёл.