Не спеши уходить… Избранное
Перед Вами – непосредственное продолжение книги «ВОЗВРАЩЕНИЕ», вернее, второй её части, которую нетрудно найти в Интернете.Предназначена тем читателям, которых объединяет любовь к поэзии. Именно им она и посвящается.
Оглавление
- О книге и о себе
- Стихи
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Не спеши уходить… Избранное предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
Стихи
«Не уйду навсегда — возвращусь — я теперь это знаю…»
Не уйду навсегда — возвращусь — я теперь это знаю.
Только помнить о том и заботиться буду не я.
В череде повторений увидится сущность земная,
когда солнечный лучик прорежет туман бытия.
Мы лишь гости, несущие жизнь с частотой омовений
на одной из планет, что кружится в фате голубой.
Возвращаются те, кто достигли своих откровений
и при этом остались навечно самими собой.
«Поминальных свечей негасимые факелы…»
Жертвам пожара в Кемерове
Поминальных свечей негасимые факелы
разожгли нашу скорбь и страдание вздыбили,
ведь сгорели живьём непорочные ангелы,
и мне ведомо, кто же виновен в их гибели.
Да, четвёртое небо с прогорклыми вишнями
их не примет уже, оказавшись не выше ли
этой жизни, где деньги остались не лишними
для зазвавших их, что незаслуженно выжили.
Но, закрыв свои веки, вы встретитесь взглядами, —
в чистых детских глазах есть небес отражение.
Жизнь не станет спокойной отныне, — и надо ли
добиваться прощения за прегрешения?..
«Я снова плачу. Не могу дышать…»
Я снова плачу. Не могу дышать.
Душой и телом мысленно сгорая.
И мечется скорбящая душа,
и в исступленьи бьётся в двери рая,
что крепко заколочены для нас,
выламывая выход вам из ада…
Пожар в душе и ныне не погас,
а в совести тушить его не надо…
«Меня задушит равнодушие…»
Меня задушит равнодушие,
без средств оставит одиночество.
Взамен холодного оружия
злой ангел шепчет мне пророчество
о том, что жизнь моя — безделица,
и с родственной она не сложится,
и что на два уж не разделится
как заурядная наложница,
что, разгораясь, вслед за искрами
не загорится, а оплавится,
и что друзья не будут искренни,
когда наступит время каяться,
и что в мгновенья вдохновения
уже не будет облегчения,
как суховея дуновение
предотвращать слезотечение,
что мысли все давно повызрели,
идеи оппонентом схвачены,
не пистолета — плети выстрелы
мне вечно слушать предназначено,
а, если вновь пойду по следу я,
то должен подавать прошение,
и что за это всё мне следует
ещё вымаливать прощение…
Кто виноват, скажи мне, внемлющий,
что делать, подскажи, читающий?
Но промолчит, судьбу приемлющий,
и скажет, всё о жизни знающий…
«Замкнулся круг оставленных имён…»
Замкнулся круг оставленных имён.
И даже совесть вас ничуть не гложет.
Давно остыло царственное ложе
под тяжестью приспущенных знамён.
И только скрип рассохших половиц
вас среди ночи ненароком будит,
сквозь сон напомнив о реальном чуде,
когда-то рядом возлежавшем ниц.
Какое из покинутых чудес
вас возвратит назад на нашу землю?
А, между тем, там чуда не приемлют,
как, вместе с ним, и высоту небес.
Вы научились рассуждать без чувств,
жить без любви и говорить без эха.
И вам к лицу немыслимость успеха
от дикой квинтэссенции искусств.
Ну что же, значит, так и быть тому.
А нам осталось подобрать окурки
за вами, несравненные придурки,
уверенно спешащими во тьму.
«Ощутив прощание стиха…»
Памяти Лилианны Сашиной
Ощутив прощание стиха,
ты ушла, в руке его сжимая.
Трепеща как бабочка живая,
в голосе твоём он затихал.
Только оторвавшись от земли,
ты не назвала его последним.
Между мной и небом ты — посредник.
Светлой будет наша встреча, Ли…
«В плен одинокой пустоты…»
В плен одинокой пустоты
я, засыпая, буду падать,
с подушки смахивая память.
Но как забыть о том, что ты
опять за сизой пеленой
дождя, уйдя всего на сутки,
и с ним вдвоём не ради шутки
стучишь в окно: «Побудь со мной!»
Пока вечерняя пастель
тебя найдёт в разлуке краткой,
ночь застелила мне украдкой
неразделённую постель.
И сны со мною vis-à-vis
уже рассвета не дождутся,
боясь с тобою разминуться, —
зови меня иль не зови…
«И воскреснет любовь — та, которую предали подло…»
И воскреснет любовь — та, которую предали подло,
та, которой вдагонку истошно кричали: «Распни!»…
Нам нельзя покидать до конечной черты свои сёдла
в этой скачке времён, где секундами скомкались дни.
Нам нельзя уставать: месяца заменили минуты,
и так мало часов есть у нас от непрожитых лет.
Нам нельзя продавать недодел за бесценок кому-то,
как купить невозможно бесценный обратный билет.
Нам нельзя предавать нашу память, что выжила с нами,
предаваться унынью, ведь ложь — это попросту грязь.
Сохранив свою правду, предстанут часы пред веками,
и простят грехи тем, кто раскается, скорбно молясь.
Хоронится Земля для людей внеземной атмосферой,
и на тверди семьи человечества зиждется твердь.
И, привычкою став, воскресает любовь вместе с верой,
с благодатным огнём новой жизнью поправшая смерть.
«Когда совсем не пишутся стихи…»
Когда совсем не пишутся стихи,
возьми с собой какое-нибудь чтиво
и отряхнись в плену речитатива
чужих идей, изложенных учтиво,
от собственной словесной шелухи.
И станет это пение стихать,
и увлекут тебя другие звуки,
и к чистому листу потянут руки,
чтоб ты опять обрёк себя на муки
рождения зачатого стиха.
«Пополуночи пять. Свет исходит из темени…»
Пополуночи пять. Свет исходит из темени.
Ветер стих в неуёмном желаньи завыть.
Оба мира застыли в пространстве и времени.
Час голубки встречается с часом совы.
Ждут рассвета все те, кто оставлены взаперти,
видя мир проходящий из мнимых окон.
Ждут рассвета и те, кто остались на паперти
и взывают о помощи святость икон.
Даже те, кому многое было обещано,
ждут заветный рассвет как от рая ключи.
Только наша планета — страдалица-женщина —
уравняла иных, кто навечно почил.
А багряный восход не прольёт слёзы алые,
но кровавой росой нам омоет сердца.
Вместе с ними воспрянет душа обветшалая,
грязи серые маски стирая с лица.
И обнимет Земля, просветлев, небо синее,
как пройдут по ней ангелы — только без крыл.
В жизни вечной мы встретимся с ними, красивыми,
отзываясь на радость, где каждый открыт.
Пусть же все, кто ушли, вместе с нами возрадуются
в скорбно-праздничный день, называемый Радоница.
«Весеннего дождя внимаю ектенью…»
Весеннего дождя внимаю ектенью,
и возгласом её заканчивает дьякон —
нежданный первый гром, что будит страсть мою
в молении чужом, толпою туч оплакан.
Но вот и он затих, не достижим ветрам,
и прекратился плач, очистив звёздный купол.
Ты сам вошёл в меня — природы вешней храм,
и покидать тебя — безжалостно и глупо…
«Пошлю тебе радость по почте простой бандеролью…»
Пошлю тебе радость по почте простой бандеролью —
в картонной коробке на вынос — кусочком вселенной
в проклеенных книжках, уверенно сжившихся с ролью
остаться на добрую память мечтой вожделенной.
В эпоху застоя, в период глухого бесстишья
я вечность свою изрубил на пустые мгновенья
в наивной надежде прервать роковое затишье
по взмаху крыла иль дающей руки мановенью.
Улиткой свернувшись, развитие шло по спирали,
на свет и тепло ориентируясь — просто и ясно.
Мы сторону солнца в дороге всегда выбирали,
забыв, что она наиболее будет опасна.
И пусть, обжигая, сгорает костёр сухостоя:
несбывшимся больше, чем сбывшимся, я покалечен.
А верное дело по форме обычно простое,
но сложно по сути, — как мысль, заключённая в речи.
«Гений сумасшедшему сродни…»
Гений сумасшедшему сродни.
Только находящийся на грани,
в силах чудом усладить одних,
а другим без боли сердце ранить.
Только побывавший на краю,
ради цели сам себя разрушит.
Знавший ад, представит жизнь в раю,
покорив себе чужие души.
Лишь талант продавший за гроши,
истинную цену свою знает.
Без его болезненной души
оскудеет критика больная.
«Надо жить, даже если так горько…»
Надо жить, даже если так горько
от потерь твоих близких людей:
не погасла вечерняя зорька
несменяемой веры твоей,
и твоей несгибаемой воли,
и твоих неистраченных сил, —
сколь ещё, не рождённых, в подоле
добрый аист тебе наносил?..
«Нам кажется — ну, это нам так кажется,…»
«…Словесность — вещь не бесполезная.
Мы пишем прозу и стихи? —
мы строим Царствие Небесное!»
Э. Крылова
Нам кажется — ну, это нам так кажется, —
что мир ваш бездуховный обречён.
— Не всё то мёд, что хорошо намажется,
опять же, сколько это и на чём.
Что жизнь — базар, а значит, правы вроде вы?
ведь сладость не измерить без цены.
И кто всерьёз послушал нас, юродьевых,
когда мы вдруг становимся слышны?
Всё, что возможно, вами уже скуплено,
но мир не стал богаче — стал скупей.
В борьбе за сытость столько душ загублено,
что не спасёт крещенская купель.
Во сколько встанет вам душа спасённая,
когда дотянет дело до торгов?
— Она ответит вам, невознесённая,
затерянная меж иных богов.
«Рожденье нового листа…»
Рожденье нового листа —
в трудах, в словесности, в природе —
столь непростое дело вроде
и происходит неспроста.
Вот снова замаячил май, —
и вновь он мой, я лгать не стану,
(ты посчитай по Юлиану), —
каким бы ни был, принимай!
Пускай и в этот год весна
так откровенно запоздала.
Под тентом крытого вокзала
нам дождь часок подарит сна.
И вот недремлющий сквозняк
за этот час скуёт мне плечи,
чем и останется замечен.
Но голубиная возня
нас позавёт обратно в путь
туда, где застучат колёса
и ты, как бы стыдясь вопроса,
задашь его ни где-нибудь,
войдя в прокуренный вагон,
а в сумраке на верхней полке…
И новым сквозняком из щёлки
обдаст меня: на полигон
словесный встану под ружьё,
как будто я навстречу вышел…
И будет дождь стучать по крыше,
и поезд молния прошьёт…
Так что, глаза в тени храня,
ты спросишь, не подняв и взгляда?
— «Зачем тебе так было надо
всё, что писал, скрыть от меня?..»
«Безысходность от чувства последней строки…»
Безысходность от чувства последней строки
вдруг укажет на близость последнего вздоха,
а в проёме меж ними свернулась эпоха,
что достать не пытается главный факир.
То эпоха сомнений, прощаний и слёз,
сожалений в плену непослушного тела,
революций в мозгу и его передела
из-за мерного скрипа аптечных «колёс».
Та эпоха, забыв к равнодушию злость,
предварительно сжавшись в щенячую жалость,
всё считает часы, что скулить ей осталось,
в мире плача, что выплакать ей довелось.
Только это — эпоха, — она не солжёт
и не станет кидаться в закрытые двери,
время есть у неё, чтобы снова поверить
в беспокойное сердце, что бьётся и жжёт.
Жизнь — игра, ну, а стало быть, мы игроки,
даже если стихи снова выглядят плохо.
Пусть не ждёт наступленья последнего вздоха
сиротливое чувство последней строки.
«Пред памятью мы головы склоним…»
Пред памятью мы головы склоним,
и снова вместе прошлое поднимем,
и, отправляясь мысленно за ним,
ушедших встретим или тех, кто с ними.
Тревожа память, спустимся с небес,
и по земле пройдём, глотая воздух;
с ней сможем всё, что невозможно без,
и это никогда не будет поздно.
Но тот, кто оттолкнёт её, поправ
всё то, что отражает человечность,
пусть всех людских лишится прав, не став
способным за собой оставить вечность.
«Расплатился жизнью по цене…»
Расплатился жизнью по цене
будущей, но неизвестной, жизни,
вверив неродившемуся мне
ту любовь, что отдавал отчизне.
Чтоб, могилой ставший, шар земной
мне не оказался бы могилой.
Я не постоял бы за ценой,
взятый в плен его духовной силой.
«Надо выжить за тех, кто со смертью сражались…»
Надо выжить за тех, кто со смертью сражались,
надо жить после них, обречённых на смерть.
И с трагедией скорби плаксивую жалость
нам, живым, никогда перепутать не сметь.
Если вдруг, поддаваясь пустой укоризне,
позабудешь на миг, сколько стоила жизнь,
— да простится тебе, — ты живи ради жизни
тех, кто пал за неё, на алтарь положив.
«Стихи как собаку выгуливать надо…»
Стихи как собаку выгуливать надо,
нелепо их прятать в столе взаперти.
Гасить свою жажду глотком лимонада
привык ты в тиши ипотечных квартир.
В плену электронном у гаджетов-книжек
поклонник фаст-фуда хронически сыт.
Так что твою душу по-прежнему движет —
свидетели детства — стенные часы?..
«Откровенная тайна сродни рукотворному чуду…»
Откровенная тайна сродни рукотворному чуду,
неземная любовь — плод её философии чувств.
Мир свободных людей в необычном узреет причуду,
но наивность свята, за которой и я волочусь.
Ждёт рассвет полумрак: он от света уже не свободен,
связан мир навсегда с повсеместным влияньем Истца.
А ответчик изъян никогда не увидит в природе,
лишь нелепость сравнений оставив как слепок с лица.
«Кому пахать, кому-то строить…»
Кому пахать, кому-то строить,
кому лечить, кому писать.
Мы, школяры, ходили строем,
а наш госплановый тесак
рубил из лучших побуждений,
что истинно — одно из двух:
кто может всё — он или гений,
или никто. И я, лопух,
той светлой истине поверил
и вот итог: «ни то, ни сё»…
Кто может всё — в какой-то мере, —
того судьба не обнесёт!
«Мы с тобой не останемся вместе…»
«Когда его захотели отделить
от скелета, который он обнимал, он рассыпался прахом.»
В. Гюго. «Собор Парижской
Богоматери»
Мы с тобой не останемся вместе,
не достигнем вдвоём высоты.
И цепочкой серебряный крестик
не совьётся с твоим золотым.
Только главное — душами слиться,
как случилось на первых порах.
Пусть бумага хранит наши лица,
а тела рассыпаются в прах.
«Ты прав, возможно, ты и прав…»
Ты прав, возможно, ты и прав.
Когда вокруг все — вор на воре,
когда по сути мир лукав,
то Человеком априори
наивно быть; знать, быть дерьмом —
куда уж, чем не быть, сподручней:
ведь, разобраться, в нём самом
есть польза, и продукт не штучный,
к тому же истина — во лжи…
Но ты забыл, что в этом мире
всего одна с тобою жизнь,
где правда — дважды два — четыре;
так выбор сделай на свой век,
в мир этот непростой проникший:
ты — сотворённый человек
или плодов лукавства рикша?..
«Мне бы снова писать о любви…»
Мне бы снова писать о любви —
без мучений, стыда и тревоги.
Но я вспомнил того шурави,
к двадцати потерявшего ноги,
а ещё то, чего не вернуть…
Пролечив, я обрёк его выжить:
и с тех пор я не верю в весну,
что его оттолкнула. Но вы же
восхищались кипением чувств,
анатомий любовных не зная…
— Знаю я, оттого и не тщусь
воздыхать перед кущами рая
чувства, что возвеличило вас,
а поэзию красит чудесно.
Вы спросите меня: Was ist das?
— Я отвечу, что всем вам известно:
перед чувством реальной любви…
«Уезжаешь из города выходными нечастыми…»
Уезжаешь из города выходными нечастыми,
позабыв, что упущено, не воротится впредь,
чтоб заботами дачными меж чужими участками
в новом маленьком домике свою грусть запереть.
Сколь ночей у бессонницы нами было украдено,
что до дней — то у отдыха, — понапрасну не счесть.
Но не стало хозяина — не скрипит перекладина
старой лесенки: некому да и некуда лезть.
Опустевшими окнами дом глядит на растения,
муха бьётся в прикрытое паутинкой стекло.
Нет намёков существенней на его запустение,
даром, что уж немало лет с той поры утекло.
Может быть просто не было тебе ближе обители,
чем родительский старенький перелатанный дом.
Так что если когда-то мы здесь друг друга обидели,
пусть грехи наши вспомнятся только мне: поделом!
Не жалеем о пройденном и не просим прощения, —
каждый к общему дереву черенками привит.
Просто мне очень хочется, чтобы общность общения
нас нашла в новом домике, что на сваях любви.
«Я уеду, а ты оставайся…»
Я уеду, а ты оставайся.
Нам друг друга и так не забыть.
Словно туры прощального вальса
не считай верстовые столбы.
Оттого, что они вековые, —
выставлять можешь их на века!
И с разрезом от лона до выи (*)
не прервётся однажды строка.
Смогут в ней сохранённые чувства
сострадать, а не тупо стонать.
С ней не будет ни грустно, ни пусто:
ведь стихи — это тоже страна.
И по-сути, жизнь новая тоже, —
на её рубежи положись.
Мы не станем мудрей, и моложе,
и нужней, и доступней, но всё же
разделённая строфами жизнь
вас окликнет…
(*) — патологоанатомический разрез
«Пространная строка не сделается краткой…»
Пространная строка не сделается краткой,
пока потоки слов не сократила мысль.
Лишь стоит захотеть — и горечь станет сладкой:
когда в том есть нужда, изменится и смысл.
Я знаю, ты собой нередко недоволен,
но выдержкой своей прославится вино.
Не знает гаммы чувств не испытавший боли,
а этот факт, увы, не прослывёт виной.
«Ты рядом, но как будто в отдаленьи…»
Ты рядом, но как будто в отдаленьи
уснёшь, моей бессонницей не мучась.
Твои нерасплетённые колени
мою как прежде не изменят участь.
А сумрак удалённого пространства
тебя в мир нереальности уносит.
И лишь закон природы постоянства
удержит безответность при вопросе:
— Зачем?..
«Я думал, всё решает время…»
Я думал, всё решает время,
я думал, всё решают люди —
не то, не те! — иное племя:
сыны идейных словоблудий
в понятии широком «критик» —
вот, кто вершители историй!
Вы только им в глаза смотрите —
как в душу, — что ведёт их в споре,
в чём правда этих рассуждений, —
не истину ль снять с пьедестала?
История из заблуждений
так состоять во многом стала…
«Небесные птахи, прошу: помолчите…»
Небесные птахи, прошу: помолчите
вы в час наступающий, в час этот ранний.
Создатель не просто был новый Учитель,
домыслив понятие «образование».
Творец и наставник, вершитель и мастер,
но он почему-то остался отвергнут,
и Личность вдруг разом сменили на масти,
чтоб штампы чужие глотали усердно.
Так сколько ещё пережить новолуний
и нам предстоит, оградив от раскола
идущих на смену, — тех, что накануне
взрастила респектная новая школа?…
«Прими меня таким, какой я есть…»
Прими меня таким, какой я есть,
прими меня как данность и реальность.
Прости, что говорю тебе банальность,
но не таких, как я, людей не счесть.
Плох или нет, но я неповторим.
А ты, меж тем, ещё не перестала
искать себе подобье идеала:
кумира под себя не сотвори.
Так неизбежно гаснет новый день,
пора цветенья облетает с вишен.
И кто за мною следом бы ни вышел, —
ему иным быть, что не значит выше.
Кольцо другое сызнова надень
и ягоды попробуй…
«Нам уже не слетать на Бали́…»
Нам уже не слетать на Бали́,
нам уже не махнуть на Канары.
Мы не молоды, но и не стары —
было время, а мы не могли?
Не увидеть уже Эверест,
не вернуться в предгорье Эльбруса.
Но зато из добротного бруса
домик сложится — или наш крест?
И не роуминг, не груз рюкзака
нас волнуют — поездка до дачи.
Было всё, но на сдачу удачи
как сумела подняться рука?..
«Беспокойство не грех, не поставить его на колени…»
Беспокойство не грех, не поставить его на колени,
если только у нас не устанет трудиться душа.
Безымянная честь будит совесть иных поколений,
голос свой, как всегда, в легковесном эфире глуша.
Затерялись следы, — понапрасну её не ищите:
незаметных людей не впервой позабыть имена.
Но, возможно, тогда это имя нуждалось в защите,
без которой теперь нет причины его вспоминать.
«Вновь меня оставляет весна…»
Вновь меня оставляет весна,
ожидая лиловые ночи.
Возвратится опять новизна
моей жизни, где я непорочен,
и влюблён, и наивен, и юн,
где есть только вперёд и навстречу.
Уж не ты ли, мой милый июнь
ей подобную создал предтечу?
Ежегодно сменяемый цикл
не покажет историю с тыла.
Там любовь охраняет дворцы,
где природа навечно застыла.
Оттого ль новый ветреный май
не уводит меня от соблазна,
позволяя сирень наломать,
и цепями чугунными лязгать
с парапетов, одетых в гранит.
Город вновь обновит полнолунье —
кабошоном янтарь огранит —
и подарит ей, как накануне,
через тыщи похожих ночей.
Полумрак сохранит разделённость
отводя мою тень: я — ничей
у любви, потерявшей влюблённость.
Я вернусь как дворовый поэт,
у которого память не стынет.
Но к кому голос мой вопиет
в равнодушной до боли пустыне?..
«В час, когда не можешь надышаться…»
В час, когда не можешь надышаться,
в час, когда болезнь под корень режет,
милостью последнего из шансов
вспоминай не лязганье и скрежет;
вспоминай, что мило сердцу: детство —
домик, притулившийся над кручей,
страсть — любить, объять и наглядеться,
а не состраданиями мучить,
и стремленье — быть сильней и выше,
жизнь переосмыслив в ритме танца…
Уж не оттого ли ты и выжил —
не уснул. Успеешь отоспаться…
«Жизнь не должна быть долгой…»
Жизнь не должна быть долгой —
пусть лучше будет длинной.
Не избежать осколков,
клин выбивая клином.
Спор не рождает истин,
встав на пути раздора.
Не для того очистим,
чтобы испачкать скоро.
Доброе дело кратно
выданным свыше грантам.
А выражаться кратко —
мало, чтоб стать талантом.
«Ты снова уходишь, а следом уходит и время…»
Ты снова уходишь, а следом уходит и время,
меня оставляя в моём одноместном гареме,
где вместе со мной одинокая дремлет усталость,
и с ней никого, кто вернул бы тебя, не осталось.
Когда бы зашла ты за наши былые границы,
то вмиг попыталась бы всем существом отстраниться,
как будто боясь рокового пришествия ночи,
не зная при этом, что дом наш и так обесточен.
Но ты не застанешь меня в добровольном изгнании:
я знаю все цены на наши с тобой расставания.
Разбудишь меня, возвращая из облачной выси,
поняв, наконец-то, что мы друг от друга зависим.
«Эта белая ночь — твой свидетель…»
Эта белая ночь — твой свидетель.
И конец и начало — у ночи.
Так однажды рождаются дети.
Только в каждом заложен свой почерк —
тот единственный неповторимый,
словно пальцев твоих отпечатки.
Но загадочно, тайно, незримо
это чудо даётся в зачатке
и не факт, что достанется взрослым,
что теряют его в общей массе.
Может быть, не напрасно ты послан,
и ещё не погиб в тебе мастер…
«Такие разные миры…»
Такие разные миры
сосуществуют параллельно…
Один сложил свои дары
в стеснённой комнате молельной,
другой свободно разбросал
по солнцем залитому полю.
А сын ты Божий иль вассал,
никто за нас решать не волен.
«Да простит меня Маркс: труд и деньги нельзя соразмерить…»
Да простит меня Маркс: труд и деньги нельзя соразмерить.
Сколько стоит твой пот и мозоли натруженных рук?
Сколько стоит полёт твоей мысли и в полной ли мере
оценили тебя, избавлявшего хворых от мук?
Ты способен талант оценить, применённый на деле? —
Вдохновенье твоё в перманентности спроса гниёт!
Лишь любовь покупать, если хочешь, возможно в борделе,
а точнее, ту часть, что останется там от неё.
«Лица коснись подушечками пальцев…»
Лица коснись подушечками пальцев,
но, ощущая контуры лица,
его не написать, как и без пяльцев
узор не вышить. Если до конца
пытаешься понять аутентичность
писателя, попробуй перечесть:
соприкоснёшься, постигая личность.
Вот сможешь ли постичь её — Бог весть…
«Как ночь в июне коротка!..»
Как ночь в июне коротка!
А сливки облаков прокисли,
вдохнув озон от ветерка.
И не растянется строка,
хотя её и тянут мысли.
Её настойчиво зовёт
прохладный ум угомониться.
Но вытекает в небо с вод
не дремлющего солнца мёд
и, озарив мою столицу,
уснуть не даст…
«Мы с тобой предоставлены чуду…»
Мы с тобой предоставлены чуду —
жить и выжить на этой Земле
в обжигающий век, где повсюду
свет углей в неостывшей золе
от пожарищ былого наследства.
Кто-то их кочергой ворошит,
мать забывший, не помнящий детства,
теребя золотые гроши.
Да приидет однажды паломник,
посох взяв, и предпримет шаги —
те, что смогут любому напомнить,
кто и как за него же погиб…
«Снова, родная, ты рядом…»
Снова, родная, ты рядом —
в мире, где царствует ночь.
Небом исполнен порядок
дождики в окнах толочь.
Город выходит из тени —
мой опечаленный мим,
путаясь в переплетеньи
с ровным дыханьем твоим.
Видно, успел сохраниться
долгий его пересказ
снов чёрно-белых — граница,
разъединявшая нас.
«Прогресс идёт, — а мы несёмся следом…»
Прогресс идёт, — а мы несёмся следом,
вне здравой логики, точнее — вопреки,
и радуемся не его победам,
а собственным. Берём под козырьки
тем, кто до нас успел забраться выше,
кто за собой нам тропки проложил.
Кот `из дому, — а мы и в пляс как мыши —
пусть серые, зато так любим жить!
Ни дня — без строчки, — ни строки — без цента?
Реалии не прикрывают срам.
Не мудрено: вчерашнего доцента
я прировнял бы к двум профессорам.
А доктор разве стоит кандидата
наук, не доучившего его?
И ради вожделенного мандата
он стал, кем стал, а боле — ничего!
Но мантия — увы, не портупея,
и сколько надо знать, чтоб ей служить!
Мы прогрессивно медленно тупеем…
Прогресс идёт, а мы — куда, скажи?
«Я вновь наполнен тишиной…»
Я вновь наполнен тишиной.
Она ещё не отстоялась —
так, неосознанная жалость,
не тронутая глубиной
проникновения в сердца,
а лишь поверхностным касаньем.
И всё же стала наказаньем
весна без пения скворца,
которого как будто нет
в забытом звуками апреле;
лишённый соловьиной трели,
июньский промолчал сонет.
Да, мы наказаны за то,
что пропустили эти звуки,
свалив все тяготы разлуки
в слов нескончаемый затор.
А в наступившей тишине
нам снова слышится молчанье
несказанного при венчаньи
глагола будущей жене…
«Как светла твоя ночь!.. В ней видней все мои прегрешения…»
Как светла твоя ночь!.. В ней видней все мои прегрешения:
не отмолит никто то, что я не прощу себе сам.
Не отпустит меня бесконечное опустошение,
что оставила ты, навсегда отходя к небесам.
Ранний мартовский снег с той поры мне не кажется светел.
Но пока что часы мне рингтоном не спели отбой,
на рассвете пускай, как обычно, рождаются дети:
ты прости, только им никогда не успеть за тобой.
«Живи и знай, что можешь проиграть!..»
Живи и знай, что можешь проиграть!
Живущие, проигрывать умейте!
Петлю сорвать и спрыгнуть со скамейки —
что возродить загубленную рать.
Кто отвести смог дуло от виска,
не сдавшись, в час, принесший поражение,
увидит вновь победы отражение,
затмившее погибели оскал.
Не потерявший воли и лица,
научится проигрывать достойно,
и даст оценку всем бесчестным войнам
в отмщение стратегам-мудрецам.
«Прежде дождь баюкал, нынче будит…»
Прежде дождь баюкал, нынче будит.
Сон уходит, не уняв усталость.
Только нас, конечно, не убудет
от того, что подступает старость.
Главное — не пережить, а выжить
в эти дни бесплодные в июле.
Солнце на закате кошкой рыжей
прячется опять, чтоб мы уснули.
Но звенит вечерняя прохлада
от неукротимых кровососов…
И чего нам за́ городом надо,
от житейских убежав вопросов?
Всё равно их нам предъявят годы
с точностью скупого постоянства.
А от лихолетья непогоды
не спасут ни время, ни пространство.
Может быть, спасёт нас только случай —
тот, что вскормлен ветреной удачей.
Так иль нет, но ты себя не мучай
отдыхом на загородной даче.
«С одной из далёких планет…»
С одной из далёких планет
вернусь на реальную Землю:
я эту реальность приемлю,
но в ней до сих пор меня нет.
И, как меня ни назови,
дай время — оно не осудит:
планета, где прячутся люди,
нуждается в страстной любви.
Я так был от них недалёк,
но вижу, что ближе не стану:
не сняв перед ними сутану,
землян не услышал упрёк.
И даже не переспросил:
а если всё это — напрасно?
И я возвращаюсь на красный,
в надежде, что хватит мне сил…
«Вновь судьба не даёт нам расстаться…»
Вновь судьба не даёт нам расстаться,
предсказаньям твоим вопреки.
У совместных житейских инстанций
временны́м мановеньем руки —
не дающей — скорее, берущей —
стёрт минувшей секретности гриф,
и фантазии райские кущи
красят, память твою озарив.
Ну, а собственно, что было между
нами, вычеркнутыми из неё? —
Отголоски наивной надежды,
что под бременем быта сгниёт
так же скоро, как вдруг появилась
на непройденном поле тогда.
Так зачем же, скажи мне на милость,
возвращать из забвенья года,
претендующие на банальность? —
Не затем ли, чтоб, возрастом мы
умудрённые, нашу реальность
вырвав вновь из оставленной тьмы,
улыбнулись по-доброму…
«Ты загадал желанье наперёд?..»
Ты загадал желанье наперёд?
А вдруг ему не суждено сбываться
в час долгожданный, и его черёд
придёт без лишних шума и оваций?
Ненаступившее желанье не соврёт.
И будет тень потери на лице,
и душу вынет новый груз потери,
лишь разум, пробудившийся в конце,
напомнит нам, что вся проблема в вере,
и даст тебе на это свой рецепт.
А он на самом деле очень прост:
несотворённое само не сотворится,
кто не отмечен, не достигнет звёзд.
Судьба сама, бесстыжая блудница,
у каждой жизни выставляет пост.
«Мучительно трудно признать себя в том…»
Мучительно трудно признать себя в том,
что ты не сильней, не умней и не краше.
Отжившей фантазией всюду ведом,
ты этой реальностью сам ошарашен.
Пока в исключительность веришь свою,
не сможешь понять, что она от лукавых.
Не веришь? — Ну, что же, тогда завоюй
на то, что потеряно, новое право.
«Пусть я останусь непонятен…»
Пусть я останусь непонятен
для золотого большинства.
Мои следы цепочкой вмятин
у не питающих родства
ко мне в их совершенных душах
оставит этих строчек свод.
Не дай Бог, чтобы их разрушил
суть не постигший перевод!
И если вдруг они потащат,
своим подтекстом зацепив,
не бросят в непролазной чаще
и не оставят на цепи.
Не совершенный и не лучший —
один на тысячу других —
я подарю им солнца лучик,
а тот откроет дорогих
и близких духом в душной ночи,
дела, что брошены в тени.
Не я, конечно, непорочен —
поэзия! — Уж извини.
«Садовый забор — для природы…»
Садовый забор — для природы,
а клетка — для пойманной птицы. —
Попросим у жизни свободы,
ещё не умея молиться.
Не просто свободы, а воли,
не просто в любви, но и в браке.
Побед без труда и без боли
в борьбе, что приравнена к драке.
Наверное, многое можно
для тех, кто сильнее и выше?
Уверовать в это несложно,
другие о том не услышат.
И снова попросим кого-то,
и вновь позабудем о долге.
Всевышний хранит идиотов
и делает жизнь для них долгой…
«Мне совсем не то от жизни надо…»
Мне совсем не то от жизни надо,
хоть делю я цены вместе с ней.
Отсвет от былого звездопада
фонарей софитных не тускней.
Отзвуки скрипичного оркестра,
даже колокольный перезвон
в памяти хранят не меньше места
вопля, изгоняющего вон.
Как ожог чужого поцелуя
окрик оставляет след от губ,
но смешеньем чувств он не балует,
не сентиментален и не груб.
А пережитое послевкусьем
вновь в воспоминаниях горчит.
День минувший, видимо, не в курсе,
предвкушая скудные харчи,
даже у полуденного зноя
с удовлетвореньем лижет пот.
Вот и время несколько иное
в электронных ходиках идёт.
И не стало небо голубее,
приравнявшись к вечным небесам.
Становлюсь мудрее и слабею
от того, на что способен сам.
«Кроваво-красная луна (*)…»
Кроваво-красная луна (*)
таит печать тысячелетий,
скользит по мокрым валунам,
бесшумно отпирает клети
у зарешёченных садов
под вензелями на фасаде,
и шерсть проснувшихся котов,
на крыши выходящих, гладит.
Она глядит на город вниз
и, отражаясь в узких окнах,
взирает молча на стриптиз
в квартирных озареньях блёклых.
Её познание любви
односторонностью понятно,
но, как любовь ни назови,
луна имеет те же пятна.
Она стремится на восток, —
меж тем, её встречает запад. (**)
Полёт луны не столь высок,
как солнца: свет и даже запах
ей передарит мать-земля,
отчасти, с нашей точки зрения.
И пусть на этот счёт сомнения
нас не устанут утомлять,
когда минуты озарения
не оставляют…
(*) Луна, Земля и Солнце здесь представлены не как астрономические, а как «бытовые» объекты, поэтому указаны с непрописной буквы.
(**) Так же как Солнце и звезды, Луна восходит на востоке и заходит на западе вследствие вращения Земли с запада на восток. Однако одновременно Луна движется вокруг Земли по направлению с запада на восток; это ослабляет эффект собственного вращения Земли и влияет на положение Луны на небесной сфере.
«Когда полночная жара…»
Когда полночная жара
не покидает почему-то,
когда осталось до утра
не меньше трёх часов в минутах,
а жажда, верно, доведёт
до хоботкового рефлекса, (*)
и прерван был любви полёт,
когда уж точно не до секса,
а, между тем, сердечный ритм,
в висках стучащий, хаотичен,
и примитивный алгоритм
из двух-трёх мыслей так типичен,
когда из-за щепотки льда
позабываешь о манерах,
и все мечты свелись когда
к покупке кондиционера,
когда вдруг, провалившись в сон,
не осознав, что в нём — спасенье,
лишь пробудившись в воскресенье,
поймёшь, как этот день весом.
(*) — у взрослых — патологический рефлекс при поражении центральной нервной системы
«Охватило тебя, обуяло…»
Охватило тебя, обуяло…
Ты в ответ воспротивишься вяло,
на себя натянув одеяло
ослабевшей внезапно рукой.
Видно, что-то ещё не остыло,
раз хозяйка надёжного тыла
не забыла, а может, простила,
или вспомнила, кто он такой.
Изменённое слово «избранник»
твоё сердце искусственно ранит,
оттого ли в час утренний ранний
лучше всем обходиться без слов?
И тогда всё окажется проще,
а помадой оставленный росчерк
на подушке твоей прополощут
волны неэротических снов.
«Стакан, что был наполовину полон…»
Стакан, что был наполовину полон,
окажется наполовину пуст,
и жизнь пройдёт меж потолком и полом
в жилище одиночества, — и пусть
так думает, кто никогда не станет
в пространстве жить, или хотя бы тот,
кто знает содержимое в стакане,
но кто не знает истин и высот,
кому лишь материальное всеценно,
и кто не знает цену пустоты —
вместилища материи вселенной,
Конец ознакомительного фрагмента.
Оглавление
- О книге и о себе
- Стихи
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Не спеши уходить… Избранное предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
