Птицы в соломенных волосах

Николай Тихонович Архангельский, 2023

Это третья поэтическая книга Николая Архангельского.В неё вошли избранные стихи за период его творчества с 2014 по 2023 год.Книга предназначена для широкого круга читателей, любящих поэзию.

Стихотворения по 2023 год

Хрущёвские пятиэтажки

На город падает туман

Небрежно приближая вечер

И грусть облагозвучить нечем

Струящуюся по домам.

Без шума доживают век

Хрущёвские пятиэтажки

Дыханье их темно и тяжко

Как тяжек предвесенний снег.

В них были ссоры и покой

В них было тесно и безумно

В них было весело и шумно

С нуждой, романтикой, мечтой.

Их обитателей черёд

Ступая глухо и неслышно

Уходит к горизонтам вышним.

Да будет лёгким их уход.

Через небесное стекло

Непостижимые чужие

Их лица смотрят молодые

Тревожно, звёздно и светло.

Их восковые имена

Становятся священным звуком

И неподвластна шумным буквам

Их тающая тишина.

И будет память вам легка

Заснеженные черепашки

Хрущёвские пятиэтажки

Дворцы советского райка.

«И ночь без имени, и небо без лица…»

И ночь без имени, и небо без лица

И белена в саду суха листами

И птица дробным посвистом свинца

Шьёт по кусту в забор очередями.

Вселенная вмещается в яйце

В ней ничего, кроме эм це квадрата.

И тени на замедленном лице

Легли кривой усмешкой Герострата.

Но будет утро, лучше и добрей

С единорогами и херувимским пением

И птица та, по Брэму, соловей

У белены попросит о прощении.

И скинув хлам в мостовый переплёт

С делами, как бутылками, пустыми

Мы вспомним, что нас кто-то где-то ждёт.

Мы поспешим.

Наш кофе не остынет.

«Подбоченься, улица крутая…»

Подбоченься, улица крутая!

День сегодня выдался такой —

Это Лёнька козырем гуляет

С Ленкой, ослепительной звездой.

Их ребячливая фееричность

Раздаёт прохожим свой кураж

Их святая юная античность

Заполняет городской пейзаж.

Их ещё не достаёт тревога

Что они в толпе недель и дней

Где-то растеряют по дороге

Годовщины юности своей…

Юбилеи, даты, километры

Скорым шагом… медленным… ползком…

Он сопьётся и накинет петлю.

А старуха тронется умом.

Городская зарисовка

Ты загляни за угол дома

в лубочный треснутый ампир.

Над пьяным глазом гастронома

там красота спасает мир.

А мир отчаялся в надежде

на лепоту её лепнин

Он доверяется как прежде

неугомонности витрин.

И пешеходы неотложно

несут в авоськах черный хлеб

а их на акцию истошно

зовёт районный ширпотреб.

И только старый друг прилежный

трамвай под номером шестым

звонит, въезжая на манежный

звонком приветственным своим.

«Яблоня спящая в январе…»

Яблоня спящая в январе

бабочка спящая в янтаре

жизнь очень маленькая сама

так велика из окна ума

Вечное в вечности эмпирей

и быстротечное у людей

время боится своих пирамид

снится себе, от себя бежит

Сквозь глинозёмы корнями лес

дерево жизни растёт с небес

это такая физика сна

не из бумаги, не изо льна

Не от земель с четырёх сторон

не от царей четырёх времён

но от купели золотой

с братом сестрой, огнём водой

«Абонент не отвечает или…»

памяти Тони

абонент не отвечает или

находится вне зоны действия сети

неживое пространство вибрирует

в безличном голосе

исчезающее эхо

обслуживающее вселенную

жизнь опасна

отдавать сердце

неосторожно

неизбежное наказание

боль уходящего тепла

боль родного далёкого голоса

потерянного в звёздах

жизнь опасна

это временное неудобство

краткое недоразумение

это страх

что в другом мире

у тебя другое имя

это страх

когда абонент не отвечает или

находится вне зоны действия сети

«Совковые, благословенные…»

Совковые, благословенные

Поэты яблочной поры

Как все вы стали, гобеленные

Милы, невинны и стары!

Я в этом жил, дружил и праздновал

Я пережил, отвык, забыл

И вашу совестливость страстную

И ваш нечеловечий пыл.

И нынешние молодые

Отдав из уваженья честь

Легко, как ласточки лесные

Исправили былое в есть.

Как будто не было в помине

Ни двух поэзий, ни страны

Как будто в сказочной былине —

Герои, суки, пацаны.

Колониальный романс

памяти Редьярда Киплинга

Я не стану рубить топорами деревья сандала

Чтоб не слышать их плач, так похожий на девичий плач.

Чересчур драгоценна изысканность их идеала

Жесты рук, будто перед концертом, скрипач.

Я не стану пускать по ночной воде плоские камни

Чтоб улыбку луны не расплёскивать в жемчугах.

Чересчур коротка, чересчур элегична и плавна

Эта смуглая ночь в моих серых усталых глазах.

Может статься, одна неприметная официантка

Что забыла меня в своём хаосе небытия

Выйдет в фартуке из казино за портальную арку

Вдруг поднимет глаза и увидит всё то же, что я.

«Пустельга — это маленький сокол…»

Пустельга — это маленький сокол

Чепуха, ерунда, пустячок

Нам с тобою — что вскользь, что высоко

Ты за поле — и я за порог

Мы из вида теряем друг друга

На различных откосах небес

Ты берёшь себе азимут юга

Мне чудесней — пространство чудес

А потом на излёте полёта

Мы баюкаем крыльев реглан

Ты поэт — но неслышимой ноты

Я летун — из придуманных стран

Великодержавное

Граф неподкупен.

Снег некрупный на львиных гривах.

Шпиль блестит.

И броненосец пятитрубный

В Кронштадской гавани стоит.

Окрест Россия лубяная,

Цветной, цыганский шумный стан

Молчащая, глухонемая

Одета в онуч и кафтан.

А в ней живут мещане рая

В столицах, сёлах, по углам

Волошин, Тэффи, Вересаев

И разночинец Мандельштам.

И нет такой на свете скуки

И неизменен ход планет.

И не падут бессильно руки.

Молчи.

Так будет тыщу лет.

«Нам это даром не пройдёт…»

Нам это даром не пройдёт.

И эта пафосная строчка

И факт, что жизнь тепла и прочна

И непреложен небосвод

И время, маленький удод

Хранитель круглого брегета

Из нас сосущий теплород

Как сизый дым из сигареты

И все дела дневного света

И гроздья звёздной бахромы

Прописанные нам взаймы

Контрактом прочного завета…

Как бы весёлый кукловод

Что нити бросил и ослабил

И правил куклам не оставил —

Потом вернётся. В свой черёд.

Уложит ширму и уйдёт.

«Запах снега с уличной брусчатки…»

Запах снега с уличной брусчатки

Из окошка на слепом ветру

Дополняет ауру осадка

Кофе, выпитого поутру.

Ключ в замке. Неслышно запереться

Слушать звуки дома и покой

И ещё неровный синус сердца

В клетке между грудью и спиной

И баюкать тихий свет фавора

Сущего повсюду и нигде

Словно утонувшая Матёра

В восковой непрошенной воде.

Словно еле слышный голос песни

Что тайком присутствует с утра.

Что смолкает.

И сейчас исчезнет

В завитках персидского ковра.

Москва

Столпотворенье глаз. Лубянка, ‘Метрополь’

планета москвичей, старинного народа

их речи проросли в единую глаголь

их души из суглинка внеземной породы.

Вот этот дом с угла и арка со двора

здесь продавались в долг без фильтра сигареты

сутулились фигуры серые с утра

а дворником была внештатно Лизавета.

Они несли пургу фантазию полёт

их вечно под землёй на бесконечность больше

их помнит клетка лифта, лестничный пролёт

и вечен звук шагов уставшей почтальонши.

Отсюда в страны света плоская земля

стартует от Тверской с гранитного аканфа

и привокзальный шпиль как мачта корабля

транслирует моря, не выпитые Ксанфом.

«У царя Мидаса золотые руки…»

у царя мидаса золотые руки

он наполнил внутреннее море золотыми рыбками чтобы

утешилась зарёванная статуя царицы нефертити

чей краткий день неуловим

чтобы она

изумилась златопенному пению воды

чтобы её

развеселил его фригийский колпак

у царя мидаса золотые руки

он хотел вызолотить тёмную материю ночи

под ближней небесной сферой

но в лике статуи было так много известняка

что росток улыбки не мог пробиться через кристалл

кальциевой соли

а звёзды старого неба хотели растворяться только

в позолотах ранних утр

и если по-прежнему была темна вода во облацех воздушных

значит

это кому-то было нужно

«С момента когда вольтова дуга…»

С момента когда вольтова дуга

соединила альфу и омегу

и чуждые проснулись берега

двумя цветами глаз в огне и снеге

С тех пор все сказки мира об одном —

о жизни, о начале и пределе

о том же, о чём плачут за окном

осинники, чьё племя поредело

И с ними плачет плакальщица ночь

склонившаяся у секундной стрелки

и сонным обмороком отгоняет прочь

ночное пенье газовой горелки

И кокон в коконе, слетают сны о снах

в них есть былое, вброшенное в завтра

и остров в Ионических морях

и чайка в акваториях эскадры

И быль, растущая из вечного сейчас

из небылицы альфы и омеги

И светлый глаз

что любит карий глаз

без всяких сказок

об огне и снеге

«Ты не смотри на спящих, не кради…»

Ты не смотри на спящих, не кради

их детские игрушечные тайны

что с ними вместе подросли случайно

чудно необычайно

посреди

базара дней, и суеты, и смуты

где каждый день принадлежал чему-то

из летописей давешних вестей

где в сумасбродстве молодых дождей

теряли память старые дожди

Ты не смотри на спящих, не кради

их сон

идущий рядом впереди

он им расскажет росписью теней

про зиму тёплую, когда луне теплей

про родину ветров, про белизну ветрил

про то, что где-то в этом мире

казарка спит, не складывая крыл

зимой на Каспии, а летом на Таймыре

«А вы знаете работу электрички…»

А вы знаете работу электрички

?

движение тока в проводах приводов

кипение смазки в буксах

стук редуктора оси колёсной пары

запах железнодорожного откоса

?

пространство вагона в других координатах

в них душа отказывается от гнева

гаснущего в узлах сложенных на коленях рук

в замедленности слов

пунктире сознания

изнутри красного механизма стоп-крана сочится

песок времени

на протяжении одного кванта времени вспыхивает

квант мысли

ни о чём

и это время больше

никогда

на протяжении одного кванта расстояния поезд отбивает

один рельсовый стык

и это расстояние больше

нигде

моргнувший глаз уже не узнаёт убежавшую назад

строку горизонта

гул земного моря неотделим от гула машины

ковчег большого водоизмещения

проносится огнями своих окон мимо пригородных станций

плотно-шафрановые лица людей

глаза их видят внутрь

они так и живут

люди

с печальной разочарованной улыбкой

Конец ознакомительного фрагмента.