Древо прошлой жизни. Том II. Часть 2. Призрак легенды

Александр Гельманов

Герою приключенческого романа, молодому историку Александру предстоит составить необычное генеалогическое дерево своей семьи.Длинная цепь загадочных событий приводит его к обнаружению доказательств прежнего воплощения на Земле, встрече с возлюбленной по прошлой жизни и обретению огромных сокровищ.

* * *

С того времени, как я поселился в домике для сезонных рабочих, шла вторая неделя. Дни отличались друг от друга не больше, чем виноградные кисти. Как и всегда, череда событий, набирающих скорость, последовала нежданно-негаданно и, можно сказать, таинственно. В одно прекрасное французское утро я проснулся, протёр глаза и, сунув ноги во французские калоши, собрался умыться. Я взял зубную щётку, тряпку, бывшую до этого полотенцем, и слегка толкнул приятеля в плечо:

— Эй, вставай, только что по радио объявили о третьей французской революции. Народ требует снизить нормы по сбору винограда.

Жан-Мишель продолжал посапывать. Тогда я замогильно-первомайским голосом, предваряющим долгожданную премьеру американского фильма о мутантах, заселивших бедную планету, продекламировал ещё громче:

— Поднимайся, амиго! Сборщики сахарного тростника на острове Свободы уже проснулись и вызывают угнетённых братьев-виноградарей из буржуазной Франции на соревнование. Сам бессменный команданте ни свет ни заря обратился к президенту с заявлением и пообещал побриться, разрешить подданным иметь мобильники и американские кофемолки, если его люди не дадут двойную норму. Слышишь чеканный шаг? Это сборщики сахарной свёклы выдвинули встречный план.

Мото сделал движение рукой, будто отгонял муху. Он, наверно, не услышал и половины сказанного, но уточнил про норму выработки и повернулся на другой бок.

— Пусть из пролетариев победит сильнейший! — закончил я и вышел на крыльцо. «Жизнь удалась!» — произнёс я, воздев руки к небу и глядя на восходящее солнце, осветившее первыми лучами меня и средиземноморье.

Обойдя дом, я завязал тельняшку на поясе и приступил к водным процедурам. Я несколько раз наполнил из крана старинный кувшин и вылил на голову, повизгивая от холода, а затем растёрся полотенцем. И вдруг мне показалось, что за спиной кто-то есть. На тропинке стояла пожилая дама. Она опять шла со стороны реки через поляну, где недавно я пел свою песню. Мадам поздоровалась со мной первой:

— Доброе утро, месье Александр.

— Доброе утро, мадам. Вы из этого поместья?

— О да. Я потомок управляющего этим большим домом Констанция Боден.

Мне с трудом удалось сдержать волнение. А в каком состоянии находились бы вы, если вам назвали имя, услышанное на спиритическом сеансе за тысячи километров отсюда? Да ещё сообщили, что этого человека нужно разыскать в другой стране? Итак, Констанция. Любит ходить пешком. Дважды встречалась поздним вечером с приезжавшим мужчиной, — пронеслось в моей голове.

— Где вы так хорошо выучили язык? У вас лондонское произношение, — ответил я.

— С сорокового по сорок пятый год я со своей тётушкой жила в Британии, в семье лондонцев, — улыбнулась дама. — А вы где?

— В школе. Потом доучивал в институте. Затем начал преподавать историю.

— Тогда как же вы попали сюда, ведь вы, если не ошибаюсь, из России?

— Да, мадам. Я из этой большой холодной страны с богатыми недрами и терпеливым народом. Там тяжёлая жизнь, а здесь весело, — сказал я, подбирая эквиваленты английских слов попроще. — У меня была давняя мечта побывать во Франции. Не в Париже, не на севере, а здесь, в горах на юге и увидеть море.

— Знаете, французы и русские больше схожи психологически, не то, что испанцы, немцы или скандинавы. У нас с вами даже флаги одних цветов. И вы столь же спонтанны и страстны. До Второй Мировой войны мы были жуткими домоседами, а потом все пустились странствовать по свету. Поэтому я не удивляюсь вам, месье Александр, тем более, после вашего железного занавеса.

Но ведь знаменитыми путешественниками были ваши Людовик XI, Карл VIII, Людовик XII, Генрих III, Екатерина Медичи, Генрих IV, Людовик XIII и Ришелье.

— А вы, кажется, действительно историк. Но это другое дело: знать.

— А как у вас относятся к Наполеону I?

— Его чтят как часть нашей истории. Однако не все, — вот что я вам отвечу. По-моему, наш Бонапарт и ваш Сталин — одного поля ягоды. И с тем, и с другим закончилась свобода. Мне близко послевоенное время: с сорок пятого по семьдесят пятый год — за три славных десятилетия Франция расцвела. Сразу же после войны, когда я вернулась из Англии, у нас тоже, как вы сейчас, хотели поднять рождаемость. Даже тогда, в сорок пятом, француженка могла на своё пособие воспитывать троих детей и не работать.

— Наше детское пособие составляет два-три доллара в месяц.

— Вы трудно живёте, потому что в девяностые годы некоторые ваши состояния приобретались за считанные недели и месяцы.

— Ну, тогда было всего семь миллиардеров, а сегодня их в десять раз больше. А миллионеров не счесть, и каждый бизнесмен в деловых кругах имеет кличку. Даже нашего премьера по телевизору зовут «Коля — два процента доля». Если нашему народу решили подарить свободу, значит, наверху уже примерились растащить всё. Вообще-то наша монархия, как и в Соединённом Королевстве, никогда не кончалась, хотя монарха у нас могут называть как угодно. Мы всегда будем анархистами и всегда ждём нового доброго царя, а потом всё спускаем с рук старому потому, что живём отдельно от власти. Неограниченная власть сверху, и полная анархия снизу. Мы всегда читаем в газетах, что виноваты придворные или князья на местах, и даже не знаем, какой национальный праздник нам отмечать. Ваши революции давно закончены, а наши ещё нет

— Только не подумайте, что мы любим их так же, как забастовки. Один старый дворянин в преддверии революции предрекал её трагический исход бывшему пажу Марии-Антуанетты Александру де Тилли. Тот не верил мрачным предсказаниям, и тогда старик воскликнул: «Сударь, мы нация, обречённая на трагедии…».

— У нас раньше тоже называли друг друга сударями и сударынями, а теперь продолжают говорить «мужчина» и «женщина», даже когда на телеэкране появились господа.

— А вы не слышали, что по телевидению заявил ваш олигарх, некто Похорьков после скандала в Куршевеле?

— Кажется, он организовал такое горнолыжное веселье, что его обвинили в сутенёрстве, и о забавах с девочками услышал даже Париж.

— Виновник гламурного торжества в оправдание сказал, что французы просто завидуют, как русские отдыхают и тратят деньги, и потому подняли весь этот шум. Но ведь он лучше знает, что ваш народ беден, и многим из нас противно смотреть, как подобные Похорьковы швыряются деньгами.

— Наши чиновники и олигархи и на родных горнолыжных курортах пьют шампанское, один фужер которого стоит дороже, чем средняя годовая пенсия по стране. Это ещё что. Недавно в теленовостях рассказали про нашего банкира. Он за восемнадцать миллионов долларов разобрал в России церковь, собрал во Франции, обвенчался с невестой и вернул церковь на место.

— О какой же зависти тогда можно говорить?

— Но в последнее время люди чтят церковь, — перед Пасхой дорожают яйца, а после великого Поста взлетают цены на мясо и рыбу. Наши телезвёзды, хлебом не корми, обожают делиться кулинарными изысками, и утверждают, что церковная диета обходиться в три раза дороже.

— Ну, в Европе Рождество уже давно превратилось в праздник потребления. Европа — безбожное место. Здесь дети всё чаще подают на родителей в суды, а у таких людей нет будущего.

— Я знаю, сколько тратят на рождественские подарки средний француз и русский. Это сообщается перед праздниками, когда говорят, что большинство москвичей собираются провести новогодние каникулы за рубежом. А люди вашего поколения, Констанция, живут у нас на полтора-два доллара в день. И они весьма не похожи на японских туристов и американских старушек в клетчатых брюках с фотоаппаратом. Они не привыкли носиться по мостовым чужих городов.

Только сейчас я обратил внимание, что мы с пожилой дамой около получаса медленно прохаживаемся у виноградников, а мои работники уже умываются и готовятся к завтраку. Я пожелал ей доброго дня и пошёл к домику. «О чём ты беседовал с ней»? — спросил меня Жан. — «Мы рассказывали друг другу о своих странах. Мадам прекрасно владеет английским».

Похоже, Констанция присматривалась ко мне, а может быть, во время прогулок её тянуло к общению с кем-нибудь. Но как легко и непринуждённо мы побеседовали столь о многом! Однако шанс открыться Констанции был упущен.

Через два дня перед выходом на работу она появилась у домика снова.

— Доброе утро, месье Александр, — пожилая дама доброжелательно улыбалась, излучая спокойствие. На ней были простое ситцевое платье и соломенная шляпа.

— Доброе утро, мадам Боден.

— Я хотела бы сделать вам предложение, — начала она.

— Мадам!

— Дело в том, что наш плотник месье Жак отправился навестить свою дочь. А в поместье накопилось много разных дел. Не могли бы вы выполнить за него кое-какую работу? Оплата за пропущенное время сохраниться, а когда сделаете то, что нужно, вам заплатят и за неё.

— Хорошо, но почему вы для этого выбрали меня?

— Ну, я видела, как вы работаете, и это мне понравилось. Вы ведь русский, мне было интересно с вами поговорить.

— А чем придётся заниматься?

— О, надо срочно изготовить полки из досок в винном погребе и только у одной стены. А вообще, под замком большие погреба с винными бочками и другим хозяйством. Есть очень старые и дорогие вина. Для работы всё найдётся на месте. Спать можно в комнате рядом с мастерской. Там очень удобно и тихо. А Клотильда будет приносить вам еду. Согласны?

— Когда надо приступить?

— Завтра с утра, если захотите. Но посмотреть лучше всё сегодня же. И перенесите туда свои вещи. Подойдите в четверть третьего к восточной стороне дома. Я буду ждать у входа в башню и всё покажу.

— Я приду.

Надо было поделиться новостью с Жаном.

— Бонжур, камарад! Мне сделали предложение, от которого трудно отказаться. Буду ваять деревянные полки в прохладном подвале, так что постарайся без меня держаться в тени.

— А полки ты умеешь делать лучше, чем собирать виноград? — спросил Жан.

— Справлюсь.

— Одному будет работать скучно.

— Ничего. Завтра же познакомлюсь с Клотильдой, и она будет таскать мне в накрахмаленном переднике горячие круассаны прямо с кухни.

Жан-Мишель посмотрел с недоверием.

— А в полночь мы встретимся у амбара и залезем на сеновал играть в жмурки.

— Что такое жмурки? — не понял Жан.

— Русская забава моих земляков в вашем Куршавеле, — я закрыл глаза и сделал руками несколько захватывающих движений.

— Смотри, не заиграйся с передником, а то придётся жениться и пойти учеником к садовнику.

— Какой же ты француз, Жан-Мишель, если не понимаешь шуток. Хотя юмор больше нужен там, где человек должен выжить. Поэтому мы всегда смеёмся над верой наивных олигархов в наше будущее. А-а, я понял! У нормандцев такое же чувство юмора, как у англичан в силу географической близости.

В обеденный перерыв я попросил Жана на всякий случай присмотреть за моим спальным местом и начал собирать рюкзак.

— Может, выпьем по стаканчику? — предложил он.

— Давай.

— Алекс, если что пойдёт не так, можешь на меня рассчитывать. Возвращайся обратно.

— Спасибо. Мы ещё увидимся. Сегодня я буду ночевать в комнате у столярной мастерской.

Жан вышел меня проводить. Я надвинул шляпу и зашагал вдоль виноградников. До дома было не далеко, но тогда я ещё не знал, что обратно не вернусь и своего приятеля больше не увижу. Я обернулся, и мы помахали друг другу рукой. Сколько людей, обычных и простых людей встретилось мне на дороге? И куда заведёт меня эта дорога на этот раз? Куда угодно, но в то, что не только в винный подвал, я был уже уверен, потому что точка возврата, как говорят диверсанты и альпинисты, мной давно была пройдена.

К назначенному времени я подошёл туда, где меня ждали. За дверью в башне, действительно, оказалась каменная винтовая лестница до самого верха. На уровне первого этажа можно было попасть в восточное крыло дома, но вход в него был закрыт. Сначала мы с мадам Боден спустились на нижнюю площадку, с которой в соседнее помещение вело несколько ступеней.

— Идите за мной, — сказала она, нажимая на кнопку освещения. — Это столярная мастерская Жака. Сейчас покажу вам, как включить вентиляцию.

Я поднялся вслед за ней в большую комнату, где находились деревообрабатывающий и токарный станки. Вдоль стены проходили полки с инструментами. У другой стены лежали аккуратно сложенные пиломатериалы.

— Здесь вы будете работать. А теперь вот сюда, — она толкнула дверь в смежное помещение. — Место вашего отдыха.

Наверно, месье Жак проводил тут перерывы между работой. На это указывал диван с приготовленным комплектом белья, стол и шкаф для одежды. В углу была раковина с двумя кранами.

Затем мы с дамой вернулись на площадку и спустились ещё ниже. К тяжёлой двери винного подвала вели одиннадцать ступенек. Помещение было просторным, но не единственным, очевидно, под домом их было несколько. В дальней от входа стороне имелась запертая на замок дверь. Стены погреба были выложены из серо-жёлтых камней примерно двадцать на тридцать сантиметров, потолок подпирали массивные арки из кирпичей. С одной стороны на дубовых подставках лежали огромные винные бочки с забитыми в них пробками, с другой — проход между опорами и стеной занимали стеллажи с бутылками, покрытыми пылью. Короче говоря, обычный французский погреб, но если рассказать о том, что я видел своими глазами кому-нибудь в Москве, мне не поверят.

Четырёхметровые полки в несколько ярусов занимали всю площадь стены справа от дверного проёма. Некоторые доски отсутствовали совсем, другие со временем пришли в негодность. Весь настил надо было менять и заново крепить на металлическом каркасе с помощью болтов и гаек. Осмотрев всё, я сказал:

— Можете на меня положиться, мадам.

— Отлично. Если у вас появятся вопросы, спросите у Клотильды. Она всегда знает, где я нахожусь. Ужин принесут в семь часов.

— Хорошо, мадам.

— Работайте, — ответила дама и ушла.

Неужели где-то рядом спрятаны сокровища Эльзы? — подумал я, оставшись один. — Здесь не было очага, но со слов Констанции под домом располагалось обширное подземелье. Зачем она сказала мне об этом?

Срочная работа, предложенная мне, оказалась плёвой. Действуя размеренно, с ней можно справиться дня за три. Но к чему такая поспешность? Доски, сложенные в мастерской, могли бы подождать и до следующего урожая, а не только до возвращения месье Жака.

Одна из стен мастерской имела сводчатую выемку в форме глухого окна. Рядом стоял пресс — станок для ручной закупорки бутылок винными пробками. Я повесил на его рукоять жилет и шляпу и начал отбирать всё подходящее для работы, складывая в выемку. Всё оказалось на месте — верстак, инструменты и доски необходимого размера. Нашлись болты, гайки, ключи и дрель. Инструмент отличался по конфигурации от нашего, который мы обычно храним дома в ящиках, подвалах и гаражах. Некоторые вещи привлекли моё внимание. Вот этому молотку и топору было, наверно, лет сто пятьдесят или больше. Я не мог оставаться равнодушным к старинным вещам, тем более, здесь, в другой стране. Это не какой-нибудь безвкусный и безликий четырёхзвёздочный отель, а винный подвал старинного замка, мастерская и комната с мебелью позапрошлого века. Здесь теперь я буду работать, спать и видеть сны. А потом, когда вернусь и расскажу об этом брату, он заявит, что всё это я придумал. Но дня через три мне придётся выполнить поручения мадам и сказать: «Разрешите идти, я соскучился по виноградным гроздьям». Надо было хоть что-нибудь придумать. Я засунул карандаш за ухо и стал искать рулетку, чтобы провести нужные замеры.

Неожиданно затренькал мой сотовый телефон, заставив меня вздрогнуть. Братец позвонил в тот момент, когда я отпиливал очередную доску, зажав её на верстаке.

— Привет, как отдыхаешь?

— Салют! Нормально.

— Ты что отвечаешь как трудный подросток в переходном возрасте?

— Ну, тогда классно. Молодёжный кемпинг, фрукты, особенно много винограда. Раз объелся так, что живот заболел. Тут под боком в каменном подвальчике есть бар. Целые бочки французских вин, хоть залейся. Ты таких не пил.

— А чем ты там занимаешься?

— Как чем? Отдыхаю. Правда, немного обгорел на солнце, так что теперь больше нахожусь в тени. А недавно познакомился с одной местной француженкой, которая пригласила меня домой дегустировать вина. У неё такие полки…

— Подожди, а где твои приятели?

— У меня теперь новый друг — Жан-Мишель, миллионер, между прочим. А ходит вокруг бунгало в драных джинсах как все. Зовёт к себе на виллу в Нормандию, но француженок, вина и винограда и здесь хоть завались.

— А разве твои автостопщики оставили тебя одного?

— Они в порядке. Дружно загорают вместе с Жаном и пишут домой письма.

— Когда думаешь возвращаться?

— Не знаю, Лёш. Пока не знаю. Жалко уезжать. Когда, наконец, тебя выпустят за границу, Франция будет первой страной, которую ты должен увидеть. Такое запоминается навсегда.

Поговорив с братом, я опять взялся за работу, пытаясь осмыслить известные мне факты. Если то, что Констанция Боден живёт в поместье, оказалось правдой, значит, такой же правдой было и то, что в этом поместье хранятся сокровища Эльзы. Резонно предполагать, что об их местонахождении здесь не знает ни один человек, а если и знает, существуют непреодолимые препятствия воспользоваться богатством. Сообщив, что мне известно, где оно спрятано, в любом случае можно вызвать непредсказуемые последствия. Да и помнят ли сегодняшние потомки Мелье о Мари, исчезнувшей в чужой стране десятки лет назад? Я решил положиться на судьбу и, дождавшись удобного момента, открыться Констанции. Однако это следовало сделать так, чтобы меня не заподозрили в интересе к чужим сокровищам. Иначе мне никогда не открыть тайну стихов прабабушки. Не будь драгоценностей, всё было бы намного проще. Но тогда, вероятно, не было бы ни стихов, ни тайны, и я бы сюда не приехал.

Мне и в голову не пришло, что планировать можно лишь столярные работы, да и то, если они не связаны с делами Всевышнего. Привинтив последнюю полку, я отнёс старые доски в мастерскую и подмёл полы. Пора было доложить мадам о выполнении заказа. Я отряхнулся, умылся и вышел на улицу. Около дома было пусто, поэтому я решил зайти в дом через центральный вход и поискать кого-нибудь внутри. На первом этаже тоже никого не оказалось. Из вестибюля на второй этаж вели две лестницы, расположенные с разных сторон полукругом. По краям их проходили такие же тёмного дерева перила. Поднявшись по лестнице, я услышал, как кто-то играл на фортепьяно Шопена. Резная дверь напротив лестницы была заперта. В коридоре на белых стенах висели зеркала в золочёных рамах и множество картин. Вдоль стен на метровых подставках стояли вазы с цветами, только что политыми Клотильдой. Я успел заметить, как она свернула на боковую лестницу в конце коридора, и пошёл на звуки музыки в другую сторону. Обстановка вызвала у меня странные фантазии: неужели мы с братом когда-то могли родиться здесь, в этом замке? Тогда бы я занимался виноделием и ежегодно отвозил вино на выставку в Бордо, а брат приезжал сюда погостить из Парижа.

И вдруг моё внимание привлекла картина — довольно большая картина на стене у одной из дверей, подвешенная несколько выше человеческого роста.

Эльзебург! — чуть не вскрикнул я, сразу узнав замок. На нижней части рамы имелась жёлтая фигурная пластина с гравировкой: «Burg Else, 1657». Картина была написана спустя сто двадцать лет после гибели Густава и Флоры. Этот замок я мог узнать и без надписи — он чётко запечатлился в моей памяти во время гипнотического транса в мою прошлую жизнь. Как и обещал мне доктор, я помнил даже мельчайшие детали.

Полотно изображало летнюю ночь. Звёзды и луна освещали замок, казавшийся чёрным. Лунный свет отражался на поверхности излучины реки, скрывавшейся за высоким скалистым берегом, с которого мы с Флорой прыгнули в воду. Замок стоял в низине на пологом берегу. Левее него тянулся луг, переходящий в освещённую мертвенным светом белую каменистую россыпь до самой водной глади. На заднем плане рос густой лес, взбирающийся по склонам гор, обступивших замок. Острые крыши и шпили башен замка были хорошо различимы. Через некоторые окна пробивался тусклый свет, и я даже помнил, что когда-то находилось за ними. Во времена Густава Рота в замке освещалась и отапливалась лишь часть помещений. Вот это да! И представить невозможно, что встречу такое. Мистическая картина. Было необходимо зарисовать увиденное. Я достал из кармана блокнот и начал делать набросок.

На западной стороне замка выделялась небольшая каменная терраса. А вот выступ молельни, через которую я обычно проходил в свои покои. Для этого надо было идти по коридору до угловой башни и подняться вверх. А из тех окон нашей спальни виден обрывистый берег реки, названия которой я не знал. Очевидно, в регрессивном состоянии меня это не интересовало. Зато я отлично помнил, в каком помещении и где именно находился тайник с документами. А вот это… Внезапно меня что-то смутило. Я был настолько захвачен мыслями, что не услышал шагов за спиной. Только сейчас до меня дошло, что музыка уже стихла, а я, как застигнутый вор, стою в чужом доме. Сзади раздался спокойный голос Констанции Боден:

— Привезена Эльзой Брутвельдт из Германии в 1841 году.

Внутри у меня похолодело. Неужели она стояла рядом всё это время? Я медленно повернулся и слегка кивнул ей, убрав блокнот.

— Странная картина. Очень необычный свет и тени. Избыток мистики, — ответил я, с трудом вспомнив от растерянности английское слово «избыток».

— Поэтому вы хотели срисовать её? Я же видела, как она вас поразила: вы стояли у неё будто вкопанный.

— Нет, мадам… я лишь посмотрел и пришёл доложить, что выполнил поручение. Полки готовы.

Она пристально и молча несколько секунд смотрела на меня. В её глазах я прочёл сарказм и скрытое торжество.

— Вы будете принимать работу? Я не знаю, чем ещё могу быть вам полезен. Могу ли я теперь вернуться в домик виноградаря?

Мадам продолжала на меня смотреть, а потом неожиданно сказала:

— Года два назад к нам в имение приезжал один русский по фамилии Куличов, нет — Кулешов, — поправилась она. — Он весьма настойчиво просил продать ему эту картину. Но ему было отказано.

Я молчал.

— Вы ведь, кажется, из одного города с этим месье?

— Нет, я из Одинцово, — ответил я, понимая, насколько глупо это звучит. — Но от Москвы это близко.

— А-а, значит, он вам знаком. Вы, месье Александер, оказались здесь недаром. И должна сказать, что я наблюдала за вами с первого дня. Мы вынуждены прибегнуть к полиции, чтобы установить вашу личность. Итак, зачем вы приехали?