Батон «Лучеса»

Александр Воронов, 2023

Восемь полуфантастических рассказов о наших современниках, живущих обычной человеческой жизнью. То есть такой, которая неизвестно зачем дана, всегда идет не так, как хотелось бы, и гораздо страшней, чем кажется.

КАЧЕЛИ

Леонов лёг рано, перед сном попытался немного ещё почитать, но привычная усталость придавила его, как плита. Он выключил свет у изголовья, заснул и через десять минут умер, а через двадцать — воскрес. Жена уже дремала и ничего не поняла; Леонов ничего не понял и сам. Ему казалось, что он очнулся от какого-то особенно беспросветного сна; ещё ему вроде бы хотелось в туалет, и он сел было на краю кровати, но прислушался к себе, лёг обратно и умер снова, и снова смерть не приняла его до конца. Незримая рука с силой толкнула его обратно, Леонов вновь пересёк границу небытия и всплыл в жизнь, словно из глубин чернильного моря. Над головою, дребезжа, шла стрелка электронных часов, рядом сопела жена, и Леонов опять не знал, что только что был мёртв, как мёртвые не знают, что только что были живыми.

Даже если бы Леонов в этот момент почувствовал что-то неладное, он не нашёл бы концов. Его состояние было уникальным, никто в целом свете не смог бы назвать ни причин его, ни методов лечения. Медицине ещё только предстояло узнать о нём, и только на одном лишь Леонова примере, больше ни на чьём. Это была ошибка природы, битый пиксель, дефект в картине мироздания в чистом виде. В течение ещё почти четырех суток Леонову суждено было раскачиваться между существованием и смертью с возрастающей амплитудой, восставать из всё более очевидного трупа к самой жадной и живой жизни, пока, наконец, в очередной раз в ужасе качнувшись во тьму, он не останется там навечно, будто с налёта напоровшись на невидимый крюк. В этот час, в постели, он ничего этого не знал и не мог предвидеть, он снова рывком сел, словно сорвал с головы беззвёздный мешок, со всхлипом вздохнул, и жена, открыв один глаз, сонно сказала полувподушку:

— Товарищ Леонов, изложите причины своего беспокойного поведения.

— Я не признаю за вами право требовать у меня отчета, — после молчания ответил Леонов в тон, чтобы её не беспокоить. — Вы ещё не покаялись за паяльник, — добавил он. — Спи.

С этими словами он сам лёг, заснул и вскорости был мёртв. На этот раз мёртв он был более трёх часов, примерно с двух до пяти ночи. Он начал остывать, челюсть у него отвалилась, кожа побледнела и словно створожилась на вид; казалось, если провести по ней ладонью, на пальцах останется жирный налёт; это был намёк — подождите, говорила природа, ещё немного и человека можно будет вычерпать рукой. Но ближе к рассвету Леонов задышал, сначала почти незаметно, потом всё явственней. Отхлынувшая было жизнь с избытком стремилась в него, спящего, словно прорвав какую-то тайную плотину, и когда в восемь часов воскресного утра Леонов, наконец, открыл глаза, он чувствовал себя так, как не чувствовал уже вечность. Жена все ещё нежилась рядом на боку, и Леонова внезапно выгнуло от острого молодого желания. Он осторожно прокрался рукой сквозь складки ткани к её животу и скользнул пальцами под резинку.

— Это ещё… Это ещё что такое? — возмутилась жена, оторвав голову от подушки. — Это по какому же праву? А если я там деньги прячу? Женщина я, в конце концов, или кто?

Леонов, смеясь, потянул ей книзу трусы, высвобождая попу.

— А вот это правильно, — успокоилась жена. — Если ты за деньгами, можешь сразу меня туда и поцеловать, — она завела руку за спину, наощупь поискала, нашла.

— Ого! — выдохнула она и разом повернулась. — ОГО!! Но денег не дам тем более. С таким, да ещё с деньгами только тут я тебя и видела. По соседям придётся искать. А вот кормить обязуюсь до отвала. Теперь хоть знаю, за что.

— Давно хотел у вас спросить, Светлана Константиновна, — внезапно застыв в ответственный момент, поинтересовался Леонов. — Известно ли вам, что я испытываю к вам такое чувство, как нежность?

— А что это вы в лирику, Андрей Палыч? — сверкнула глазами она. — Как-то нам непривычно, вы всё больше с подковыркой.

— Я исправлюсь, — сказал Леонов серьёзно.

— Нет, ну нет, — мурлыкала жена, водя вверх-вниз рукою, — даже как-то беспокойно… Такие ласковые слова… Как будто кто из нас двоих помирает…

— Только не я, — ответил Леонов. — Не время сейчас. Я, Константиновна, что-то счастлив.

* * *

Он спускался вниз пешком, без лифта, как прежде, с каждым пролётом всё легче, всё быстрее, словно на русских горках набирая скорость в нисходящей дуге. Через две распахнувшиеся двери его вынесло к воздуху и свету, но дворовый кот по кличке Кот мгновенно возник у него между штанин, запетлял, оплёл ноги невидимым котовским шнуром, и Леонов чуть не упал и засмеялся. Он набрал на домофоне свою квартиру.

— Ты мне, как всегда, не поверишь, — пожаловался он жене. — Но тут опять.

— А ты поступи с ним, как со мной, он и отвяжется, — посоветовала жена. — Ладно. Животноводство нужно поддерживать. Вас вызовут.

В ожидании Леонов уселся на скамейку и стал дразнить Кота.

— Кот, ты кто? — говорил он. — Кот, ты собака? Нет, ну ты же собака?

Кот, забыв гордость, бодал меховой головой, орал"да, я собака!!!"и шерстил штаны. Наконец, окно на шестом распахнулось, взмахнула рука и сверху шмякнулся целлофановый пакетик с резаной колбасой. Леонов распотрошил его прямо на дорожку, кот жадно заурчал, а шедшая мимо соседка остановилась и с тоскою в голосе спросила:

— Ну вот и зачем эти коты?

— Эти коты зачем и мы, — ответил Леонов. — Чтоб мыслить и страдать. И вообще вы это зря. Между прочим, в Румынии котов едят, и у них там от этого никогда не бывает камней в почках.

Соседка испуганно перевела взгляд с Леонова на кота и обратно.

— В котах есть витамины. Просто рецепт нужно знать, — со значением добавил Леонов и пошёл. Мир мягко завращался ему навстречу, Леонов двинулся быстрее, мир послушно, по-женски откликнулся, Леонов замер, и всё вокруг склонило голову, поджидая. Откуда-то налетел порыв тёплого ветра и дыхнул на Леонова, как погладил.

— Да, — вслух сказал Леонов. — Да. Я собака.

Посреди детской площадки Гена Из Четвертого Подъезда тихонько сидел на качелях, повесив безумную голову в своей всесезонной завязанной под подбородком цигейковой шапке. Носком ботинка он чертил в песке замысловатую фигуру, а сквозь распоротую пятку виднелась голая нога, похожая на второй каблук. Леонов остановился, задумался, потом подошёл, но Гена не поднял головы.

— Гена, ты не грусти, — сказал, наконец, Леонов. — Я иду в магазин. А завтра к зубному, рвать. Я раньше не ценил, а сегодня вдруг да. И у тебя тоже всё будет хорошо, может, даже ещё лучше. Будет и на нашей улице праздник. Он, Гена, уже идёт. Ты, может, и не слышишь его через свою шапку, а он уже практически здесь.

Гена тщательно обдумал услышанное.

— Ты купи мне там сырок, — наконец отозвался он. — В шоколадной глазури. Двадцатого июля приходи в парк, под колокол, я тебе отдам. С бонусом отдам. С бонусом! — Гена внушительно поднял грязный указательный палец.

— Хорошо, куплю. И себе куплю. Спасибо, что подсказал. Ты знаешь, я жил как дурак, не знал самого вкусного.

— Или лучше третьего сентября за Домом офицеров! — внезапно взволновавшись, поправился Гена. — Лучше так!

— Я тоже думаю, так будет гораздо лучше, — кивнул Леонов. — Это вообще идеальный вариант, не подкопаешься. А теперь, Гена, будь другом, уступи на пару минут качели. Я, пожалуй, качнусь.