Заметки на собственной шкуре

Александр Волков

Дорогие друзья и добрые читатели моих скромных творений! Я с большим удовольствием делюсь с вами заметками на собственной шкуре. И мы вместе с вами, прочитав их, улыбнемся, взгрустнем. А может, заплачем… Это будут не горькие и тяжелые слезы, а положительные эмоции. Эмоции, которые и позволяют нам оставаться людьми..Помните, как у Аркадия Райкина: добрый зритель в девятом ряду… Это про каждого из вас, добрые читатели.Спасибо вам за то, что вы есть! Приятного вам прочтения и добрых эмоций!

Глава первая.

«Мой отец»

Когда-то в детстве, слушая захватывающие истории отца из его страшного послевоенного детства, я дал себе слово, что, когда я вырасту, напишу книгу про своего папку. И вот я вырос…

Правда, книга получилась не только про отца, но… Начнем с него!

Мой отец

Вместо эпиграфа

Летом 41-го из города Ржева эвакуировали местный детский дом. Эшелон попал под бомбежку. Все бросились в лес, а один шестилетний мальчик увидел ямку прямо у вагона и в лес не побежал, а спрятался почему-то в эту самую ямку. Из самолетов по убегавшим хлестал пулеметный свинцовый дождь… Когда «мессеры» улетели, в вагон вернулся только этот мальчик. В живых не осталось никого. Этим мальчиком был мой будущий отец. Вот так…

Не жди меня

История, которую я сегодня расскажу, когда-то сразила меня наповал. Даже не столько сама история, сколько одна-единственная фраза. Эта фраза настолько не вписывается в общепринятые нормы, что… Впрочем, по порядку.

Похоже, самой матушкой-природой в нас заложено какое-то недоверие ко всему необычному, что может случиться в жизни человека. Мы так воспитаны еще с советского детства, что всё невероятное если где-то и происходит, то уж точно не с нами. Это где-то в Москве или на краю света люди находят клады с сокровищами. Или получают неожиданное наследство от дяди из Америки. Выигрывают в лотерею «жигули». Хотя насчет «жигулей»… Дружил я с девушкой одной. Серьезно вроде у нас всё было. Даже я о свадьбе думал и… Ну не получилось у нас. Расстались без обид в общем, но… Я женился, она вышла замуж. И узнаю я, что выиграла моя несостоявшаяся жена в лотерею «жигули»! Вот так! Вот такой вот облом! А если серьезно, то все равно не верится в душе почему-то!.. Помните, как в фильме «Волга-Волга»?.. Не может мой водовоз быть артистом!.. Так и тут. Ну не видел я этих жигулей»!.. Не катался я на них!.. Хотя, и верю я ей, но. Вот такой у нас сложился менталитет!..

Я к чему? 1974 год. Весна. Утро. Собираюсь я в школу, завтракаю на кухне. Слушаю «Маяк», и в эфире передача «Бюллетень розыска родных». Была тогда такая на радио по вторникам. Типа сегодняшней телепередачи «Жди меня». Жую, слушаю краем уха. И вдруг! Такая-то женщина. Розыскивает брата своего такого-то. Потерялись в детдоме в начале войны в городе Ржеве. И… Звучит наша фамилия! Стоп! Поначалу я думал, что ослышался. Потом вник и — всё сходится! Папка мой рассказывал, что потерял он в сорок первом под бомбежкой всех своих братьев-сестер. Искал их потом всю свою жизнь, но… Номер могилы старшего брата, похороненном в Ленинграде, только ему и дали. В танке сгорел его старший брат Николай. Всё!.. Потом он сколько ни искал, ни слуху ни духу больше. И отчаялся он уже кого-нибудь найти. А тут я сам такое слышу! Вечером я отцу всё это рассказал. Выслушал он меня, посмеялся: «Да это совпадение, Сашка! Да и город Ржев, говоришь? А я был в Гжатске! Это сегодня город Гагарин. Успокойся, сынок! Быть такого не может. Я в свое время везде искал и запрашивал».

И действительно, не один раз отец рассказывал всю страшную историю своего детства. Смоленская область. Деревня Богдановка. Перед войной умерли родители. Детей распределили в детдома — по возрастам, кого куда. Потом война. Эвакуация. Эшелон. Бомбежка. Все в лес побежали, а папка в ямку какую-то упал и… Ужасающий вой падающих бомб. Треск пулеметных очередей с неба. А мальчонке шесть лет! Закончился ужас бомбежки. Горы трупов, и он, шестилетний мальчуган, среди них бродит, ищет друзей своих. Вернулся он в свой вагон в одиночестве. Потом ремеслуха. Рассказывал нам, как он искал всюду родню свою, писал во все инстанции. Тщетно! И свыклись мы уже все с тем, что отец — круглый сирота-детдомовец. Так и жили. «Так что, Сашка, выбрось всё это из головы и забудь!»

А тут мамка со смены пришла из хирургии своей. Ну я ей это всё и выложил. А она, не будь дура, написала на радио письмо. И вскоре пришел ответ! Конверт такой солидный, куча марок на нем наклеена, со штампом «Всесоюзное радио. Радиостанция „Маяк“». На листке было написано: Такая-то Любовь Дмитриевна проживает с 1964 года в городе Красноярске, улица Семафорная, дом, квартира. Красноярск?! Два часа езды от нас! Десять лет (!) папка жил в двух часах (!) езды от своей сестры!!! Десять лет они жили практически рядом. Постоянно бывал он в этом краевом центре. На соревнования туда пацанов-шахматистов возил два раза в год. Обалдеть! Вот такие фортеля вытворяет иной раз жизнь!..

Но отец не верил до последнего. Мамка написала на эту улицу Семафорную письмо в Красноярск. И вот начало лета. Сижу я после футбола своего на лавочке около подъезда. Подходят мужчина с женщиной что-то спросить, и не успели они открыть рот, как я увидел в этой женщине копию отца! Сходу! Вот так, друзья. И это всё было не где-то там в Москве или Америке. Это было со мной! С нами. Ну а потом застолье и… Таким отца я никогда не видел. Какой-то он был… В прострации, что ли. Кивает, но видно, что он не верит в происходящее. Сон — не сон? Явь — не явь? Пьяный без вина.

Тетя Люба оказалась женщиной серьезной и основательной. Вроде всё сошлось. Какие-то рассказы, обрывки памяти. Но, видать, какие-то сомнения у нее все-таки оставались. И вдруг она говорит: «А ты помнишь, братик, как на тебя чугунок с кипящими щами опрокинулся?» И батя расстегнул рубаху, а на плече кожа после ожога с тех пор так и не наросла. Мы из-за этого ожога никогда в общую баню не ходили, только в душ. И все сомнения отпали сами собой. Ну а потом оказалось, что все они, кто остался жив, давно друг друга нашли и общаются между собой. Знают, кто где погиб и где похоронен каждый из старших братьев. Только отца и не хватало, как последнего пазла, для общей картины.

Ну и всё вроде. Нашлись — и слава богу, но ведь я не об этом хотел написать. Хотя и этот случай сам по себе уникальный. Но я о другом. Мамка была на седьмом небе от счастья! Она вообще по натуре была человеком добрым и компанейским. Постоянно общалась со своими братьями. Помогала им с дефицитным лекарством. Ездила на дни рождения. Обязательные письма, открытки к праздникам. Летом в отпуске таскала меня за собой то к одному дядьке, то к другому, то к третьему. Вот и новых родственников она приняла с таким радушием, что вроде бы и никакая война их не разлучала. Молодец, ничего не скажешь! Стали они общаться. Тетя Люба приезжала на выходные. А с теми, кто жил на Смоленщине, сначала писали письма. Потом приехал к нам в гости для личного знакомства папкин младший брат Геннадий. И вот ведь что такое генетика: вылитый я! Только без очков. И, самое поразительное, оказалось, что он тоже художник, как и отец мой. Но было у него одно отличие от брата своего — пил он безбожно. Мы его трезвым так и не увидели. Днем он где-то калымил, рисовал транспоранты и другую наглядную агитацию на местных предприятиях. Лозунги, портреты. Какую-то часть заработанных таким способом денег отдавал матери, а остальное пропивал с бомжами по местным кочегаркам. Прожил-пропьянствовал он у нас с месяц. Усадили его в поезд в конце концов, и до сих пор ни слуху ни духу. Писал ему отец, писал, — тишина.

Потом приехала из Вязьмы старшая сестра. Радость, конечно, большущая! Столько лет не виделись, еще бы! Никакой надежды на встречу уже не осталось — и вот оно, счастье! Мать не знала, куда ее посадить. Используя все свои связи и знакомства, отоварила ее всевозможными дефицитными лекарствами, не взяв с нее, разумеется, ни копейки. Пожила эта сестра дня три-четыре у нас в гостях, уехала. И получает наша мамка от нее письмо, в котором про отца столько грязи, что мать даже вскрикнула, как от удара. И такой-то ее новый братец, и сякой. И как ты с ним живешь, мол. Гони его в шею, мол. Бросай его и беги от него к нам. И дальше несусветная бредятина на четырех листах. Что к чему?! Выронила мать это письмо. Сидит, плачет. Я поднял, прочитал и — оторопь! Другого слова и не подобрать. Много там было еще такого, что не только волосы дыбом, но и… До сих пор я не могу понять, за что?

От папки это письмо спрятали, но то ли мамка не выдержала, то ли прятать не умела — прочитал отец это письмо. Смотреть на него было очень тяжело. Шок! С неделю он ходил как в воду опущенный. А тут еще и тетя Люба со своими сомнениями. Всё в письмах и по телефону про анализы какие-то намекала. В общем, напился батя как-то вечером. Проплакал ночь. Утром поднялся и сказал фразу, которая до сих пор стоит у меня в ушах.

— Ты знаешь, Сашка. Я вот тут подумал.

— И что, пап?

— Понимаешь, сынок, были они у меня в душе, как святые. Я столько запросов тогда отправил во все инстанции! Я столько лет надеялся! Я столько лет хранил о них светлую память. Я столько раз мечтал, представлял нашу встречу. Я разговаривал с ними в дороге, сидя за баранкой. Я пронес их в своем сердце через всю свою жизнь!.. А на деле они оказались… Один алкаш. Даже и не понял за весь месяц, что произошло, куда он приехал и к кому. Ни разу мы с ним за этот месяц так и не поговорили. Вторая всё сомневается, как будто нам миллионное наследство делить предстоит. Зачем она тогда меня искала? Я что, к ней в родню сам набивался? А третья… Ты же читал это письмо. Кто она такая, делать выводы через три дня знакомства? Кто ей на это право давал? А я, Сашка, я всю жизнь их ждал! Всю свою жизнь. А они?.. Чужие они. Хоть и родня.

И добил меня отец окончательно:

— Да лучше бы я их не знал и не видел никогда!

Прошли годы. На телевидении появилась любимая многими передача «Жди меня». Великолепные ведущие. Тема близкая и дорогая многим. Встречи. Обьятия. Слёзы. Но я ее никогда не смотрю. Ни-ко-гда. А зачем?..

Слово

В каждой семье есть свои фамильные ценности и традиции. Одна семья живет музыкой, другая живет футболом, третья — рыбалкой. А в нашей семье… В нашей семье царил мир шахмат! Отец ими просто бредил. Как он говорил, «в шахматы я готов играть с кем угодно, когда угодно и сколько угодно». И он не шутил. В праздничные дни после застолья, когда расходились гости и мамка уходила мыть посуду, а отец в подпитии донимал меня своими разговорами о политике и прочей взрослой мишуре, я произносил заклинание: «Пап, давай в шахматы партейку сгоняем?» Всё! Это был пароль! Тут же доставалась из шкафа доска, расставлялись фигуры, и в квартире наступала тишина. И я с удовольствием мог играть с ним часами, потому что только у поддатого бати я имел шанс выиграть хоть пару партий. Играли молча и упорно, пока мамка нас не разгоняла по кроватям.

На стенах квартиры у нас висели портреты знаменитых шахматистов, выполненные папкиной рукой. Мистический Пол Морфи. Легендарный Капабланка. Великий Александр Алехин. Любимый папкин Михаил Таль. Кумир всех шахматистов Бобби Фишер. И уже чуть позднее папкин земляк Анатолий Карпов. Шахматных книг в доме было не перечесть. Где их отец доставал в те годы, остается загадкой до сих пор. И прозвище у папки в городе было Шахматист. Потому что именно мой отец организовал в нашем маленьком городке нечто вроде шахматного клуба. В выделенной в местном Доме культуры комнате по выходным с утра отец занимался с пацанами, а после обеда уже приходили взрослые любители шахмат. Всё это он делал совершенно безвозмездно, в свободное от баранки время.

Отец проводил в городе солидные турниры с призами и кубками. Потом он ходил по начальству, выбивал деньги, и победители выезжали на краевые соревнования. Перед этим он еще обходил и жен шахматистов, уговаривая и убеждая их отпустить своего ненаглядного на недельку из дома. Включал все свои способности дипломата, психолога и артиста вместе взятые. И авторитет отца был настолько высок, что жёны: «Под вашу ответственность, Анатолий! Только из уважения к вам, Анатолий Дмитриевич! Последний раз отпускаю, Толик! А то в тот раз он тут выдал по приезду». Отец улыбался, благодарил, прижимал руки к сердцу, кивал, клялся. И все были довольны.

Жен тоже можно было понять, потому что под вечер в клубе более закоренелые любители «поблицевать» оставались допоздна. Нередко скидывались на бутылочку, за что батя дома, естественно, от мамки огребал. А друзья-соперники огребали уже каждый у себя. Это была жизнь шахмат в нашем маленьком мире!

А я… Я, кроме шахмат, играл еще и в футбол-хоккей, как и мои сверстники. И часто бывая у них в гостях, я обращал внимание на то, что ничего у них в квартире не говорило о наличии шахмат. Зато в каждой семье была колода карт. И мы увлеченно резались в дурака, пока не приходили с работы родители. И однажды принес я домой такую колоду. И как-то вечером предложил отцу сыграть в дурака. Папкина реакция меня ошеломила! «Дай сюда!» — рявкнул он так, что я вздрогнул. Выхватил у меня из рук колоду и в два приема разорвал ее на части. «И чтобы я больше этого в доме никогда не видел!» Я ошалел. Батя выбросил обрывки в мусорное ведро и вышел вон. Я еще долго сидел виноватый и прибитый этой сценой.

Потом всё это как-то забылось. Я закончил школу, стал студентом, и играли мы в общаге в карты уже не в дурака. Играли серьезно и на деньги. Правда, ставки были маленькие, но азарт был нешуточный, и карточный долг был святым. Мне в этих баталиях очень пригодилось шахматное искусство с его памятью и расчетом комбинаций, так что я считался игроком далеко не последним в нашей табели о рангах. Во всяком случае, я никогда не проигрывал по-крупному. Ну а потом женитьба, семья, дети. Не до карт. Хотя шахматами я и дальше занимался, как любитель, в свободное время. И уже в период перестройки в командировке угораздило меня взять в руки колоду. Играли мы в гостиничном номере. Вроде знакомые мы все давно. И я был в себе уверен: мастерство не пропьешь, как гласит пословица. А вот на тебе! «Влетел» я конкретно! Я даже сам не успел сообразить, как обули меня на довольно-таки круглую сумму. На сумму, не подьемную моему семейному бюджету ну никак.

Это была катастрофа! Получилось, что я подставил под удар еще и свою семью. Жену, детей. Выставили мне счет, как полагается. Установили срок отдачи долга. Всё очень серьезно. Да-а-а. Невеселая вырисовывалась картина. Что делать? Никаких микрозаймов тогда не было. Я даже признаться жене не мог, зачем нервы мотать любимому человеку? Сам влип — сам и выбирайся. Ну что, пошел я к бате. А к кому мне еще было идти? Разговор был тяжелый. Слушал он меня молча, не перебивая. Потом огорошил: «Завтра приходи, продолжим разговор!» Я недоумевающе на него глянул. «Завтра, я сказал!» Ну, слава богу, не отказал пока, уже хорошо. Прихожу на другой день. И вот тут батя мне выдал:

— Деньги я тебе дам, но с одним условием. Дай мне слово, что ты никогда в жизни больше не возьмешь в руки карты.

— Да я, пап…

— Дай мне слово!

— Пап! Жизнь длинная, мало ли? Вдруг придется где.

И вот тут отец:

— Давай так, Сашка. Вот сейчас мы с тобой играем, и, если я выигрываю, ты больше карты в жизни в руки не возьмешь, идет? Карточный долг, сам знаешь, долг чести. Слово надо держать!

С кем играем? Во что играем? Я был в ступоре.

— Ты со мной. В карты. Всего один кон.

Я вообще не понимал, что происходит. Карты и мой батя — две вещи несовместны, как говорится. Я и колоды-то отродясь в доме не видел.

— Папа, ты сам будешь играть?

— А кто еще?! — Батя вытащил из серванта нераспечатанную колоду карт. — Вчера, Сашка, специально сходил и купил я для этого момента. Деньги я тебе дам при одном условии. Ты сейчас сядешь со мной играть. И мы сыграем на то, что ты больше карты в руки не возьмешь. Никогда в жизни, понял?

Я машинально кивнул. Отец с треском разорвал обертку новой колоды. Сели мы играть, и смотрю я, что батя-то мой играет, как профессионал! Это же видно сразу, кто в этом разбирается. Я с ужасом увидел, что передо мной сидит профессиональный картежник. Вот это было открытие! Я глазам своим не верил. Как будто сон какой. В общем, обыграл он меня, далеко не последнего игрока в своем кругу, практически «в одни ворота». Для меня это было потрясение. Тут же он встал, разорвал колоду и бросил обрывки в мусорное ведро, как много лет назад.

— Всё, сынок! Игра окончена. Ты слово дал? Дал. Вот и держи его. На, бери деньги на свой долг, и мамке не вздумай сказать, чем мы тут сейчас занимались.

Шел я от него, ошарашенный, и не мог понять. Как?! Где и когда он наловчился так играть?! Этому за сутки не научишься! Брел я, как во сне, и принял решение, что обязательно при случае всё у него выведаю. А как к нему с этим подступиться, я догадывался.

* * *

После второй рюмки отец заулыбался, подобрел. Я знал, с чем к нему прийти и как развязать его язык. А рассказывать батя умел, не отнимешь. Поэтому я очень любил копать в поле картошку. А чего? Оделся понадежнее, сиди себе на коленках, ковыряйся. День длинный. А папка рассказывает про свою жизнь. А послушать там было что! Причем за все годы рассказов он ни разу не повторился. С каждым сезоном выдавал всё новое и новое. А за разговором время течет незаметно. А тут я обошелся без картошки: купил бутылочку, подгадал момент, мамка ушла к себе, а мы тут, на кухне. Выпили по одной, по второй. И вот батя начинает отвечать на мой вопрос, где он, собственно, наловчился так играть в карты.

— Детдом, Сашка, всему научит! И жить, и выживать. Я уже и не помню, когда я взял в руки карты. И пошло у меня. То ли башковитый я был от природы, то ли талант у меня был запоминать всё до каждой мелочи. Да и ростика я был маленького. Как еще авторитет завоевать? Про шахматы тогда никто даже слыхал. Вот и пристрастился я к картям. (Батя так и сказал: «К картям». ) Они меня и кормили, и поили, и одевали-обували. Редко кто находился, чтобы у меня «кишки» выиграть. «Кишки» — это тряпки-пожитки, чтоб ты знал. Вот так я и жил с детства за счет картей. А в детприемнике, знаешь, как они выручали! Детприемник — это куда нас, беспутных, милиция вылавливала по вокзалам и отправляла вроде как для исправления. А какое может быть исправление? Разруха, голод. Жрать охота постоянно. Ну а потом что? Ремеслуха. Тут уж полегче стало. Но карты и здесь кормили, как и раньше. Причем я не мухлевал, не передергивал! Играл всегда честно. Мухлевать себе дороже. Это уж потом, когда вырос, всякое бывало. А тогда…

Сидел я, слушая отца, и как во сне всё это! Так вот, оказывается, почему меня отец обыграл тогда, как пацана. Вот откуда у него это мастерство. А я-то, наивный! Течет беседа рюмочка за рюмочкой. И так же мерно течет завораживающий батин рассказ.

— А мы и были гастролерами, Сашка. И вот представь, приезжаем мы с напарником в какой-нибудь захолустный городок. Молодые лбы. Лет уже двадцать мне было, как не больше. Уже Сталин умер. Так вот. Приезжаем мы специально в небольшой городок. Почему в небольшой? Слушай! Во-первых, в небольшом городке проще найти адрес, где играют. А играли в карты тогда везде, по всей стране! И мы — через местный базар, через винный магазин, через пивнушку, через ресторан — всё равно «игровых» мы вычислим, куда они денутся! И вторая причина, главная. В небольшом городке промтоварных магазинов было два-три, не больше. Обходим мы эти магазины с напарником и скупаем все имеющиеся в продаже колоды карт. Все до единой! В одном магазине штук пять, в другом штук восемь-десять. В маленьком городке это проще сделать. Все магазины наперечет. Удивленной продавщице, улыбаясь, обьясняем, что мол, увлекаемся всякими поделками из игральных карт. Типа клеим из них замки или корабли, вот поэтому и берем столько много. А ей-то что? Продала — и слава богу. Ей же лучше.

— Берем эту охапку колод — и в гостиницу. Замыкаемся в номере, о-о-очень-очень аккуратно вскрываем каждую колоду и всю ночь иголкой «крапим» — помечаем каждую карту. На обратной стороне карты, на рубашке, делаем определенные наколки. А пальцы и память у любого каталы всегда на высоте, поверь! Затем так же о-о-очень-очень аккуратно эти колоды запаковываем, как будто так и было. И утром идем к открытию магазинов, в которых вчера эти карты покупали. Падаем в ноги продавщице, дескать, жена устроила скандал. Надоел со своими игрушками, мол, кричит. Ставить в доме твои корабли уже некуда, мол. Мы вчера купили у тебя, красавица, по рупь-шестесят? Возьми у нас обратно их по рублю, идет? И тебе навар, и мне дома одним скандалом меньше. Если продавщица упиралась, то мы скидывали цену до самой низкой. Главный фокус был в том, чтобы она эти колоды взяла и выставила на прилавок. Она тоже не дура, мигом подсчитывала прибыль-навар, и с десяти принятых обратно колод она имела шесть рублей. Сумма за один день приличная по тем временам. И она, конечно, с удовольствием на это шла.

— Остальное было делом техники, потому что на другой день уже сидим за игровым столом по установленному адресу. Начинаем выигрывать, и кто-то из местных заправил говорит, что, мол, подозрительно всё это. Ну-ка — шестерке своему деньги сует — сбегай-ка в магазин за новой колодой. Тот унесся. Мы ждем. И приносит парень «новую» колоду, которую мы всю ночь помечали и знаем как свои пять пальцев. Ну и всё — их деньги у нас в кармане! Главное в этой комбинации было что, Сашка?

— Что, пап?

— Вовремя смыться из города после выигрыша! Иначе, не ровен час… И мы первым же поездом как можно дальше от этого городка. А там уже нас ждал другой городок, второй, третий. И всё это длилось не один день или месяц. Как профессия. Не зря же говорят, гастролеры. Как артисты, по стране кочевали. Ну, давай еще по одной. Да пойдем покурим, пока мамка нас не разогнала.

Вышли мы на скамейку, курим.

— А потом, пап?

— А потом, сын, я с этим завязал.

— Почему?

— А потому что женился я. На мамке твоей. Первое время я еще играл иногда. Ездил по соседним городам с другом одним. А потом родился ты. И мамка сказала: «Прибьют тебя, Толя, когда-нибудь или прирежут где-нибудь. Как я одна с Сашкой жить буду? Ему отец нужен!» И слово она с меня взяла. Честное слово взяла, что я больше никогда картей в руки не возьму. Вот так! И дал я ей это слово, куда деваться… И уже когда мы сюда переехали, помню, ни копейки дома, веришь, нет? Отдал я последнюю трешку водиле за переезд. И пошел я от матери тайком. Уже знал дом, где играют. Ноги сами принесли! Сами, не поверишь, Сашка. Во какая это зараза! Сидят, играют мужики. Стою я, и — вот они деньги! Только сядь и возьми колоду в руки. Я же сейчас их обчищу, как последних фраеров! Они же играть не умеют! Полчаса делов — и полная пазуха денег. Ну, стою, а в груди у меня… — Отец крутанул рукой по ребрам. — А в груди у меня аж дух захватило. Аж выворачивает меня всего наизнанку. Словами это ощущение не передать. Я уже было рот открыл и… Я даже руку протянул. И! И!!! Нет! Аж потемнело у меня в глазах, Сашка. Нет! Я же, я же… Я же Клаве слово дал. Слово! И вылетел я оттуда без оглядки.

Замолк отец. Только слышно, как зубами скрежещет. Помолчал с минуту. Видать, еще раз пережил тот испытательный для него момент.

— Вот так вот, сынок. Такие вот дела. И взял я с того времени карты в руки только вот сейчас один раз, когда надо было тебя образумить.

Отец закурил еще одну сигаретину. Помолчал.

— А дальше что, пап?

— А дальше? Дальше ты уже должен помнить. Дальше пришли шахматы! Надо же было чем-то мозги нагружать. Голова же человеку дана для того, чтобы думать. Вот я и думаю. И ты думай! Двое детей у тебя, давно пора уже вырасти из коротких штанишек!

Прошли годы. И дом тот стоит, который проверил тогда моего папку «на вшивость». Всё такой же желтый, двухэтажный. Никто там, конечно, уже не играет. И я. И я с тех пор ни разу не взял в руки карты. Ни разу! Потому что я же бате слово дал. Как я могу?!

Дежавю

На планете Земля сегодня существует около двухсот стран. Но я думаю, что вы со мною согласитесь в том плане, что ни одна страна в мире за последние лет эдак тридцать пять не испытывала того, что довелось испытать нам. Причем безо всяких природных катаклизмов, наводнений или извержений вулканов. А испытать просто так. Чтобы жизнь медом не казалась. Вот скажите мне, где и в какой стране в мирное время в двадцатом веке были талоны на мыло? Кому это мыло понадобилось, кто его вдруг скупил в одночасье? Ну ладно, талоны на одеколон. Мужики тогда стали жрать всё, что горит, вплоть до «Ланы». Но мыло-то кто сожрал? Или другое шоу. Кто еще мог научиться во время перестройки так виртуозно скакать по головам — в самом прямом смысле! — своих соотечественников в очереди за водкой? Мы всю жизнь спали и бодрствовали в очередях, сколько себя помнили, но такого!.. Я сам лично потерял однажды в такой очереди ботинок. А потом и вообще анекдот. Какому еще народу в мире его правительство вдруг — то ли от скуки, то ли от маразма — предлагало обменять денежные купюры сроком в три дня? И мы, зажав в кулаке две-три диковинные по тем временам сотенные купюры, наконец-то узнали, где у нас в городе находится банк. И это я вспомнил только так, навскидку. Не стал будоражить нашу память опереточным ГКЧП или страшным дымом Белого дома.

Я почему об этом вспомнил сейчас? А вспомнил я об этом потому, что обрушилась на наши головы сегодня очередная диковинная забава. И забава это называется — приготовьтесь! — дистанционное обучение. Дело непривычное для современных родителей, что и говорить. Это ж теперь надо бросить всё и сидеть рядом с ребенком. Разжевывать-растолковывать то, что ему непонятно. А ему непонятно буквально всё! Значит, не оторваться теперь ни на ногти свои, ни на массаж, ни в телефоне посидеть. Вот ведь напасть! Но, друзья мои! Но! Ведь всё это уже было. У нас, в наше советское время, оно — дистанционное обучение — было всегда. Во всяком случае, в обыкновенных нормальных семьях оно было. Так же сидели наши родители с нами над учебниками. Так же учили с нами таблицу умножения. Так же зубрили с нами «Мороз и солнце, день чудесный!». Только вот слов таких не знали тогда ни мы, ни наши родители. А ведь это было. И самое интересное, что, такое ощущение, что это было с нами буквально вчера. Дежавю, одним словом.

Конец шестидесятых. Барак. Учась во вторую смену, я делал уроки утром. Письменные задания выполнял с вечера, а вот устные… Вот тут и встает перед глазами картина, напоминающая сегодняшнее время. Мамка у плиты готовила обед. Она работала сутки через трое. Так что каждые три дня, как по расписанию, я читал параграфы, заданные на дом. И не просто читал, а читал их вслух. И так получалась, что мамка вместе со мной проходила всю школьную программу. И про климат саванны. И про температуру льда в Антарктиде. И про восстание Спартака. А уж про пестики с тычинками и говорить не приходится. Мало того, я эти параграфы ей тут же и пересказывал. Надо ли говорить, что учился я практически без троек! Мамка знала со мной наизусть — хоть ночью ее разбуди — и «Однажды в студеную зимнюю пору», и «Чуден Днепр при тихой погоде», и «Жизнь дается человеку только один раз». Лафа мне была только по английскому языку. Тут я был недосягаем! Хотя так же читал вслух «Ай си э пикче» и другие «э пэнсилы». Мамка кивала. Я переводил. А где не понимал прочитанного, сочинял перевод на ходу. Мамка подозрительно смотрела.

— Там точно так написано?

— Конечно, мам, — клялся и божился я, — сама прочитай. Вон видишь? Ху из он дьюти тудэй?

— Ну ладно, — смеялась мамка. — Йес-йес. ОБХСС.

Получалась этакая беседа лордов в глухом сибирском бараке. Но на этом наше с мамкой дистанционное обучение не заканчивалось. «Ну а теперь, сынок, бери баян». А вот тут начиналась настоящая пытка. И пытка эта продолжалась в течение пяти лет, что я учился в музыкальной школе. «Испанский сапог» и «дыба» в моем случае заключались в том, что я садился у окна, поближе к свету, как велела мамка, и, играя ненавистные этюды Черни и фуги Баха, я видел, как за окном мои друзья гоняют мяч на школьном стадионе, что изуверски был расположен как раз под нашими окнами. Страшнее пытки для меня придумать было сложно! И никто мне тогда не говорил, типа, терпи, всё потом зачтется. Терпи, сынок, так надо. Терпи, ведь ты очкарик, и дороги во многие профессии тебе будут закрыты. Никто и никогда меня не успокаивал. Играй — и весь сказ. Надо значит надо! Ни шагу назад! Зато теперь я благодарен своим родителям за ту мудрость, хотя… Какие они тогда были мудрые? Когда я закончил эту ненавистную музыкалку, папке не было и сорока лет, а мамке и того меньше. Но ведь они откуда-то знали, что мне это пригодится в жизни, и я им благодарен по гроб жизни. Но это сегодня я такой мудрый, а тогда… Тогда я сидел и пилил мамке ненавистные гаммы и арпеджио. Юморески и польки. А уж любимый ею легендарный полонез Огинского я исполнял на бис раз по десять на дню. Потом приезжал на обед папка, и мне была амнистия! Правда, перед этим я исполнял по мамкиной просьбе любимую папкину «Уральскую рябинушку». И вот тут с двенадцати до часу наступала свобода! Я летел, сломя голову, на стадион!

Так что дистанционное обучение было и тогда. Мы просто об этом не знали. Расскажи сегодняшним молодым мамочкам, что мой отец — суровый, практичный и упертый от природы человек, воспитанный детдомом, — будет со мной учить математику в три часа ночи, никто не поверит. А я расскажу. А уж верить или не верить, решать не мне. В общем, дело было так. У нас в семье всегда был культ спорта. Всегда! Мы с отцом смотрели по ночам футболы-хоккеи. Сами на серьезном уровне играли в шахматы. Я не вылезал из спортзалов и стадионов. Книг про спорт у нас в доме по площади было больше, чем ковров на стенах. Я и читать-то научился по газете «Советский спорт». Шахматы и футбол у нас не сходили с языка. Так было всегда, сколько я себя помню. О чем это я? Ах, да! Про дистанционное обучение. Мамка, контролируя меня в учебе, нашла беспроигрышный метод дистанционного обучения. Метод заключался в следующем. Мамка узнавала у отца, когда очередной матч по телевизору. Шла в школу. Досконально с листочком и ручкой изучала классный журнал. Выискивала-выписывала все мои «косяки». И: не исправишь к матчу свои тройки — футбол смотреть не будешь! Просто, как всё гениальное. Для меня это была жесть. И я за оставшиеся до футбола три дня тянул руку до потолка на каждом уроке. Лез вон из кожи. Умолял учителей спросить меня именно сегодня, вылавливая их возле учительской. Метался в агонии, но тройки исправить успевал. Вот такая у нее была методика. Хорошо это было или плохо, я не знаю даже сейчас, но сплошные четверки и пятерки в моем аттестате подтверждают мамкину правоту.

Так вот, об отце и дистанционном обучении. Это было нечто, друзья! Нечто! Ну, представьте. Осень. Смотрим мы футбол. Трансляция начиналась в 23.30. И вот уже к окончанию матча, где-то в час ночи, батя возьми меня да и спроси:

— Уроки все сделал?

И я, не привыкший врать отцу ни в коем разе, возьми да и ляпни:

— Да там задачка одна осталась. Но меня, пап, не спросят.

— Как это «не спросят»?! А вдруг?

— Да не могу я ее решить, задачку эту. Утром перед уроком у пацанов спр…

— Ну-ка, неси учебник! Что за дела, у пацанов он будет спрашивать!

И я, проклиная свой язык, поплелся за портфелем. А предмет был математика. Это для бати с его военным детством, эвакуациями, бомбежками, детдомами, ремеслухами и прочими детприемниками было вообще заоблачным понятием. Писал он очень красиво — художник все-таки — и почти без ошибок. Даже умудрялся каким-то чутьем правильно расставлять запятые. Историю и литературу знал очень хорошо. А вот физику и алгебры разные — увы. Темный лес, как он говорил.

— Что там у тебя? Читай условия задачи!

Батя осторожно прикрыл кухонную дверь, не давая мне уже никакой возможности увильнуть хоть под каким предлогом. И вот тут начинается то, о чем я хочу тебя, читатель, предупредить заранее. А именно: всё, что пойдет ниже, уже было у наших классиков. И у Василия Шукшина, и у Михаила Жванецкого. Я про яблоки и про морковку. Возможно, еще у каких-нибудь авторов. Но в этом я не вижу ничего предосудительного. Все мы выросли в одной стране и воспитывались в одной и той же среде. И всё это было не только со мной, я уверен. Сейчас поймешь, читатель, о чем я.

— Что там у тебя, Сашка?

И я, проклиная всё на свете, машинально отмечая на часах полвторого ночи, начинаю свой бубнеж.

— Из пункта А в пункт Б…

И дальше шло хрестоматийное про пешеходов, идущих навстречу друг другу с разной скоростью. И вечный классический вопрос всех времен и народов: когда они встретятся?

— Ну и что тут непонятного?

— С ответом не сходится, пап.

— У того какая скорость? — спрашивал с профессиональной интонацией батя-шофер.

— Шесть километров.

— А у этого?

— Пять. Ну и что?

— Что тут неясного? Вот смотри.

И отец мой включал свою железную логику шахматиста. Начинал преподавать мне математику на пальцах в прямом смысле слова.

— Вот идет этот, что из пункта А. — Батя начинал перебирать по столу средним и указательным пальцами правой руки, как бы идя от одного края стола на другой. — Вот он идет, видишь? А вот этот ему навстречу, который из пункта Б.

В ход шли те же два пальца уже левой руки.

— Раз этот идет быстрее, то у него что?

— Что у него, пап?

— Шаг у него должен быть шире, чем у того, который плетется! Логично?

Я кивал. Батя делал размах шагов на пальцах правой руки пошире.

— И вот они идут навстречу друг другу. Топ-топ. Топ-топ. Встретились! — Батины кулаки-пальцы сходились на середине стола. — И что мы видим? Та-а-а-а-ак. Почему встретились на середине, если у того шире шаг? Тот же должен был больше пройти, логично?

Батя тупо смотрел на клеенку. Потом на свои пальцы. Видимо, понимал, что он где-то ошибся. Что-то у него не сходится. Думал.

— А давай, Сашка, на спичках. Где у нас коробок? Берем целую спичку за шесть пройденных километров в час. А эту, — отгрызал он зубами на другой спичке серную головку, — берем за пять километров в час. Логично? Пошли на пол.

Мы опускались на кухонный пол. Разбуженный нами кот Тимоха испуганно шарахался в угол.

— Брысь отсель! Что там у нас? Ага! И вот они идут друг другу навстречу. Этот идет от холодильника. Из пункта А. А этот идет от плиты.

А теперь представь, читатель, себе такую картину. Картину, достойную кисти любого великого живописца. Или психиатра. На полном серьезе. Взрослый мужик в синих семейных трусах на карачках, отмеривая, как колхозный агроном аршином, по кухонному полу спичками дистанцию мифического пешехода из пункта А. В два часа ночи. Из-под стола ошарашенно таращится котяра, шерсть у него дыбом и горящие шары размером по семь копеек. И я, засыпающий на ходу пацаненок.

— Понял? Этот сколько спичек отмахал? А этот? Посчитал?

Я киваю, а что мне остается?..

— Пиши.

Я начинаю писать.

— Что-то опять не сходится, пап.

Батя тупо смотрит в мои каракули. Потом на спички в руках.

— Не понял. Вот холодильник, так? Вот плита. Логично? — Батя начинает нервничать. Повышает голос. — Пункт А — это холодильник! И пункт Б — это плита! Логично?!

Из-под стола доносится угрожающее тимохино шипение. Отец опять берет в руки спички. Идет на исходную позицию к холодильнику.

— Этот пешеход, его душу мать, идет со скоростью шесть километров в час, так? А этот тащится со скоростью пять, так? Он что, на костылях или пьяный?

— Тут про костыли не напис…

— Нет чтобы так же идти, как все, со скоростью шесть километров! Тогда бы всё сошлось! А не можешь нормально ходить, сиди дома!.. Кто тебя где ждет такого убогого, с костылями твоими? Пока ты доплетешься, там уже и нет никого! — Отец опять ползет от плиты к холодильнику и обратно. — Шесть, семь, восемь. Теперь понятно? Пиши!

Опять какая-то закавыка. Батя опять встает раком у холодильника. Котяра в своем укрытии начинает жалобно завывать.

— Брысь, твою мать! — орет батя уже в полный голос. — Тебя еще тут не хватало! Чего тебе тут надо?! Тоже походить хочешь?! Со скоростью пять километров в час?! Тут и без тебя таких ходоков полно! Че там, Сашка?

— Из пункта А в пун…

— Что тут у вас происходит?!

Мамка на пороге! Тимоха молнией мимо мамкиных ног в дверь ф-ф-фью-ю-ють!!!

— Задачку решаем.

Батя с обгрызанными спичками в руках на полу. Я весь в чернилах за столом.

— Какая задачка, Толя?! Время три часа ночи! Тебе же за баранку! Посмотрите-ка на него. Ему людей через три часа везти, а он задачки решает. Ну-ка, ну-ка. А ну дыхни?

— Да мы, Клава… Из пункта А, понимаешь… А другой пешеход на костылях. Вот мы и…

Как привиделось! Боже мой! Как вы там, дорогие мои?..

А вы спрашиваете, что это такое «дистанционное обучение». Всё это уже было, друзья! Так что дежавю это. Только и всего.

Чтоб тебе повезло!

27 октября — День автомобилиста. В простонародье — День шофера. Для каждого из нас этот праздник значит что-то свое, а для меня. Шестьдесят (!) лет провел за баранкой мой отец. Шесть-де-сят! Первое мое яркое детское воспоминание до сих пор в памяти. Ночь. Папка за рулем «эмки». Я у мамки на руках со сломанной рукой. И красивая-красивая красная лампочка светится на приборном щитке. Везут меня в больницу. В Тулун. Тот самый, что сегодня известен всей стране. Трех лет мне еще тогда не было, говорят.

Я всё свое детство мечтал стать шофером. Как папка! Все игры во дворе среди старых бараков были не в войнушку, а в машинки. Вколачивали в землю щепки-педали. Палки-рычаги. Газ. Тормоз. Скорость. Ручник. Для руля среди кучи школьного металлолома искали обручи от старых велосипедов. С нами играли и девчонки. До сих пор помню, как сажали они цветы вокруг наших «автомобилей». А мы их за это «катали» на сиденьях-ящиках: «Садись, Люська! В Москву поедем!» Тр-р-р-р-р-р-р-р. Тр-р-р-р-р-р-р-р. Это потом уже были футбол и хоккей, а пока… Вместо детского сада сидел я в кабине папкиной машины всё время, сколько себя помню. Как он говорил, «одной рукой баранку держу, а другой Сашку». И когда он, спасая в страшный ливень доярок, сам лег под колеса, чтобы машина с ними в кузове не улетела в пропасть, я был в кабине. Я был в кабине и тогда, когда отказали тормоза у старенького ЗИС-5, родного нашего лесовоза «Захара», и мы с лесом летели с Тулунской горы в речку Курзанку. А внизу на берегу стояли другие лесовозы на привале и водители, разбегаясь по сторонам, глядя на летящий с горы груженый лесовоз гадали, в кого же он врежется. А папка сумел каким-то чудом пролететь между ними, никого не зацепив, и, влетая в реку, крикнуть мне: «Сашка! На пол!!!» И утащил меня рукой на полик, уткнув лицом в педали. А бревна при резком торможении по инерции со страшным треском и хрустом снесли деревянную кабину, как спичечный коробок. Сползли они через эту кабину в воду, завалив ее наглухо. Помню, как кричали водители, а мы — из-под этих бревен, как с того света. Все в смоле. Мокрые. Но живые!

А в апреле шестьдесят первого, опять же в лесовозе, но уже в Громадской тайге, с папкиных слов я узнал, что облетевший вчера земной шар Юрий Гагарин является его земляком. Первый космонавт, оказывается, тоже из города Гжатска! Вот какие замечательные люди в городе Гжатске. Гагарин. Папка мой.

До 1982 года — тридцать лет! — ни одной аварии. «Везучие права у меня, Сашка!» Никогда отец не был суеверным, но в этом вопросе был щепетилен: «Права у меня везучие», — так скромно обьяснял он свое мастерство. А в 1982-м он, водитель автобуса, возвращаясь в парк, был остановлен пьяным гаишником. Был тут у нас один такой. Легендарный. Весь городок его презирал. Потребовал этот пьяный блюститель дорожного порядка отвезти его куда-то там по куражной необходимости. Отец, любимой поговоркой которого была «я никого не боюсь, кроме собственной жены», вежливо предложил ему альтернативу — проехать до ближайшего отдела милиции. И этот затаил обиду. Через пару недель, уже трезвый, остановил отца и попросил предьявить водительские права. Предьявил, куда деваться. А на них фото: вихрастый паренек в тельняшке. Тридцать лет этому удостоверению, чего вы хотите? Изьяли, как положено, тип, фальшивые. Отправили на экспертизу. Отец думал, что и концов не найдут, но фигвам, товарищи! Всё учтено могучим ураганом! Пришел ответ. В 1952 году в городе Калинине курсант Анатолий Волков с такими-то оценками. Охренеть! Чикатило бы так искали. Права заставили поменять. И, сначала выпив немного с приятелем, живущим в двух шагах от гаража, чуть ли не впервые сел отец выпимши за руль. И практически во дворе гаишники (из какой только стайки они вынырнули?) отобрали у него эти новые права. Спасибо, завгар выручил, включив все свои связи.

Через полгода влетает под железнодорожным мостом отцу в бочину его автобуса отмороженный ЗИЛ-130. Хорошо, что салон был пустой. Но еще через пару месяцев салон уже был полный. Как отец удержал и не опрокинул автобус после столкновения, он и сам не понял. Но обошлось без жертв. И не верящий ни в черта, ни в дьявола мой отец не стал испытывать судьбу, сдал ключ от зажигания. Пошел сначала в дежурные. А потом и вовсе ездил уже только на личном «ЛУАЗике», отвечая только за себя и своих родных. «Всё, Сашка! Похоже, свой лимит удачи я исчерпал. Говорил же я, права были везучие». И уже на этом «ЛУАЗике» однажды весной в половодье наткнулись мы на размытый мост через местную речушку. Стоят машины. Водители курят. Затылки чешут. Как быть и что делать? Объезжать — это крюк через весь город. А батя увидал под забором два бруса, перекинул их через эту речку, примерился — и был таков! Мастерство не пропьешь!

Самое интересное, что отец не считал День шофера своим праздником. «А это разве праздник? — спрашивал он сам себя и сам себе отвечал. — Работа это, только и всего. Ремесло это, Сашка». Но поллитровку в этот день брал всегда. Еще бы — такой повод! Даже мамка не ворчала. Я приходил к нему в гости вечером с поздравлениями. Выпивали мы с ним по одной-другой рюмашке и просыпался-таки в бате шофер! Приносил он гитару и: «Сашка, — смущался, как ребенок. — Спой эту. Ну, про шоферов. Про „назад пятьсот, пятьсот вперед“». И я пел: «Дорога. А в дороге МАЗ, который по уши увяз. В кабине тьма. Напарник третий час молчит». Папка внимательно слушал, а потом уже в который раз удивлялся: «И это написал твой Высоцкий? И ты хочешь сказать, что он не шоферил? Да быть такого не может! Да хоть какой он гений! — распалялся мой подвыпивший батя. — Не может человек написать такого, если сам это не прошел. Ну так не бывает! Что-то тут не так». Закуривал он. Хмыкал. И мы начинали спорить. Заводились. До хрипоты! Прилетала из спальни мамка. Стыдила. Умоляла говорить потише. Хватала со стола остатки в бутылке.

— Толя, тебе же завтра за баранку. Болеть ведь будешь.

— Клауська! — Бил себя в грудь отец. — Да чтобы я когда болел? Да никогда в жизни!

Я мамку успокаивал. Мать уходила. Отец доставал откуда-то из буфетных закромов заначенную бутылку самогонки. Разливал по стаканам. Затем прятал бутылку с глаз долой. Выпивали. Крик от этого тише не становился, а наоборот. Вслед за Высоцким шла тема про Сталина. Тут начиналось вообще невообразимое! Перестройка!.. Горбачев!.. Солженицын!.. Мамка опять прилетала.

— Ну Толя, ты же обещал.

— Клауська! Да чтобы я? Да никогда в жизни!

Она опять уходила. Мы снова втихаря разливали. Гласность!.. Госприемка!.. Ускорение!.. Мать опять прилетала.

— Клауська!.. Да никогда в жизни!..

Она уходила. Мы опять. Она опять. В итоге часа в три ночи мамка разгоняла нас ковшиком. Боже мой! Как вчера!..

Идет время. Семь лет, как нет отца рядом с нами. Но мне иной раз чудится, что звучит за окном знакомый рокот двигателя. Скрип тормозов. Глохнет мотор. Тишина. Хлопок дверцей кабины. Гулкие шаги в подъезде. Знакомый до боли в сердце стук в дверь. Тук-тук. Тук. Тук.

И родной голос: «Это я тут. Ехал мимо. Десять минут свободных выпало. Дай, думаю, заскочу. Сашка, поставь чайник, пока я руки мою. И включи „Маяк“. Как там мой ЦСКА вчера сыграл?»