Колхозник Филя

Александр Витальевич Бганцев, 2022

На фоне жизненных ситуаций в семье агронома колхоза конца 60-х годов 20 века делается попытка дать психологическое объяснение некоторым порокам взрослых, разрушающим устои семьи, негативно влияющим на психику детей, и, в конце концов, отравляющим жизнь себе и близким. Также судьбе советского тракториста – бывшего военнопленного в Германии, противопоставляется жизненная драма итальянского солдата, оказавшегося в советском плену и работавшего одно время в колхозе, – что, тем самым, как-то объясняет характеры. Помимо этого, в книге есть место юмору, показаны нравы того времени.

Глава 1

— Фирма горы-ы-ть!!!.. — что есть мочи кричал разнорабочий МТФ-1 Иван Марченко с крутого бугра, откуда нежившееся в весеннем тепле село было видно как на ладони.

— Фирма горы-ы-ть!!!..

Ни дать ни взять, какой-то злой рок преследовал в конце 60-х годов 20 века передовой колхоз «П…» Нехаевского района Волгоградской области, где тесным костяком были потомки давних малороссийских переселенцев.

Через год, знойным летним днем, — с топливного бака выносного двигателя вдруг запылала утопавшая в желтом пухе опилок колхозная пилорама; сгорела дотла, со всей древесиной и оборудованием. Пожар пытались затушить, передавая от ближайшей колонки по цепочке ведра с водой, — но все тщетно. Сын директора школы, десятиклассник, на виду у всех даже геройски пробрался к горящему мотору и плеснул ведро воды прямо в бак, — но в ответ, словно злой джин, упрямо взметнулся шипящий столп пламени, едва не поглотив смельчака.

Следующим в эту тесную очередь губительной напасти судьба негостеприимно поставила завернувшего в хозяйство с демонстрационным визитом доселе невиданного стального богатыря: новенький чудо — трактор «Кировец», его серая «шаровая» краска еще источала свежий запах. И что самое обидное, сгорел этот новоявленный покоритель степей, уныло зияя обуглившимися зубьями решетки радиатора, ни с того ни с сего также средь бела дня, на глазах у многочисленных зевак, и аккурат напротив правления колхоза.

В отчаянии парторг начал даже подозревать, не живут ли где-то поблизости ведьмы.

Но черный осадок пожарищ постепенно развеялся ветром новых трудовых достижений колхозников, и с утра октября месяца 8-го числа 1969г. в местном Доме культуры, как и прежде, состоялось торжественное собрание по случаю Дня работников сельского хозяйства.

Тех, кто боится огня, — тревоги напрасны: в этот раз, слава Богу, все обошлось без пожара.

Председатель колхоза, — невысокий и справный, будто одетый в цивильный костюм пестун, — с бурой трибуны из покрытой лаком фанеры гулко тараторил дежурный доклад про растущую урожайность, внушительные привесы, солидные надои и прочие угодные крестьянскому слуху достижения. В ту же пору колхозники, двигая от нетерпения ногами, ерзали на дерматиновых сиденьях нового, с дощатым под уклон полом, кинозала в ожидании финала этой нудной ассамблеи.

Спустя какое-то время, — одним оно показалось целой вечностью, другие же, — особенно, кто сидел рядом с молодыми на вид колхозницами, — напротив, даже сожалели, что так скоро закончился его ход, — но, как бы там ни было, наконец, — к радости первых и пущей досаде вторых, — прозвучало «на этом официальная часть закончена». Председатель, поставив на попа стопку листов доклада, напоследок, — как «аминь» после проповеди, — облегченно стукнул ею по трибуне; зал одобрительно загудел, раздались громкие аплодисменты, — то ли в одобрение доклада, то ли в честь его долгожданного окончания, — и полусонные колхозники жадно потянулись к выходу. Некоторые счастливчики под завистливые взгляды совали от греха подальше, в самые потаенные закоулки карманов, заслуженно полученные денежные премии; другие, выйдя в фойе, с радостным интересом вертели в руках ценные подарки: престижные фотоаппараты «Зоркий», электробритвы «Харьков» или радиоприемники ВЭФ.

По укоренившейся традиции выехали в Панский лес, прилепившийся сбоку к селу густым зеленым крылом, — на скрытую от глаз широкую поляну. К всеобщей радости, колхоз не поскупился даже на дубовую бочку пива, до которого многие селяне, особенно молодежь, были большие охотники.

И тут, пожалуй, сами собой бегут на ум меткие слова Гоголя, что в старину любили хорошенько поесть, еще лучше любили попить, а еще лучше любили повеселиться. Оттого, видно, разом и во всю ширь своих мехов заиграли в том лесу две гармошки; расторопные доярки, недолго думая, живо сложили под ближайшим дубком свои почетные грамоты, да и пустились за компанию с телятницами в залихватский пляс на прохладной примятой траве, игриво махая платочками и кокетливо мелькая своими разноцветными платьями.

Механизаторы, сияя бронзовыми лицами, охотно закусывали и с восторгом аплодировали: интер-ресно девки пляшут!..

Члены правления тоже закусывали, и с таинственными улыбками переглядывались. Хорошо же отдыхать в зеленом лесу да на свежем воздухе после трудов праведных!

Где-то после третьей-четвертой то ли конюх, то ли учетчик (а они оба, выпив водки, могли, хоть вместе, хоть каждый в отдельности, взять самую низкую октаву, — поэтому нельзя угадать с точностью, кто это был сейчас из них именно), — затянул громовым басом бессмертное «Распрягайте, хлопцы, коней!..» Этой запевкой про казака, во внеурочный час взявшего, как это ни удивительно, в руки заступ и добровольно отправившегося рыть колодец (причем, как затем выяснилось, — не зря), был как бы пущен сигнал, что народное гуляние привычно свернуло в ту годами накатанную колею, когда все вдруг раскрепощаются, постылая иерархия чинопочитания сама собой рушится, хлебопашцы да скотники обращаются политиками и стратегами, начинается живое непринужденное общение, в том числе по вопросам международного урегулирования (в этот раз, кстати, Никсон единодушно был признан фигурой значительного масштаба, а Мао цзе Дун — так себе… ни пава ни ворон).

Кто был в ссоре — мирились, кто был дружен — начинали по пустякам ссориться.

Поэтому главный агроном колхоза Владимир Петрович, — известный любитель всегда и в любой обстановке выпить (невозможно представить ситуацию, чтобы на предложение вырвать с корнем пробку из бутылки он сказал категорическое «нет»), — нисколько ни удивился, когда к нему, усердно сопя, будто ночной еж, с опущенной головой и затухшей папиросой «Беломор» в зубах молчаливо подсел тракторист Михальчук.

Это был среднего роста смуглый жилистый мужчина на вид лет 45-50, несколько сутулый, но широкий в кости, ядрено надушенный одеколоном «Шипр», и с мрачным как у носорога взглядом. На нем был черный поношенный костюм, белая нейлоновая рубашка с воротником «на выпуск», на голове — новая темная кепка с еще не вынутой картонной вставкой, на поясе — узкий кожаный ремень, по краям которого во всю длину тянулись две тоненькие белые полоски, а на золотистой прямоугольной пряжке — изящная вставка под малахит. На ногах — черные кожаные полуботинки со шнурками, на левой руке с темными от никотина пальцами — часы «ЗиМ» на кожаном ремешке и с растрескавшимся, будто мартовский лед, стеклом.

— А-а-а, — Семен!.. здорово-здорово!.. как дела? — дружелюбно спросил агроном.

— Да, ничего, Петрович, — твоими молитвами… это… давай отойдем, что ли…

— Может, выпьешь сто грамм?.. — спросил из приличия агроном, манерно потянувшись за початой, в темно-зеленом стекле, бутылкой «Московской» и напустив при этом такое выражение лица, которым собеседнику тактично сигнализируют дать отрицательный ответ.

— Не, — потом… — вяло махнул рукой сверху — вниз сообразительный Михальчук, и начал зачем-то шарить ладонью по траве, будто что-то потерял.

Агроном кинул досадный взгляд на скатерть-самобранку с вожделенной выпивкой, грустно крякнул, и, — словно навеки прощался с закадычным другом, — в расстроенных чувствах нехотя поднял свое грузное тело.

Медленно покачиваясь, они, каждый по-своему задумчив, побрели в сторону леса, обходя с разных краев живую, будто муравейник, кучку колхозных шоферов — отчаянных заводил, балагуров и острословов; те травили анекдоты.

— Едут, значит, в купе поезда 3 ответственных партийных работника, а с ними — Ваня, — простой колхозный шофер. И, вот, эта номенклатурная троица начинает, понимаешь, перед работягой манерничать: «Я свою жену с детьми на лето в Сочи отправил!.. Я — в Пицунду… А я — в Гагры…», — и с ехидными улыбками поглядывают на Ваню: давай, мол, — твоя очередь!.. А тот помолчал-помолчал, да спокойно так и говорит: «А я свою — сам… ну, вобщем, — сам с ней сплю…»

— Ха-ха-ха!!!.. — О — го-го!.. — И-хи-хи-хи-хи!!..

— Стой, стой, стой!.. А кто знает, что общего между беременной студенткой — первокурсницей, — и автомобилем «Запорожец»?..

–???..

— И то и другое — горе в семье!

— Ха-ха-ха!!!.. — О — го-го!.. — И-хи-хи-хи-хи!!.. — катались по траве в беззаботном смехе обмякшие шоферы.

— Эй, вы, — кончайте там азартные игры! — колхозный парторг заметил, как шесть механизаторов, сдвинув на клеенке закуску и дымя папиросами, — 1-я бригада против 2-й, — начали рубиться в карты.

— Да какие тут «азартные игры», Антонович?!.. — в «дурака» играем, — чтоб окончательно выяснить, кто умнее! — ответил за всех наблюдавший за игрой электрик Бондаренко, будто на всю емкость заряженный поговорками, шутками и прибаутками долговязый мужчина лет 30-ти, обладатель рыжих курчавых волос и такого же оттенка усов, в разноцветном свитере и с цепким, как у рыси, взором. — Ну, а в шахматы, хоть, можно?.. — с хитрецой спросил он у парторга, не выпуская изо рта сигарету, и с видом матерого картежника, который до верного придерживает козырного туза.

— Ну, в шахматы — везде и всегда можно. Тебе ж подарили — вот, и обнови; да научи, кто не умеет! — поучительно, и в то же время раскованно, ответил парторг.

— Ой, Антонович!.. и кто только умудрился такому маразму?!.. — начал сокрушаться Бондаренко, говоря при этом нарочито выразительно и с расстановкой, будто давно ждал такого момента. — Детям в пионерском лагере в карты — нельзя; зэкам в лагере — нельзя; в самолете — нельзя; в подводной лодке — нельзя; в санатории — нельзя… Да, неужто, мы в эти вот благородные шахматы, — Бондаренко артистично возвысил голос, приподнял двумя руками до уровня лица новенькую клетчатую доску, и тряхнул ею так, что фигуры внутри загремели, словно высыпанные булыжники, — не можем на деньги або стакан водки сыграть, коли захотим?.. и ты, Антонович, — резко понизив тон, более дружелюбно продолжал электрик, — заодно со всем своим партбюро будешь думать, что мы тут королевским гамбитом свой моральный облик облагораживаем… вот тебе и"азартные игры", — глупее не придумать… — добавил он несколько тише, и как бы в расчёте на поддержку товарищей.

Парторг быстро сообразил, что застигнут врасплох, и его публично положили на идеологические лопатки, — поэтому не стал дерзать тщетных попыток вломиться в амбицию, а благоразумно сделал вид, что не расслышал, и, обреченно махнув рукой, с наигранным равнодушием отвернулся.

Дунул бодрящий ветерок, зашевелил опавшие листья и пожухлую траву; редкие осины в ответ покорно задрожали своим нарядом из червонного золота. Повеяло мягкой лесной прелостью вперемешку со свежим грибным ароматом. В глубине леса неутомимый дятел сухо и резво выбивал свою монотонную дробь. Лениво каркали редкие вороны, бесцельно бороздящие студеное воздушное пространство.

— «Под железный звон кольчуги, под железный звон кольчуги, — на коня верхом садясь…» — страстно выводила коленца захмелевшая молодежь, став в кружок и руками изображая энергичные толчки, подтанцовывая при этом чем-то вроде модного твиста.

— «…Зачем он в наш колхоз приехал, зачем нарушил мой покой?!..» — где-то в стороне мастерски сажала сладкие ноты более возрастная и консервативная овощеводческая бригада.

«Тра-та-та-та…» — вторил ей неугомонный дятел.

Когда отошли на приличное расстояние, Семен, опустив глаза в землю, на удивление спокойно, будто всего лишь просил закурить, произнес:

— Петрович, ты знаешь, — прости… но, ведь, я тебя хотел прибить… — сняв кепку, он провел ладонью ото лба к затылку, словно хотел причесаться, и поднял на агронома ничего не выражающие глаза.

От такой неожиданности Владимир Петрович растерянно улыбался, и не знал, что ответить, — словно потерял дар своей речи…