Шаг за край

Александр Баранов, 2022

Как изменить себя, не изменив себе. Наверное, в этом и состоит главный вызов жизни. Для тех, кто готов его принять, – книга Александра Баранова «Шаг за край». В книгу вошли наиболее популярные, а также новые посты одноимённого блога, имевшего большой отклик в интернет‐среде и толкнувшего автора «за край» – к началу профессиональной деятельности лайф‐коуча. Автор предлагает взглянуть на старые вещи по‐новому, поменять отношение к известному и заглянуть в неизвестное, переписать историю жизни и начать проживать свою жизнь заново. Автор – коуч, MBA, CFA, востоковед. Имеет двадцатилетний опыт в корпоративных финансах, инвестиционном банкинге, предпринимательстве и бизнес‐консультировании. За плечами – десятилетний опыт восточных телесных и духовных практик. Длительное время жил и учился в азиатских странах. Автор блога о саморазвитии «Шаг за Край», Александр совмещает бизнес‐опыт и духовные практики для глубокой траснсформации людей, которые решаются на большие перемены.

Шерстяное сердце суфия.

История вещего сна

Ты суфий, если твоё сердце мягкое и тёплое, как шерсть

Народное

Судьба часто даёт нам знаки. Иногда она даёт нам череду знаков, чтобы ничего не перепутали. А иногда берёт нас за ногу и макает головой в большую бочку, на которой написано: «Твоя жизнь теперь не будет прежней». Так меня «макнули» на путь к суфиям.

Всё началось субботним утром. За секунду до пробуждения я увидел себя во сне в мусульманской стране, в мечети, среди молящихся. Надо сказать, никогда до этого я не был в мусульманской стране (Турцию не считаю, слишком светская), не хотел туда ехать, а к исламу относился более чем прохладно. Но после пробуждения всё изменилось. Мне срочно нужно было туда ехать.

К тому времени я уже умел понимать знаки, вернее, понимал, что игнорировать знаки — себе дороже. Сел на кровати, покрутил в руках телефон и не нашёл ничего лучшего, чем отправить смску с рассказом о сне своему другу-иранцу, живущему в Москве. Зачем — не знаю. Суббота, девять утра, друг спит, плюс он даже не мусульманин. Ладно, хоть так. Вдруг приходит ответ: «Завтра лечу к родителям в Тегеран на неделю. Хочешь со мной?»

Надо ли говорить, что на следующий вечер мы сидели в такси на пути в Шереметьево.

— Что ты хочешь посмотреть в городе? Какие-то музеи? — спросил он.

— Какие музеи? Я не знаю вообще, зачем туда еду.

— Ну, может, что-нибудь тебя интересует? В Иране богатейшая культура.

— Да, я слышал о таких… как его, суфиях… Это мудрецы и маги исламского мира. Может, можно будет на них посмотреть?

— О, нет, это без шансов. Суфизм вне закона в Иране после революции. И вообще, я бы не советовал тебе упоминать о них там. Это небезопасно.

Хорошо, молчу. Нет так нет.

Но у судьбы свои планы. Ровно через сутки я стоял у входа в ханику — частный тайный храм суфиев в Тегеране.

Но обо всём по порядку.

Бывает такое состояние, «изменёнка», когда невозможно мыслить, когда жизнь проносится перед тобой потоком картинок, и всё, что ты можешь делать — это плыть в потоке, наблюдая. Всё происходит как бы без тебя, без видимого усилия, но именно тогда всё происходит как должно, в позволении. Чтоб я так жил!

Первый день в Тегеране был именно таким. Мне показывали улицы, которым я ничуть не удивлялся, потому что узнал их и даже пространно заметил, что точно жил здесь когда-то. Мне представляли людей, которые, чуть услышав мой запрос, пускались помогать, перешагивая страх и неловкость.

Потом меня привели в мечеть. Первую мечеть за тридцать пять лет жизни. Времени для предубеждений и обкатки новых ощущений не было. Я уже был «тёпленький». После короткого омовения я вошёл в храм, сделал несколько шагов и окинул взором происходящее. Всё. Хватило. Я обмяк и сполз по стене на мраморный пол в окружении молящихся.

Было время между намазами, люди свободно заходили и молились в своём ритме. Мой взгляд скользнул вверх по зеркальным сводам потолка, похожего на гигантскую люстру. Глаза ослепил яркий свет, внутри что-то надорвалось, и слёзы хлынули прямо из груди. Было бесконечно уютно под этой люстрой, среди этих мирных людей, собравшихся в едином действе — смирении перед Неведомым. Я вернулся домой.

Тем временем мои новые знакомые приготовили мне главный подарок путешествия. После мечети мы оказались у дверей ханики, и они ушли просить разрешения на мой вход, правда, без особой надежы. Незнакомец, иностранец, не суфий.

Опущу подробности ради их безопасности. Суфизм, когда-то родившийся на территории Ирана, теперь переживает здесь не лучшие времена. Ханики закрывают, дервишей бросают в тюрьмы.

Я долго стоял под глухой стеной частного дома в маленьком переулке. Впрочем, мне было всё равно, я мог бы простоять там и год. Всё вершилось помимо меня, мне лишь оставалось принимать и наслаждаться.

Наконец, засов железной двери поднялся, и учтивый служитель в фетровом колпаке провёл меня в небольшой зал, покрытый толстыми персидскими коврами. В зале сидели мужчины разного возраста, кто гудел зикр себе под нос, кто пил чай, кто вёл тихую беседу.

Мне предложили сесть по центру большого красного ковра, принесли чай в тюльпановом стаканчике и кусковой сахар. Я поставил чай на пол и отвлёкся на узоры на ковре.

Вдруг меня ударило словно током: узор был в точности таким же, как на ковре из моего детства! Я с шести лет катал по этим узорам машинки, расставлял солдатиков, пылесосил. И это был единственный ковёр с таким узором в ханике! Удивляться уже не было сил. Меня утащило в детские воспоминания, я забыл обо всём и принялся разглаживать шерстяные узоры, глупо улыбаясь.

За этим занятием я не заметил, как ко мне подошёл распорядитель ханики и с поклоном тихо произнёс: «Пойдёмте со мной. Аха-джан [1] хочет вас видеть».

Меня провели в маленькую тёмную комнату, уставленную шкафами. Посреди комнаты на ковре в шерстяной бурке сидел дервиш почтенных лет. Распорядитель посадил меня напротив и удалился. Теперь я знаю, что такое божественный трепет. Началась самая важная аудиенция моей жизни, наверное, что-то похожее на визит к Мудрому Гудвину или Архитектору из «Матрицы».

Старик взглянул на меня из-под густых бровей и едва улыбнулся в седую с желтизной бороду.

— Что я могу для тебя сделать? — начал он разговор. Я не думал над ответами, они приходили сами.

— Ничего, благодарю вас. Я не знаю, зачем пришёл, но знаю точно, что должен быть здесь.

Аха-джан одобрительно кивнул.

— Я ждал тебя. Я знал, что ты едешь.

Он достал из ящичка чётки и перстень с нефритом и протянул их мне.

— Возьми, они будут тебя беречь. И знай — этот дом теперь всегда открыт для тебя.

Снова вошел распорядитель. Он показал, что при прощании надо то ли кланяться, то ли целовать. Не помню, всё было как в бреду.

Семья моего друга внимательно выслушала мой рассказ по возвращении. Мать долго вертела в руках перстень с гравировкой суры из Корана и качала головой. Иранцы почитают и побаиваются суфийских дервишей, как мы — колдунов и шаманов. Они верят в мистическую силу и держатся от дервишей на почтительном расстоянии.

После посещения ханики я думал, что вершина моего путешествия позади. На самом деле всё только начиналось.

На следующий день на рынке мой друг разговорился с торговцем, который то и дело показывал пальцем на мой перстень. Друг объяснил потом, что торговец интересовался, кто я и где взял этот перстень, и отказывался поверить, что это подарок.

Затем в кафе официант, увидев перстень, вдруг попятился назад с подносом и поклонился мне. Я так и застыл с арбузом в руке. Он объяснил нам, что носитель перстня должен быть человеком особенным и ещё сказал что-то про магическую силу.

Мы были одинаково несведущи в этих вопросах, но полоса странных совпадений заставила моего друга понервничать. Он не особо верил в мистику, и ему было неуютно от того, что мистика следовала за нами по пятам.

Меня же волновал вопрос, что всё это значит. Ещё через день мы поехали к другу на дачу на Каспийское море. Сонным утром мы сидели на галечном пляже, любуясь зеркалом воды.

К нам неверной походкой подошёл худой, потрёпанный парнишка и обратился ко мне. Мой друг сразу перехватил разговор. Парень, похоже, просил о чём-то, показывая на мой перстень, а друг отрицательно качал головой. В конце концов, парнишка опустил голову и побрёл прочь. Меня разрывало любопытство.

— Что? Что он сказал?

— Ну, это уже слишком. Не знаю, что и думать. Этот мальчик — крэковый наркоман. Говорит, что завязал, и ему сейчас очень плохо. Он спрашивал, не поможешь ли ты облегчить его страдания. Я сказал, что ты не врач и вообще иностранец. Он не поверил, сказал, что человек с таким перстнем обязательно сможет ему помочь, что такие перстни просто так не даются.

— Так почему ты не спросил меня?

— А чем ты можешь помочь?

Я вскочил и посмотрел на перстень. И правда, чем я могу помочь? Я не врач, не дервиш, не знаю фарси и вообще, человек тут случайный. Я ничего не решаю…

Вот именно! О, боже, как всё просто! Не моё дело — решать, могу я помочь или не могу. За меня уже решил этот парень. За меня решил дервиш три дня назад. Перстень мне дан в служение людям! Вот, о чём мой сон. Вот, о чём мой путь. Ещё не знаю, что и как будет, потом разберёмся.

— Я помогу ему! Где он?

Мы оглянулись, но мальчишка уже расстаял в толпе отдыхающих. Я не успел ему помочь, но зато он помог мне. Мне нужно было срочно вернуться в ханику.

— Мне нужно срочно вернуться в ханику.

— Но туда езды четыре часа.

— Мне очень нужно попасть на вечернюю сему [2].

Друга не пришлось долго уговаривать. Он и так всё видел. Через четыре часа я звонил в дверь с тяжёлым засовом. На этот раз мне открыли быстро и встретили как старого друга. В зале царило оживление. Около сотни мужчин рассаживались на ковровые полы вдоль стен. За перегородкой также рассаживались женщины.

Перед самым началом вошёл Аха-джан, все встали ему навстречу. Он подошёл к каждому, приветствуя поцелуем руки, подошёл и ко мне. Глаза его радостно блестели.

Сема состояла из концерта музыкантов, пений зикров и совместной трапезы. Перед Аха-джаном поставили огромный таз с фаршем. Он запускал в него руку и шлёпал фарш в раскрытую лепёшку.

Я был совершенно заворожён единством действия, всеобщей радостью происходящего и неприхотливой магией ритуала. Я был дома, среди самых близких друзей на свете, мы праздновали великое творение — жизнь.

В завершение все встали и принялись целовать друг другу руки в суфийском приветствии. Берёшь руку человека в обе свои и целуешь тыльную сторону его ладони с поклоном, он делает то же самое. И так по кругу.

Моё сердце окончательно растаяло и стало подтекать слезами на щеках.

После церемонии меня обступили любопытные мужчины. Я выделялся на общем фоне, как чёрный барашек в стаде белоснежных овец. Кто-то расспрашивал о моей жизни, кто-то пустился рассказывать о своей, кто-то давал наставления.

Я уже был готов откланяться, как распорядитель спросил, хочу ли я ещё раз повидаться с Аха-джаном. Конечно! Короткая встреча, короткое напутствие от уже горячо любимого мною старца. Низкий поклон, Аха-джан, теперь я знаю, зачем я здесь!

Мой вещий сон растаял уже в Москве. Перстень и чётки напоминали, что всё произошло наяву.

Потом был долгий путь к суфизму через казахские степи, московские семы, святые места Бухары и Коньи, кривые улочки Каира. И ещё более долгий путь к шерстяному сердцу суфия, который начался на толстом ковре ханики и будет тянуться шерстяной ниточкой через всю жизнь.