Бессознательные люди

Александр Банковский, 2021

Дневник молодого ученого, который совершает открытие, способное изменить наше представление о человеческой природе. С группой коллег он проводит рискованный эксперимент на людях, в условиях крайне ограниченных ресурсов и пытается найти ответы на вопросы: так ли мы разумны, как нам это кажется и кто может быть заинтересован в результатах его исследования. Вместе с этим герою придется решить, стоит ли делать работу частью личной жизни и выяснить, сможет ли он сыграть в бога и не проиграть. Содержит нецензурную брань.

6 июня. Первая запись

Вчера на встрече я познакомился с профессорами Михаилом Веденковым и Давидом Севаняном, академиком Григорием Багреевым и психотерапевтом Валентиной Говорухиной. Точнее, Саня познакомил меня. Если бы не профессор Александр Курчакин — сидеть бы мне в моей каморке два на три метра до скончания дней.

Всё обсудили и договорились начать исследование в последний месяц осени. Да, до ноября ещё целых полгода, однако и подготовка предстоит основательная. С первыми холодами найти желающих изолироваться на три месяца станет попроще, но так как выборка подходящих кандидатов крайне мала, поиск мы начнем как можно скорее.

Дело в том, что мы решили предлагать участие в эксперименте только людям с диабетом первого типа, а это всего четыре процента от населения страны.

Почему именно они? Испытуемые не должны догадаться, в чем суть эксперимента, чтобы результаты получились релевантными. Так что особенно сложным оказывался вопрос доставки препаратов.

Профессор Веденков предлагал просто подмешивать нужные препараты в пищу, но я возразил, что люди в условиях свободного проживания в ограниченном пространстве могут меняться едой, не доедать свои порции, иметь различную степень усвояемости, а это ведет к сложностям с расчетом нужной дозировки и определению зависимости полученных данных от выданных препаратов. Профессор Севанян согласился и предложил вводить препарат внутривенно. При таком подходе решалась проблема дозировки, но возникала новая — психологическая. О чем нам и сообщила доктор Говорухина.

— Когда объектом исследования является человеческое поведение, все факторы, влияющие на него, помимо тестируемых препаратов, должны быть максимально стабилизированы, нормализованы и сведены к возможному минимуму. А люди реагируют на ежедневные уколы хоть и по-разному, но всегда негативно. Даже персонал не должен знать, кто, что, сколько и зачем получает, чтобы избежать эффекта Розенталя.

— Тут согласен, персоналу знать никак нельзя, — кивнул Багреев. — До завершения исследования и публикации результатов все нужно хранить в секрете.

Признаюсь, мне тоже сразу не нравилась идея с уколами, если это вообще можно было назвать идеей, а не вариантом, который просто первым делом приходит на ум. Если санитары узнают, кому из испытуемых какие препараты дают, это может создать у них определенные ожидания, которые отразятся на их поведении, а потом и на поведении испытуемых. Уколы, которые заставляют нервничать, или таблетки, которые можно спрятать под языком, а потом выплюнуть, — вот из этого нам приходилось выбрать.

Я же хотел, чтобы дозы и состав выдаваемых испытуемым препаратов менялись динамически, как и получаемые нами данные о биохимическом балансе их организмов.

Итоговым решением я обязан моей дорогой жене. У Алисы диагностировали диабет первого типа, еще когда мы учились на втором курсе университета. Сначала мы думали, что это просто недомогание, и списывали ее состояние на стресс из-за учебы, работы, сессии. При первом посещении врач в поликлинике не придал симптомам особого значения. Сказал, что это авитаминоз, и порекомендовал пропить курс витаминов. Но после первого обморока мы с семьей Алисы отправили ее на обследование в больницу и выяснили настоящую причину.

Все последующие годы ее недуг постоянно висел над нами дамокловым мечом, даже если мы старались не думать о нем или вовсе притворялись, что его нет. Особенно остро вопрос встал, когда мы начали обсуждать детей. Кажется, это был 2013-й или 14-й год. Я тогда как раз смог получить место старшего лаборанта в одном небогатом петербургском НИИ. И хотя ее зарплата официантки была все еще больше моей, мы наконец смогли себе позволить чуть больше, чем просто жить.

Разговор с самого начала пошел не в то русло. Мы затрагивали тему детей и раньше, но лишь вскользь, и я не знал ее настоящего отношения. Поводов высказывать свое тоже не было. В том споре я потерпел сокрушительное поражение. Так часто бывает, когда твои аргументы — это лишь желания и навязанные окружающими представления об укладе жизни.

— А почему ты вообще вдруг захотел детей?

— Ну-у-у, я-а-а… Э-э-э…

Не то чтобы я на самом деле тогда был готов стать отцом. Я и к разговору-то не смог подготовиться, но и сдаваться так просто не хотел.

— Разве ты не хочешь увидеть, как вырастет человек, такой же хороший, как мы с тобой?

— Ага, красивый, как ты, умный, как я.

— Зачем ты так? Мы же сможем воспитать достойного человека, сделать мир чуть лучше…

Может, я не был способен ее понять, а может, и не хотел, но все такие разговоры всегда заканчивались ссорой.

— Да мне плевать на мир! Я не хочу страдать, не хочу переживать все девять месяцев, что мы не уследим и ребенок или погибнет или… Родится каким-нибудь… Не таким! И всё для чего? Чтобы он потом всю жизнь мучался?

— Он не обязательно будет мучаться всю жизнь. Наследственная передача диабета не доказана.

— О да! А еще, возможно, он будет мучаться недолго! Пусть здоровые плодятся, а мне и так хорошо.

Она не всегда такая язвительная. Но в подобных вопросах, как мне кажется, это ее защитная реакция на отказ себе в том, чего она в действительности хочет, но что искренне считает неправильным и опасным. А может, у нее из-за стресса поднялся сахар. Не знаю. Алиса следит за своим здоровьем не так тщательно, как того хотелось бы мне.

— А кто нас будет кормить в старости?

— Тебя — твоя мама, если продолжишь в том же духе.

Да, я тогда был не очень оригинален. Банальные проблемы требуют банальных решений. Мы сильно повздорили, и она долго не разговаривала со мной. Может быть, она думала меня бросить. Думала, что нам не по пути. Причем не из худших побуждений. Могла посчитать, что мне будет лучше без нее, раз мы не сходимся в таком жизнеопределяющем вопросе. Сам я бы никогда ее не бросил, и она это знала.

Но, к моему счастью, она решила остаться. В дальнейшем, когда тема детей возникала, мы всякий раз старались избегать ее. Каждый из нас чувствовал, что лучше не спорить, но иногда мы просто не могли сдержаться. Один из таких случаев был как раз недавно, накануне вчерашней встречи, когда обсуждались условия проведения эксперимента.

В конце весны, подошла очередь Алисы на получение инсулиновой помпы по квоте. Признаюсь, тут все прошло без моего участия. Написание заявки, разбирательство, что нужно для получения и куда это нужно нести, меня не коснулись. Я не люблю бюрократию и всегда был несилен во всех этих бумажках.

Модель оказалась новой, современной — от Русинмеда (мы-то ожидали самый дешевый из доступных на рынке аппарат). Прибор мог поддерживать сахар на одном уровне не только в состоянии покоя, но даже во время приема пищи! После недельного использования мы поняли, что это удобный вариант.

Вот тогда-то я и решил, что время пришло. Теперь, когда поддержку уровня сахара можно было доверить машине, появился повод затеять спор по новой. Но ей мой аргумент не понравился. Я знал, что он ей не понравится, но слишком сильно хотел, чтобы все сложилось по-моему.

— Помпа облегчает жизнь, но не заменяет самоконтроль. Ты же знаешь, я не могу перестать проверять уровень сахара сама, потому что, если машина ошибется или там что-то заглючит — я умру.

Об этом я знал и, может, даже лучше нее. Думаю, у нас обоих еще были свежи воспоминания обо всех тех трудностях, с которыми мы сталкивались вначале. В нулевых все было не так продвинуто и доступно, как сейчас. Шприц-ручки имели всего два деления, так что доза инсулина всегда была либо слишком большая, либо слишком маленькая. Впрочем, мы никогда не знали заранее, какой она будет, ведь глюкометры были до опасного неточными.

— Я и не предлагаю тебе полностью отказаться, но с помпой, как подспорьем, нам было бы много проще держать сахар под контролем на протяжении всей беременности. И когда наш ребенок подрастет — даже если у него тоже разовьется диабет (что маловероятно), появятся еще более надежные способы. Может, даже лекарство.

— Вот когда появится, тогда я вылечусь, и мы поговорим об этом еще раз. Не раньше!

— Меня твои родители уже достали.

Я решил рассказать ей, как на Первое мая ее отец отвел меня в сторону на «мужской» разговор.

— Если у вас там с Алиской чего-то не получается — сейчас медицина сильно вперед шагнула. Нет ничего постыдного в мужских болячках. Если вам помочь чем надо или денюжку тебе подкинуть на лечение — обращайтесь, не стесняйтесь. Поможем, чем сможем. Нет, ты послушай. Не отворачивайся от меня. Понимаю, для мужчины сознаться в отсутствии денег стыдно, но не всем же миллионерами быть. Не каждому дано. Алиска тебя покрывает, вот и придумала эти свои отговорки, мол «не хочу детей». И правильно делает, она у нас молодец. Жена мужа поддерживать должна, каким бы он ни был. Но от нас-то скрывать нечего, да и не выйдет. Мы же родные люди, все видим. Это же нас всех касается. Так что ты давай это… Не глупи. Если ружье холостыми стреляет — его чинить надо, а не брехать всем, что не очень-то и хотелось.

Самое печальное, что я никогда не проверялся и родители Алисы могли оказаться правы. Я не видел смысла в том, чтобы идти и сдавать спермограмму, когда моя жена не хочет детей. Лишняя трата времени и денег.

Алисе мой рассказ показался смешным.

— А мне вот было не до смеху.

— Ой, да забей ты. Нашел кого слушать. Мне мать вообще в карман какой-то языческий оберег подложила. Человечек из бечевки. Смотри, чтобы тебе деревянный фаллос не сунула.

Я даже пытался давить на жалость, как бы глупо и бесполезно это ни было в решении такого вопроса.

— Мои родители не гордятся мной, понимаешь? Их даже нет рядом, чтобы компостировать нам мозги внуками. Да, они были никакими родителями, но, если бы у меня был выбор — я бы лучше выбрал таких, чем не рождаться вовсе. Я хочу… Не знаю. Исправить их ошибки, быть лучше.

— Дети — это не средство исправления чужих ошибок. Это средство совершения своих. Не хочу добавлять себе новых страданий, а детям передавать свои старые.

— Ты боишься, что наш ребенок будет как ты, а я надеюсь на это. Помнишь, ты рассказывала, как твоя мать с тобой не занималась, как мало внимания ты получала? Мы с тобой можем исправить это! Наш ребенок будет самым счастливым, а мы будем им гордиться, несмотря ни на что!

— И чем ты будешь гордиться? Медалью Джослина? Да, сынок, ты не умер, это такое достижение! Такое достижение, как и у всего населения земли, у каких-то восьми миллиардов человек. Но если ТЫ доживешь до пятидесяти — тебе дадут блестящую железку! Ведь для тебя это успех!

Конечно, по-своему Алиса была права. Это все мое упрямство, черт бы его побрал. Но главное, что мне в голову пришла идея. В тот же вечер я связался с ребятами из Русинмеда и договорился о встрече.

До начала эксперимента оставалось полгода, и Василий (ведущий инженер компании) сказал, что они смогут создать прототип к нужному нам сроку. Такой вариант решения нашей проблемы я и предложил коллегам.

— Более физиологичное воздействие, смена расходников лишь раз в три дня, а остальное время — чистое наблюдение. Блестяще, — Севанян сразу же одобрил мою идею. — Просто блестяще. Надо, конечно, будет следить, чтобы не возникла липодистрофия с таким количеством введений и замеров…

— Сколько же эта срань будет стоить? — надулся Багреев. — Нам уже выделили бюджет, и я пообещал этому червю из министерства, что тот запрос на повышение финансирования был последним. А я, черт возьми, держу свое слово! Так сколько с нас сдерут эти мошенники?

Точную сумму нам предстояло выяснить, но уже сегодня мы получили предварительный расчет.

— Ха! Уволим пару санитаров, и тогда впишемся в бюджет. Какие сговорчивые ребята! Значит, решено, я обо всем договорюсь, у меня зять в закупках работает, тендер оформит как надо. Аналогов у прибора, понятное дело, нет, хех, так что никто другой его и не выиграет.

Низкую цену Русинмед компенсировал размытыми формулировками об ответственности и отсутствующими гарантиями. Но Багреева это ничуть не смутило.

10 июня

Составили с Саней анкету. Будем предлагать два варианта: кандидаты могут заполнять анкету сами или это можем делать мы в процессе беседы. Интересно, что люди будут выбирать и что говорить. В понедельник начнем с самого утра и провозимся целый день, и так всю неделю! Здорово, что люди откликнулись и интересуются.

12 июня

Если исследование подтвердит, что эффективность моих разработок для людей столь же высока, что и для крыс, институт получит грант, и я возглавлю целую лабораторию. Смотрели с Алисой квартиры, приценивались. После повышения мы сможем позволить себе ипотеку.

13 июня

Саня спросил меня, нервничаю ли я. Конечно, я ответил, что нет. Но это было неправдой. Я почти всю ночь ворочался, не мог уснуть. Перед сном Алиса сказала, что я завтра буду важный как гусь.

— Почему? — удивился я.

— Ну как же. Я тебе рубашку чистую погладила. Еще галстучек повяжешь. Будешь такой сидеть, к тебе люди ходят, про твои заумные штуки спрашивают. А ты такой — вот это вот так, вот это вот так, а вот это вот так, и все это потому, что вот так вот.

Вот так вот. Я думал о том, какие вопросы мне придется задавать, но не думал о том, на какие вопросы мне придется отвечать. В животе появилось чувство как перед экзаменом, и сразу захотелось в туалет. Портфель собран. Сменка есть. Рубашка ждет на вешалке. Не хватало только букета цветов.

— А как именно работает ваш прибор?

— Видите ли, он еще не готов.

— У вас даже прибор не готов. Пф. А что за лекарство такое? Как оно работает?

— Это не лекарство, это…

— Что это?

Я забыл.

— А голову ты дома не забыл?

Мысли текли медленно, путались, и я не мог вспомнить. Если бы эти люди хоть чуть-чуть расступились, дали мне подышать — я бы точно вспомнил. Но они лишь плотнее обступили меня. Что-то спрашивали, чего-то от меня хотели. Я запрокинул голову, чтобы хоть немного глотнуть свежего воздуха.

Прямо надо мной висело яблоко, гнилое. Большая капля сока медленно стекла по нему и упала мне в рот. Почему я подумал, что оно гнилое? Оно сочное, спелое, прелестное яблочко. Я сорвал его и уже собирался укусить, но оно исчезло. Я почувствовал облегчение и тоску. Но не мог понять почему. Мысли никак не хотели связаться вместе, голова закружилась, мир наклонился, и я упал на дно ямы.

— Не надо, пожалуйста, не закапывайте меня! — молил я. — За что вы так со мной?

— Тебя спросили.

Первый насыпал на мою грудь земли с лопаты.

— А ты не ответил.

Второй поднял с земли крест.

— Теперь ты уснешь навечно.

Проснулся, мне было холодно и мокро, а красный утренний свет разлился по потолку из щели между занавесками. Этой ночью было двадцать пять градусов тепла.

Все эти люди… Такие странные. Каждый говорил не так, как предыдущий. К каждому требовался свой подход. Сегодня собеседовали восемь человек. К моему облегчению, люди не проявляли такого интереса к предмету исследования, как те из сна. Их куда больше волновали условия и оплата, а на эти вопросы отвечал Саня.

По итогу первого дня четверо отказались сразу, остальные сказали, что подумают. Бюджета хватит на шестерых, так что, если они согласятся, останется найти всего лишь одного. Думаю, к концу недели укомплектуем подопытных. Хотя, возможно, стоит подписать больше людей на случай, если кто-то передумает в последний момент. Лишним-то мы всегда можем отказать прямо перед началом.

17 июня

К пятнице у нас набралось двенадцать «думающих». Пока никто из них не перезвонил. Хотя более скорого ответа мы и не ожидали. Впереди выходные, люди отдохнут, подумают, выспятся, поговорят с родными.

После работы ходили на осмотр помещения, найденного профессором Севаняном. Полное разочарование. Я по своей природе человек непривередливый. По крайней мере сам себя таким считаю. Но это было слишком плохо, даже для меня. И слишком дорого, судя по реакции Багреева.

Старое кирпичное здание во Фрунзенском районе находилось в ведомстве районной администрации. Построенное еще в имперские времена, когда-то оно использовалось как госпиталь. Но от былого в нем не осталось даже мебели. Голые стены с облупившейся краской, битая плитка на полу, сплошная антисанитария, кое-где даже видел черную плесень. Деревянные потолочные перекрытия казались гнилыми в вечерней тени. Большая часть висевших лампочек Ильича перегорели. Хорошо, что белые ночи. В восемь вечера еще можно было разглядеть всю эту красоту.

О чем Севанян думал, предлагая такое? Как мы, а главное — наши подопытные смогли бы провести там три месяца зимой? Наверняка все трубы и батареи давно забиты и тепла в них не бывает. Нам это не подходит.

24 июня

Прошла неделя собеседований, но пока никаких результатов. Никто из «думающих» с нами не связался. Наверное, ищут варианты получше, отложив наше предложение про запас. Не могу их в этом винить.

Одолжил Сане свою шаху на денек, пока его бэха в сервисе. Я его предупредил — одна царапина, и он заплатит как за порчу культурного наследия ЮНЕСКО. Посмеялся, говорит: поцарапает — купит мне новую.

Зато прошел пешком через весь центр, встретил Алису с работы, и мы погуляли. Прям как в юности.

27 июня

Профессор Севанян нашел еще одно место, чуть лучше предыдущего. На этот раз здание хотя бы не было заброшено, но находилось на рассмотрении о признании его аварийным.

— Ой, Давид, ну Давид, ну ты даешь, — насмехался Веденков. — Даже не знаю, у чего сильнее крыша течет — у твоих домов или у тебя.

— За наши деньги ничего лучше не найдешь, — огрызнулся тот. — Ты-то вообще ничего не нашел.

— О, я-то нашел. Я такое нашел! Вот увидишь.

28 июня

Как я понял, бОльшая часть соискателей — студенты или люди за сорок, оставшиеся без работы. Стоит ли говорить, что второй тип людей не слишком настроен испытывать на себе экспериментальные приборы. У большинства после ужасов девяностых не осталось доверия даже к государству. А тут тебе будут впрыскивать непонятно что, непонятно кто, непонятно зачем.

— Дурите народ! Мне работа нужна, настоящая работа! А вы мне предлагаете стать подопытной крысой и хотите пичкать меня всякой отравой? Тьфу на вас!

Самое смешное и грустное, что в своей паранойе они даже частично правы.

А для многих срок в три месяца, включая Новый год, — посягательство на святое.

— Да вы что? Это ж время подарков! Не, у меня внучка в Череповце. А нельзя эти ваши испытания сдвинуть на пораньше или попозже? Только не на февраль, там у моей дочки ситцевая свадьба.

Неужели придется переносить исследование на лето? Ведь о студентах мы сначала и не подумали.

— Не, вы что, у меня сессия будет. Если вы меня отпустите на экзамены — я за. Взаперти проще будет подготовиться. Нет? Очень жаль.

Да только сейчас уже поздно было что-то менять. Багреев наобещал кому-то в верхах непонятно что в непонятные сроки, чтобы получить средства на исследование. Теперь нам это непонятно что (что именно, прямо он ни за что не скажет) предстоит претворить в жизнь непонятно как.

29 июня

Красная полоска на градуснике за форточкой поднялась до отметки в двадцать восемь градусов. Для вечернего Питера — настоящее пекло. Сил хватало только, чтобы лежать, прилипать к дивану и ни в коем случае не касаться друг друга. Специально для таких вечеров у нас с Алисой была целая подборка фильмов от «Нечто» до «Выжившего» с Лео Ди Каприо. Сегодня мы пересматривали «Собачье сердце». Зрелище снежных куч, вьюги и мерзнущих людей то ли охлаждало нас изнутри, то ли помогало оправдывать текущие страдания, говоря «уж лучше так». В любом случае это позволяло чувствовать себя лучше.

— Я вот что думаю. Профессор Преображенский говорит, что производить людей пересадкой гипофиза не имеет смысла. Дескать, с производством людей человечество само справляется, и вполне успешно. А пересадка гипофиза — крайне сложная операция для такой банальности, как создание человеческой жизни. Будь это правда и отвечай в действительности гипофиз за то, подонок человек или гениальный музыкант, я бы у преступников его удалял и пересаживал собачий, — поделился я с Алисой своими соображениями.

— Думаешь, у собачества есть проблема с воспроизведением себе подобных?

— Дело же не в самом воспроизведении. Шариков был собакоподобен, а собака была бы человекоподобной.

— Так собак как раз и любят за их собакоподобность.

— Ради одной любви домашние животные не одомашнивались. Они все пользу приносят. А умные человекоподобные собаки наркотики искали бы лучше или поводырями были. А так вроде и не смертная казнь, и польза обществу какая.

— Какая? Чем человекоподобная собака была бы лучше обычной?

— Лучше понимала бы речь, умела считать или читать, как это у Булгакова было. Может, даже понимала бы, что такое хорошо, что такое плохо и почему. А не просто заучивала, за что ругают, а за что нет, как это делают обычные собаки.

— Дак понимание, что такое хорошо, а что такое плохо, у людей примерно так же и работает. Только мы дружно всем обществом передаем это детям. Заставляем их вести себя «как принято», а за отклонения караем. Тех, кто отклоняется слишком сильно, — убиваем.

Звучало разумно. Надо будет спросить доктора Говорухину, что по этому поводу говорит эволюционная или социальная психология.

— И вообще, мне на собачью пользу как-то гипофиг. Они красивые, добрые и пушистые, как ты. А единственное, чем бы твой план обернулся, так это производством нового вида собак-мудаков.

30 июня

Сегодня на собеседование приходил очень странный мужчина. Я еще, как назло, остался один. Саня опять отъехал разобраться с подрядчиком. Постройка дачи — это у нас святое.

Тот тип зашел, сел и уставился прямо мне в глаза. Вид незнакомец имел совершенно дикий. Грязные сальные волосы, мешковатая нейлоновая куртка, бесформенные протертые джинсы, небритая физиономия.

Я, как обычно, начал с первого вопроса анкеты, но тот отказался представиться. Сказал, что знает, чем мы занимаемся, чтобы мы прекратили и что он так просто этого не оставит. А потом встал и ушел. В резюме не было фото. Я даже не знаю, тот ли это был человек, за которого он себя выдавал.

13 июля

Большие светлые помещения, новейшие приборы, стильная мебель! Я будто ходил по дорогому пятизвездочному отелю. Не мог отделаться от чувства, что вот-вот подадут шампанское. Лаборатория, диагностическое оборудование, стационар и свое исследовательское отделение — все в одном здании! На лестнице окна в пол с видом на парк. У них даже была наработанная база добровольцев для опытов. Все оказалось именно так, как нам рассказывал профессор Веденков.

Час, пока академик Багреев общался с главврачом, главой исследовательского отделения и владельцем этой частной клиники, мы провели в ординаторской с врачами. Их компетенция не вызывала никаких сомнений. Конечно, мы с ними работаем в разных областях, но беседа была очень оживленной. Оказывается, они знают о нашем исследовании и крайне заинтересованы в нем. Задавали столько вопросов! Каюсь в тщеславии, но такое положение дел мне льстило. Ответы я старался давать как можно менее кичливо, хоть гордость и распирала.

— Открытие на Нобелевку! — восклицал лысый нарколог.

— Третий от нас после Павлова и Мечникова! — согласился усатый хирург.

— Какого Павлова? Какого Мечникова? — возмутился нарколог. — Это же чистой воды химия! Второй после Семёнова!

— Вы о чем? Какой второй, какой третий? — изумилась педиатр. — Первый! Это же премия мира в явном виде!

— Вздор!

Хирург молодецки расправил усы, готовясь к спору.

— Физиология. И медицина. Очевидно его действие на наш организм. Применение в области медицины должно быть изучено в первую очередь! А во вторую психофизиология! Молодой человек идет прямо по стопам Павлова, который, между прочим, был физиолог.

— Химическое вещество влияет на уже известные физиологические аспекты. Куда интереснее синтез и состав. И Павлов не за собаку премию получил!

— А этот получит!

— Влияние данного открытия выходит далеко за границы отдельных дисциплин, а влияние на общество невозможно предсказать!

Багреев ворвался в ординаторскую, как ураган (в рамках возможного, с его-то фигурой), рявкнул Веденкову «идиот!» и жестом позвал нас с собой. Мы преодолевали коридор за коридором позади этих двух и слышали только обрывки разговора, но что Багреев был в бешенстве, было ясно всем. Не знаю, чем провинился профессор Веденков и в чем академик не сошелся с местными, но мне было жаль покидать это место.

14 июля

Боюсь об этом думать. Но и прогнать эти мысли не могу. Что если то, о чем говорили в больнице, правда? Что если у меня на самом деле есть шансы на Нобелевскую?

22 июля

Первый испытуемый найден! Мужчина согласился сразу, остались лишь формальные проверки. Послали анализы в лабораторию, а документы — в службу безопасности.

23 июля

После работы Алиса хотела зайти в KFC, купить куриных крылышек. Мне было лень делать крюк и жалко денег. Я попробовал увильнуть, но меня угораздило сказать, что ничего такого в этих крылышках нет, что любой может такие приготовить. А она меня на спор взяла.

В готовке я силен никогда не был, не блеснул и в этот раз. Переперчил так, что есть было невозможно. Алиса сказала, что в этом весь я.

В итоге заказали доставку из того же KFC. Вышло только дороже.

25 июля

Пришли результаты анализов первого найденыша. Когда я услышал от Сани — не поверил своим ушам. Результат отрицательный! Я связался с испытуемым. Он заверил меня в достаточно грубой форме, что, должно быть, в лаборатории что-то напутали, что у него все-таки есть диабет, ведь если бы его не было — он бы точно об этом знал.

Как неудобно получилось, непростительная халатность. Хорошо хоть он не отказался от участия. Я предложил ему сдать повторный анализ, и он согласился прийти еще раз. Конечно, Саня был против.

— Кажется, этот мудак решил нас трахнуть! Вколол бы я ему миллилитрик инсулина, чтоб неповадно было.

Но путаница и правда изредка, да случается. А количество найденных испытуемых, признаюсь, начинает меня удручать. Так что повторный забор крови я ему согласовал.

26 июля

Утро начинается не с кофе. Обматерила полная женщина. Но позже согласилась. Есть только пара «но»: алкоголизм и наркозависимость.

Нам нужны здоровые люди с чистыми анализами для чистого результата. Может, если мы возьмем только парочку спорных кандидатов — остальные еще успеют добраться? А эту подпишем, чтоб наверняка.

Ведь ущербность подопытных может быть даже плюсом. Мы сможем попробовать помочь им преодолеть их несовершенства.

Багреев не согласился. Женщина отправилась восвояси.

Зашел после работы в магазин и, кажется, видел у метро того странного типа с собеседования. Правду говорят — мир тесен.

27 июля

Вечером пришел результат повторного анализа. Опять отрицательный. Зачем он на него согласился? На что рассчитывал? Очевидно же было, что анализ покажет правду! Что с этим человеком не так? И не лень ведь было ездить, проходить собеседование, дважды анализы сдавать, зная, что никакого диабета у него нет.

Я понимаю, ситуация на рынке труда сейчас тяжелая. В общем-то, как и всегда и везде. Но это уже слишком.

Конечно, Саня позлорадствовал, «я же говорил, я же говорил». Но мы с Веденковым и Севаняном сошлись на том, что предполагать иной исход для здравомыслящего человека было нормальным.

29 июля

Получили по шапке от Багреева. Мы с Саней рассказали о случае с симулянтом, предложили проводить анализы до собеседования. Оказалось, лаборатория уже дает нам скидку и при этом один анализ встает институту в полторы тысячи рублей, а у Багреева нет никаких знакомых, через которых он мог бы снизить эти траты. Если посылать на анализы всех подряд, это встанет институту в двенадцать тысяч в день.

И я не «идиот». С чего мне вообще было предполагать, что этот человек — симулянт? Это же лишено всякого здравого смысла! Если цена веры в благоразумие людей — полторы тысячи рублей, я готов заплатить из своего кармана. А Багрееву так выражаться в отношении работников умственного труда некрасиво.

Решили просить приносить справку о диабете. Очевидное решение. Но кто бы мог подумать, что люди будут врать о таком.

3 августа

После случая с симулянтом меня больше не оставляли на собеседованиях одного, а вопрос-то всего полутора тысяч! Такое недоверие неприятно.

Саня в очередной раз взял отгул, и, к моему удивлению, в переговорке меня ждала доктор Говорухина.

— Валентина Дмитриевна? Не знал, что вы этим тоже занимаетесь.

— Знаете, странно, что я не занялась этим раньше.

— А у вас разве не частная практика?

Она лишь отмахнулась.

— Ерунда! Я могла поменять свое расписание почти в любой момент, у меня запись всего на две недели вперед. Каково же было мое удивление, когда я узнала, что вы уже месяц собеседуете людей, а специалисту по людским душам поучаствовать и не предложили.

По правде сказать, я чувствовал себя слегка некомфортно и даже уязвленно. В беседах с соискателями она сразу взяла вожжи в свои руки и говорила, не давая мне и слова вставить. Поначалу я не хотел себе в этом признаваться (надеюсь, это не отразилось на моем отношении к ней или хотя бы она ничего не заметила), но люди и правда шли с ней на контакт намного лучше, чем со мной. Они разговаривали, будто меня в комнате и вовсе нет, улыбались, смеялись. Уж не знаю, дело в том, что она психотерапевт, или в том, что она женщина (мне кажется, и то и другое важно), но это работало (я и сам доверяю женщинам-врачам сильнее, чем мужчинам, будто в них больше эмпатии или человечности).

Когда настало время обеда, я замешкался. Обычно мы с Саней ходили за наш столик в столовую, а без него я ходил туда один. Но пока я думал, стоит ли позвать доктора Говорухину из вежливости или лучше просто уйти, она сама попросила меня показать ей, где у нас можно подкрепиться.

— Так, значит, это все вы придумали? — спросила она за обедом.

— М?

— Ваш препарат и исследование.

Конечно, все это стало возможным потому, что институт разрешил мне эту работу, финансировал меня все эти годы, а его финансировало государство, Саня верил в мой успех и продвигал мои идеи в верхах, ребята с других проектов помогали мне, грызуны же и вовсе отдали за это свои жизни. Поэтому я ответил просто:

— Да.

Она улыбнулась.

По дороге домой я обдумал прошедший день и решил, что ревновать Валентину Дмитриевну к соискателям очень глупо. Человек делает работу для успеха нашего исследования лучше меня, и это прекрасно. Осознание эмоций и их причин — первый (правильный) шаг на пути к их исчезновению.

4 августа

Раз теперь к собеседованиям присоединилась доктор Говорухина, я думал, что мне хоть изредка удастся заглядывать в лабораторию. Я сказал Сане, что пора начать синтезировать вещества, но должного понимания не встретил.

— Насинтезировать еще успеешь, все равно веществам только тухнуть стоять. Сейчас от них никакой пользы. А вот у меня там бумаг скопилась уже целая гора! Да и в конце концов, это же твое исследование, твое детище, тебе и решать, кого брать, а кого нет.

Если бы только была возможность решать. Выбирать-то не из кого.

17 августа

Посетил очередную дыру от Севаняна. Помещение больше походило на наркопритон, чем на больницу. Еще и находилось в области.

И ради этого я пропустил нашу с Алисой культурную программу? Раз в месяц мы ходим в Александринский — традиция еще со студенческих времен. Жалко. Не денег (билеты-то по пятьсот рублей, можем себе позволить), но времени. И так-то со всеми этими новыми обязанностями мы стали меньше видеться. Наговорюсь за день, и вечером хочется просто помолчать. В итоге мы лежим, читаем каждый свое. Правда, в последнее время я все чаще даже не читаю, а просто лежу с книгой. Мысли перебивают чтение. Странно, вроде рядом, а скучаю.

23 августа

— Так о чем вы хотели поговорить? — Саня опять вернулся к своим обязанностям, и я был этому рад. Не то чтобы мне не нравилось работать с доктором Говорухиной, но обсуждать кандидата с другом намного проще.

— Слушайте, я тут прочитал это соглашение и не совсем понял, зачем нам нужны будут эти постоянные психологические тесты?

— Ну, возможно вы слышали, что сахар влияет на настроение и поведение…

— Нет, не влияет, это же миф. И вообще, знаете…

— К сожалению, вы нам не подходите.

Такое случается, хоть и не часто, что мы отказываем согласным. Причины бывают разными: плохая история с различными веществами, скверное состояние здоровья или преступное прошлое. В этот раз нам пришлось отказать из-за того, что человек не идиот и читает договор.

25 августа

По настоянию доктора Говорухиной мы добавили в анкету вопрос о причинах участия. На днях одна из кандидаток была настолько откровенна, что прямо указала: «У вас три месяца за бабло пасижу, а мать прадаст палученный по квоте инсулин». Не думал, что в стране такая печальная ситуация с инсулином. К счастью, находились и люди с более достойными причинами.

— Почему вы решили принять участие в нашем исследовании?

— Потому что это правильно. Хто-то же должен. Я вот, знаете ли, уже и почетного донора получивши. А тут мне подружка, мы вместе еще в техникуме учились, рассказала про такую возможность. Говорит, и сын ее ходит иногда. Я уж в одном исследовании поучаствовавши. Приятно сделать доброе дело. Если бы все делали хорошие дела, как бы хорошо жилось на свете. Но вот полгода уж прошло, теперь новое выбираю.

— Софья Валерьевна, вижу, вы работали продавцом в Гатчине, почему решили в Петербург из области перебраться? — спросила Валентина Дмитриевна не по анкете.

— Всегда любила культуру. Театры, памятники, набережные… Музеи еще. Ну и статус, конечно. В центре жить солидно.

— Здесь написано вы проживаете на Лесной.

— Да, все верно. А хде ваше исследование будет проводиться? Тут? — женщина еле заметно сморщилась.

— Мы еще ведем переговоры с несколькими организациями, выбираем место получше. Нам необходимо обеспечение нужным количеством медработников и оборудованием. Исследование будет проводиться в стационарном режиме, так что о местоположении можно не волноваться. Добираться вам придется только два раза. Туда и обратно.

— Советую вам Мариинскую. Там Достоевский родился и работал. Выхлядит она… солидно. И в самом центре!

— И там лучшие врачи! — вставила Валентина Дмитриевна. — Спасибо, мы уже рассматриваем такой вариант.

— Правда? Ой как здорово! — женщина просияла и воодушевилась. — Вы такие молодцы. И таким делом важным занимаетесь! Ох, и как бы я хотела, шобы детки больше не болели это заразой, шоб ее вообще не было.

— Мы не совсем этим занимаемся. Победить болезнь мы не поможем, но заметно улучшим жизнь больных, — пояснил я. — Мы будем проводить тестирование помпы. Вам должны были это рассказать раньше.

— Да мне шо-то ховорили, но я ничево не поняла. Ох. Ну шо же. Можно и так, конечно. Но я, если честно, боюсь всяких таких приборчиков. А шо это за помпа такая? Хто производит?

— Прибор новейший! — опередила меня Валентина Дмитриевна. — Передовая разработка. Ничего подобного на рынке еще нет. Разрабатывает солидная международная компания!

«Да уж не поспоришь, международная. Мы да Казахстан», — подумал я, но промолчал.

— К сожалению, мы не можем вам ее назвать, чтобы не допустить утечки информации. У таких организаций с этим все строго.

Оставшаяся часть беседы прошла на очень позитивной ноте.

— И напоследок. Возможно, вы слышали, что сахар влияет на человеческое поведение.

— О да. Моя мать, царствие ей небесное, все время давала мне конфетку или просто сахара кусочек, шобы я не плакала, — женщина хохотнула смехом, похожим на хрюканье. — Наверное, от того я и заболела.

Так мы и подписали нашего первого испытуемого.

2 сентября

Запах опередил его. В комнату провели грязного, бородатого мужчину. Обветренное лицо, сухие губы, сплошная кипа спутанных волос от макушки до груди.

— Здаров, мужики.

Бездомный протянул коричневую руку через стол. Я успел рассмотреть почерневшие длинные ногти и грязь в каждой складке на морщинистой грубой коже прежде, чем воспитание во мне побороло брезгливость. Его рука сжала мою. С виду и не скажешь, что в нем столько силы.

— Ваши фамилия, имя, отчество, пожалуйста.

— Жмякин Борис Михайлович.

— Борис Михайлович, вы оставили пустой графу «Последнее место работы», как долго вы в свободном плавании?

Мужчина шмыгнул.

— Всю жизнь.

— Я имел в виду — как долго вы не работаете.

— Я тоже. Никогда не работал.

Сам я начал подрабатывать еще в школе и продолжал во время учебы в университете. Начиная с четвертого курса, после прохождения практики, я стал работать по профессии. Но вот передо мной оказался человек старше меня, утверждающий, что не работает всю жизнь и при этом вполне здравствует с диабетом. Обязательно нужно будет рассказать Алисе об этом.

— В графе «Адрес проживания» вы указали «улицы, по которым гулял Пушкин». Я правильно понимаю, что вы не имеете постоянного места проживания?

— Отчего же? Имею. Но в паспорт такое не пишут. Меня в моем дворе все знают, пускают в парадную. Знают же, что я чистоплотный.

— Но вы подтвердили, что у вас диабет первого типа.

Бездомный пожал плечами и заверил нас, что следит за своим здоровьем, а инсулин получает бесплатно в районной поликлинике.

— Мне его участковая выдает. Хорошая женщина. Еще бабку мою лечила. Правда та померла. Эх.

На предложение заполнить анкету отреагировал с энтузиазмом. Первые строчки бездомный нацарапал, кривя руку, как первоклассник, но быстро приноровился.

Надеюсь, что у нас еще будет возможность выбора между кандидатами, но Борис Михайлович свое согласие дал. Не знаю, насколько можно верить указанной им информации в графе «Вредные привычки». На уточняющий вопрос ответил, что не пьет и не курит, так как у него нет денег. И это звучит логично. Но где-то же все алкаши находят выпивку, хоть и не работают. Иначе как бы они были алкашами? Хотя Саню это, кажется, мало волновало.

— Как он умудряется не работать всю жизнь? Нет, я понимаю — ничего не делать, потягивая коктейли, где-нибудь на острове, где все время солнце и тепло, когда ты можешь себе это позволить. Да даже если не можешь. Там и бомжом можно быть. Но в Питере?

— Какая разница где, чем бы ты на острове целыми днями занимался? От потягивания коктейлей на лежанке у тебя образовались бы пролежни. Устал бы ничего не делать. Я бы с ума сошел.

— Это потому, что ты жизнью наслаждаться не умеешь. Я бы что угодно сделал, чтобы получить такую жизнь. Жаль, не знаю что. Не работать на дядю, быть самому себе хозяином. А ты? Неужели хотел бы всю жизнь гнить тут? Работать много и за гроши, смотреть на эти унылые рожи? На улицу выйдешь — все страшное вокруг, будто фашисты только вчера блокаду сняли. Ты даже на мебель посмотри. Это что, две составленные школьные парты? За чем мы сидим? Ты мне скажи, как они тут оказались? Нет, нас, определенно, не ценят и не уважают. По крайней мере я его, уважения, не чувствую. Тут даже находиться неприятно. Неуважение во всем, что есть в этом здании. Неуважение даже не как к специалисту, а как к человеку. А ты вспомни, куда нас Миша водил. Вот там по-человечески работают. Все от людей и для людей сделано. В таком месте даже находиться приятно. Там бы я, может, и не захотел бы бездельничать всю жизнь. Черт, там все обставлено даже красивее, чем у меня дома. В их ординаторской я бы жил. А у нас если и сделают ремонт, как во втором корпусе, то «красиво» — это отваливающаяся лепнина, да колонны пенопластовые где ни попадя. И ты бы тут хотел работать всю жизнь?

Хотел бы. Но Сане я об этом не сказал. В этом желании было что-то постыдное. Обшарпанные столы и правда напоминали парты. Но не вызывали у меня такого лютого отвращения. В них была история, жизнь. При взгляде на нее вспоминались школьные и университетские годы. Может, когда-нибудь я окажусь там снова, но уже по другую сторону парты. В коридорах легко представить, сколько людей работало здесь до меня. Поколения и поколения ученых, занимавшихся любимым, благородным делом.

Работа на другого человека никогда меня не угнетала. А коммерческая деятельность не интересовала. По правде говоря, я даже не задумывался об этом. Я понял, что хотел бы заниматься тем, что мне интересно, до конца своих дней невзирая на деньги. Именно за это мне и было стыдно. Как-то это немодно.

10 сентября

Весь день играли с Алисой в настолки. Вечером посмотрели сериал, посмеялись над бредовым сюжетом.

Вот ради таких дней я и живу.

16 сентября

Закончил пораньше. Сразу после обеда в переговорку зашел картавый рыжий парень с бутылкой в руках и плеснул содержимое мне в лицо с криком «Хер вам, а не чипирование, падлы!». Я почти уверен, что это была моча, причем особо вонючая. Меня сразу вырвало. Не знаю почему. То есть да, это отвратительно, но реакция моего желудка была слишком бурной. С криками и воем сумасшедшего вывели, вызвали полицию, а я побежал в туалет отмываться.

Багреев позвонил и отпустил меня до конца дня. Алисы дома еще не было, она работает до одиннадцати. Обычно я отвожу себе пять минут в день, чтобы постоять и просто посмотреть в окно в одиночестве. Ни музыки, ни чтения, ни телевизора. Только шум улицы и вид снующих людей. Я выбираю одного из толпы и слежу, куда он пойдет от метро, и пяти минут как раз хватает, чтобы безымянный человечек скрылся из виду. Я сел у окна, и не помню как, но день просто пролетел мимо. К приходу жены я подостыл и передумал рассказывать ей что-либо, она и так чертовски устала. Ведь, в конце концов, в бутылке же была не кислота.

19 сентября

Некрашеные корни выдавали в блондинке обычную русую девушку. Давно не девочка, но еще не тетка. Фигура едва ли позволяла носить те короткие джинсовые шорты, что были на ней надеты. Пальцы ног доставали до пола, свисая с мыска босоножек на высоком каблуке. Наталья Юрьевна Уткина жевала жвачку, говорила громко и грубо.

— Какие свои положительные черты вы можете назвать? — читал я по бумажке.

— Я добрая. А что? Когда та шалава переспала с Витькой, я же ее не удавила, хотя почувствовала все сразу!

— А что в себе вы хотели бы улучшить?

— А что вам не нравится? Да я гребаный идеал. Грудь, задница, у меня все в порядке.

Короткие джинсовые шорты и топик демонстрировали мне иное. На идеал по моим стандартам красоты она точно не походила. По мировым — тоже. Едва ли это дряблое тело испытывало какую-либо физическую нагрузку кроме половых сношений.

— Да и по какому праву вы меня тут оцениваете? Что за хамство! Думаете, красота сама с неба падает? Ха-ха, как бы не так! Вы хоть знаете, сколько сейчас стоит сделать сиськи? Все дорожает. Хотя скажите мне, какое отношение курс рубля имеет к оплате мужика, режущего сиськи у нас тут?

— Знаете, мы больше про ваши внутренние качества хотели узнать.

— А-а-а. Ну, а это не ваше дело!

— Наталья Юрьевна, наш разговор конфиденциален. Эти записи никуда не попадут. Они нужны нам на случай, если придется селить людей в комнаты не по одному. Это как выбирать, кто с кем будет сидеть на свадьбе. Чтобы никто не переругался. Вам же придется жить вместе три месяца.

— Да мне все равно с кем жить, я с десятью за день комнату делю, и никто не жаловался.

— Простите за дотошность, но в графе «Должность» вы указали «фриланс». Я правильно понимаю, что вы работаете в области… — я покосился на Валентину Дмитриевну, но она лишь с интересом за мной наблюдала и помогать явно не собиралась. Даже наоборот, водила бровями, пытаясь подтолкнуть к действию меня. — Простите, не знаю, как обращаться к… Девушкам легкого поведения.

— Мать твоя легкого поведения! Да я ни разу никому в жизни не изменила! — Наталья Юрьевна гордо запустила пальцы в некрашеные корни волос и освежила поникшую челку.

— Наталья Юрьевна, мне кажется, наш разговор заходит в тупик. Вы ведете себя слишком агрессивно. Я попрошу вас следить за своей речью.

— Детям своим указывай, как им говорить, а я — девочка большая. Хотя кто же тебя послушает. Я — агрессивная, пф. А нечего приличным девушкам говорить, что у них сиськи кривые. И блядухами обзываться.

Не знаю почему, но мои уши и щеки вспыхнули. Она явно передергивала. Но мне кажется, это не умышленно. Скорее она сама не помнит слов, сказанных мною минуту назад, или не понимает их значения. А Валентина Дмитриевна все предательски молчала и не сводила с меня глаз, только удивленно вскинула брови то ли на слова кандидатки, то ли на мою реакцию.

— Образование?

— Кулинарный колледж. Но готовить я не умею, и не просите. Вместо учебы я только пиво пила, да с мальчиками за гаражи ходила. Все по любви, если вас это интересует.

— Не то чтобы. По любви или нет — это ваше личное дело.

— Вот это ты верно подметил. Мое. Личное. Но и секрета тут никакого нет. Я девушка современная, спрашивайте, что хотите.

— Почему вы решили принять участие в нашем исследовании?

— Я вообще-то пока еще ничего не решила, — кисло заметила Наталья Юрьевна, но, поразмыслив, смягчилась. — Я тест на ЗППП сдала. Результат положительный. Пока лечусь — перекантуюсь у вас.

— Не поймите неправильно, но нам необходимо знать, ваш диагноз и схему лечения. Скорее всего, это не помешает вашему участию, но для исключения всех возможных вариантов…

Раньше мы с Саней обсуждали, кого лучше выбирать, какие объекты нам нужны. Теперь задачи сместились к «нам бы взять хоть кого-то». Пьяницы, больные и преступники — отличная у нас будет компания на зиму.

— Если хочешь — можем ее не брать, — предложила Валентина Дмитриевна, когда хамка вышла.

— Почему?

— Мне показалось, тебе с ней было некомфортно.

— Если бы вы помогли — было бы полегче.

— Прости. За тобой было слишком интересно наблюдать.

20 сентября

Наконец Давид нашел что-то достойное. Основное трехэтажное здание из темного кирпича соединялось с двумя такими же, но восьмиэтажными. Одно было построено в советское время, другое в нулевые.

Вход был с Покровской улицы. От проезжей части здание отделялось черным забором современной ковки, парой деревьев и рядом кустов. За больницей располагался парк.

Дом был в удовлетворительном состоянии, сейчас там находился стационар районной больницы. В западном крыле начали делать капитальный ремонт, разобрали почти все: двери, стены, потолки; отодрали кафель, даже сняли некоторые окна. Тут-то средства и кончились. В пригодном состоянии остались только несколько комнат в дальнем конце крыла. Официально больница не могла ими пользоваться до окончания работ, но за умеренную плату готова была предоставить нам часть помещений на зиму.

Путь к нашим комнатам пролегал через длинный пыльный коридор. За белыми двухстворчатыми дверьми оказалась просторная продолговатая проходная комната. В дальнем конце через окна и балконную дверь пробивались лучи закатного солнца.

— Слева от входа — душевая и туалет. Пять палат с каждой стороны по десять квадратных метров каждая. Электричество есть, — главврач щелкнул выключателем в подтверждение своих слов, и на потолке зажглась одинокая лампочка, — проведено в каждую комнату.

Мужчина в халате приоткрыл одну из дверей.

— Кровать, шкафчик, прикроватная тумба и стул. Все есть. В любой из них можете устроить вашу наблюдательную, переговорную или подсобку, что угодно.

— А там что? — я указал на двери по правую руку от входа, очень похожие на те, через которые мы вошли.

— Ничего. И лучше не ходите туда. Это может быть опасно. Работы так и не были закончены. Что-нибудь в голову попадет, как говорится, совсем мертвый будешь.

Переговоры прошли успешно. В кабинете мы обсудили еще несколько вопросов, и Багреев с главврачом ударили по рукам.

Все были очень рады. Наконец хоть один из необходимых для проведения исследования пунктов был выполнен. Но я общего веселья разделить не мог. Что-то тянуло в животе, давило на подкорке. Какой-то неоформленный в связных мыслях животный страх.

Готов поклясться — это бы он. Тот же патлатый дурак, что приходил в середине лета. Спортивная куртка, мешковатые джинсы. Я видел его, когда разглядывал двор через окно кабинета. Этот безумец стоял на противоположной стороне дороги.

Могла ли это быть случайность? Мог ли я обознаться? Я пытаюсь убедить себя в этом, ведь это правда могло быть так. Но одно я знаю точно. Тот мужчина стоял неподвижно, как статуя, и смотрел прямо на меня.

21 сентября

О чем я только думал вчера, зачем беспокоился? Ну стоит придурок под окном и пускай стоит. Все уж лучше, чем мочой в лицо. В следующий раз увижу — вызову полицию и всего делов.

23 сентября

Обычное распределение кандидатов было таким: сорок процентов молодежь, еще сорок — старшее поколение и двадцать — люди среднего возраста. Отклонение от нормы я заметил еще вчера, но решил, что это случайность. А сегодня в первой половине дня опять были только молодые. Я поделился наблюдением с Саней, но его это ничуть не удивило.

— Я слышал, что Багреев рвет и мечет. На днях он встречался со своим другом из министерства. Ну или его вызывали на ковер. Смотря чья версия тебе больше нравится — его или моя. Друг оказался недоволен нашими успехами. Обвинил Григорьевича в неэффективном управлении. Говорит, мы не укладываемся в сроки. Если мы не успеем набрать испытуемых — придется либо начать как есть, либо все переносить. В случае переноса мы можем не успеть получить хоть какие-то результаты, и Багреева тогда не номинируют в этом году на премию.

— А стартовать неукомплектованными тоже не очень.

— Вот-вот. У нас сейчас всего трое испытуемых — совсем не серьезно. Малая выборка даст мало данных с подозрительными результатами. Даже запланированные шесть человек — это очень мало. Публикация таких результатов может поставить под сомнение все исследование, привлечь ненужное внимание и вызвать неудобные вопросы.

— Мы же все сможем повторить и доказать, какие тут могут быть вопросы?

— Где деньги, Лебовски?

Оказалось, что в такой ситуации Григорий Григорьевич решил обратиться за помощью к своему бывшему однокурснику, который сейчас трудился ректором какого-то третьесортного вуза. Тот отправил к нам студентов-диабетиков со всего университета, чтобы послушали условия, показали себя. Тем, кто согласится, проставят всю зимнюю сессию автоматом.

Наши условия оказались настолько впечатляющими, что согласился подумать над нашим предложением только один студент. Тощий, нервный, темноволосый парень сидел на краешке стула, тряс коленом и теребил штанину.

— Почему вас заинтересовала наша вакансия?

— Ну-у-у… Вы же, наверное, знаете… В смысле… Я имею в виду, ну вы понимаете.

— Мы знаем, что вам предлагают в университете. Но вы могли не приходить все равно. Нас интересует, почему пришли.

— Э-э-э. Да. Мда. В смысле, ясное дело, я хочу получить автомат. Но к сессии я так-то готов. Мне нечем за семестр платить. Там есть один парень… В смысле, у меня в общаге деньги лежали. Те, что родители прислали. А их, э-э-э, украли. Родителям говорить не хочу, а деньги нужны. Даже на еду почти не осталось. Сейчас меня друг подкармливает. У вас же кормить будут?

— Конечно. Трехразовое питание. Но до начала исследования еще месяц, вы протянете?

— Надеюсь.

Юноша нервно хохотнул, оборвал смех на середине и неуверенно перевел взгляд с меня на Саню и обратно. Я постарался ободряюще улыбнуться ему. Я бы не удивился, если бы узнал, что в итоге парень просто побоялся сказать нам «нет».

24 сентября

Сидеть у окна и смотреть на суету перекрестка с семи до десяти часов — теперь моя любимая часть дня. Небо медленно окрашивается из голубого в розовый, загораются огни фонарей. Последние лучи солнца отражаются в окнах домов через дорогу. И как я каждый год упускаю момент, когда начинает становиться темно?

26 сентября

Багреев собрал нас для повышения «командной мотивации». Не знал, что мы команда.

— Я пообщался с кадровиками, собрал статистику. По кандидатам мы проводим больше ста собеседований в месяц. Нам подходит две трети кандидатов. Из них наше предложение принимает один. Рассматриваем почти десять санитаров в месяц, четырем делаем предложение, соглашаются двое. Давайте поставим себе цель — закрыть вопрос набора к концу месяца. Постараемся и все вместе сделаем все возможное.

— Не совсем понимаю, Григорий Григорьевич, ведь это же от нас не зависит, — я попытался объяснить очевидное. — Мы не можем улучшить соискателей, мы работаем с теми, кого нам присылают. Если согласны идти к нам — не подходят под критерии. Если подходят — находят и другую работу. Тех, кто не согласен, мы заставить не можем. Нам что же, негодных брать?

— Нет конечно! Качеством поступиться никак нельзя. Все должно быть настолько хорошо, насколько это вообще возможно. Просто давайте постараемся, поставим себе дедлайн. Вы поймите, это же не для кого-то сверху, не для красивых графиков. Это для нас!

Конец ознакомительного фрагмента.