Гера. Детектив

Александр Асмолов, 2018

Студент ищет наследницу дворянского рода, чтобы передать ей письмо. В поисках он использует разработанный им препарат. В результате он догадывается о золоте в швейцарском банке. Попутно он раскрывает преступление вековой давности, восстанавливает честное имя гусара и находит…Об этом вы узнаете, погрузившись в интригующие детали прошлого, попадая в коварные ловушки и окунувшись в романтические приключения. Книга будет интересна любителям детективного, исторического и приключенческого жанров.

АНТОНИНА

Читальный зал номер один Отдела рукописей Эрмитажа хранил документы, созданные до 1970 года. Здесь царил порядок и тишина. Пропуск на имя Боброва для двух студентов МГУ томился в папке охранника, и когда тот проверил студенческие билеты Боброва и Черняевой, вертушка на входе подмигнула зеленым огоньком.

Гера молча глянул на спутницу, напоминая, что молчание золото, и пропустил даму вперед. Он объяснил сотруднику, что именно интересует студентов МГУ и вместе с коллегой они нашли свободный стол в дальнем уголке читального зала. Пока им не принесли документы из хранилища, Гера ввел спутницу в курс дела.

— Княжна Ксения Георгиевна Романова родилась в семье двоюродного брата Александра III — Великого Князя Георгия Михайловича и Великой Княгини Марии Георгиевны, урожденной принцессы Греческой и Датской, правнучки Николая I. Ксения была младшей и любимой дочерью в семье. В 2008 году Российский Императорский Дом организовал пышный столетний юбилей любимой игрушки Ксении — медвежонка Альфонсо. Эта трогательная история, если будет интересно, я тебе расскажу…

— Сначала скажи, что мы тут вообще делаем, и о каком письме Александра Львовича шла речь?

Гера поднес указательный палец к своим губам, давая понять, что она говорит очень громко, потом прошептал:

— Разве ты не знаешь Лифшица? Заведующего Отделом редких книг и рукописей Научной библиотеки МГУ?

— Я-то его знаю, — возмущенно шептала Наташка, а ты-то откуда?

— Студенческий билет МГУ для меня ключик в кладовые знаний, — улыбнулся Гера. — Представляешь, по щелчку пальцев мне приносят такие рукописи и редкие книги, о которых и специалисты мечтают. А пятиминутный разговор с Александром Львовичем на интересующую его тему помог развеять его сомнения по поводу целесообразности письма госпоже Яковлевой, руководительнице этого чудесного Отдела Эрмитажа.

— Ты жулик? — взгляд собеседницы просто пылал возмущением. — Как ты узнал, что моя мама дружит с женой Лифшица?!

— Так они двоюродные сестры, — в голубых глазах сверкали искорки.

— И когда было написано письмо? — не сдавалась Наташка.

— Согласно правилам доступа в читальный зал, за месяц…

Немая пауза нависла над дальним столом читального зала номер один.

— Спрячь свои блюдца, а то поколотишь, — хихикнул Гера. — Да, я спланировал нашу поездку еще летом. Каюсь немного слукавил, но иначе бы ты и разговаривать со мной не стала… А Лифшиц растаял, услышав отрывок из благодарственного письма Григория Орлова Екатерине II, подарившей своему возлюбленному серебряный сервиз из 2709 предметов весом более 200 пудов серебра… Любой фанат окружает свою кладовую неприступной крепостью от серой массы, но доверит ключ собрату по разуму.

— Значит и вчерашнее… — она не смогла подобрать нужное слово, — тоже спланировано?

Он открыто посмотрел ей в глаза и тихо прошептал:

— Посмотри, я не вру.

Минуту они просидели неподвижно. Глаза в глаза. Наконец собеседница отвернулась.

— Я ничего не понимаю…

— Наташ, мне очень нужно прочитать письмо отца Ксении, которое перед смертью он написал своей жене. Дело в том, что в 1914 году Ксения и ее сестра Нина с матерью Марией Георгиевной отправились в гости к английским родственникам в Букингемский дворец. Король Англии Георг V являлся двоюродным братом ее матери. Там их застала Первая мировая война, потом две революции в России. Они так и не вернулись в Питер, где в январе 1919 ее отца и еще троих Великих Князей расстреляли в Петропавловке. Это после расстрела царской семьи в Екатеринбурге в июле 1918. Георгий Михайлович в ночь перед расстрелом написал прощальное письмо Марии Георгиевне, но большевики старались это скрыть. Все документы спрятали в секретном архиве Революции, и только сейчас стало возможным дотянуться до того письма.

— Зачем тебе это? Ты же химик?

— Наташка, это же история моей страны! Она не хуже, а гораздо интереснее всех тайн Мадридского или Лондонского двора. В школе нам вдалбливают всякую чушь, написанную пришлыми, называющими себя историками. Они навешали себе званий и медалей, хотя сами ничего не открыли в истории. Только закрывают.

— Но как тебя это касается?

— Как ни странно, задевает, а вот тебя, касается очень даже.

— Что ты имеешь в виду?

— Скоро поймешь, что тебе байки рассказывать. Все равно, не поверишь.

Они умолкли, увидев, что к ним бесшумно приближалась служащая читального зала с пластиковой коробочкой.

— Бобров? — служащая поверх очков внимательно посмотрела на Геру, потом сверила его пропуск с заявкой. — Ребята, документы уникальные, вы уж поосторожнее. Вот перчатки, наденьте, пожалуйста. Копировать можно только в секретариате.

— Не беспокойтесь, — кивнули оба.

Письмо было написано красивым ровным почерком с вензелями и сложено вчетверо. Бумага немного пожелтела, но текст сохранился на удивление хорошо. С первых строк стало понятно, что письмо очень личное и трогательное, так что им даже совестно было читать эти строки, но любопытство пересилило. Любящий мужчина обращался с последними словами нежности к жене и младшей дочери. Ни упреков, ни жалоб. Письмо было так возвышенно, что у студентов навернулись слезы.

Наташка шмыгала носом и размазывала тушь на лице тыльной стороной перчаток. Гера застыл неподвижно, слегка подавшись вперед. Они перечитывали и перечитывали строки, написанные без малого век назад сильным человеком, осознававшим, что больше он никогда не увидит и не обнимет своих любимых…

Выполнив все необходимые процедуры и умывшись в комнате отдыха, они вышли на Дворцовую набережную. Свежий ветерок с Невы никак не мог успокоить вспыхнувшие эмоции. Оба, не сговариваясь, с каким-то осуждением смотрели на противоположный берег. Там, за серой полоской крепостной стены сверкал на солнце шпиль Петропавловской крепости с едва различимым силуэтом парящего ангела. Словно уловив мысли спутницы, Гера тихо произнес:

— Историю нельзя уничтожать или переписывать в угоду сиюминутным порывам. Хотя, иногда хочется… Ни одного памятника нельзя сносить, они хранители истины. Пусть даже эта история не всегда нам приятна, но другой нет, а придумывать, значит лгать себе и потомкам. Врать в граните…

— Он так любил их… — не выдержала Наташка и уткнулась лицом в плечо Геры. — За что так с ними!?

— Не только с ними, — он нежно обнял вздрагивающие плечи девушки, — всю страну перевернули… Великую державу… А сколько русских душ загубили… И все им мало…

Гера остановился, чтобы успокоиться. Глубоко вздохнул и медленно выдохнул. Спутница тоже. Засмущавшись своего откровенного порыва перед парнем, которого вчера только узнала, девушка отстранилась и смахнула слезы с ресниц.

— Никогда не была в этом здании. Только в Эрмитаже, а тут еще Малый и большой Эрмитаж.

— Позади еще здание Нового Эрмитажа, — грустно улыбнулся Гера. — Россия, как матрешка, начнешь копать, а дальше все интереснее и непонятнее… Здесь пристань. Хочешь прокатиться?

— Нет пройдемся лучше. Тут где-то неподалеку набережная Мойки.

— Направо набережная Зимней канавки, Миллионная, Зимний мост и Мойка.

— Ты часто бываешь в Питере?

— Впервые, — смущенно улыбнулся он. — Интернет позволяет побывать в интересных местах виртуально.

Они свернули к Миллионной улице, и моча прошли до Певческого моста. Широкий, мощенный плоской брусчаткой с розовым оттенком и чудесными литыми ограждениями мост, отчего-то был частично превращен в парковку, только кафешка под длинным красным тентом на несколько столиков привлекала внимание.

— Смотри, Александрийская колонна! Это же Дворцовая площадь.

— А позади нас — Мойка, 12, — добавил парень, — Там жил Александр Сергеевич… Что ни шаг, то история… А не протестировать ли нам питерское мороженное?

— Протестировать! — улыбнулась она. — Мы сядем в этом кафе, и ты мне все расскажешь об этом письме.

Они выбрали свободный столик, благо была пятница и туристы еще не заняли все приличные места. Два сорта, мороженного из меню Гера забраковал сразу, а третье они с удовольствием повторили. Солнце поднималось все выше, и даже северная столица радовала теплом.

— Ты, ведь по отцу Черняева, — неожиданно уточнил он, отодвигая розетку для мороженного, — а по матери Журавлева.

Собеседница молча кивнула.

— Твоя бабушка Антонина Сергеевна Рязанова, 1938 года рождения, покинула сей мир девять лет назад… Вижу, что я прав… А известно ли тебе, дружок, что Антонина Сергеевна взяла фамилию, не принадлежащую ни своей матери, ни отцу. Она умышленно изменила в документе фамилию отца Сергея Владимировича Рязанцева на Рязанова. Скорее всего, тебя не посвящали в эти семейные тайны, и скажу почему. Твой прадед Рязанцев был репрессирован в 1937, как враг народа. По доносу.

Судя по округлившимся глазам, девушка этого не знала.

— Донос написал человек, которого Сергей Владимирович считал своим другом и, возможно, делился с ним своими мыслями о происходящем в стране, которые, скорее всего, не совпадали с точкой зрения, господствующей в прессе. Это мое предположение. А вот, письма, которые некий Вадим писал Анне Аркадьевне, мне разрешили прочесть. В них он умолял эту умницу и красавицу выйти за него замуж… Погоди. Мы сейчас кое-что проверим. Посмотри на эти фотографии, и скажи, узнаешь ли ты кого-нибудь.

С этими словами Гера быстро постучал по клавиатуре и повернул к Наташе экран своего ноутбука. Там была дюжина портретов семейных пар, сделанных, судя по одежде, приблизительно в тридцатых годах прошлого века. Девушка внимательно разглядывала изображения, повернув экран так, чтобы солнце ей не мешало. Приглядевшись получше, уверенно указала на фото.

— Похожа на бабу Тоню, но точно не скажу. Просто судя по тем фотографиям, которые я видела раньше. А этого мужчину рядом с ней я совсем не знаю.

— Кликни на картинку.

— Тут написано — Аня и Сережа, Ленинград, 1935.

— Это твои прадед и прабабка. Антонина Сергеевна была очень похожа на свою мать, Анну Аркадьевну, носившую известную дворянскую фамилию Игнатьевых. Она решила изменить фамилию Сергея Владимировича с Рязанцева на Рязанова, и вычеркнуть его из родословной, дабы уберечь потомство от возможных репрессий.

— Ты так говоришь, словно знал обоих, — удивилась Наташа.

— Анну Аркадьевну Игнатьеву отправили в ссылку в поселении Коновалово, неподалеку от Балаганска, где я вырос. К тому времени твой прадед Сергей Владимирович был расстрелян, а их дочь — Тоня, твоя бабка, была в детской колонии под Ставрополем. Анна Аркадьевна в своем Коновалово организовала детишек в школьный класс, одной из учениц которого была моя бабка Серафима. Скорее всего, от тоски и одиночества она возилась с детворой, как с родными, особенно — с Серафимой. Та передала мне все, что помнила про Анну Аркадьевну. В том числе и ее предсмертное письмо.

— И ты молчал?

— Я не был уверен, — признался Гера. — За два года в Москве я накопал и проверил десятка три возможных родственников Антонины Сергеевны Рязановой 1938 года рождения. При том, что они скрывали родство с Сергеем Владимировичем Рязанцевым и Анной Аркадьевной Игнатьевой, меняли фамилии и переезжали из города в город.

— Почему так уверен, что не ошибся?

— Последняя проверка до встречи с тобой была в июне, аккурат после того, как наша сборная у испанцев выиграла. Только та дочка Журавлевой ни капли не похожа на Антонину, и запах совсем другой.

— Запах? — едва не подпрыгнула Черняева из Беляево.

— Представь себе такую лакмусовую бумажку, — развел руками Гера. — У меня нюх от бабки Серафимы. Пока мать выясняла отношения с отцом, я у нее рос. В Коновалово. Поселок в три улицы — Ленина, Мира и Степная. Бабка травница была, все на нюх да на зубок пробовала, меня, малолетку, обучала. Оказалось, это мой родной язык. В прямом и переносном смысле.

— И как же ты по запаху искал?

Конец ознакомительного фрагмента.