Засада у ржаного поля

Александр Александрович Телегин, 2022

Это повесть о первом рэкетире Советского Союза, о его прекрасной матери, бестолковом отце, лживом и отважном директоре и доблестной милиции.

Глава 1. Первый рабочий день

В те далёкие-предалёкие годы, когда не было компьютеров и смартфонов, чёрных риелторов и чёрных лесорубов, профессиональных соседей и телефонных мошенников, войны на Донбассе и борьбы с террористами в Сирии, когда смирно за Эльбой-рекой сидели «наши партнёры», называвшиеся ещё «проклятыми буржуинами»; когда писатели, артисты и художники благодарили партию, правительство и лично дорогого Леонида Ильича за постоянную заботу, а не хвастались пережитыми от них ужасными гонениями и мучительными несвободами, когда не кашпировали людей чудо-целители, и во всём огромном Советском Союзе никто не знал слова «рэкетир», вот тогда жил-был в сибирском целинном совхозе, против неба на Земле Мишка Петров¹ со своей матерью.

Майским утром, когда ему ещё не исполнилось восемнадцати, а матери тридцати девяти, Мишка проснулся счастливым и увидел в окне перед собой старый клён, ствол и ветки которого, розовые от утреннего солнца, как река с притоками, текли с неба и впадали в Землю-океан. Из кухни доносился вкусный запах: это мать жарила сало с яичницей, о вреде которых никто ещё не имел понятия. Мишка был счастлив от того, что на дворе май, что взошло солнце, небо синее, деревья зелёные, что он окончил училище и стал сварщиком, что опять дома, где тепло, уютно, где о нём заботятся.

Мишка вышел на кухню. Мать, в домашнем халате, обнимаемая весёлыми солнечными лучами, льющимися в окно, накрывала на стол.

— Мам, привет!

— Здорово табе, — ответила она.

Мать его была прекрасна: ни у кого в их селе не было таких лучистых синих глаз, точёного носика, русых бровей вразлёт, вьющихся золотых волос и чудесной улыбки. И Мишка ревновал всех к её красоте. Увидев новую телеведущую, напрягался — не красивее ли она? Но быстро успокаивался: нет, у матери брови тоньше, глаза синее, улыбка милее, — одним словом, нет никого краше неё на всём белом свете!

— Ты, Мишка, поторапливайся, — сказала она, выходя из-за стола. — Рабочий день сейчас с восьми. — И пошла одеваться.

Мать работала на складе: кто лучше неё, бывшей трактористки, знает запчасти! И склад должен открываться рано, чтобы бригадиры до выезда в поле успели получить, что им нужно для работы.

А у Мишки был первый рабочий день — вчера его приняли сварщиком в совхозную ремонтную мастерскую. Мать, уже одетая, вернулась на кухню, доделывая причёску «бабетта» и укрепляя её на затылке шпильками. Причёска была как большой слиток золота. Свободные завитки волос змейками спускались по вискам и щекам, и солнце вплеталось и сверкало в них.

— Ну давай, Мишка. Ни пуха табе, ни пера! — она в зависимости от настроения изъяснялась или на шутливом, или на нормальном языке.

Мишка вышел за ней через полчаса.

— Здорово, Михаил! — поприветствовал его через забор сосед дед Ероха.

Вообще-то его звали как Хабарова — Ерофеем Павловичем. Но редко кто в совхозе удостаивается чести зваться по отчеству: в молодости был просто Ерохой, в старости стал дедом Ерохой.

— На работу?

— На работу.

— Ну с Богом! Работай.

Мишка слышал, что дед был кулаком, его раскулачили и сослали с отцом, матерью, женой и малолетним сыном в Сибирь. Только трудно в это поверить. Ну никак не похож дед Ероха на кулака. Кулак должен быть толстый, в картузе, с волосами на прямой пробор, с бородой на всю грудь и обрезом за голенищем, а дед Ероха тощий, бреется, но при этом неделями ходит с щетиной, а на голове бардак, как на репейном поле, как говорит его жена, бабка Уля. А уж про обрез и говорить нечего, хотя ружьё у деда есть: он до недавнего времени был охотником, и немало уток, зайцев и лис стали жертвой его жестокой страсти.

В совхозе был самый напряжённый момент весенних работ. На территории перед мастерской всюду стояли трактора и автомобили, шумно плевавшие в утренний воздух синие дымы. Люди сновали туда-сюда; в бригадирских уазиках механическими голосами свиристели рации, в грузовике, оборудованном будкой для перевозки людей, рассаживались механизаторы первой бригады. Шофёр, тётя Люда Савельева, приехавшая на целину вместе с Мишкиной матерью, увидев его, помахала рукой из синей кабины:

— Привет, Мишка! С первым рабочим днём! Зашёл бы. Наташка моя часто тебя вспоминает. У неё завтра первый экзамен — сочинение.

Мишка оглох и пропах выхлопными газами, пока искал заведующего мастерской.

— В нормировке он, на перекличке. Директор сегодня злой, всем… раздаёт, — ответил на его вопрос кузнец Вовка Сайко — тридцатилетний, но уже с залысинами мужик, прозванный по профессии Вакулой.

В нормировке тоже было много народу, и все курили. Дым поднимался к потолку синими облаками, так что рассмотреть собравшихся можно было только прищурившись. Против двери за столом спиной к окну сидел заведующий Николай Фёдорович в вязанной фуражке, за другим столом, приставленным к торцу первого, испуганно жалась нормировщица — красивая девушка лет двадцати, угоревшая от папиросного дыма и крика рации. На лавке и красных пластмассовых стульях вдоль стен сидело ещё человек шесть-семь. Все они были Мишке знакомы, кроме двоих: высокого, черноусого дядьки с бархатными глазами и волнистой шевелюрой, да молодого парня со светлыми курчавыми волосами и серыми глазами навыкате.

— Я к вам, — сказал Мишка заведующему. — На работу пришёл.

— Подожди! Не видишь — перекличка!

— Мастерская! — раздался грозный голос из серого ящичка селектора, стоявшей перед заведующим.

— Мастерская на связи, — сказал Николай Фёдорович, нажав красную кнопку.

— Вчера на пятой бригаде целый день простоял посевной агрегат. Сорок гектаров не посеяно из-за вашего разгильдяйства!

— Ну да! Опять мастерская виновата! — сказал Николай Фёдорович рации.

— Трактор неделю назад вышел из ремонта! Как вы ремонтируете!?

— Не неделю, а месяц, — возразил заведующий.

— За целый день не смогли отрегулировать топливный насос!

— Они не привезли, а мы виноваты. Я что ли должен ездить за их насосами? — комментировал заведующий.

— Лишаю тебя премии за год! — гремел голос из рации. — Если в десять часов агрегат не начнёт работу, станешь скотником! Понял?

— Иди…, — заведующий заочно послал кричавшего по известному адресу.

Нажав на кнопку, он, однако, ответил кротко и смиренно, как любил директор:

— Сделаем, Афанасий Назарович. Вчера бы сделали этот насос, да его уже после работы привезли.

Напрасно он так сказал. Рация взорвалась:

— Ты что, рехнулся!? Это посевная! «После работы привезли!» Нашёл оправдание! После работы, значит ночью должен был сделать! Бездельники! Халтурщики! В десять часов я буду на бригаде, если трактор не будет в полосе, выгоню к чёртовой матери! И тебя и контролёра твоего!

При этих словах заведующий посмотрел на курчавого парня, тот вытолкнул в потолок целый клуб папиросного дыма и усмехнулся в ответ:

— Я после института — не имеет права!

А Николай Фёдорович для успокоения души снова послал ругателя за глаза на три русские буквы.

Получив положенные ему…, Николай Фёдорович не расстроился — то ли привык, то ли успокоительное действовало — вдавил окурок в выточенную из днища поршня пепельницу и направился к выходу. За ним последовала вся компания. Каждый требовал что-то своё:

— Фёдорович, куда мне встать на ремонт? Вчера муфту порвал.

— Ну заезжай, становись к задним воротам.

— Николай Фёдорович! Мне вал нужен.

— Вчера что ли родился? Не знаешь, где токарка? Иди к Борису Григорьевичу, он выточит.

— Так не простой вал: смотри, тут на конус, а тут — фасонная выточка.

— Иди к Борису, я тебе сказал! Если Борис не сделает, никто не сделает.

— Николай Фёдорович, где триста четвёртый подшипник найти? — спросил незнакомый черноусый дядька, подавая заведующему наружную обойму.

— Иди на склад к Нинке. Должны быть.

— Николай Фёдорович…

— Да подождите вы! — рявкнул наконец заведующий и обратился к контролёру: — Иди, Олег, посмотри, чтоб Ромка насос быстрее сделал. Ты разве не проверял, когда он из ремонта выходил?

— Кто выходил?

— Белушкин, мать его!

— Нормально двигатель работал. Мы обкатывали. Может форсунки засорились — вода попала? Белушкин да Захаров с Чуркиным — вечно у них что-то засоряется — тюха Матюха да Колупай с братом. Ну их…!

Не успел контролёр, облегчив душу матерным словом, удалиться, как за спиной послышалось:

— Николай Фёдорович! Погоди! Мне на новую ферму нужны строительные скобы. Где у тебя кузнец?

— Как где? В кузне.

— Нет там никого!

— Что ж ты, Вакулу не знаешь? Мышкует где-нибудь!

— А молотобоец где?

— На больничном.

— Мне строительные скобы нужны! Понимаешь ты это?

— Сколько?

— Двести.

— Ну иди, завтра будут тебе скобы — я ему скажу.

— Не завтра!!! Сегодня нужны! Или к директору обращаться?

— Знаешь, пошёл ты… Сам знаешь куда! Много вас таких — директором пугать!

— Безобразие! Рабочий день не начался, а на рабочих местах уже никого нет, — возмущался, уходя, заказчик строительных скоб.

— Задрали! — пробурчал под нос заведующий, распинал оставшихся просителей и обратился к Мишке. — Ну пойдём, покажу тебе рабочее место…

Он привёл Мишку в помещение, громко называвшуюся сварочным цехом:

— Вот тебе аппарат, кабели, сварочный стол, автоген. Вари! Будешь сегодня на текущих делах. Тут ещё Петро Фомичёв работает, да нет его уже два дня. Да, чуть не забыл, иди к Людке в нормировку, распишись в журнале, что прошёл инструктаж по технике безопасности. Потом спецодежду получишь у инструментальщицы, тоже распишись, что получил.

Машины разъехались по бригадам, вокруг мастерской стало тихо.

Работы у Мишки в этот день было немного: приварил оторвавшуюся подножку на автомобиле, нарезал токарям пруток и шестигранник, да целый день ремонтировал автозагрузчик семян. Его дело было греть вмятины автогеном, а потом сидеть и смотреть, как шофёр и слесарь выправляют их, колотя кувалдой. Так что вечером нормировщица Людка поставила ему в наряде повремёнку, и он заработал без нескольких копеек четыре рубля.

Вместе с Мишкой закрывал наряд Вакула — высокий, широкоплечий; во всей фигуре мощь и какая-то тёмная, подавляющая энергия.

В нормировке в это время случился и заведующий. Вакула зашёл с мужиком, что утром заказывал скобы — это был совхозный прораб.

— Запиши ему, Люда, двести скоб, — сказал он, — я подпишу.

— Когда ж ты успел? — пробурчал заведующий, обращаясь к Вовке.

— Какое твоё дело. Мне дали заказ, я его выполнил, скобы отдал, человек распишется, чего тебе надо?

— Правда сделал? — Николай Фёдорович посмотрел на прораба.

— Правда. Можешь посмотреть.

— Лукавый ты, брат, сильно лукавый! — сказал кузнецу заведующий и подписал наряд.

Вакула заработал за день вдвое больше Мишки, хотя полдня его вообще не было на работе.

Глава 2. Разочарование

Вечером Мишка ходил за коровой — хоть от одной работы мать освободил. Заодно пригнал и соседскую Рябинку.

— Спасибо, Михаил, — сказал дед Ероха, — садись, побрешем маленько.

Они сели на лавочку перед сенками. За оградой в палисаднике в вершинах тополей и клёнов в каждом листике трепетало спускающееся с неба солнце. Двор был наполнен сладким запахом цветущей черёмухи. Прогудел припозднившийся шмель, пищали надоедливые комары, Рябинка била копытами в хлеву.

— Ну как, Михаил, первый рабочий день прошёл? Много заработал?

— Четыре рубля.

— Не густо.

— Чего не густо? — спросила бабка Уля, выходя из дома с подойником в сопровождении рыжего кота Васьки.

— Четыре рубля, говорит, заработал.

— Ну и наш пропивашка столько же зарабатывает.

— Нашему пропивашке и того много, — возразил дед Ероха. — Не пойму за что ему вообще платят. Хозяин раньше такого работника и дня бы не держал. Разбаловала вас, чертей, Советская власть. Ох разбаловала!

«Наш пропивашка» — так старик со старухой называли своего сына Николая. Он работал слесарем на ферме. И почти всякий день был пьян. Бабка Уля не стыдясь говорила: «никуда он не годен Колька-то: ни украсть, ни покараулить, ни…, ни в Красную Армию. Только землю зря бременит». Когда ж ей говорили, что они с дедом сами виноваты, раз такого воспитали, она отвечала: «Нет уж! Коль он уродился со звёздочкой во лбу, сколько ни воспитывай, он с этой звёздочкой и помрёт».

— Чем же она нас так разбаловала дед? Не больно мы богатые.

— Это ты, Мишка, голода не знал, потому не понимаешь. Согласен, не всех балует, а многих всё же балует. Человек не работает, а она ему платит. Разве это хорошо? Бездельнику платит, значит кому-то недоплачивает. Откуда взять деньги, чтобы лодырю заплатить? Нéоткуда — только у доброго работника отобрать. А это нехорошо, Михаил. Мне Советская власть другом не была, и я её не жаловал. А после войны примирился с ней. И с колхозами примирился. Вижу, что права она была. Если б мы, крестьяне, остались в своей единоличности, сковырнули бы нас немцы.

— Почему это — сковырнули?

— Потому что однажды уже сковырнули.

— Как это? Когда?

— Когда революция случилась. Ты думаешь, она просто так, с бухты-барахты случилась? Нет, Мишка, просто так ничего не бывает. Вам, небось, рассказывали на уроках, что большевики революцию устроили; организовали её, народ за собой повели. А нет! Ничего такого не было. Я это хорошо помню, мне было семнадцать лет, и голову на плечах имел свою собственную, не учебниками набитую. Революция случилась от голода, а голод — от нас, от мужика-единоличника. В пятнадцатом году никакими большевиками ещё не пахло, и урожай был хороший. А батя, когда его на войну забирали, сказал мне: «Хлебушек не сдавай. Бог знает, что будет, вернусь или нет, а с хлебом не пропадёте! Смотри, Ероха, за меня остаёшься; мать береги, люби, холь-лелей, но помни, что она дура! Ни в чём не потакай, по-ейному ничего не допускай, своевольничать не давай, а пуще всего хлеб береги! Деньгам не верь, деньги не съешь! Понял?» — «Понял», — говорю. Приехали осенью заготовщики, для государства хлеб закупать. Хлеба у нас было не меньше, чем в прошлые годы, а мужики повезли только так, для виду. А я вовсе не повёз. Мамка уговаривала: «Хоть немного отвези, хоть пудов пятнадцать! Нехорошо начальству отказывать, коли просит». А я ей отвечал: «Нет! Батя не велел, батя лучше нас знает!». В шестнадцатом году перед волостным правлением вообще пусто было. Раньше-то, до войны, невозможно было протолкнуться — все лезут быстрей хлеб свой продать, прямо до драки, потому как выгодно мужику — и цена хорошая, и закупщики сами приехали! А тут — хоть бы один! А в семнадцатом комиссар приехал от новой власти, от Керенского. По одному с мужиками говорил. Вызвал и меня, спрашивает: «Ты знаешь, что у нас свобода?». — «Слышал!». — «Так вы, крестьяне, должны нам помочь защитить её, довести войну с германцами до победного конца. У тебя ведь отец на фронте?» — «На фронте», — отвечаю. — «Как же ты такой несознательный, что отца своего голодным оставляешь? Как он воевать будет?» А я ему на это говорю: «Мы с мамкой без бати вдвое меньше посеяли. Хлеба нет, хоть убейте!» — «Ну ладно! — говорит. — Не хочешь по-хорошему, будем говорить по-плохому! Знаешь, что у нас объявлена продразвёрстка? Вам с мамкой положено оставить себе на год по восемнадцать пудов зерна. Мы сейчас придём по дворам и что найдём сверх того, отберём, а вас будем судить как саботажников». — «Приходите, дяденька, нам скрывать нечего, ничего лишнего у нас нет». А с дяденькой-то два худеньких солдатика, ветерок их покачивает. Отобрали мы у них ружьишки, да на саночки с комиссаром ихним устроили, чтобы отправить откуда приехали. А дяденька злой оказался, кричал: «Пожалеете, мужики! Ох пожалеете! Придёт к вам Город с винтовками и пулемётами. Тогда уж точно последнее отнимут!» А осенью батя вернулся с войны. Похвалил меня: «Молодец, Ероха! Всё исполнил, как я сказал! Чёрта им лысого, а не хлеба!» А потом действительно, настоящий продотряд приехал с красными звёздами. У всех винтовки, пулемёт на санях. Заходит к нам главный их комиссар: «Холуи буржуйские! В Петрограде рабочим кроме горсти семечек дать нечего! Рабочие крыс едят! А вы зерно свиньям скармливаете, на самогон портите! Показывайте, где у вас хлеб спрятан!», — да батю наганом по башке. Мамка и заголосила: «Отцы родные! Пойдёмте выдам вам хлеб, только не убивайте!» Вот так-то! Не зря батя мамку боялся. Выдала нас с головой, и хлеб действительно весь отобрали, еле до нового урожая дотянули. А его-то, новый урожай, уже как следует спрятали! У леса на опушке тайник устроили. Так я к чему тебе это всё рассказал? К тому, что потом понял — большевики правильную политику вели. Началась бы эта война — Великая Отечественная — мы бы опять в единоличности не стали государству хлеб сдавать, и что бы власть с нами делала? Опять продотряды посылала? Москва в сорок первом и так еле устояла, не хватало ей голода! А с колхозами — это они хорошо придумали, ох хорошо! Колхоз от них прятать хлеб не будет. Опять же, машины, трактора — большое облегчение. Или босиком за плугом ходить, или в тракторе сидеть, на рычаги нажимать… Или бабы снопы вяжут, или комбайн молотит. Так или не так?

— Так.

— Вот и я говорю. Мурыжило меня начальство и так, и эдак: не дай Бог никому! А приехала твоя мамка целину поднимать, и я себе говорю: не прав ты был, старый пёс. Построят такие вот Нинки правильную жизнь. Сам в совхоз перешёл работать — из колхоза-то. Хорошее было время. Люди хорошие. И директор Михаил Петрович хороший был человек.

— Так ты, дед, тоже целинник?

— Ну что ты! Какой я целинник, хоть и с первых месяцев здесь работаю! Это меня, Михаил, совсем не волнует, как меня называют кулак или целинник. Мне их почести не нужны. Мне важно, как я сам себя понимаю. Мы с бабкой в колхозе «Прогресс» работали — вон его за речкой видать — бывший наш колхоз. Комсомольцем не был, в палатке не жил. Ну что за целинник, который живёт в своей хате, спит на печи и ест бабкины щи! А вот твоя мамка — другое дело. Ох, хороша девка была!

— Да она и сейчас….

— Согласен с тобой, Михаил, согласен. Только сейчас такие девки в город норовят уехать, или на бухгалтершу выучиться, чтобы тяжелее ручки не поднимать. А она из города в село, в трактористки!

— Она была на фабрике комсоргом. Агитировала за целину. Говорит: не честно было бы агитировать, а самой не ехать.

— Да! Видел я, как она пахала, сеялки и прицепные комбайны таскала на ДТ-54. Золотая девка! Тогда не то, что сейчас. В посевную и в уборку на бригаде жили в вагончиках. Утром в шесть часов выходили подшипники шприцевать, и сразу за работу. До темна. Так ведь молодёжь после работы ещё и на танцы в совхоз бегала. Семь километров туда, семь обратно. Вот какая энергия жизни была! Не то что сейчас. А она первая. Парням ни в чём не уступала. Да, было время… Сейчас не то! Опять мы не туда выворачиваем… Ох не туда.

— Дед, а что значит «не туда»?

— Чёрт его знает. Раньше, Михаил, они, начальство, то есть, круто поступали, да что говорить — жестоко, а справедливости больше было. Говорили: да, мучим, давим вас, но для детей ваших стараемся, дети и внуки ваши будут жить хорошо. Теперь никого не давят, но и на нас плевать — под себя стали грести. Я это понимаю, Михаил. Человек таков, это природа его — под себя грести. Ничего тут не поделаешь. А я было поверил, что переделали человека. Нет, не переделали. Тогда зачем затевали? Ведь вернётся всё на старый след. А? Или всё же не вернётся?

Дед сидел разгорячённый, взъерошенный, клочки волос прилипли ко лбу. Смотрел на Мишку, словно ждал от него решительного и окончательного ответа. Мишка смутился и пожал плечами. Правду сказать, он не понимал, про какой старый след говорит дед Ероха.

— Ну ладно! — старик как-то разом сник. — Стар я, Михаил, помирать пора, а не хочу. Хочется посмотреть, чем всё это… закончится.

— Чего ты, дед, опять распетушился? — спросила, возвращаясь из стайки с полным подойником бабка Уля. Мордатый Васька, нетерпеливо мяукая, бежал следом. Он был недоволен, что ему задерживают молоко.

— Да вот, говорю, хочется посмотреть, чем всё это… закончится.

— Это закончится, другое начнётся.

— Разве что так.

На другой день дяди Пети Фомичёва опять не было на работе. Главный инженер — высокий круглолицый мужчина с густыми русыми усами стал возмущаться: вовсю идёт посевная, а в мастерской только один сварщик.

— На свадьбу он отпросился! — оправдывался заведующий. — Как не отпустить?

— Какая свадьба, Фёдорович!? Посевная!

— Ну сын у него в городе женится!

— Фёдорович! На первой бригаде сеялку порвали, требуют сварщика. Зоотехник каждый день на мозг капает: когда колоды на выпаса сделаете — скот у них не поен, а ты сварщиков распустил.

— А куда Колька Козлов делся?

— Директор на ток забрал. Там вообще завал.

— Пусть Мишка пока едет на бригаду, потом, ежели успеет, колоды начнёт варить. Петро одну-то уже сварил, три осталось. Не уверен, что у него получится — молодой ещё! И всё равно сегодня не успеет. Разве завтра к вечеру.

Инженер Михаил Васильевич отвёз Мишку на бригаду, посмотрел разорванный прицеп сеялки и подытожил:

— Мудрено сварить. Не состыкуешь.

Но Мишка отыскал в металлоломе пластину, вырезал накладки, подогнал, наложил, приварил. Через час агрегат отправился сеять.

— Молодец, — похвалил инженер и написал ему в наряде четыре часа.

— Я столько не работал! — возразил Мишка. — Мне лишнего не надо!

— Ничего лишнего нет. Это тебе за сообразительность и быстроту.

Мишка подумал и рассудил, что это справедливо. Он сам был доволен своей работой. Под стать его настроению светило солнце, в нежно зеленевших юной листвой лесополосах щебетали птицы, в поле ровно гудел удаляющийся трактор с сеялками.

В десять часов, когда над совхозом пролетал серебристый ИЛ-14 — а по нему можно сверять время — Мишка начал спасать жаждущий на выпасах скот. Перед этим зашёл в нормировку, подал Людке наряд, чтобы превратила часы на бригаде в деньги. И вовсе не много получилось — всего-то два рубля. Сказал ей:

— Сейчас колоды для поения скота буду варить. Можно расценку узнать?

— Это те, которые Фомичёв начал делать?

— Ага.

— Четыре рубля я, кажется, расценила. Точно, четыре рубля пятнадцать копеек.

Мишка пошёл варить. Разметил дно, стенки и стал вырезать их автогеном. И вдруг почувствовал, что получается! Заготовки выходили ровные, рука не дрожала, ровно вела по разметке струю прожигающего огня. Молодец, Мишка! Вот бы увидел мастер из ПТУ, не пожалел бы, что пятёрку ему поставил за газовую резку. До обеденного перерыва вырезал заготовки на все три колоды и начал их сваривать электросваркой.

Очнулся от тишины. Не гудели станки в токарном цехе, не стучали молотки в слесарке, не бухал в кузне электромолот; а на чердаке в гулкой тишине ворковали голуби. Обед пропустил! Ну и ладно. Вроде и есть не хочется. Не помрёт без обеда. Давай, Мишка!

Ему раньше и в голову не приходило, какое удовольствие можно испытывать от работы. Пожалуй, он сегодня успеет сделать эти колоды. А в душе радостная музыка. Это сколько он сегодня заработает? Двенадцать сорок пять и два — получается четырнадцать с половиной рублей!

Вечером приедет бригадир животноводства дядя Гриша Макаров:

— Давайте, хоть одну! Как? Все четыре готовы? Не может быть!

Удивится, отвезёт на выпаса, там их установят, приедет трактор с водораздатчиком, напустит в них воду, пригонят коров, напоят и все дела. Проблема решена, и решил её он. Ну и заработает, конечно. Матери с получки купит хороший подарок — это первое дело. Деду с бабкой он тоже что-нибудь купит. Колька-пропивашка, фиг им когда-нибудь что-то подарит!

Ровно в пять пришёл в нормировку: ИЛ-14 вечернего рейса как раз шёл на посадку на окраине Райцентра. Нормировщица уже собиралась уходить.

— Приспичило! Завтра мог бы записать! — сказала она недовольно, доставая из ящика стола спрятанную уже авторучку. — Чего сделал-то?

— Колоды для поения скота.

— Так… Сварить колоды для поения скота. — повторила она, записывая. — Сколько? Одну?

— Три штуки.

Ждал Мишка, что Людка удивится. Но такого эффекта никак не предвидел. Людка подпрыгнула вместе со стулом и завопила:

— Скооолько?!

— Три, — повторил он, глянул ей в лицо и неприятно удивился, увидев в её глазах не изумление, не радость и восхищение, а ужас!

Мишка опешил: чего это она?

— Три колоды! Двенадцать сорок пять! Ты что, с ума сошёл?!

Мишка никак не мог понять, чем вызвано её неудовольствие. Может она считает, что он врёт?

— Не веришь, сама посмотри, — пожал он плечами, — вон они в сварочном цехе лежат.

Людка выскочила из-за стола, схватила наряд и быстро зацокала на каблучках своими полными уверенными ножками. Пышная каштановая причёска, жёлтое платье в чёрный горошек. Он едва успевал за ней. Но куда она попёрлась? Пробежала мимо сварочного цеха.

— Николай Фёдорович! Николай Фёдорович! — завопила она.

— Что такое? — отозвался завмастерской, стоявший в толпе мужиков возле машины главного инженера.

— Николай Фёдорович, идите-ка сюда!

Мишке стало тревожно: кажется, его трудовой подвиг будет аннулирован.

Николай Фёдорович пришёл через три минуты — как всегда флегматичный и беспристрастный, с сигаретой в зубах. Спросил протяжно:

— Чтооо у вас случилось?

— Николай Фёдорович, — жалобно сказала нормировщица, — посмотрите, он три колоды сварил!

— Правда, что ли? И не текут? Пойдём, посмотрим. Ты, я погляжу, молодец, умеешь работать.

Пошли в сварочный цех. Заведующий велел контролёру Олегу притащить ведро воды. Налили, постояли, подождали. Только у одной колоды чуть-чуть промок угол.

— Это норма-ально, — протянул заведующий. — Затя-яянет! Ну молодец, спасибо!

— Николай Фёдорович! А с расценкой-то как быть? У него за день выходит четырнадцать рублей сорок пять копеек! Меня выгонят, и плановый отдел всё равно не пропустит наряд, — заскулила Людка.

— Четырнадцать рублей многовато, — задумался заведующий. — Сколько это за месяц выйдет?

Нормировщица думала довольно долго и сказала, что триста пятьдесят. Николай Фёдорович затянулся, стряхнул пепел с сигареты и, потупившись, спросил нормировщицу:

— А откуда ты такую расценку взяла — четыре рубля?

— Николай Фёдорович, я за Фомичёвым хронометраж проводила. Он одну колоду варил четыре часа. Я подумала: семь рублей-то мужик должен за день заработать.

— Обманул он тебя, Петро-то. Петро — он тоже лукавый.

— Николай Фёдорович, ну что же делать? Ведь расценку надо пересмотреть.

— Да надо, — ответил заведующий, опять затянувшись и не глядя на Мишку.

— А сколько сделать?

— Ну примерно, чтоб парнишка рублей сто пятьдесят — сто шестьдесят за месяц заработал.

— Это, Николай Фёдорович, шесть рублей в день. Пойдёт, если я сделаю расценку полтора рубля за колоду?

— Да, так примерно и будет.

Мишка слушал и ничего не понимал. Как это — пересмотреть расценку? Почему полтора рубля?

— Так я сегодня сколько заработал? — закричал он, ещё не осознав, но почувствовав худшее. — Шесть пятьдесят что ли?!

— А что ты хотел? Шесть пятьдесят и опытный сварщик не каждый день зарабатывает, а ты вчера из училища. Тоже мне мастер! — сказала нормировщица.

Мишка заскрипел зубами, кровь ударила в голову, глаза злобно засверкали.

— Гады вы! Как много заработал, так и пересматривать!

— Ну что ты орёшь-то! — сказал Николай Фёдорович. — Тебе сказано — всё равно в конторе не пропустят.

Нормировщица на подоконнике записывала сумму.

— Не нужен мне ваш наряд! — продолжал разоряться Мишка. — Вы почему так делаете?

— А как мы делаем? — ответила нормировщица, состроив удивлённо-честную физиономию.

— Я работал, я на обед не ходил!

— Ну и что? Нам какое дело! Надо было ходить! Распишитесь, Николай Фёдорович.

— Подожди, Люда. Спрячь пока наряд. И ты не психуй… Завтра Михаил Васильевич приедет, что-нибудь придумаем. Ты работу большую сделал. Подлянкой не отвечу.

— Нет, вы посмотрите на него! — обиженно сказала нормировщица, направляясь к выходу. — «Гады!» — Дурак ты! Бешенный!

— На фиг мне такая работа, чтобы сто пятьдесят и не больше! — сказал, успокаиваясь Мишка.

— Ты погоди, этими колодами жизнь не кончается. У нас и по двести люди зарабатывают, и по двести пятьдесят. Твоё время тоже придёт. А тут ошиблась Людка — не умеет она расценивать. И оставить нельзя. Увидят, в плановом, что ты за день больше директора заработал, прибегут и будет нам на орехи: и мне, и Людке. А шесть рублей в день — всем хорошо, никто проверять не будет. Так Олег?

— Да я, на фиг, вообще бы отменил сдельную работу. Вакула много делает, да как попало. А попробуй заставить его сделать как положено — такое про себя узнаешь! Не получается при сдельщине «лучше меньше да лучше». Повремёнка — ещё хуже. А что вместо них — не знаю.

— Ну ладно, пойду позвоню этому м…, чтоб приезжал за колодами, пока не успел директору нажаловаться.

Вечером дед Ероха спросил скоро ли закончат сев.

— Пшеницу посеяли. Остались горох, овёс, травы — через два дня закончат.

— Ну а у тебя как? Сколько заработал.

— Угадай.

— Снова четыре? Или уже пять?

— Четырнадцать с полтиной.

— Ух ты! И пропустили?!

— Нет, конечно. Обидно, дед!

— Понимаю, понимаю. Вот ты спрашивал, что значит «не туда мы пошли». Я тебе сегодня подробно растолкую. Дело было в начале шестидесятых уже при Василии Ивановиче — втором нашем директоре. Был у меня друг Лёня Мачнев. Жил на том конце совхоза. Я уже был на пенсии, а он ещё работал — шофёром на ГАЗ-93. До работы был жадный, и всё ему хотелось себя показать: вот, мол, на что я способен. А тут уборка. Где ж себя показать, как не на уборке! Подготовил он свой самосвал: нарастил борта, заделал щели, усилил рессоры. Ещё комбайнёры на комбайны не сели, он тут как тут. Первым загружался и пёр. Ни одной остановки, ни одной поломки, вместо двух тонн вёз три с половиной. На дороге каждую кочку, каждую ямку знал. Разгружался и стрелой назад в поле. На бригаде обед — он с тока повёз зерно на хлебоприёмный пункт. Перекусывал, не выпуская из рук штурвала: кусок хлеба с солёным огурцом, что жена в сумку сунула, запивал чаем из бутылки — всё на ходу. Вечером то же самое. Комбайнёры спать пошли, а он с тока на ХПП² несколько рейсов делал. «Молодец!» — кричат. В районной газете статья и фотография: «Леонид Анисимович Мачнев передовик! Победитель соцсоревнования!» Приходит пора зарплату получать, а у него за месяц выходит восемьсот рублей! — «Нет, — говорят, — не пойдёт! Нет у нас зарплат восемьсот рублей». А где собака зарыта? Проверяют — всё правильно. На каждый рейс есть документ. «Ищите», — говорят». И нашли. «Грузоподъёмность-то три с половиной, а мы расценки брали для двухтонки». — «Так это я придумал, как грузоподъёмность вдвое увеличить!» — «Это не считается!». Ну и пересчитали. Четыреста семьдесят ему оставили. И то с трудом, со скандалом выдали! А у меня в то время батя ещё живой был — девяносто лет. Услышал, обрадовался: «Ну вот им и конец! На этом они себе шею и сломают! Бьют тех, кто много работает. Работяг выведут, одни лодыри останутся! Спасибо тебе, Господи, теперь и помирать можно!». Бабка моя тоже слышала. Слышь, Ульяшка? Подтверди! Говорил батя?

— Говорил, говорил, летна боль! Только Василий Иванович ему, Лёньке-то, после этого бесплатные путёвки доставал на Чёрное море: три года в пансионатор ездил. С горлом у него что-то было. От горла и помер.

— Батьке моему радостно было, а мне — досада. Народ жалко. Зачем столько погубили? Не хочу, чтобы зря! Я тогда уже за вас, чертей, был.

— За кого, за нас?

— За коммунистов и комсомольцев. За мамку твою. Много я, Мишка, вспоминал, много думал. Сказать — не пересказать! Совсем было поверил… А вот ушёл Василий Иванович, нынешний пришёл — Афанасий Назарович. Отца его я хорошо знал — в нашем колхозе был председателем. Суровый человек!

— Это как?

— Мучил людей, гнал на работу матом, а иногда и плетью! Но сам работал! До ночи, до обморока — вместе со всеми. Жрал с нами из одного котелка, и жил открыто — что колхозникам, то и ему, за это и прощали… А сынок его — не то. Орёт, как папаша, а с работягами за один стол не сядет! И на праздники ему из Райпо завоз прямо домой. Новый помещик! Премии специалистам отдельные, дома отдельные — под себя гребут. Колька Денисов мешок овса украл — ему три года! Бригадир Федька Гребнев машину зерна — в райкоме отмазали. А Федькина мать — старая дура — а понимает: «Мой Хведя партейный, партейных не садют!». Это как? Вот я и говорю, на старый след свернули: как были у людей руки загребущие, так и остались. Не получился новый человек. Не получилось равенство. А мне это жалко, ей Богу, жалко!

Назавтра Мишка увидел в сварочном цехе недовольного дядю Петю Фомичёва.

— Балбес ты! — сказал он, грустно глядя на белый свет мутными глазами. — Такую расценку испортил!

Мишка ничего не ответил.

— Тебе дураку, надо было одну колоду сварить и идти с мужиками в треньку³ играть.

— Я не знал, думал, чем больше сделаю, тем лучше.

— Это, Мишка, только в газетах так пишут, а на самом деле, чем больше сделаешь, тем аккуратней расценку срежут — это ты навек запомни. Я ведь тоже из-за тебя пострадал — два рубля тю-тю. Людка злая, хочет исправить.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Все имена, географические названия и события вымышлены (прим. автора)

2

ХПП — хлебоприёмное предприятие

3

Популярная в 70-х и 80-х годах карточная игра