Пропасть Искупления

Аластер Рейнольдс, 2003

Если во Вселенной появляется новая форма жизни и достигает определенного порога разумности, с ней беспощадно расправляются ингибиторы, древние чистильщики космоса. Сейчас под их ударом оказалось человечество. Спасаясь от армады машин-убийц, тысячи беженцев, возглавляемые ветераном многих войн Клавэйном, основали колонию на планете-океане, которой дали имя Арарат. Но гибель подступила и сюда. И когда уже казалось, что все кончено, ангелом мщения с небес спустилась нежданная гостья – чтобы предать мученической смерти своего обидчика и подарить остальным призрачный шанс.

Глава шестая

Арарат, год 2675-й

Пока Васко помогал Клавэйну паковать вещи, Скорпион вышел из палатки, задрал рукав и через браслет связи вызвал Кровь. С другой свиньей он разговаривал шепотом:

— Я его уломал. Было непросто, но он согласился вернуться с нами.

— Не слышу в голосе особой радости.

— У Клавэйна тут осталась пара дел, которые он рвется уладить.

Кровь фыркнул:

— Звучит довольно зловеще. Он даже там держит руку на пульсе?

— Не знаю. Пару раз он упоминал об увиденных феноменах.

— Что за феномены?

— Какие-то силуэты в небе… Меня это немного тревожит, но Клавэйна всегда было трудно понять. Надеюсь, он малость оттает, когда вернется к цивилизации.

— А если не оттает?

— Ну, не знаю, — с деланым спокойствием ответил Скорпион. — Я просто считаю, что нам лучше улететь отсюда с Клавэйном, чем без него.

— Согласен, — отозвался Кровь. — Оставьте лодку, мы высылаем шаттл.

Скорпион нахмурился, довольный и одновременно смущенный:

— К чему это ВИП-обслуживание? Вроде мы собирались все проделать без лишнего шума.

— Собирались, но кое-что изменилось.

— Капсула?

— В точку, — ответил Кровь. — Эта штуковина разогревается. Запустила, дрянь такая, автоматическую разморозку. Час назад изменились показания биоиндикаторов.

— Замечательно. Отлично. Великолепно. И ты ничего не можешь с этим поделать?

— Кое-что мы сделать можем — отремонтировать дренажный насос. Все, что похитрее, Скорп, нам просто не по зубам. Есть надежда на Клавэйна — вдруг да получится у него остановить капсулу…

В голове у Клавэйна было полно сочленительских имплантатов, и он мог говорить с машинами — единственный на Арарате.

— Сколько у нас есть времени?

— Примерно одиннадцать часов.

— Одиннадцать часов… И ты только сейчас решил сообщить мне об этом?

— Сначала решил узнать, привезете ли вы Клавэйна.

Скорпион поморщился:

— А если бы нам не удалось?

Кровь рассмеялся:

— Тогда мы бы получили назад нашу лодку?

— Веселый ты парень для свиньи, Кровь. Но карьеру тебе на этом не сделать.

Скорпион закрыл канал, вернулся в палатку и сообщил, что планы изменились. Васко с плохо скрываемой радостью поинтересовался причиной. Свинья, который старался избегать всего, что могло расстроить Клавэйна, оставил вопрос без ответа.

— Вещей можешь взять сколько нужно, — сказал он Клавэйну, глядя на подготовленный им тощий рюкзак. — О перегрузке можно не беспокоиться.

Клавэйн вручил рюкзак Васко:

— Здесь все необходимое.

— Хорошо, — кивнул Скорпион. — Я распоряжусь, чтобы за остальными вещами присмотрели, и пошлю кого-нибудь снять палатку.

— Палатка пусть стоит, — буркнул Клавэйн.

Закашлявшись, он надел длинное, до пят, черное пальто, потом длинными ногтями зачесал волосы назад, с глаз на затылок; серебристые и белые пряди легли на высокий и жесткий воротник пальто. Когда кашель унялся, старик продолжил:

— А в палатке будут лежать мои вещи. Ты что, не слушаешь меня?

— Слушаю, — ответил Скорпион. — Просто не всегда хочу услышать.

— Так вот, приятель, сейчас ты напряжешь слух. — Клавэйн хлопнул собеседника по спине. — Это все, о чем я прошу.

Старик ощупал плащ, который был на нем прежде, отодвинул его и достал из стола предмет в черном кожаном чехле.

— Пистолет? — спросил Скорпион.

— Кое-что понадежнее, — ответил Клавэйн. — Нож.

107-я Рыб, год 2615-й

Куэйхи пробрался по узкому до абсурда коридору, который протянулся через всю «Доминатрикс», из носа в корму. Вокруг щелкали и гудели механизмы — корабль напоминал склад, битком набитый хорошо смазанными часами.

— Это мост. Больше мне пока ничего не известно.

— Что за мост? — спросила Морвенна.

— Длинный и узкий, как стеклянное волокно, и с очень плавным изгибом. Соединяет два края глубокого оврага или разлома.

— По-моему, ты напрасно радуешься. Если это действительно мост, то его наверняка уже кто-то уже видел. Я даже не имею в виду тех, кто его построил.

— Не обязательно, — возразил Куэйхи.

Он уже успел поразмыслить над этим, и в голове сложилась довольно правдоподобная аргументация. Он постарался говорить так, чтобы объяснение не казалось хорошо отрепетированным:

— Во-первых, мост почти незаметен. Он большой, но, если не всматриваться, запросто можно проглядеть, особенно при быстром облете планетной системы. Допустим, спутник был повернут к разведчикам другой стороной, мост прятался в тени или не хватило разрешения сканера, чтобы показать такую мелкую деталь… С тем же успехом можно искать радаром булыжник — хоть ты тресни, но без специального оборудования ничего не увидишь.

Пробираясь по извилистому коридорчику в ангар с шаттлом, Куэйхи стукнулся головой.

— И я не заметил никаких следов чужого пребывания. В звездной номенклатуре почти ничего не говорится об этой системе — вот почему мы можем смело давать названия. Если тут кто-то и побывал, то он, лентяй этакий, не потрудился оставить обычный минимум сведений о себе.

— Но если тут никого не было, — сказала Морвенна, — откуда взялся мост?

Куэйхи улыбнулся. Он ожидал такого вопроса:

— Вот именно! Я не считаю, что этот мост рукотворный.

Он протиснулся в ангар, и освещение включилось, реагируя на тепло его тела.

— По крайней мере, его строили не люди.

Морвенна, надо отдать ей должное, сразу поняла, к чему он клонит. Возможно, для нее Куэйхи не представлял никакой загадки.

— И ты решил, что наткнулся на какой-то инопланетный артефакт?

— Нет, — ответил Куэйхи. — Я вовсе не считаю, что наткнулся на какой-то артефакт. Я считаю, что наткнулся на самый обалденный инопланетный артефакт, который запросто забьет баки всем остальным. Я считаю, что нашел самый удивительный, самый прекрасный объект во всей освоенной Вселенной.

— А что, если мост естественного происхождения?

— Если бы я мог показать тебе снимки, ты бы мигом отбросила эти бесполезные домыслы.

— Ты все же не торопись с выводами. Я видела, на что способна природа, стоит дать ей время и простор. Смотришь и не веришь, что это результат бессмысленного стечения обстоятельств, а не творчества талантливого разума.

— Я тоже видел подобные чудеса, — ответил он, — но сейчас, поверь, мы имеем дело с чем-то иным.

— Конечно поверю. Выбирать-то не приходится.

— Это не тот ответ, которого я ждал, — сказал Куэйхи. — Но до поры сойдет.

Он развернулся в ангаре. Внутри было как в крошечной ванной, витали те же запахи антисептиков. Тесноту усугубляло присутствие личного корабля Куэйхи, ориентированного носом к продолговатой двери шлюза и закрепленного на стапелях.

С обычным тайным обожанием Куэйхи погладил броню «Дочери мусорщика». Под его рукой кораблик в своей «колыбели» загудел, завибрировал.

— Спокойно, девочка, — прошептал Куэйхи.

Разведывательный корабль больше походил на роскошную игрушку, чем на мощное судно для облета неизвестных миров, каковым являлся на самом деле. Чуть выше самого Куэйхи, он был построен по последнему слову демархистской технологии. Казалось, обтекаемый гладкий корпус с великим искусством вырезан из цельного куска янтаря. Под просвечивающей обшивкой блестели серебром и латунью механические внутренности. Гибкие крылья были плотно прижаты к бортам «Дочери», различные сенсоры и зонды прятались в закрытых отсеках.

— Откройся, — прошептал Куэйхи.

И корабль проделал то, от чего у пилота всегда замирало сердце. Части корпуса, бесшовно соединенные друг с другом, мгновенно отогнулись в сторону, а то и вовсе свернулись, как лепестки, явив укромную нишу. В ней, снабженной мягкой обивкой, а также устройствами жизнеобеспечения, управления и анализа, места хватало только для одного человека. Было нечто одновременно отталкивающее и притягательное в том, как машина приглашала его в себя.

По всему выходило, что, забираясь внутрь «Дочери», он должен был испытывать тревогу, боязнь замкнутого пространства. Однако, глядя внутрь корабля, Куэйхи, напротив, испытывал возбуждение. Вместо того чтобы воображать себя узником янтарной камеры, он чувствовал, что соединен через нее с необъятностью космоса. Кораблик, этот крохотный самоцвет, давал ему возможность погрузиться в атмосферу планеты, даже в ее океаны. Задействуя все пять чувств пилота, в том числе осязание, корабль передавал ему данные об окружающем пространстве. Куэйхи мог ощутить прохладу чужих морей, увидеть сияние чужих закатов.

Совершив пять разведывательных полетов на службе у королевы, он нередко встречался с поразительными, без преувеличения чудесными явлениями и упивался головокружительным экстазом. Увы, ни одно из этих чудес и диковин невозможно было увезти и выгодно продать.

Куэйхи спустился внутрь «Дочери». Корабль оплывал, сужался вокруг, приспосабливаясь к форме пилотского тела.

— Хоррис?

— Да, любимая?

— Хоррис, где ты?

— В ангаре, на борту «Дочери мусорщика».

— Не надо, Хоррис.

— Надо. Я должен слетать и посмотреть на мост вблизи.

— Я не хочу остаться одна.

— Знаю. Я тоже не хочу покидать тебя. Но мы будем на связи. Почти никакой задержки сигнала — словно я рядом с тобой.

— Нет, не рядом…

Куэйхи вздохнул. Он знал: расставание выйдет трудным. Не раз думал, что гуманнее было бы улететь тайком, надеясь, что связь будет устойчивой и Морвенна ни о чем не догадается. Но он знал Морвенну и не сомневался, что она раскусит его уловку очень быстро.

— Я скоро вернусь, обещаю. Через несколько часов, только туда и обратно.

Скорее всего, полет займет целый день, но ведь это тоже «всего несколько часов». Морвенна поймет.

— Почему ты не хочешь подлететь поближе на «Доминатрикс»?

— Потому что не стоит рисковать зря, — ответил Куэйхи. — Ты же знаешь мой стиль. «Доминатрикс» большая и неповоротливая. У нее броня, и она летает далеко и быстро, но лишена маневренности и не очень сообразительна. Если мы… Если я попаду в беду, «Дочь» выручит. Этот кораблик умнее меня. А если потеряем «Доминатрикс», на «Дочери» не доберемся до «Гностического восхождения». Согласись, любимая, улететь отсюда мы сможем только на «Доминатрикс». Нельзя подвергать опасности большой корабль. — Он поторопился прибавить: — И тебя.

— Все равно, вернемся мы на «Гностическое восхождение» или нет. Меня теперь ничто не связывает с этой спятившей от власти жабой и ее командой слизняков.

— Я тоже не тороплюсь к ним, но без Грилье нам никак не обойтись. Кто еще вынет тебя из резного скафандра?

— Если мы останемся в этой системе, рано или поздно здесь появятся другие ультра.

— Верно, — подтвердил Куэйхи, — и они все без исключения милейшие люди. Согласись, дорогая: это как договор с дьяволом. Я постараюсь вернуться побыстрее. Мы будем все время говорить по радио. Я расскажу про этот мост во всех подробностях, и ты как будто увидишь его своими глазами. Я буду петь тебе, анекдоты рассказывать.

— Мне страшно. Я знаю, что ты должен лететь туда, но от этого мне не легче.

— Мне тоже страшно, — сознался он. — Будь по-другому, это бы означало, что я спятил. И я тоже не хочу расставаться с тобой. Но у меня нет выбора.

Секунду она молчала. Куэйхи занялся проверкой своего крошечного судна; по мере того как оживали системы, его охватывал азарт.

Снова заговорила Морвенна:

— Если это действительно мост, что ты сможешь с ним сделать?

— Не знаю.

— Он большой?

— Да. Километров тридцать — сорок.

— Тебе не забрать его с собой.

— Гм… Ты права. Как же быть?

— Хоррис, ты должен придумать, как придать этому мосту ценность в глазах Жасмины, — при условии, что мост останется на поверхности спутника.

— Что-нибудь придумаю, — ответил Куэйхи с уверенностью, которой вовсе не испытывал. — На худой конец, Жасмина может объявить спутник своей собственностью и продавать билеты всем, кто захочет взглянуть на мост вблизи. И потом, строители, кем бы они ни были, могли оставить что-нибудь еще.

— Обещаешь быть осторожным? — спросила Морвенна.

— Осторожность — мое второе имя, — ответил Куэйхи.

Крошечный кораблик отделился от «Доминатрикс», направляя свой полет мощными точными включениями тяги. Как обычно, Куэйхи казалось, что «Дочь мусорщика» радуется долгожданному освобождению из тесного ангара.

Он лежал, вытянув руки перед лицом, сжимая сложные манипуляторы, усыпанные кнопками и рычажками. Между рукоятками управления размещался передний экран «Дочери», отображающий состояние ее систем и схематическое положение относительно ближайших главных планетных тел. Диаграммы напоминали наброски, штриховые рисунки анатомов или астрономов Раннего Возрождения: тонкие чернильные линии на пергаменте цвета сепии, с пояснениями четкой латиницей.

На переднем экране лежало его неясное отражение.

Через полупрозрачный корпус он проследил за тем, как задраился ангар. «Доминатрикс» быстро уменьшалась и наконец превратилась в темный расплывчатый крестик на лике Халдоры. С растущей тревогой он вспомнил, что там на борту Морвенна, заключенная в резной скафандр. Мост Хелы был, без сомнения, самой необыкновенной постройкой из увиденных им в странствиях. Если это не та экзотическая находка, в которой так заинтересована Жасмина, тогда он не знает, что ей нужно. Все, что от него теперь требуется, — всучить ей мост в обмен на прощение за прежние неудачи.

Когда другой корабль стало невозможно различить без применения специальных программ, у Куэйхи полегчало на душе. На борту «Доминатрикс» его никогда не отпускало ощущение, что он находится под пристальным наблюдением Жасмины. Агенты королевы, несомненно, установили на корабле подслушивающие устройства в дополнение к тем, о которых ему не возбранялось узнать. На борту крошечной «Дочери мусорщика» ему редко казалось, что Жасмина следит за ним. Кораблик принадлежал Куэйхи: «Дочь» подчинялась только его приказам и была самым дорогим на его веку приобретением. Когда он предложил свои услуги королеве, разведывательный корабль был не последним его аргументом в торге.

Не стоило сомневаться в находчивости ультранавтов, но он не думал, что им удастся обойти многочисленные системы, установленные на борту «Дочери» для защиты от прослушки и вмешательства в управление. Разведывательное судно — не бог весть какое богатство, но оно безраздельно принадлежит Куэйхи, и этого достаточно. Внутри «Дочери» он мог наслаждаться одиночеством, смело распахивая все свои чувства перед великим космическим абсолютом.

Ощущение своей микроскопичности, уязвимости и затерянности в космосе поначалу сильно давило на психику. Но в то же время странным образом Куэйхи обретал освобождение: если отдельный человек значит так мало, если его деяния столь ничтожны, тогда и любые представления об абсолютной морали и ее границах так же далеки от реальности, как вселенский эфир. Следовательно, не существует такого худого поступка, равно как и благого дела, который имел бы самомалейшую значимость в космическом пространстве и времени. Человек — даже не муравьишка на этом бескрайнем фоне, а пылинка.

Планетам вряд ли есть дело до людских грехов. Звезды вряд ли создавались для того, чтобы проливать свет на наши проступки. В масштабы солнечных систем или галактик человеческое преступление попросту не попадает, как не попадает в него воздействие субатомной частицы на соседей.

Подобные мысли посещали Куэйхи довольно часто, и они оказали немалое влияние на его мировоззрение; он даже уверовал было, что это представление о грехе не изменится до конца его дней. Но начались космические полеты — а с ними пришло одиночество, неотъемлемое от выбранной им профессии, — и мировоззрение подверглось экстремальной проверке на прочность.

А теперь в его вселенной появилось нечто по-настоящему важное — и столь же хрупкое, требующее бережного отношения.

«Как я дошел до такого? — удивлялся он. — Как мог совершить столь роковую ошибку и влюбиться? Да еще в такое экзотическое и сложное создание, как Морвенна?»

Где, в каком месте он ступил не на ту дорожку?

Сжатый в объятиях «Дочери мусорщика», Куэйхи почти не чувствовал перегрузки, когда разведчик разгонялся до предельной скорости. «Доминатрикс» — крошечный мазок на лике планеты — исчезла, как будто ее и не было.

Суденышко Куэйхи мчалось к Хеле, самому большому спутнику Халдоры.

Пилот включил канал связи с «Гностическим восхождением», чтобы записать сообщение:

— Говорит Куэйхи. Надеюсь, у вас все в порядке, мэм. Благодарю за небольшой стимул, который вы предусмотрительно оставили для меня на борту. Или это была идея Грилье? Очень забавная шутка. Уверен, ее оценила и Морвенна.

Он сделал паузу.

— Что ж, к делу. Возможно, вам будет интересно услышать о том, что я тут обнаружил… Это нечто: огромная горизонтальная конструкция на спутнике, которому я дал имя Хела. Конструкция очень похожа на мост. Сверх этого пока ничего не могу сообщить. У датчиков «Доминатрикс» ограниченный радиус действия, а я не хочу рисковать этим кораблем, подлетая ближе. Но у меня почти нет сомнений, что это постройка искусственного происхождения. В данный момент я на борту «Дочери мусорщика» подлетаю к объекту для осмотра — мой корабль быстрее и умнее и снабжен лучшей броней. Уверен, что осмотр не продлится больше двадцати четырех часов. Само собой, я буду держать вас в курсе событий.

Куэйхи прослушал запись и решил, что глупо отправлять сообщение в таком виде. Даже если он найдет там что-то, даже если оно окажется ценнее всего обнаруженного в пяти предыдущих системах, Жасмина все равно сможет обвинить его в пустых обещаниях. Она не желает разочаровываться. Тщательно отмеренные недоговоренности — вот лучшие козыри в игре с королевой. Надо давать ей намеки, а не посулы.

Он стер первое сообщение и записал новое:

— Говорит Куэйхи. Найдена аномалия, которая требует более тщательного изучения. Нахожусь на борту «Дочери мусорщика», приближаюсь к объекту. Оценочное время возвращения на борт «Доминатрикс»… через сутки.

Прослушав новое сообщение, он решил, что этот вариант звучит лучше. Но недостаточно.

Он опять очистил буфер и глубоко вздохнул:

— Куэйхи. Краткий полет для ближнего осмотра. Некоторое время могу быть недоступен. До связи.

То, что надо. Ничего лишнего.

Компьютер определил точку нахождения материнского корабля и нацелил туда луч лазера, применив обычные шифровальные фильтры и релятивистские поправки. Жасмина получит сообщение через семь часов. Куэйхи верилось, что она будет достаточно заинтригована и впоследствии никак не сможет упрекнуть его в преувеличении ценности находки.

Пусть сука помучится догадками.

Хела, год 2727-й

Кулвер сказал Рашмике не всю правду. Ледокат двигался на максимальной из безопасных скоростей, но стоило выбраться за пределы поселка, из сугробов и снежных заносов на проторенную дорогу, как появилась возможность зафиксировать задние лыжи и дать полный газ. Машина помчалась, словно подталкиваемая невидимой рукой. Рашмика немало знала о ледокатах, в частности о специальном слое на подошвах лыж — хитрая программа создавала в нем быстрые микроволны. Точно так же движутся слизняки — с тысячекратным отличием в размерах и скорости.

Движение ледоката стало плавным и нетряским; время от времени машина подпрыгивала или виляла, но на это можно было не обращать внимания.

— Теперь получше, — сказала Рашмика, усаживаясь впереди рядом с Крозетом и его женой Линкси. — А то я боялась, что…

— Вырвет? — спросила Линкси. — Это не стыдно, мы все тут блюем время от времени.

— Так резво можно идти только по ровному, — вступил в разговор Крозет. — Да и то не без проблем — на одной ноге сервопривод накрывается. Уж больно ухабистые у вас дороги. Кстати, это одна из причин нашей поездки к каравану. Там есть запчасти, а на гребаной Равнине их днем с огнем не сыщешь.

— Следи за языком! — прикрикнула Линкси, крепко хлопнув Крозета по колену. — С нами девица, если ты еще не заметил.

— Не обращайте на меня внимания, — сказала Рашмика.

Ее уже отпускало напряжение. Им удалось без помех выехать из поселка, и, похоже, никто не гнался за ними.

— Да он же глупости говорит, — сказала Линкси. — У караванов есть все, что нам нужно, но не задаром же. — Она повернулась к мужу. — Верно, дорогой?

Линкси была упитанной, с рыжими волосами, которые спадали челкой на половину лица, прикрывая родимое пятно. Рашмика знала эту женщину, сколько себя помнила: та служила в общественном детском саду в соседнем поселке.

Девушка помнила, что Линкси всегда была с ней ласкова и внимательна, но несколько лет назад случился небольшой скандал, и рыжую воспитательницу выставили из детского сада. Вскоре после этого Линкси вышла замуж за Крозета. В поселке говорили, что это только цветочки, что эти двое стоят друг друга, но, по мнению Рашмики, Крозет был хорошим парнем. Немного чудной, замкнутый, но и только. Когда Линкси подверглась бойкоту односельчан, Крозет оказался одним из тех немногих, с кем она могла общаться. Несмотря ни на что, Линкси по-прежнему нравилась Рашмике, и потому, конечно, девушка не могла не испытывать симпатию и к ее мужу.

Крозет управлял ледокатом при помощи пары джойстиков, смонтированных на подлокотниках кресла. Неизменная синеватая щетина, жирные темные волосы… От одного взгляда на этого человека Рашмике хотелось вымыться.

— Я не жду от попов благотворительности, — сказал Крозет. — Сомневаюсь, что в этом году нам удастся заработать столько же, сколько в прошлом, — покажи мне того, кому везет два года подряд.

— Вы не думали перебраться поближе к Пути? — спросила Рашмика.

Крозет утер нос рукавом:

— Я лучше ноги себе отгрызу.

— Крозет у нас не особо верующий, — объяснила Линкси.

— Я тоже не самая религиозная девушка на Равнине, — ответила Рашмика, — но, если бы мне пришлось выбирать между верой и голодной смертью, сомневаюсь, что продержалась бы долго.

— Сколько тебе сейчас? — спросила Линкси.

— Семнадцать. Почти восемнадцать.

— Много друзей осталось в поселке?

— Да не сказала бы. Почти никого.

— Почему-то я так и думала. — Линкси похлопала Рашмику по колену. — Ты, как и мы, — не вписываешься. Всегда была чужой и такой останешься.

— Я пыталась вписаться. Но никак не смириться с мыслью, что придется провести здесь всю жизнь.

— Так же думают и многие твои сверстники, — кивнула Линкси. — Молодежь обозлена. Эта диверсия на прошлой неделе…

Линкси имела в виду взлетевший на воздух склад со взрывчаткой.

— Разве можно упрекать молодежь за то, что ей хочется перемен?

— Я слышала, ходит много разговоров об отъезде, — ответила Рашмика. — Все думают, что в караванах или даже в соборах можно разбогатеть. Может, они и правы. Если знаешь нужных людей, есть разные возможности. Но мне этого мало.

— Ты хочешь улететь с Хелы, — сказал Крозет.

Рашмика вспомнила свои мысленные подсчеты и поделилась:

— Я прожила пятую часть своей жизни. Если не случится какой-нибудь беды, впереди у меня шестьдесят с лишним лет. Я бы предпочла прожить эти годы с пользой. Не хочу умереть, не увидев ничего, кроме этой планеты.

Крозет блеснул желтыми зубами:

— Знаешь, Раш, люди летят за световые годы, чтобы увидеть Хелу.

— Непонятно зачем, — буркнула она.

И замолчала, чтобы разобраться с мыслями. Она всегда энергично отстаивала свое мнение, сейчас ей не хотелось обижать друзей.

— Я вовсе не считаю этих людей дураками. Но они не понимают, что на нашей планете ценны не соборы, не Вечный Путь и не чудеса, а культурные слои.

— Верно, — согласился Крозет. — Но они всем до лампочки.

— Кроме нас, — возразила Линкси. — Каждый, кто пытается выжить на Равнине Вигрид, понимает, что такое раскопки.

— Но церкви не хотят, чтобы мы копали глубоко, — возразила Рашмика. — Раскопки отвлекают прихожан. Церкви опасаются, что рано или поздно будет найдено что-то уникальное и тогда чудеса потеряют в силе.

— Тебя послушать, так все церкви заодно, — хмыкнула Линкси.

— Я не говорю, что все церкви заодно, — сказала Рашмика, — но ни для кого не секрет, что у них есть общие интересы. И так уж вышло, что ни культурные слои, ни мы не входим в круг этих интересов.

— Культурные слои вертунов играют важную роль в экономике Хелы, — сказала Линкси, словно цитируя скучную религиозную брошюру.

— А я и не спорю, — пожал плечами Крозет. — Но кто контролирует почти всю торговлю реликвиями? Церкви. Они на полпути к монополии. С их точки зрения следующий логический шаг — установление контроля и над раскопками. До тех пор эти сволочи будут чувствовать себя неуютно.

— Циничный старый болван, — фыркнула Линкси.

— Потому ты и вышла за меня, дорогая.

— А ты что думаешь, Рашмика? — спросила Линкси. — Тоже считаешь, что церкви хотят от нас избавиться?

Рашмике показалось, что ее мнением интересуются лишь из вежливости.

— Я не знаю. Но уверена, что церкви не станут возражать, если мы вылетим в трубу, а им достанутся все наши раскопки.

— Верно, — согласился Крозет. — Случись такое, они не слишком расстроятся, это точно.

— Послушать вас, так… — начала Линкси.

— Я знаю, что вы хотите сказать, — перебила Рашмика. — И почему задаете вопросы. Никаких обид. Однако поймите, с точки зрения религии церкви не представляют для меня интереса. Я просто хочу знать, что произошло.

— Уверена, ничего плохого, — сказала Линкси.

— Я знаю только одно: ему врали.

Крозет ковырнул в углу глаза мизинцем.

— Могу ли я поинтересоваться, о чем речь?

— Она говорит о своем брате, — объяснила Линкси. — Я же рассказывала, почему ты не слушал?

— Не знал, что у тебя есть брат, — проговорил Крозет.

— Он намного старше, — пояснила Рашмика. — К тому же это случилось восемь лет назад.

— Что случилось восемь лет назад?

— Он ушел на Вечный Путь.

— В собор?

— Во всяком случае, хотел попасть туда. Ему бы и в голову такое не пришло, но в том году добраться до соборов было проще. Потому что караваны шли севернее — точно как теперь — и через Равнину Вигрид до них было рукой подать. Два-три дня езды на ледокате, не сравнить с двадцатью — тридцатью обычными днями до Пути.

— Твой брат верующий?

— Нет, Крозет. Уж точно не больше, чем я. В том году мне было только девять, и я плохо помню, как все происходило. Но знаю, что в ту пору было трудно. Мы потеряли несколько раскопов. Случались взрывы и обвалы. Поселок еле сводил концы с концами.

— Она правду говорит, — подтвердила Линкси. — Если ты забыл тот год, то я его помню.

Крозет ловко орудовал джойстиками, огибая клиновидную осыпь.

— Да не забыл я.

— Моего брата зовут Харбин Эльс, — продолжала Рашмика. — Он работал на раскопках. Когда пришел караван, ему было девятнадцать, и половину жизни он провел под землей. Брат мастер на все руки и талантливый подрывник — умеет закладывать шашки, рассчитывать мощность взрывов, ну и все такое. Он работал надежно и без лишнего риска.

— Я думал, на раскопках держатся за таких ребят, — заметил Крозет.

— Держались, пока дело не пошло к банкротству. Работы стало меньше, поселки уже не могли осваивать новые места. Взрывчатка очень дорого стоит, а еще нужно подавать воздух и электричество в штрек, копать новые ходы… Поэтому общины сосредоточили усилия на раскопках, надеясь на удачные находки, которые окупят все.

— А что твой брат?

— Он не стал дожидаться, когда снова понадобятся его навыки. До него дошли слухи о паре квалифицированных подрывников, которые добрались через Вигрид до Пути — потратив месяцы на дорогу — и нанялись в одну из главных церквей. Святошам потребовались опытные проходчики, по крайней мере так ему говорили. Нужно взрывать завалы перед соборами, освобождать Путь.

— Недаром его зовут Вечным, — вставил Крозет.

— Вот Харбин и решил, что такая работа ему подойдет. Никто тогда не говорил, что он должен принять веру этой церкви. Предполагалось заключить договор, и только. Ходили слухи, что можно даже попасть в техническое бюро по очистке Пути. Харбин знал толк в математике, он надеялся решать, где разместить взрывчатку, а не ставить заряды своими руками. Перспективы были неплохие. Он собирался экономить и часть заработка отсылать домой.

— Родители согласились? — спросил Крозет.

— Родители помалкивали. Им явно не хотелось, чтобы Харбин связался с церковниками. Но времена были тяжелые, а со слов Харбина выходило, что он просто нанимается на временную работу, обычное дело. Родители не гнали его туда, но и не удерживали. Да и вряд ли смогли бы отговорить.

— И Харбин потихоньку смазал пятки…

Рашмика отрицательно покачала головой, глядя на Крозета:

— Нет, не так. Мы отправились провожать его всей семьей. Все было как теперь — встречать караваны ездили чуть не целыми поселками. Мы добирались на чьем-то ледокате, дорога заняла два или три дня. Тогда казалось, что это ужасно долго, но мне было всего девять лет. Мы приехали к каравану, встретили его где-то перед равнинами. Там, в караване, был один человек… — Рашмика замялась. Не то чтобы ей трудно давался рассказ, просто чувства захлестывали, мешали говорить, даром что прошло восемь лет. — Наверное, можно назвать его вербовщиком. Он служил одной из церквей. Самой главной, Первых Адвентистов. Харбину сказали, что насчет работы нужно обращаться к этому человеку. Мы пошли к вербовщику всей семьей. Говорил в основном Харбин, а мы молчали. Там был еще один тип, он ничего не говорил, просто сидел и слушал и смотрел на нас — в основном на меня. У него была трость, и он все время прижимал рукоятку к губам, словно целовал ее. Мне этот человек не понравился, но Харбин беседовал не с ним, поэтому я почти не смотрела на него, в основном разглядывала вербовщика. Время от времени мать или отец что-то спрашивали, и вербовщик вежливо отвечал. Но в основном беседовали вербовщик и Харбин. Вербовщик спросил брата о его опыте подрывника, и Харбин рассказал о том, чем занимался в шахтах. Вербовщик, похоже, в этом немного разбирался. Я ничего в таких делах не понимала, но, судя по осторожным и немногословным ответам Харбина, вопросы были непростыми и профессиональными. Вербовщик остался доволен услышанным. Он сказал, что церкви действительно нужны специалисты-подрывники. Дескать, расчистка Пути — занятие вечное и это одна из тех областей, где церкви сотрудничают. А в бюро как раз не хватает такого толкового инженера.

— Прямо песни твоему брату пел, — ухмыльнулся Крозет.

Линкси опять его оборвала:

— Дай ей закончить.

— Да, он пел песни. Такие, что заслушаешься, — подтвердила Рашмика. — Мы все глазами хлопали и улыбались до ушей. Сначала. Ведь Харбин слышал именно то, что хотел услышать. Хорошие условия, интересные задачи. Брат рассчитывал продержаться там до тех пор, пока на Равнине Вигрид не возобновятся раскопки. Конечно, никто из нас не сказал вербовщику, что Харбин ищет работу на оборот-другой. Но Харбин задал один важный вопрос.

— Какой? — спросила Линкси.

— Он сказал, что слышал, будто церкви заставляют работников принять свою веру. Внушают, что труд — не просто способ заработать на жизнь, а святой промысел.

— Заставляют притворяться святошами? — поинтересовался Крозет.

— Не просто заставляют, а с помощью особых средств добиваются, чтобы работник уверовал по-настоящему. С точки зрения церквей в этом нет ничего плохого. Им нужно, чтобы росло число прихожан. И конечно, моему брату совсем не нравилась такая перспектива.

— И что ответил вербовщик? — спросил Крозет.

— Сказал, что Харбину нечего опасаться. В некоторых церквях, признал он, используются методы… я забыла, как он это назвал. Что-то насчет службы крови и Часовой Башни. Но церковь Куэйхи, добавил он, такими делами не занимается. И еще он говорил, что в рабочих бригадах на Пути есть верующие разных конфессий и никто не пытается обратить их в куэйхизм.

Крозет прищурил глаза:

— И что дальше?

— Я поняла, что он врет.

— Ты предположила, что он врет, — произнес Крозет тоном учителя, поправляющего ученика.

— Нет, знала доподлинно — как если бы он разгуливал с табличкой «Лжец» на шее. Видела, что он врет как дышит.

— А еще кто-нибудь понял, кроме тебя? — спросила Линкси.

— Родители и брат не догадывались, но я тогда об этом не подозревала. Харбин кивнул и поблагодарил вербовщика, и я решила, что у взрослых какая-то своя загадочная игра. Брат задавал важные вопросы, и вербовщик отвечал дипломатично и уклончиво, как ему полагалось по службе, а я слушала и думала: ну всем же понятно, это сплошное вранье. Но в каком-то отношении, возможно, это была непростая ложь — иначе не объяснить, почему он так ясно давал понять, что кривит душой.

— И он действительно врал? — спросил Крозет.

— Врал и как будто хотел, чтобы я знала об этом. Постоянно как бы улыбался и подмигивал мне, хотя на самом деле не улыбался и не подмигивал… До этого чуть-чуть не доходило. Но видны его ужимки были только мне. Казалось, Харбин тоже должен видеть, но он ничего подозрительного не замечал. Вел себя так, словно принимал слова вербовщика за чистую монету. Он уже решил остаться с караваном, добраться до Вечного Пути.

Только тогда до меня начало доходить. Передо мной разыгрывалась какая-то сцена. И настойчивость, с которой все продолжали притворяться, мне нисколько не нравилась. Меня не принимали в эту игру.

— Ты решила, что Харбину грозит опасность? — спросила Линкси.

— Видишь ли, тогда я не знала, как высоки ставки. Говорю же, мне было всего девять и я не разбиралась ни в религиях, ни в контрактах. Понимала только одно: Харбин расспрашивает о том, что для него крайне важно, на основании чего он решит, наниматься в церковь или нет, а вербовщик его дурит. Догадывалась ли я тогда, что брату грозит смертельная опасность? Нет. В ту пору, сказать по правде, мне было невдомек, что значит «смертельная опасность». Но я видела: что-то не так. И чувствовала, что только я одна это знаю.

— Девочка, которая всегда говорит правду, — сказал Крозет.

— Ерунда, просто никто не понимает меня, — проворчала Рашмика. — Теперь и я обманываю, как все нормальные люди. А вот раньше, довольно долго, не представляла себе, для чего нужна ложь. Встреча с этим вербовщиком — переломный момент; у меня будто глаза открылись. Мое сознание поняло то, что всегда было понятно подсознанию и чего другие не видели в упор.

— О чем ты? — взглянула на нее Линкси.

— Я могу сказать, врет человек или нет. Всегда точно определяю.

Крозет улыбнулся:

— Это ты так думаешь.

— Не думаю, а знаю, — сказала как отрезала Рашмика. — Еще ни разу не ошиблась.

Линкси сплела пальцы на колене:

— Когда от брата пришла последняя весточка? Или ты больше ничего не слышала о нем после того разговора у вербовщика?

— Он писал письма, как обещал. И от него регулярно поступали деньги. Но письма были пустые, холодные; такие кто угодно мог написать. Харбин не вернулся на Равнину Вигрид, и мы с ним больше не виделись. Мы не могли навестить его — слишком уж это хлопотно. Брат обещал в каждом письме, что возвратится… вот только промежутки между письмами все увеличивались. Сначала месяц, потом полгода… Потом одно письмо примерно в оборот. Последнее пришло два года назад. В нем почти ничего не было. Кажется, даже почерк был не его.

— А деньги? — осторожно спросила Линкси.

— Деньги приходили. Немного, но достаточно, чтобы прокормиться.

— Думаешь, его подмяли? — осведомился Крозет.

— Угу. Что так будет, я поняла еще при той беседе с вербовщиком, когда другие еще ничего не подозревали. Служба крови свой хлеб ест не зря.

— И что теперь? — спросила Линкси.

— Я хочу найти брата и узнать о его судьбе, — сказала Рашмика. — А вы что подумали?

— Церквям не нравится, когда кто-то сует нос в такие дела, — заметила Линкси.

Рашмика насупилась:

— А мне не нравится, когда мне врут.

— Знаешь, о чем я думаю? — сказал Крозет. — Церквям самое время заполучить Бога на свою сторону. Потому что без помощи высших сил им против тебя не устоять.