Падальщики. Книга 2. Восстание

Айя Сафина, 2019

Непобедимый вирус, превращающий людей в монстров, продолжает истреблять остатки человечества. После массовой атаки зараженных Тесса восстает из мертвых. Новые знакомства с загадочными людьми, выжившими после заражения, придают сил для продолжения борьбы со смертельной заразой. А тем временем на подземной базе Желява изнуренное военным режимом население организует мятеж против Генералитета. Чем завершится глобальное восстание людей против вируса? Поддадутся ли остатки человечества страху перед смертью или рискнут всем, что имеют, ради надежды на светлое будущее?

Глава 1. Начало

24 мая 2030 года. 18:30

Доктор Август Кейн

Папка выпала из моих трясущихся рук, и я проклял себя за то, что теряю самообладание. Держи себя в руках, черт подери! Еще не все кончено! Исследования продолжаются, а значит, бой еще не проигран. Нам просто надо докопаться до дна кроличьей норы, чтобы разгадать секрет этого чертова вируса, в конце концов, должно же это дно где-то быть!

— Кейн! — позвала Кристина.

Я обернулся. Моя жена в белоснежном халате бежала ко мне с планшетом в руках. Какая же она красивая! Почему-то я так редко замечал это, практически никогда не делал ей комплиментов, хотя ведь это было несложно — она работала со мной бок о бок в лаборатории всю мою карьеру становления как ученого-вирусолога, начиная с первых парт в университете и заканчивая нынешней назревающей катастрофой. Но я молчал, уткнувшись в микроскоп и пробирки с бактериями: мизерными, незначительными и загадочными. Теперь-то мне ясно, что не туда мой изучающий взор был устремлен. Вот она, истинная невинная красота — в каждом движении моей жены, в томном взгляде ее серых глаз, в полете ее длинных кудрявых светлых волос, развевающихся на ветру, точно флаг дома. Моего дома. Дом, который вскоре будет уничтожен.

Но не только переливы золота притягивали мое внимание к волосам жены. Они еще были сальными у корней и взлохмаченными, хотя это сложно заметить у обладательницы кудрей, но я видел все. Потому что она, как и все мы — двадцать пять ученых и ассистентов, работавших над проектом Терра Аустралис (Terra Australis Incognita — пер.лат. «Неизвестная Южная земля» — так Птолемей первым описал гипотетическую возможность существования Антарктиды), уже давно перестала выходить из лаборатории, наверняка уже несколько дней не принимала душ, довольствуясь жалкими двумя-тремя часами сна прямо за компьютерами, пичкая себя тоннами крепкого кофе и шоколадками из автомата. Мы все были измождены, но даже этой скорости не хватало, чтобы опередить заражение, которое прогрессировало, как стремительная иммиграция саранчовых стай.

Мы забыли, что такое дом, два месяца назад, когда стали поступать сообщения о странных вспышках агрессии среди людей. Когда мы узнали, что инициаторами в них выступали наши бывшие двадцать два пациента из антарктической экспедиции, которых мы до этого наблюдали в нашем центре по контролю заболеваний в Стокгольме на протяжении трех месяцев, мы побледнели.

Как и предсказывал мой коллега, по совместительству лучший друг и шафер на свадьбе — Генри, которого я обожаю и ненавижу одновременно за его необъяснимые и поразительные способности точного прогнозирования — все шишки попадали в нас. Я до сих пор ругаю себя за проявленную слабость. Я должен был устоять перед натиском премьер-министра и тех недалекого ума представителей корпораций Фармчейн и Сандоз, которые уже заключили контракт с ВОЗ о начале запуска производства вакцины против нового вируса. Они сообщили властям всех стран-членов ООН (даже целую конференцию с фуршетом устроили!) о том, что именно наша лаборатория смогла найти вакцину против новой заразы и она успешно протестирована. Но это было вранье! Они сделали заявление, совершенно не вникая в наши доклады! Мы сообщили о том, что нам удалось ввести болезнь в стадию стойкой ремиссии, но настоятельно рекомендовали оставить пациентов под наблюдением на протяжении как минимум полугода, прежде чем выпускать препараты на рынок.

— Полгода? Вы в своем уме, Август? — возник Альфред Гласс, генеральный директор Фармчейн — корпорации, занимающей третью часть фармацевтического рынка Европы.

Это был необъятных размеров мужчина с нависающим над коленями животом и грузным многоэтажным подбородком, из-за которого лицо и шея соединились в единую часть тела. Черные локоны искусственных волос, зачесанные набок, чтобы скрыть лысину, еще ярче подчеркивали последнюю стадию сахарного диабета. А исходивший от него запах кислятины и ацетона, заставляли задерживать дыхание, когда он приводил свое потное тело в движение. Сердце щемило от того, что дорогущие костюмы от Бриони у него были одноразовыми — при всей своей физиологической омерзительности он отличался нелогично развитой брезгливостью к многоразовому ношению одежды.

Пока он говорил, меня не покидала мысль о том, что из-за таких людей, как он, не желающих умерить свой аппетит в потреблении земных ресурсов, вирус и вырвался на свободу из плена антарктических льдов.

— Мы уже сообщили ВОЗ, что вакцина найдена и прошла тестирование, — поддержал Вейнер Граф — председатель совета директоров компании Сандоз, которая и финансировала весь исследовательский проект по вирусу.

Этот худой седовласый старик в прямоугольных очках ярко контрастировал с жертвой жадного потребления — Альфредом Глассом. Но тот хотя бы имел медицинское образование. Вейнер же ничего не смыслил в фармацевтике. Он был бизнесменом. Вот так правление Сандоза поставило во главу угла прибыль, а не сам смысл своей деятельности. Им было все равно, что производить, главное, это должно быть прибыльным. Вейнеру принадлежит идея создания нового препарата против рака толстой кишки, побочные эффекты которого настолько чудовищны, что людям приходится покупать в том же Сандозе комплекс препаратов, избавляющих от мигреней, диареи, кровотечений из лопнувших сосудов. Так Вейнер увеличивал продажи: продавал людям токсичные пилюли, которые вынуждали покупать дополнительные лекарства для борьбы с побочными эффектами, чей список продолжался до бесконечности, как и прибыль кампании. Сандоз увидели в нем бога. Я же лишний раз задался вопросом: куда все человечество идет с такими лживыми благими намерениями, скрывающими внутри себя гниль и разложение?

Я не стал поправлять Вейнера в сотый раз в том, что мы не занимаемся разработкой вакцины, мы создаем многокомпонентную противовирусную терапию. Но если они не вникли в результаты наших исследований, нет смысла ждать от них адекватных требований. Они не понимали, что существуют вирусы, которые невозможно вывести из человеческого организма, но их можно подавлять. Тот же самый вирус герпеса, который спровоцировал созревание уродливой язвы в уголке рта Вейнера, например. Но даже несмотря на столь зудящий для Вейнера факт, он все равно оставался сторонником крайностей: болезнь либо вылечена, либо нет. Срединные меры прибыль не приносят, ведь среднестатистический потребитель тоже не хочет вникать в элементарный курс биологии, а желает получить микстуру, которая избавит его от мерзких вредных бактерий одной пилюлей.

— А это не мои проблемы. Вы не должны были сообщать ложные сведения, — противился я.

— Ошибаетесь, Август. Это — наши общие проблемы. Если вы не способны найти лекарство, у меня в записной книжке есть тринадцать имен выдающихся ученых, желающих занять Ваше место, — ответил Вейнер.

— Если Вы будете менять ученых, как перчатки, далеко в изучении вируса Вы не уйдете, — вставил мой друг и коллега Генри.

Он всегда стоял со мной бок о бок еще с аспирантуры в университете, где мы познакомились. Я знаю, что он ухаживал за Кристиной в студенческие года, так мы и объединились в одну компанию — Кристина стала нашим форумом. Спустя четыре года Кристина сделала выбор в пользу меня, а Генри уже не мог с нами расстаться. И вот прошло тринадцать лет, а мы продолжаем наш научный путь вместе. Честно признаться, я не знаю, что бы я делал, если бы их двоих не было рядом. Кристина — мои колеса, Генри — мой кучер, а я — сокровищница идей. Любой успех мы делили на троих. Как и провал. Как, например, этот.

Генри носил узкие очки в тонкой черной оправе, так четко контрастирующей с его светлыми волосами, собранными в хвост. Он был статный стройный и выше меня аж на целую голову, и за это я его тоже ненавидел, особенно когда он шутил по этому поводу: облокотится на мою голову и тотчас же резко одергивается со словами, типа:

— Ой прости! Я думал, это тумбочка!

Паршивый из него остряк.

— Позвольте нам самим решать, кого брать на работу и чьи услуги оплачивать, — холодно парировал Вейнер.

— Я не снимаю с себя обязанности ведущего ученого в исследовательской группе. Я просто прошу у вас еще немного времени, — сказал я.

— Его больше нет. С каждым прожитым днем паника среди населения возрастает. Звонки из ВОЗ и правительственных администраций разрывают мой телефон. Я не хочу повторения Эболы и Зика, в конце концов, опыт борьбы с ними должен был нас научить тому, что люди склонны преувеличивать серьезность заразы, а СМИ лишь подогревают сковороду. Отменяйте карантин и наблюдайте за пациентами в дневном стационаре. Они по-прежнему будут в вашем ведении, просто вы будете изучать их незаметно для публики — на дому. А мы тем временем начнем производство препаратов, — сказал Альфред.

— Что Вы будете делать, если в дальнейшем обнаружатся новые критические особенности вируса, а Ваши препараты уже вовсю будут использоваться населением? — спросил Генри.

— То же, что и всегда. Введем изменения в состав и назовем улучшенной формулой. Приставки «ново-», «ультра-», «мега-» всегда работают безотказно на мнение потребителей, — ответил Вейнер.

Ну разумеется! Он знал все о маркетинговых ходах и ничего о медицине.

— Я подумаю над Вашим предложением.

Я встал и уже готов был выбежать из кабинета, как Вейнер меня остановил.

— О нет! Погодите. В независимости от того, захотите ли Вы остаться или уйти с поста ведущего исследователя, сегодняшний день будет запечатлен, как историческая дата!

Меня заставили вместе с Генри встать на фоне эмблем Сандоз и Фармчейн, установленных на входе в здание исследовательского центра. Альфред Гласс стоял сбоку от статного высокого Генри, задержавшего дыхание. Сухощавый сутулый Вейнер Граф пожимал мне руку, пока продажный журналист щелкал фотоаппаратом.

— Улыбайтесь, доктор! Побольше радостных эмоций! Представьте, что Вам подарили щенка! — он сделал около сотни кадров, и все это время мне хотелось раскрошить ладонь Вейнера в своем кулаке.

Исследователи в белых халатах и бизнесмены в дорогих черных костюмах — эта унизительная фотография разнеслась по всем уголкам мира в газетах, журналах, новостных веб-сайтах. На следующий день весь мир увидел мое лицо и запомнил, как героя. Именно тогда мы с Кристиной стали пропадать в лаборатории с утра до ночи, чтобы не натыкаться на соседей и почтальонов, уверенных в своей обязанности пожать мне руку, как гению, спасшему человечество от очередного смертельного вируса.

— Если у пациентов начнутся осложнения, все шишки полетят в нас, — сказал тогда Генри. — Никто и слушать не будет, что нас прессовали!

У нас не было выбора. Мы могли уйти из проекта, и тогда другие исследователи продолжили бы нашу работу. Но им бы потребовалось несколько недель, чтобы вникнуть в наши разработки. А если моя фотография уже летает с новостью о том, что лечение найдено, то какая разница?

Я остался в проекте. Как сказал Вейнер, неважно кто окажется на моем месте, мое лицо навсегда останется в истории. Мне нечего было терять, кроме полугода интенсивной исследовательской работы, за которую я чувствовал себя ответственным.

Я согласился отменить карантин.

Мы отпустили двадцать два пациента антарктической экспедиции, принесшей этот злосчастный вирус на наш материк. Мы наблюдали их на протяжении полугода: приходили на дом, чтобы взять анализы, произвести физиологические измерения, сделать внутривенные переливания крови, которая отныне стала неотъемлемой частью противовирусной терапии.

Дело в том, что главным своим оружием вирус сделал физиологическую потребность человека в крови, в буквальном смысле отключив способность человеческого тела воспроизводить эритроциты. Эритроциты содержат гемоглобин, обеспечивающий транспорт кислорода в организме, без которого жизнь невозможна. Образование гемоглобина запрограммировано генетически. Гены в шестнадцатой и одиннадцатой парах хромосом отвечают за синтез альфа — и бета-белковых цепей глобина. Впоследствии к ним присоединяется молекула гема, включающая в себя атом железа, который и захватывает молекулы кислорода через легочные капилляры и транспортирует его ко всем тканям организма. Вирус скопировал гены в шестнадцатой и одиннадцатой хромосомах с информацией о синтезе гемоглобина и создал свою версию ДНК с измененным геном, блокирующим создание белковых цепей глобина, и под действием интегразы встроился в хромосому человека. С этого момента костный мозг прекращал выработку гемоглобина, а существующие эритроциты погибали в течение ста-ста двадцати дней.

Обнаружив новый ход вируса, мы, разумеется, приступили к регулярным переливаниям крови, чтобы поддерживать жизнедеятельность пациентов. Когда был отменен карантин, пациенты по-прежнему получали не только медикаментозное лечение, но и новые порции крови. Одновременно мы готовились к самым пессимистичным прогнозам, организовав карантинные блоки в ближайших больницах, даже родственников обследовали на постоянной основе, и ничто не предвещало плохих новостей, а мы вроде вошли в привычный размеренный темп исследований.

Но спустя шесть месяцев к нам привезли уже знакомого геолога. Он был в бреду, никого не узнавал, не понимал, кто он и где находится. А потом он и вовсе впал в безумие. Сопровождавший его брат сообщил, что Фарад накинулся на него ни с того ни с сего и вцепился зубами ему в руку. Мы сразу поняли, что вводить в карантин необходимо обоих.

А потом начался ад.

Звонки обеспокоенных родственников начали поступать со всех концов Европы. Все двадцать два участника экспедиции сошли с ума и стали набрасываться на людей. Тринадцать человек привезли к нам обратно, остальных развезли по близлежащим больницам и центрам по контролю заболеваний с карантинными отделениями. Мы настоятельно требовали изолировать всех, кто был укушен. Но, как это бывает, если хочешь, чтобы все получилось, как надо, делай это сам. Не могли же мы, как грибники, бегать по городам и собирать людей в корзинку. В итоге, разумеется, всех изолировать не удалось. Нашлась пара человек, которые не обратились за медицинской помощью и отправились домой заниматься самолечением. А там у них прогрессировало заражение.

С тех пор прошло два месяца, и приступы агрессий среди людей стали появляться в новостях все чаще. Их так и назвали — вирусная Вспышка. Мы уже не имели никакого контроля над распространением вируса. Сканеры в аэропортах и международных вокзалах не могли обнаружить вирус на ранней стадии, даже социальные видеоролики, снятые по заказу ВОЗ, о первых признаках заражения были малоэффективны, потому что редко какой человек отличит изменения в своем организме от обычных симптомов гриппа или простуды.

А вирус так и работал: проникнув в кровеносную систему после укуса, спустя некоторое время он начинал захват всего организма — поражал лимфатическую, репродуктивную, эндокринную, костно-мышечную системы. Инфицированного постепенно охватывали самые разные симптомы: жар, увеличение лимфоузлов и оттока слизи, ломота и слабость в теле — в общем, все то, что среднестатистическим человеком воспринималось, как грипп. Обычно, когда симптомы расширялись уже до диареи и рвоты, некоторые начинали понимать, что происходит нечто странное. Ладно, если бы на этом этапе они обозначали себя перед врачами, но были и те, кто продолжал лечить себя антибиотиками и противодиарейными, не желая тратить медицинскую страховку на то, с чем вполне способны справиться сами.

В какой-то момент инфицированные входили в состояние, как им оказалось, выздоровления, они начинали чувствовать в себе прилив сил и бодрости, из головы уходил туман, жар снижался, но это лишь означало, что вирус входит в финальную стадию — он перезапускал нервную систему и уже на следующий день обманутый облегчением человек впадал в болевой шок от возрастающей ломоты в теле и отказа органов. Вирус добирался до нервных клеток, создавая в них импульс, который мозг воспринимал, как болевое ощущение. И когда вирус поражал одну нервную клетку за другой, человек либо впадал в кому сам, либо его вводили в нее вынужденно, если этот этап происходил в медучреждении, потому что такой болевой шок был способен остановить сердце.

И на данном этапе мы зашли в тупик. Потому что после этой «мини-смерти» — как сами ученые нарекли внезапную кому — человек просыпался другим. Он терял восприятие себя и окружающего мира, переставал узнавать родственников и даже терял способность к речи, в том числе к ее пониманию. Казалось, что за время комы человека подменили, но ни один анализ, ни одно МРТ не обнаруживало перемены в структуре мозга, как это обычно происходит при опухолях. В этом была загадка вируса: каким образом ему удалось отключить сознание человека, как если бы оно имело тумблер вкл/выкл?

В то же время в человеке рождалась загадочная тяга к агрессии и насилию, которую мы поначалу пытались объяснить примитивными потребностями вроде утоления голода, потому что агрессия выражалась непременно в нападении на людей и попытками высосать из них кровь. Но очень быстро мы отмели эту теорию, потому что наши инфицированные были сыты! Мы переливали им кровь литрами, и в ней не было недостатка! И тем не менее, процесс заражения усугубился, создав новый симптом — агрессию.

Жена наконец догнала меня в коридоре лаборатории и протянула планшет с обеспокоенным лицом.

— Кейн, это из Бостона! — выпалила она, запыхавшись.

Я прочитал новости и посмотрел видео о том, как молодой учитель напал на собственную невесту и прокусил той шею. Все это мне уже было знакомо.

— Там тоже началось! — выдохнула она.

Я готов был зареветь. И хотя мой сдержанный вид не продемонстрировал ни единой эмоции, внутри меня бушевал огонь. Вирус распространялся. Случаи агрессивных вспышек среди людей поступали уже со всех континентов! Как такое может быть?! Глобальная пандемия происходит на моих глазах, а я даже близко к разгадке не подошел! Я осознавал, что мы отстали от вируса настолько, что уже не видим его за горизонтом.

— Власти заключили всех пострадавших в карантин, — сказала Кристина, пытаясь облегчить мою ношу.

— Ты же понимаешь, что это ничего не изменит! На десять укушенных всегда найдется тот, кто не обратится за помощью в больницы, а потом тихо впадет в кому у себя в квартире и обратится в монстра, — огрызнулся я.

Мне сейчас не до утешений!

Мы направились в карантинный блок, где содержались наши сложные пациенты. Последние два месяца мы сидим там безвылазно.

— Новые ингибиторы транскриптазы уже дали результат? — спрашивал я у Кристин.

— Да. Отрицательный, — выдохнула она.

— Этого не может быть! — остановился я на полпути и даже развернул ее за локоть, точно выпытывая у нее правду, как детектив, который нашел несоответствие. — Они должны были сработать! Мы расшифровали часть ДНК вируса и создали ингибитор на основе его собственного ДНК!

— Вирус устоял! — Кристина начинала паниковать, заражаясь моим негодованием. — Поначалу ингибитор работал, но уже через несколько часов все вернулось к прежнему состоянию, потому что вирус начинает вести себя агрессивно!

Вычленив часть ДНК-вируса, где прописана программа поражения Т-лимфоцитов (Т-лимфоциты отвечают за активацию иммунного ответа на чужеродные антигены), мы пытались найти способы блокировки взаимодействия вирусной клетки с клеткой-мишенью и выстроить преграды в местах соединения рецепторов клеток, чтобы нарушить работу транскрипции. На этой схеме строится антивирусная терапия ВИЧ. И теперь Кристина говорит, что испытания провалились, потому что вирус быстро изменил тактику, словно почуял подбирающиеся к нему шаги врага. Воистину этот вирус гениален!

— Надо попробовать еще раз! — произнес я твердо, не желая слышать возражений.

— Кейн, мы так пациентов потеряем! Мы уже убили троих!

— Кристина, там снаружи мы, итак, теряем людей тысячами!

— Это другое!

— Чем же?

— Тем, что в стенах карантина мы убиваем их собственными руками!

— А снаружи мы убиваем их своей трусостью и бездействием!

Кристина тяжело выдохнула, закрыла лицо руками и прислонилась к стене. Даже не прислонилась. Она упала на нее. Каждый раз наши споры разбиваются о невидимый барьер, который ни один из нас не желает преодолеть, чтобы понять друг друга. Кристина всегда защищала научную этику, я же уверен, что спасти людей надо любой ценой. Это не значит, что я готов жертвовать меньшинством ради большинства, но, когда обстоятельства складываются так, что человек умрет рано или поздно, я готов пренебречь этим «поздно», чтобы использовать шанс найти подсказку!

Кристина измотана. Синие круги под ее поразительно обворожительными серыми глазами и впалые щеки с выпирающими скулами мне уже кажутся привычными, а перемену я замечаю, только когда просматриваю старые фотографии на смартфоне в перерывах на кофе, заряжаясь стремлением вернуть свою прежнюю счастливую семейную жизнь. Там мы с Кристиной по утрам в университете читаем лекции по общей и молекулярной вирусологии, по биохимической и популяционной генетике, по вечерам работаем в лаборатории центра по контролю заболеваний, а дома нас ждут четыре беспородных кота, которых мы взяли из приюта. Там Кристина пышет жизнью. Настоящая же — медленно угасает. Лекции заброшены, коты под присмотром добродушной одинокой соседки, а от осознания того, что твоя прежняя жизнь осталась лишь в мегабайтах, лишь в нематериальном электронном мире, становится очень тяжело на груди, даже сердце падает вниз, словно с обрыва, словно оно потеряло смысл отбивать свой прежний ритм, предчувствуя скорое поражение. Мы теряем нашу реальность, мы проигрываем в гонке со смертью. Мы все измотаны бесконечными днями с недосыпом. Мы измучены устойчивостью вируса ко всем имеющимся у нас противовирусным препаратам. Мы вводили гормоны, иммуномодуляторы, мы делали переливания крови с новыми лимфоцитами для полной замены иммунных клеток, мы использовали самые разные комбинации препаратов, которыми лечат ВИЧ, Эболу, Денге, оспу, бешенство. Ничто не брало вирус. Дошло до того, что мы начали экспериментировать над живыми людьми, пытаясь пересадить органы и костный мозг, но вирус все равно выживал в крови и поражал новые органы! Как такое может быть? Что это вообще за порождение природы, которое невозможно обуздать? Оно будто из параллельного мира с правилами отличными от нашего!

— Посмотри вот на это, — я протянул жене папку с результатами ДНК-секвенирования зараженных пациентов.

— Генетики закончили расшифровку? — тут же поняла она.

— Нет, только еще одну часть. Но здесь важно вот это, сравни! — я указал пальцем на нужные цветные столбики.

Кристина смотрела на две разные вирусные ДНК от разных людей, инфицированных с промежутком в две недели.

— Они непохожи! — тут же поняла она.

— Именно! Вирус мутирует!

— Так быстро?! — она даже глаза выпучила на меня.

— Похоже, он видоизменяется при передаче к новому носителю.

В нашем центре уже содержалось сорок шесть пациентов — критическое количество, больше мы содержать физически не сумеем — у нас не хватает карантинных боксов. Среди зараженных у нас есть самые первые пациенты, так называемые, нулевые — участники Антарктической экспедиции. Их осталось всего шестеро. Двое умерли от болевого шока, который был вызван поэтапным отказом органов. Трое — во время экспериментальных операций. Еще двое пребывают в вынужденной коме, в которую мы ввели их из-за того же болевого шока. Остальные — пациенты, попавшие к нам после первых нападений. Они являются результатом укусов нулевых, а потом и первых, и вторых. Мы их всех держим привязанными к кроватям, потому что они впали в яростное бешенство и совершенно не осознают самих себя, как и мир вокруг. Мы взяли у них клетки для анализа ДНК, и сегодня генетики шокировали меня тем, что вирусная ДНК у нулевых пациентов отличается от ДНК последних прибывших зараженных.

— Но это же все меняет! — воскликнула Кристина. — Это же доказывает, что все, что мы делаем тут, бесполезно!

Я люблю эту женщину. Она понимает меня с полуслова.

— Нам надо копать глубже! Мы можем хоть сколько пичкать пациентов этим ассорти из препаратов, но пока мы не расшифруем чертов геном вируса, наши попытки бессмысленны! — согласился я.

И тоже прислонился к стене. Мы словно загнанные марафонцы, взявшие перерыв.

— А что с МРТ? — спросил я.

— Пусто. Нет у них опухолей в мозге. Я не понимаю, почему они свихнулись!

— А гиппокамп?

— Имеет небольшие структурные изменения, но они даже меньше, чем у больных Альцгеймером!

Потрясающий и в то же время весьма загадочный вывод: получается, что физиологически мозги зараженных абсолютно здоровы! Нет там ни опухолей, ни органических поражений. Чем еще можно объяснить внезапные вспышки агрессии, если голод их не мучает, а мозги не имеют отклонений? Почему очнувшись после комы, человек больше не идентифицировал себя?

Моя сокровищница идей уже скоблила лопатой по дну сундука, перебирая последние причины, но все больше интуиция мне подсказывала, что ответ мы найдем в оставшейся нерасшифрованной части вирусной ДНК.

— Переливания продолжаете?

— Каждый день! В том то и дело, Кейн! Не потребность в крови ими руководит! Они сыты! Но все равно пытаются напасть, укусить, цапнуть, как беднягу Майло.

Неделю назад при попытке взять анализы у одного из зараженных, наш коллега Фридрих Майло, с которым Кристина была в далеких родственных связях, был укушен зараженным в предплечье. Мы закрыли его в карантине тотчас же. Это первый случай заражения среди ученых.

— Как он, кстати?

Кристина замотала головой.

— Плохо.

И тут ее голос сорвался. Кристина заплакала и закрыла лицо руками. Я понимал ее ощущения: из бесстрастных надзирателей, следящих за процессом заражения за надежными стеклами, мы превратились в изрешеченную крепостную стену, которая вот-вот развалится в песок. Всего полгода назад вирус был так далек от нас, он был примитивен, посредственен и даже глуповат на фоне человеческой цивилизации, которая расщепляла атомы и управляла реками. А теперь…

Теперь же он вырос из котенка в голодного свирепого льва и уже начал кидаться на своего дрессировщика. Иронично. Я всегда знал, что попытки приручить природную дикость терпят крах перед глобальностью, величием и монументальностью мира. Человек не бог. Он возомнившая о себе невесть что букашка под ботинком мироздателя, который прожил в этом мире целый час, а человек — всего секунду.

Я подошел к жене и обнял ее крепко-крепко, мысленно заставляя поверить, что мы справимся. Хотя сам я тоже отчаянно нуждался в ком-то, кто заставил бы меня поверить в то же самое.

Но в следующую секунду мой и без того проблемный мир установил новый уровень кошмарности. Коридор вдруг осветился мигающим красным светом.

— Что это? — тут же очнулась Кристина.

Мы уставились на настенные лампы, заливающие коридор красным светом, создавая атмосферу нарастающей тревоги. Лампа мигала не хаотично. Она передавала сигнал тревоги из определенного исследовательского блока. Сопровождающий ламповое мигание характерный писк, повторяющийся азбукой Морзе короткий-короткий-длинный, дал ясно понять, где активировали кнопку зова на помощь.

— Это из карантинного блока! Бежим скорее! — сообразил я.

Мы поспешили в стерильный блок. Мы наизусть знаем тревожные коды, которые передают визуальные и звуковые сигналы по всему зданию, а код, обозначающий нарушение карантинных мер, здесь самый знаменитый, непопулярный и в то же время редкий.

Мы держали зараженных в отдельных прозрачных стеклянных и плексигласовых клетках три на три метра в карантинном блоке, который связывается с основным зданием центра коридором, где мы и столкнулись с Кристин. Тяжелые двери блока, казались стали весить еще больше, когда мы вдвоем пытались их открыть — паника ускоряла работу мозга, и оттого секунды стали тянуться очень долго. Мы сбежали по металлической лестнице вниз в карантинный блок, представляющий собой просторный ангар, в котором ровными рядами располагались индивидуальные герметичные боксы, в которых безумные пациенты лежали, привязанные к кроватям.

Мы пробежали несколько рядов, пытаясь разыскать источник угрозы. Сейчас здесь работало шестнадцать исследователей, которые попадались нам то тут, то там, но по их растерянным лицам было ясно, что они сами не понимали, кто активировал кнопку тревоги. Это неудивительно, потому что ангар занимает площадь около десяти тысяч метров, а между боксовыми рядами можно блуждать целый день.

Но тут вдруг прямо из-за угла перед нами на пол повалилась куча тел в белых халатах. Мы тут же бросились в ее гущу.

— Держи его!

— Вот же черт, крепкий какой!

— Хватай по рукам!

— Ноги держи!

Группа ученых пыталась совладать с выбежавшим из бокса зараженным. Посреди кучи в халатах кто-то истошно вопил. Кристина кинула мне шприц с транквилизатором, которым мы вырубаем пациентов, когда хотим взять анализы. К сожалению, он действует не больше десяти минут. Зараженные отличаются небывалой скоростью регенерации тканей, а потому наркоз на них действует недолго.

Я приблизился к куче рук-ног, нашел ногу пациента в сорочке, вогнал иглу и быстро надавил на поршень. Через несколько секунд напряжение спало, и куча в халатах начала распадаться. Оказалось, что четверо ассистентов пытались снять с пятого ассистента зараженного мужчину. Кажется, в прежней жизни он был разносчиком газет.

— Гейл! Покажи! — я тут же подбежал к раненному ассистенту.

Это был рыжеволосый молодой парень в толстых круглых очках, недавно закончивший мою же альма матер по специальности вирусология. Он был очень одаренным малым, и сейчас я, как никогда, почувствовал ярость от того, что мы теряем столько талантливых людей.

Второй. Уже второй ученый пал жертвой заразы. Мое отчаяние становилось все громче.

Гейл стонал. Еще бы! Этот мужик ему запястные кости сломал.

— Черт! Какие же сильные у них челюсти! — поразился Генри, поправляя очки после драки и осматривая изувеченную руку Гейла.

— Как он вырвался? — спросил я в свою очередь.

— Он из старого бокса. Те, что из укрепленного стекла, — ответил мой друг.

— Хочешь сказать, он разбил стену бокса?! — удивилась Кристина.

— Да. Он вырвался из ремней, вывихнув себе запястья. А потом разбил стену бокса лбом.

Генри показал на деформированные кисти зараженного и огромный синяк на голове бессознательного пациента, вокруг которого столпились переводящие дух ассистенты.

— Это невозможно! Человек не может разбить столь толстое стекло! Сил не хватит! — поразилась Кристина.

— Честно сказать, сил у них не занимать. Мы едва одолели этого вчетвером!

— Впрыск адреналина? — предположил Уилл — генетик в годах, тоже участвующий в потасовке и почуявший неладное в резком увеличении физических сил пациента.

Я присел к зараженному и стал разглядывать его руки.

— Не похоже, — ответил я. — Посмотри, как развилась мускулатура.

Я указал на выпирающую плечелучевую мышцу, твердую двуглавую мышцу, выпуклые трицепсы. Если память мне не изменяет этот мужчина был достаточно худосочный. Когда его еще только привезли, я поразился тому, что обычно почтальоны — люди с подтянутой спортивной фигурой, ведь работа обязывает — а этот был откровенным хиляком. Сейчас же мой мозг спорил с моими воспоминаниями. Если бы этот парень не потерял рассудок, я бы подумал, что за время, проведенное здесь, он готовился стать тренером в каком-нибудь фитнес-клубе.

— Сколько крови мы им переливаем? — спросил я. Мысли уже вели меня куда-то, а интуиция подсказывала, что там меня ждет верный и очень нехороший ответ.

— По триста миллилитров три раза в неделю, — ответил Генри.

— Почему увеличили дозу?

— Эритроциты снова начали падать.

Я выпрямился. Вот и конец туннеля. Догадка, озарившая мой мозг, заставила спину пропотеть.

— Надо немедленно всех зараженных перевести в плексигласовые боксы! — произнес я.

— У нас они все заняты. Нам некуда их пихать! — возразил Уилл.

— Надо заказать новые!

— Уже заказали. Прибудут через два дня.

Я судорожно соображал.

— Хорошо. До тех пор, пока не прибудут боксы, прекратить переливания!

— Что?

— Почему?

— Эта процедура поддерживает их состояние! — непонимающие ассистенты перебивали друг друга.

— А еще неплохо кормит! Посмотрите! — остановил я их возмущения.

Я снова показал на валявшегося на полу зараженного мужчину без сознания. Невооруженным глазом было видно, как окрепли мышцы шеи и плеч под больничной сорочкой.

— Не адреналин делает их сильными! А ускоренный кислородный обмен! Чем больше эритроцитов — тем больше кислорода, тем сильнее мускулатура. Уровень эритроцитов начал падать, потому что вирус в буквальном смысле растит им мышцы.

— Черт подери! — Генри сообразил первым. — Что вирус пытается сделать с ними? Убить? Или превратить в убийц?

Мы озадаченно переглянулись. Очередной туннель с ответом в конце, и никто из нас не хотел в него вступать. Ассистенты взяли зараженного под руки и поволокли обратно в бокс. Надо придумать улучшенную систему креплений к кроватям, пока не прибудут новые боксы. Черт! Час от часу не легче! Теперь зараженные начали выпрыгивать из боксов, разбивая стекла лбами и кулаками.

Где-то глубоко в груди поселился жуткий страх, который мое сознание противилось признать. Древний страх, животный. Тот, который испытывает добыча, когда хищник несется за ней по пятам. Я огляделся и вдруг понял, что мы здесь в лаборатории окружены этими машинами для убийств, которых один-на-один одолеть не в силах. У нас здесь сорок шесть боксов: двадцать четыре из них из укрепленного стекла — хрупкого для зараженных, как оказалось, и это стекло — единственная преграда между людьми и чудовищами.

На лицах Кристины и Генри я прочитал схожие эмоции. Мы втроем представляли собой исключительную систему группового мышления, точно научились читать мысли друг друга. Кристина и Генри тоже проигрывали сценарий наперед. Но ни один из нас не желал произносить эти опасения вслух.

За нас это сделала судьба.

Резкий и внезапный звон разбитого стекла заставил нас дернуться и обратить взоры туда, откуда раздался звук побега. Нашим жутчайшим страхам суждено сбыться сегодня. Мы переглянулись с Генри. Честно сказать, наверное, благодаря тому что внутренне мы уже были готовы к подобному исходу событий, мы среагировали молниеносно.

— Хватай транквилизаторы! — крикнул он мне.

Мы тут же бросились вразнобой к ящикам со шприцами в медицинских шкафах, стоящих вдоль коридора между блоками, на ходу анализируя, из какой клетки выбралось очередное чудовище. Клетки стоят в пять рядов, но стеклянные находятся в конце зала в южной части.

— Кристина, жми вызов охраны! — приказал я, понимая, что сейчас нам пригодится тяжелое вооружение — центр охранялся силами федеральной полиции, имеющей в кобурах пистолеты.

Но не успели мы собраться, как откуда-то из южной части послышался еще один взрыв стекла. Это новая клетка взорвалась осколками, выпуская из своих недр монстра? Или же первый продолжает рушить свой дом родной, чтобы вырваться на свободу? Мы снова переглянулись, и Генри, недолго думая, вытащил целый ящик с заряженными шприцами, пихая их по карманам, как солдат — патроны.

Но дальше стало еще хуже. Где-то в заднем конце зала разбили еще один бокс.

Что за чертовщина?

На этот раз мы смотрели друг на друга с растущим ужасом в глазах, снова противясь признать ужасающий реальный факт. Но это был не предел кошмаров. В следующую секунду раздался новый стеклянный взрыв. А потом четвертый, и пятый, и шестой. Словно по рядам боксов медленно протекала звуковая волна, взрывающая один за другим.

Мы затаили дыхание, слушая эту нескончаемую и такую равномерную музыку звонких ударов, оканчивающихся легким бряцаньем осыпающихся на бетонный пол осколков, словно затихание оркестровой симфонии, которой руководил кровожадный инфицированный пациент, выбирающийся на свободу.

— Они как будто научились… как будто копируют друг друга, — прошептала Кристина.

Мое сердце замерло. Она описала абсолютно те же мысли, что посетили мою гениальную голову: забывшие речь и потерявшие самоопределение, зараженные, тем не менее, демонстрировали способность учиться, подражая друг другу. Это возможно? Значит, они еще способны мыслить аналитически?

Мне не удалось погрузиться в сокровищницу, которая снова начала сверкать идеями, выбравшимися из недр интеллекта подобно забившим из земли фонтанам в такт взорванных боксов, потому что на моих глазах Генри потянул стоящую перед ним Кристину за рукав, роняя шприцы на пол.

— Уходим отсюда. Надо звать охрану, — повторил я.

И тут раздался первый крик. Мы тут же напряглись. Спина сразу закостенела, сердце впрыснуло адреналин в кровь, дыхание сбилось, а жар пробежался от ушей до пяток. Мозг же в это время судорожно соображал: в данный момент здесь находятся порядка шестнадцати ученых — наших коллег, бросить которых нам не позволила этика, ни научная, ни корпоративная. А потому мы втроем рванули на помощь, точно определив, откуда послышался первый крик жертвы пациента.

Мы бежали, казалось, целую вечность, рассекая воздух между рядами боксов, пока наконец не достигли зоны со стеклянными. Трагедия развернулась перед нашими глазами почти тотчас же: посреди последних рядов один зараженный сидел на нашем лаборанте Берни и рвал тому шею в клочья.

— Твою мать! — выругался Генри.

Толстощекий низкого роста Берни, всегда напоминавший мне султана из детского мультфильма про вора и принцессу, истошно вопя, пытался скинуть мужика, который прежде работал терапевтом и прибыл по вызову на дом на скорой помощи. По иронии судьбы на этой же скорой помощи его доставили в больницу с рваными ранами от укуса на руке. Вскоре после этого он очутился в нашем центре.

Мы в один прыжок оказались возле кровавой драки и стали стаскивать бешенного фельдшера с Берни. Мужик вцепился крепко. Берни ревел, как раненный лев, а мы продолжали тянуть фельдшера за ноги и плечи. Но, черт возьми! Сколько же в них сил! Мы рисковали тем, что оторвем фельдшера вместе с куском мясистой шеи Берни, потому что мужик и не рассматривал возможность раскрыть пасть, чтобы выпустить добычу.

— Кристин! Неси чем разжать челюсти! — крикнул я, пока вводил уже вторую дозу снотворного в ногу свирепого фельдшера.

Моя жена тотчас же побежала к шкафам с медицинскими инструментами. Как бы я ни хотел хорошенько вмазать этому пациенту, я понимал, что эффекта это не возымеет — ввиду ускоренных темпов регенерации болевой порог зараженных возрос в несколько раз.

Но тут прямо на моих глазах путь Кристины подрезал неизвестно откуда взявшийся зараженный в больничной сорочке с русыми волосами до плеч и повалил ее с ног. Все мое человеколюбие в этот момент смыло ураганом страха.

— Кристина! — завопил я.

Я вскочил, как ужаленный, забыв про истекающего кровью Берни подо мной. Мои ноги несли меня к жене, а мозги работали наперед, выстраивая ужасающие прогнозы.

Я услышал крик. Был ли он женский? Принадлежал ли моей жене? Куча рук и ног на полу не давала точно определить, навредил ли пациент Кристине.

И снова судьба решила хлестануть меня в этот день.

Да! Это кричала Кристина! Зараженный парень — продавец цветов в бывшей жизни — вцепился в плечо моей жены и рвал его из стороны в сторону, как собака — плюшевую игрушку.

Я навалился на него сверху, схватил за волосы и потянул, что есть мочи, пытаясь оторвать от моей жены! Но вот же черт! Как крепко они вонзаются в плоть! У них ведь зубы обычные — человеческие, не предназначенные для пережевывания сырого мяса, и уж тем более у них нет широко раскрывающихся пастей хищников! Зато вирус укрепил жевательные мышцы, и теперь их челюсти обрели способность мертвой хватки! Я остервенело избивал пациента, дергал за шею, даже пытался душить, засовывал пальцы ему в рот, пытаясь разжать зубы вручную, одновременно осознавая, что сам рискую заразиться таким образом, поранившись о его резцы. Но я себя не контролировал! Меня охватило лишь одно желание — спасти мою жену!

— Кейн! Отойди! — крикнул Генри откуда-то сзади.

Я взглянул в сторону. Мои глаза вспыхнули огоньком глубокого облегчения, несмотря на внутренний протест ученого. Я отпрыгнул.

К черту человеколюбие! Прикончи его, Генри!

В ту же секунду на спину парню упал топор.

— Давай еще! — крикнул я, осознав, что первый удар зараженный даже не почувствовал!

Генри снова замахнулся топором, который еще минуту назад последние пятьдесят лет спокойно висел себе в шкафчике рядом с пожарным шлангом, не представляя, какую роль ему придется сыграть в один ужасный день. Второй удар топора разрубил парню позвоночник, и снова — он едва ли это почувствовал. Кровь захлестала в разные стороны. Мы закрыли лица рукавами халатов, чья белизна так резко и быстро окрасилась в яркий алый цвет. Тело парня обмякло, и мы вытащили Кристину из-под мертвеца. Она рыдала, ее трясло.

— Зажми! — крикнул я, не обращая внимания на ее шок.

И только сейчас я понял, что кричу, потому что пока я пытался спасти свою жену, в карантинном блоке начался ад. Вокруг стоял такой невообразимый гам из криков людей, что поначалу я подумал, будто нахожусь где-то на ярмарке с кучей детей, визжащих на аттракционах. Но если бы это были дети! Пациенты, выбравшиеся из клеток, нападали на ученых по всему блоку. И я, изначально залезший в самый эпицентр ангара, уже не мог им помочь, потому что оказался в том же дерьме.

Я достал из кармана свой носовой платок, который Кристина вышила моими инициалами, потому что считала, что каждый джентльмен должен иметь в кармане платок для нуждающейся женщины, а эта метка всегда обозначит тот факт, что сам он занят. Я приложил его к кровоточащей ране на плече Кристин. Мой ученый мозг, характеризующийся высокоразвитой наблюдательностью, всегда бесил Кристину, которая, знай бы, что я разглядываю вышитые инициалы на платке, пока вокруг люди умирают мучительными смертями, точно наградила бы меня оплеухой.

— Надо уходить! — повторил я уже в третий раз.

— Смотри! Кто-то все же сумел вызвать охрану!

Генри указал пальцем на синий мигающий огонек на потолке, означающий, что военный пост, охраняющий наш объект, оповещен о чрезвычайной ситуации, разразившейся в карантинном блоке. У них есть целая инструкция на этот случай. Вот только вряд ли они готовились к массовому восстанию пациентов. Надеюсь, у них нет недостатка в патронах.

Я подставил плечо жене, Генри вытащил топор из спины мертвеца — за его практичность я его всегда обожал — и мы побежали к дверям, ведущим из карантинного блока в медицинский центр.

Пока мы бежали обратно, беглые взоры по сторонам рисовали нам удручающие жуткие картины с телами в белых халатах, лежащих в коридорах между боксами. Вдруг справа от нас зараженный вцепился в ногу бегущего прочь ассистента, оба тут же повалились на пол. Генри хотел подбежать, ведомый инстинктом помочь коллеге, но я резко остановил его. Мы не можем помочь всем. Нам нужна артиллерия! Пусть разберутся люди, вооруженные автоматами, потому что мы с транквилизаторами перед зараженными пациентами — как дети с леденцами.

Я старался не смотреть в коридоры между боксами, в которых творилась кровавая драма. Я и по раздающимся отовсюду крикам понимал, что здесь происходит массовая гибель выдающихся людей. Кошмар, который я наблюдал в новостных сюжетах, добрался и до моей обители. Этот факт ярче остальных подчеркивал, что зараза одерживает верх. Подчеркивал ярким красным маркером с металлическим запахом крови.

Я продолжал бежать, отвернувшись в очередной раз от жестокой кровавой сцены: сразу трое зараженных рвали зубами неподвижное тело нашей ассистентки Наташи, работающей тут всего два дня. Умерла ли она? Потеряла сознание от потери крови? От боли? А ведь у нее есть маленький сын трех лет, которого она воспитывает одна. Что случится с ним, когда его мама не вернется домой? Я выкинул эти мысли из головы. Они мешали мне выбраться отсюда невредимым.

— Главное — не выпустить их отсюда! — сказал я Генри на ходу, пытаясь отвлечься от чужих судеб и сконцентрироваться на собственной.

Я знал, что охрана выстроит пост в коридоре между блоком и центром, который зараженные пациенты не пересекут. Так было написано в инструкции. Но в ней не учитывался тот факт, что пациенты стали проявлять невероятные физические задатки, одолевая сразу пятерых человек за раз и не чувствуя ударов топора в спину.

Не успел я закончить мысль, как судьба снова свалила меня на землю. В буквальном смысле — зараженная женщина прыгнула на нас со спины и повалила на пол. Теперь я на себе испытал, как стремительно возросла их сила. Генри снова замахал топором, точно наш ангел-хранитель, кровавые брызги уже второй раз за день окропили наши халаты — из разрубленной шеи мертвой женщины кровь била фонтаном.

А тем временем в коридорах между соседними боксами ученые с истошными воплями боролись с полуголыми пациентами врукопашную, но проигрывали перед их варварской жестокостью. Пациенты превратились в неуправляемых убийц с повадками диких зверей. Они скалились, пускали слюни, даже передвигались на четырех конечностях, придавая своим прыжкам больше мощности! Нет, мы определенно недооценили вирус! Наш ум проигрывает их физической силе и свирепости!

Пациенты четко знали, куда целиться, чтобы попасть в артерии — ведь именно там текла жидкость, утоляющая их свирепость. Почему? Почему им не хватает той крови, что мы переливаем им? Чем они движимы? Что заставляет их напасть на человека, будучи удовлетворенными во всех потребностях?

— Август, не отставай! — злобный окрик Генри, как отца, заметившего исчезнувшего из поля обозрения недотепу-сына, вернул меня в реальность. Не в ту, что кровавыми красками расписывала натюрморт перед моими глазами, а в ту, в которой лично за мной гнались лютые монстры.

Я вскочил с пола и побежал за Генри, тащившего Кристин. Но тут меня сбили с ног так внезапно и резко, что я аж сознание потерял на долю секунды, совершенно не заметив, как оказался лежачим навзничь на полу. Едва поймав свой вышибленный дух обратно и увидев наконец своего без пяти секунд убийцу, я закричал. Кристина обернулась и тоже закричала. Генри уже хотел броситься ко мне, но тут судьба прочертила барьер между нами, словно не желала играть по нашему сценарию, у нее для каждого из нас уже был свой. И как оказалось, мой был не самый завидный.

Не успел Генри сделать и пару шагов, как путь ему перерезали еще трое подоспевших обезумевших людей. Генри уже рефлекторно замахал топором перед ними, разгоняя точно рой мух факелом. Но одолеть троих, пусть даже с топором на вооружении, оказалось сложнее. Генри попятился, а скалившиеся пациенты не желали упускать добычу.

И снова сокровищница идей тряслась от бурных фонтанов, которые били по всей ее территории разными догадками и гипотезами. Мне вдруг показалось, что они прекрасно осознают больший потенциал нападать группами, нежели по отдельности. Мы считали их полностью потерявшими понимание мира вокруг, но так ли это на самом деле? Ведь их нападения только с первого взгляда кажутся сумбурными, на самом деле в них есть логика! Они знают, куда целится, понимают смысл угрозы и осознают успех массовости. Вкупе с возросшей физической силой и быстротой, они действительно представляли собой профессиональных убийц!

И мой собственный убийца нависал надо мной, клацал окровавленными зубами, с которых тянулись красные вязкие слюни прямо мне на грудь. Я вцепился в его плечи и пытался скинуть, а в голове мысль горела яркой кровавой лампочкой в голове: он уже кого-то убил — вся его сорочка покрыта свежей кровью! Кристина права. Не голод движет ими, а нечто другое! Но что? Глаза его пустые, в них горит яркий голубой огонь меняющегося цвета глаз.

Мне не одолеть моего убийцу, которого я сам же кормил кровью, пока он растил себе мышцы. Я зарыдал, мыслями возвращаясь к моей красавице-жене Кристине, которую сейчас защищал Генри, продолжая пятиться по ступеням назад, не пропуская тварей дальше себя. Он разрубил топором голову одного пациента, прошелся по грудине второму, который лишь еще больше озверел от сопротивления добычи. Но третий безумец уже оказался умнее, и как только Генри замахнулся на него, тот вцепился в топор руками, перехватил его и резко вырвал из рук Генри. И снова я поразился тому, как ясно у них вдруг заработал интеллект во время охоты!

Мой скорый убийца продолжал ломать мои руки, они онемели, как если бы я тягал чересчур тяжелую штангу, которая все больше провисает под силой гравитации, которой я больше не мог сопротивляться. Мои попытки убежать от тварей вдруг показались глупыми и смехотворными, как противостояние человека и цунами.

Меня сегодня убьют.

А перед лестницей, ведущей к выходу из карантинного блока, уже собралось порядка семерых пациентов, прыжками настигающих ученых, охваченных ужасом сыграть роль добычи.

Последняя секунда, в которой мой взгляд встретился со взглядом Генри, врезалась мне в память навсегда. В эту секунду я признал, что прощаю его за то, что он бросает меня. А он поклялся мне в том, что отныне будет защищать Кристину до конца жизни.

— Уводи ее! — закричал я, когда увидел, что Кристина сбегает по лестнице обратно, осознав, что я безвозвратно отстал.

Генри без топора с жалким шприцем в руках в последний раз оценил обстановку вокруг, взглянул на меня с нескрываемым отчаянием, а потом резко пнул пациента, что отобрал топор, да пнул так сильно, что тот слетел с лестницы кубарем и свалил с ног карабкающихся по лестнице собратьев. А потом Генри схватил Кристину и потащил ее к выходу.

— Нет! Там Август! Нет! Вернись! Август! — рыдала моя жена где-то в гуще выживших белых халатов, экстренно покидающих карантинный блок.

Но спасибо Генри, что тащил ее насильно прочь из этого ада, развернувшегося по моей вине. Я не справился, я подвел всех. Моя заносчивость успешного исследователя-вирусолога сыграла со мной злую шутку, потому что я возомнил себя достаточно смышлёным, чтобы побороть столь продуманное произведение природы. Я проиграл в этой борьбе, потому что нам еще так далеко до роли богов!

Моя реальность продолжалась последние пару минут. Я почувствовал, как на меня навалились целой толпой. Я лягался, брыкался, бил кулаками, не целясь, извивался, что есть силы, прямо, как енот на пушной ферме, который знает, что сейчас его подвесят на крюк и освежуют заживо. Но меня схватили сразу несколько рук, я даже не сумел сосчитать их всех, только чувствовал, как мой халат, и рубашку, и брюки начинают терзать на части. Я почувствовал, как зараженный попытался прокусить мой халат, но у него не получилось, тогда он впился в мое белоснежное предплечье, торчавшее из-под рукава. Я заорал от дикой боли, с ужасом осознавая, что он разжевывает мою плоть, пока она еще живая. В эту же секунду его собрат оторвал другой рукав халата, послышались рвущиеся швы рубашки, а потом зубы вонзились мне в плечо. Я заорал еще громче, не зная, куда деваться от этой зверской боли, которая поднялась комом в глотке! Стало трудно дышать, меня бросило в жар, крик помогал мозгу справляться с болевым шоком. А потом третий сел мне на хребет и вонзился зубами в шею. Я уже просто выл, смирившись со своей участью и моля Бога забрать мою жизнь поскорее, не в силах больше терпеть эти адские мучения, когда тело рвали в клочья, а страх заставлял сердце биться в истерике: пожалуйста, прикончите меня поскорее!

В какой-то момент я начал отключаться. Мне даже показалось, что я чувствовал, как сосуды опустошались и сужались, как трубочка, скребущая по дну стакана с оставшимися каплями лимонада. Чавкающие звуки прямо под ухом обозначали пир моей плотью, в это верилось с трудом. Кровопийцы продолжали глубже впиваться в мое тело, смыкая челюсти, словно чувствуя назревающее истощение ресурса. Я пару раз взвыл от вонзающихся еще глубже резцов, мое дыхание стало сбивчивым, я сипел, как собака, измученная жаждой, и все молил Бога, в которого не верил, поскорее меня убить.

Болевой шок исправно выполнял свою функцию, а кровопотеря ускоряла его эффект. Вскоре где-то посредине между жизнью и смертью я понял, что их болезненные укусы несравнимы с болью от потерянной чести в проигранной борьбе, которая засверкала так ярко в том срединном мире, куда меня уносило.

Последний кадр впечатался в роговицу моих глаз, как и в память, навсегда, словно последние секунды человеческого мира перед неминуемым апокалипсисом: зараженные сбили с ног первых появившихся в коридоре охранников, отстреливающих взбесившихся пациентов направо и налево, и уже свободно прокладывали себе путь по человеческим телам, распластанным по лестнице, ведущей в центр.

В следующую секунду я умер.