Умрут не все

Айгуль Малахова, 2023

Жизнь Эльвиры, молодой успешной женщины, становится похожа на зловещий кошмар. После того, как она решает пожить в доме, полученном от бабушки в наследство, вокруг Эли начинают происходить иррациональные события. Домик у подножия Уральских гор в глубинке, жители, косящиеся на героиню с непонятной злобой, найденный на чердаке дневник бабули со странными пожеланиями, "чёрные копатели", мистический заговор… Даже в своих самых страшных кошмарах женщина не могла предположить, что события её жизни полностью выйдут из ряда обыкновенных и начнут напоминать горячечный бред! Что таится в серебристом тумане, выползающем из глубины Уральских гор? И самый главный вопрос: кто выживет?

Глава 4. Знакомство с деревней

…Убив на дорогу почти весь день, ближе к вечеру я добралась до Аютау. Попросила таксиста остановить машину в начале улицы: захотелось пройтись пешком. Катила за собой два больших чемодана и оглядывала окружающий пейзаж, от вида которого сбивалось дыхание и начинало печь в солнечном сплетении.

Горы тяжело нависали надо мной. Ветер закручивал дорожную пыль в шаловливые вихри. Вершины с ещё зелеными, но уже кое-где рдеющими багрянцем, шапками деревьев напоминали мне о бренности всего сущего на Земле, и о своём бесконечном величии. Я с детства помнила эти горы и густые узорчатые малахаи лесов, украшающие их. Казалось, ничего не изменилось, таким родным и тягучим был зов гор. Самообман, осекла я себя. Конечно, всё вокруг изменилось, и прежде всего я сама.

Я подошла к приземистому добротному дому. Сердце отозвалось тонкой щемящей болью. Вот он, дом моей бабушки, место, где я проводила летние каникулы: бесконечные, счастливые и беззаботные. Лай соседских собак заставил поспешить. Я подошла к калитке, просунув руку в небольшой зазор, легко приподняла щеколду. Вошла в некогда аккуратный дворик, сейчас густо поросший высокой травой. В лучах закатного солнца она казалась особенного салатового цвета и от этой нежности почему-то хотелось плакать.

Слезы были близко по многим причинам. Одна из них — главная: бабушка умерла. Я редко приезжала к ней в последние годы, но знание о том, что она жива и здорова, оказывается, обеспечивало меня тем уровнем спокойствия, которое было жизненно необходимо. И вот теперь я лишилась надёжного причала. Одиноко и сиротливо стало на душе. Бабушка пережила моего отца, своего зятя и мою маму, свою дочь. Сначала тяжело заболел отец, оказалось, опухоль мозга на последней, четвёртой стадии. Потом, как-то очень быстро вслед за ним ушла мама после сердечного приступа. А бабушка моя, Минигуль, оставалась такой же крепкой ещё долгие годы.

Смерть родителей я переживала очень болезненно, но всегда чувствовала мощную энергетическую поддержку от бабушки и… Мне становилось намного легче. Я хотела, чтобы она была рядом, звала её, уговаривала и даже плакала. Олэсяй ни в какую не соглашалась жить со мной в Москве.

— Иэх, не смеши мои галоши, — махала она рукой, — какая-такая Москва?! Как стану там жить, так и помру сразу от тоски. В гости ещё могу приехать, на пару недель.

Она, действительно, приезжала. Гостила, как и обещала, пару недель и вновь отбывала в свой крепкий, с новым ремонтом, домик. Я до конца лелеяла надежду, что смогу уговорить олэсяй остаться у меня жить. Но всё было напрасно, бабуля рвалась в свой дом, где была её жизнь, её горы и леса. А теперь бабушки нет. Я прерывисто вздохнула, как будто прорыдала весь день, хотя не проронила ни слезинки. Это душа моя плакала, тоскливо и тонко, как скулит, оставшись один пёс, покинутый хозяином.

Очнувшись от воспоминаний, поднялась по деревянным ступеням ко входу. Достала ключи. Современная железная дверь легко открылась. Внутри дома стало ещё хуже. Пустота вызывающе смотрела на меня изо всех углов, кричала из аккуратно заправленной постели, фыркала из минималистичного убранства двух комнат. Пересилив себя, я наскоро выпила чашку чая, постелила себе на диване. Нашарила в опускающихся сумерках пижаму в чемодане и улеглась спать.

Спала долго, без сновидений, как будто провалившись в темный подпол. Утром встала, чувствуя себя бодрой. Взглянула в окно и вздохнула. Погода испортилась. Вчерашний теплый вечер наутро обернулся промозглой осенней сыростью.

Сентябрьский дождь зарядил на весь день: нудный и тоскливый. Глядя на непогоду, разыгравшуюся за окном, я растопила печку, потому что вдруг озябла, напилась горячего чая с травами, которые в изобилии сушились у бабушки в сенях и натянула теплую пижаму. Порадовалась, что взяла её с собой. Больше всего мерзли ноги. Покопавшись в шкафу, я выудила вязаные шерстяные носки. Примерив, обрадовалась: размер был моим. Такое ощущение, что бабуля ждала меня и связала к моему приезду носки. Не её были точно, потому что ногами моя бабушка могла посоперничать разве что с Дюймовочкой или лесным эльфом. Сразу же ноги мои согрелись и тут же потеплело на душе.

Слушая весёлое потрескивание горящих дров в печке, я совсем приободрилась. Включила для фона телевизор и забралась с ногами на диван. Я вспоминала беззаботные дни, явственно слышала звонкий смех мамы, родные голоса папы и бабушки.

Во вместительной бабушкиной комнате была большая кровать, на которой спала она сама и диван для меня, когда я приезжала. Но чаще, в летние ночи, мы с бабушкой укладывались в сенях: здесь было прохладно и свежо, не то, что в нагревшемся за день доме. Стояла широкая двуспальная кровать. В жаркие дни мы с бабушкой выносили во двор матрац, клали его на две старинные раскладушки и сушили, потому что он быстро отсыревал.

Спать в сенях было хорошо до тех пор, пока не наступал рассвет. Вместе с солнцем появлялись скопища мух. Возбуждённо жужжа, они бесконечно садились на оголённые части тела и яростно кусались. Можно было отмахиваться сколько угодно, это не помогало. Находился единственный выход: натянуть на лицо сетчатую накидку, которой олэсяй накрывала подушки, когда заправляли кровать. Остальные части тела во избежание атак со стороны навязчивых насекомых прикрывались одеялом.

Потом, повзрослев, после прогулок до утра (а точнее, ночных подростковых посиделок возле костра), я тихонько прокрадывалась в дом. Укладывалась спать там, несмотря на духоту, чтобы бабушка не засекла, во сколько я вернулась. Не учитывала я только одного: старушечий сон чуток, и бабуля всегда бдит.

По утрам она обычно делала невинные круглые глаза и восклицала:

— Ай-бай, Ильвира, вставай, сколько можно спать?! Уже девять утра!

Я с трудом разлепляла ресницы и — несмотря на прогулки до пяти-шести утра, мгновенно вскакивала на ноги. То ли юность была тому виной, то ли благодатный горный воздух, но тело тут же наливалось бодростью и спать не хотелось ни капельки.

В соседней комнате на раскладном диване располагались мои родители, когда мы бывали втроём. Впрочем, если родители приезжали, то ненадолго. Погостив пару дней, они убывали в Москву. Или на море, если у них был отпуск. Я на побережье была пару раз, но почему-то мне там показалось скучно. Гораздо больше мне нравилось в Аютау, в окружении деревенских ровесников и каждое лето я рвалась именно сюда.

Больше внуков и внучек у бабушки не было. Сама она являлась для этой деревни пришлой: из далекой глухой деревушки где-то в горах, а потому и родственников, кроме мужниных в Аютау у неё не было. Про ту, родную деревню олэсяй рассказывать не любила. На мои любопытствующие расспросы отвечала односложно: «Она развалилась, все разъехались…» Почему я вспомнила о ней сейчас? Не знаю. Возможно, виной всему была погода, лениво думала я, погружаясь в дремоту. Самое то для погружения в пучину ностальгии.

Какое-то мимолётное движение во дворе заставило меня вскинуться и потереть глаза. Померещилось? Нет. Дверь, которую я по деревенской привычке никогда не закрывала на замок (только на ночь), заскрипев, открылась.

Вскочив с дивана, я с замирающим сердцем подошла к ней. Облегчённо вздохнула. Медленно, низко согнувшись в комнату входила соседка, бабка Галия, опираясь на палку. Господи, сколько же ей лет, вспоминала я, глядя на сгорбленную спину. Вслух же поздоровалась по-башкирски:

— Здравствуйте, Галия-абей. Как поживаете?

— Внученька, Эльвира, здравствуй! — проскрипела бабка, протягивая мне две руки. Я торопливо пожала их. Чуть не забыла об этом национальном обычае: с теми, кого очень уважаешь, здороваться обеими руками, — как поживаем? Доживаем потихоньку. Вот и бабушки твоей, Минигуль, не стало.

Она подняла голову и спокойно посмотрела на меня яркими, совсем не выцветшими от времени, карими глазами. Может быть, потому что смотрит всё время вниз, ведь скрюченная совсем, мелькнула неуместная мысль. А сама я уже бегом включила электрический чайник, заварила крепкий чай. Таков обычай: без чая никакие вопросы здесь не решаются. А уж, тем более, если человек просто в гости зашёл.

Мы пили чай долго, обстоятельно, старушка чинно опустошала пиалы вприкуску с городскими вкусностями, коими, впрочем, в деревне давно никого не удивить. Вспоминала про мою бабушку, рассказывала различные истории и, странное дело, разговоры о бабушке не вызвали обычной жгучей тоски, похожей на нестерпимую изжогу, а лишь тёплое щекочущее глубоко в ноздрях чувство лёгкой грусти. Я даже перестала обращать внимание на раздражающий скрипучий голос, слова вливались в мою душу подобно лечебному бальзаму.

— Я чего заходила-то, — после того, как я в четвёртый раз налила воду в чайник, поднимаясь с места, произнесла старушка, сухими ладошками как будто омыв лицо. Чаепитие окончено, поняла я. — Ты дом продавать будешь?

Я растерялась от бесхитростного, в лоб, вопроса.

— Даже не знаю, Галия-абей, — неловко улыбнулась я, — как-то не задумывалась. Только в наследство вступила, да с работы уволилась. Пожить хотела немного, может быть, до зимы. А потом решу.

— Я ведь чего спрашиваю. Правнук хочет здесь дом купить. Посмотрели на ваш: почему бы и нет. Участок хороший. Переезжать сюда собираются с невесткой. А строить не хотят пока. Газ проведён опять же, хоть с этим не заморачиваться, — скрипела она своим невыносимым голосом, заставляя меня невольно морщиться, когда особенно болезненно саднило по нервам.

— Я подумаю. Обязательно подумаю и дам ответ в кратчайшие сроки, — глупо, по официальному брякнула я, тут же пожалев об этом. Бабка надолго замолчала, очевидно переваривая мои слова, а потом произнесла:

— Да уж, если решишь продавать, не забудь про меня, — она тяжело вздохнула, — я бы отписала свой дом им, раз так хотят, только уже дарственную на сына сделала… На старшего своего, Айрата. А то после моей смерти переехали бы. Недолго мне уж осталось.

— Ну что вы, Галия-абей! — пылко возразила я, — не говорите так!

— Эх, Эльвира, — покачала головой бабуля, поднимаясь с места, и, по привычке, глядя в пол, — никого уже не обманешь. Твоя бабушка самой долгожительницей в селе была. А за ней — моя очередь.

После её ухода я ещё долго вертела в руках обертку от конфеты, задумчиво уставившись в окно. Дождь и не думал заканчиваться, наоборот усилился. Серая мгла накрыла село. Я думала о соседке, Галие-абей, которой наверняка совсем не много осталось. И в то же время, эта женщина думает о других, до конца. Как моя бабушка. О внуках, о детях. Где мне взять столько мудрости, чтобы перестать мучить себя пустыми вопросами и начать наслаждаться жизнью?

День промелькнул незаметно. Включив телевизор, огромную плазму, которую я подарила бабуле на день рождения, валялась на диване, обдумывая, как быть дальше. Дом был полон старых вещей, если хочу продать его, от них надо будет избавиться. Сонно моргая под гулкий говор телепередачи, я размышляла над своим приездом.

Почему-то у меня возникло такое ощущение, что мне здесь совсем не рады, причём даже погода. Вот и бабка Галия прибежала наутро, чтобы поговорить о продаже дома. Совпадение, конечно. Но чувство, что не рады мне и всё — осталось.

Надо бы сходить в магазин, купить продукты, подумала я, нехотя поднимаясь с нагретого местечка. Кроме конфет и разных пирожных, которые я по привычке привезла с собой, еды в доме не было. Все домашние заготовки и консервирования я раздала соседям, после похорон олэсяй. Посмотрев в окно, на заливающий белый свет беспросветный дождь, передумала. Схожу завтра, сегодня устрою разгрузочный день. С конфетами, пирожными и чаем.

Так и пролетел незаметно мой первый день в деревне. Уснула я рано, в полубессознательном состоянии небрежно ткнув пультом в экран телевизора. Мне снилось детство, жаркое лето, полное беззаботных весёлых игр, беготни и детских криков.

На берегу небольшой речушки с оригинальным названием Ия мы с ребятами часто загорали. Тогда речка была более полноводной и в ней даже водилась рыба. На мели, сквозь прозрачную воду видно было камни и ракушки. Войдя в то место, где степенное течение переходило в бурливое и быстрое, можно было почувствовать, как таинственно перешёптываясь, Ия бежала вперёд, нетерпеливо толкаясь, словно сердясь, что опаздывает куда-то. В жаркие дни на речке мы проводили целые дни: купались, рыбачили.

А на обрывистых берегах, медленно, но неуклонно съедаемых эрозией, иногда прямо над водой, в норках вили свои гнёзда ласточки. Мы ложились на животы, так, что только лохматые головы торчали над обрывом, отражаясь в зеленоватой воде. Затаив дыхание, наблюдали, как стремительно, подобно сверхзвуковым самолётам вылетали из своих норок птицы, взмывая высоко в небо.

На этих же берегах временами собирались целые пастбища бабочек. Для нас, детей, казалось великой тайной, как огромное количество этих прелестниц может неподвижно сидеть весь день, как будто приклеившись к обрыву. Можно было протянуть руку и спокойно взять бабочку, которая даже не трепыхалась, как будто находилась в глубоком сне.

По вечерам мы собирались на небольшом пустыре неподалёку от пекарни, от которой шёл одурманивающий запах свежеиспеченного хлеба. Жадно вдыхая сытный аромат, разливающийся в вечернем воздухе, мы играли в наш, деревенский волейбол.

— Элька! Лови мяч! — я проснулась от звонкого голоса мальчишки, Ильяса.

Некоторое время лежала, прислушиваясь к той бездонной тишине, которая могла царить только в деревне. Казалось, крик мальчишки ещё звенит в ушах. Чего-то не хватало. Глубокая ночь окутала всё вокруг тишиной, лишь луна ярко светила прямо в окно, придавая, окружающим предметам особый, мистический оттенок.

Встав с дивана, я тяжело вздохнула, чувствуя себя выспавшейся. Зря так рано легла, теперь сон пропал. Я нашарила на столе телефон, взглянула на часы. Половина четвёртого. Положила гаджет обратно, размышляя о том, что все равно придётся улечься на место до утра. Часы! Вот чего не хватало в этом доме. Сколько помнила себя, у бабушки всегда тикали старинные ходики. Сейчас они молчали. Оно понятно, часы остановились, ведь подтягивать гирьки было некому.

Я вздохнула, прислушалась к звенящей тишине. Какая-то нехорошая она была, напряженная, как чересчур надутый шарик, готовый лопнуть в любую секунду. Шагнув к выключателю, я замерла. В соседней комнате раздался скрип половиц, как будто чьи-то босые ноги осторожно переступали по полу.

Замерев, я прислушалась. Ощутила, как неприятно холодит кожу спины мгновенно промокшая от ледяного пота, пижама. Задерживая дыхание, на цыпочках прокралась к двери, ведущей в комнату бабушки. Скрип стал ещё отчетливее, как будто ходивший приближался ко мне. Едва сдерживаясь, чтобы не закричать, я, затаив дыхание, заглянула в соседнюю комнату. Лунный свет заливал всё вокруг, выхватывая из темноты каждый волосок. Прямо передо мной стояла бабушка. Такая, какой я её помнила: с заплетенной жиденькой седой косичкой, в ночной сорочке. Я смотрела на неё, онемев от ужаса, молча.

— Внученька, не слушай никого, не уезжай, — неожиданно мягко проговорила бабушка и…

Я проснулась. Села на диване, на этот раз реально взмокнув до нижнего белья. Чертыхаясь, переоделась и прошлепала на крыльцо, ощущая босыми ногами прохладу деревянного пола. По пути заглянула в соседнюю комнату. Но было уже совсем не страшно. Только нестерпимо душно, протопленный дом гнал меня на улицу, вдохнуть глоток свежего воздуха. Сверчок где-то за печкой наяривал так, что создавалось ощущение, метит в джазовые музыканты. Та напряжённая, страшная тишина во сне не имела ничего общего с реальностью.

Дождь закончился, небо очистилось от туч и больше ничего не напоминало о непогоде. Выйдя на крыльцо, я невольно залюбовалась огромными, сияющими звездами, вспомнив, как давно не видела такого неба. С юности, если быть точнее. В Москве я никогда не обращала внимания на звезды. То ли их там не было видно из-за постоянно затянутого тучами и смогом темного неба, то ли я не стремилась смотреть наверх, задавленная вечными проблемами. Здесь же хотелось смотреть на них бесконечно, невзирая на ломоту в шее, впитывая их красоту, записывая на подкорку головного мозга.

Не было больше страха. Исчезла печаль, успокоилась душа, тихо поскуливающая уже полгода с тех пор, как я похоронила бабушку. Только я и гигантские светящиеся другие миры, утягивающие в свое бесстыдное великолепие. Стало вдруг очень легко, как будто моя плоть стала невесомой. Казалось, взмахни сейчас руками и полетишь к звёздам, воспаришь ввысь легко, как пушинка. Не знаю, сколько времени я провела так, наслаждаясь безграничным небом, одурманенная холодным светом далёких созвездий.

Я очнулась, когда темнота потеряла глубокую черноту, приобрела едва уловимый темно-синий оттенок. Светает, поняла я. Тут же заломило затекшую шею, а глаза стали слипаться. Почувствовалась и свежесть, тонкими ледяными пальцами вползающая за шиворот пижамы. Почти без сознания я вошла в дом и заперла дверь. Прошлепала замерзшими ногами к дивану, такому родному… Сон утянул в пучину мгновенно, больше не явив никаких кошмаров.

Наутро я проснулась бодрая и отдохнувшая. Подошла к ходикам, запустила. Невольно отметила про себя время, когда часы остановились. Без пяти четыре. Бабушка умерла рано утром. Не тогда ли перестал тикать механизм, вместе с сердцем олэсяй? Я потрясла головой, вытряхивая странные мысли и прогоняя мистический холодок, скользнувший по спине.

Яркий солнечный свет заливал комнату, озорно прыгал зайчиками, отражаясь от воды в ведре. Все удобства давно были проведены в дом. Но набрать из колонки на улице, ощутить вкус другой, ломящей зубы ледяным холодом, вкуснейшей живительной влаги! Я не смогла устоять и принесла ведро волшебной жидкости из колонки на улице. Умом я понимала, что это ровно та же вода, что льётся из крана в доме. Та же, да не та. Не знаю, в чем хитрость, но эта, из колонки была настолько приятной, что хотелось приникнуть к ней и не отрываться. Так было и в детстве, когда я шла с полным ведром по улице, не выдерживала, припадала прямо к посудине, аккуратно касаясь губами покрытой рябью поверхности и пила, насыщаясь. Пока не начинало ломить зубы, а губы переставали ощущать что-либо из-за холода, как после анестезии. Вот и сейчас, бодро соскочив с дивана, я припала к ковшику.

Секрет здешних вкуснейших блюд — горы, а точнее, артезианские ключи, подумала я. Жидкость из подземных горных источников придаёт любым блюдам и напиткам неповторимый сказочный привкус. Возможно, здешние бабули и пьют чай вёдрами, потому что вода здесь волшебная. Воздав таким образом оду святилищу — горам, я порылась в чемодане, откопала тапочки. Надев их, совсем повеселела. Ногам тепло — и настроение другое, бодренькое. «М-да, Эля, стареешь», — мелькнуло в голове. Ощущение согревшихся ног сродни счастью.