Поцелуй льда и снега

Азука Лионера, 2021

Когда правители Ледяного королевства Фриске решают выдать свою единственную дочь замуж за молодого короля Огненных земель, Давине, служанке принцессы, не остается ничего другого, как следовать за своей госпожой в чужие владения. Но на пути в новое будущее на них нападают воины земли. Давина выживает только благодаря помощи храброго бойца, которым является не кто иной, как Леандр, Первый рыцарь Огненного королевства. Им приходится объединиться, чтобы найти пропавшую принцессу, но поиски сближают их сильнее, чем они рассчитывали. Так сильно, что поцелуй пробуждает в Давине древние ледяные силы. Но не Леандр должен был использовать эту магию…

Глава 6

Леандр

Я не могу понять эту малышку! Это сводит меня с ума. Обычно я хорошо умею оценивать оппонента. Навык, который мне пришлось натренировать с юных лет, чтобы выжить. Он работает с обычными гражданами, солдатами и даже с королями. Особенно с королями.

Но не с Давиной.

Все в ней противоречиво. Ее движения точны и изящны, что не редкость для служанки принцессы, которая всю свою жизнь провела при королевском дворе. Но иногда ее язык довольно остер. При дворе короля Эсмонда она уже была бы наказана за то, что не лезет за словом в карман. Я не против, но не могу себе представить, чтобы такое поведение ценилось при дворе Фриски. Люди в Ледяном королевстве, как известно, скрытные и сдержанные. Поэтому я более чем удивлен, когда после каждого моего слова с ее стороны следует резкий ответ.

Фрискийцы держатся особняком, поэтому Давина — первая жительница Ледяного королевства, которую я встречаю. Я слышал о них истории и читал предания в книгах. Каждый раз рассказчики с трудом подбирали слова, чтобы описать внешность женщин холодного севера. Я должен был знать это. Но ее вид поразил меня, как внезапное наступление зимы. Даже когда она ехала по лесу, измученная и разбитая, она казалась красивее и грациознее всех женщин, которых я видел до сих пор.

Ее волосы такие светлые, что кажутся почти белыми. Однако в лунном свете они отливают серебром. Я видел это вчера, когда она думала, что я сплю. Я был бы плохим рыцарем — и, вероятно, не дожил бы до двадцати, — если бы не услышал, как она подошла ко мне. Она накинула на меня плащ — жест, который я до сих пор не понимаю. Любая другая женщина была бы благодарна и не вернула его, даже если бы не чувствовала холода.

Когда она убрала волосы с моего лба, я чуть не открыл глаза. Прикосновение кончиков ее пальцев было одновременно теплым и холодным. Даже для меня это казалось бессмысленным, но так и было. Она лишь мимолетно коснулась меня, так что я не смог понять до конца, не показалось ли мне, но места, до которых она дотронулась, после горели, будто я сидел слишком близко к огню. Может, так и было. Наверняка я сжег больше, чем несколько участков кожи, — мой мозг, например. Иначе я не могу объяснить, почему до сих пор не оставил ее.

Я не мог не бросить на нее быстрый взгляд прошлой ночью после того, как она отошла от меня и посмотрела в ночное небо.

Потерянная.

Вот первое слово, которое возникло у меня в голове, пока я смотрел на нее. Без холодного, гордого образа, который я чувствовал весь день и от которого, казалось, мой язык примерзал к небу, она выглядела потерянной. Как будто все, что она знала, исчезло в один момент. Как будто она осталась совсем одна.

Но это неправда! Наверняка у нее во Фриске есть семья, которая только и ждет, когда она объявится. Которая обрадуется, что их дочь жива и невредима. Семья, в которую она должна вернуться как можно скорее.

Для меня есть только одно такое место. Я живу ради своего короля, который дал мне смысл, когда даже следующий вздох казался лишенным его. Он поднял меня на ноги, когда я больше всего хотел бы свернуться калачиком, чтобы умереть, лежа на холодной земле, и дал мне миссию. С тех пор я читаю в его глазах всякое желание и служу ему с рвением, граничащим с одержимостью, о чем не устают напоминать другие рыцари. Но для меня это единственный способ двигаться дальше. Если остановлюсь и начну колебаться, меня сожрут.

Чтобы снова не утонуть в мыслях, я смотрю на Давину, которая яростно пытается метнуть кинжал так, чтобы кончик застрял в дереве. Каждый раз, когда она не попадает, разочарование и гнев мелькают в ее темно-синих глазах, и я почти испытываю жалость к бедному растению. Я не хочу, чтобы она на меня так смотрела.

— Ты должна вложить больше силы в бросок, — говорю я, когда она возвращается на исходную точку.

Тут же ее пронзительный взгляд устремляется ко мне, и я сухо сглатываю. Я был близок к тому, чтобы отвести глаза.

— У меня больше нет сил, — шипит она, стиснув зубы.

Верно. Со вчерашнего дня у меня было более чем достаточно времени познакомиться с возможностями ее тела, ведь большую часть дня она просидела в седле впереди меня. Все это время у меня в носу сохранялся ее запах, который мне хотелось вдыхать снова и снова, только чтобы почувствовать его. Однако больше всего меня очаровали ее заостренные уши, торчащие сквозь почти белые волосы и будто умоляющие, чтобы я очертил их необычную форму кончиками пальцев.

Клянусь богами, что со мной не так? Я явно был на войне слишком долго, если эта малышка выводит меня из равновесия…

Я качаю головой, чтобы отогнать эту мысль, и сосредотачиваюсь на том, о чем мы говорили. Сила. Да, именно это! Каждый, кто видит эту девушку, понимает, что у нее немного сил. В то время как обычно женщины — особенно незамужние! — скрывают свои формы за широкими платьями и накидками, рубашка и брюки Давины так плотно прилегают к телу, что остается мало места для воображения. Только не тогда, когда она вымокла насквозь, как сейчас, и я могу различить под белой рубашкой мерцание ее кожи и еще кое-что…

Взять ее с собой было ужасной идеей.

Она воплощение неприятностей, не более того! Та, кто задерживает меня, когда нужно спешить. Но как бы трудно ни было это признать, я уже давно так не наслаждался обществом женщины, как с ней. Когда я вообще был в последний раз в компании женщины? Я не могу вспомнить, но мы не будем тратить время на разговоры. Может, поэтому я и не практикуюсь. Месяцы, проведенные среди мужчин, не способствуют улучшению моих манер.

— Нет ли другого способа держать противника на расстоянии? — спрашивает она.

Мне требуется несколько ударов сердца, чтобы вернуться в настоящий момент.

— Ты, конечно, можешь использовать его в качестве оружия ближнего боя, но для этого нужно, чтобы твой противник подошел к тебе очень близко. Если у него есть оружие с большей дальностью, ты неизбежно проиграешь. Так что тебе лучше атаковать издалека.

Она вызывающе поджимает розовые губы — они выделяются на ее безупречно светлом лице, как и синие глаза.

— Самым лучшим, — добавляю я, — было бы, если бы ты больше не попадала в опасные ситуации. Женщины должны оставаться в безопасности дома.

Слишком поздно. Когда она так сужает глаза, я понимаю, что двигаюсь по опасной территории.

— Ты имеешь в виду, это была моя вина, что тот мерзкий тип пытался меня похитить?

Я склонен ответить утвердительно. Я презираю насилие в отношении женщин в любой форме, но какая-то темная часть меня понимает мотивы врага, по крайней мере немного. Эта темная часть хотела бы заполучить Давину только для себя, когда я впервые увидел ее. Но, в отличие от сброда из Земного королевства, я не собираюсь похищать ее.

— Нет, — говорю я наконец. — Тем не менее для такой юной девушки, как ты, было бы безопаснее быстро вернуться туда, откуда она пришла.

И снова, кажется, я сказал что-то не то, потому что ее сверкающие синие глаза стреляют в меня вспышками ледяного огня.

— Такие юные девушки, как я? — повторяет она подчеркнуто спокойным тоном.

Отдаленный раскат грома вторит кипящей в ней ярости, которую она едва может сдержать.

Я заставляю себя кивнуть.

— Тебе не хватает физической силы и способностей защитить себя. Твоя беззащитность — приглашение для подобного отребья, как земельцы.

— У меня, может, не хватает сил, — признает она. — Но возможно также, это не подходящее для меня оружие. — Она роняет в траву кинжал, который до сих пор крепко сжимала. — Возможно, ты просто самый паршивый учитель из всех, кого я встречала.

Я стараюсь пропустить последнюю издевку мимо ушей.

— Ты могла бы попробовать с луком и стрелами. Я знаю нескольких солдат, которые из-за своего телосложения никогда не смогли бы долго драться с мечом, но они настоящие мастера в обращении с луком и стрелами. Один может даже стрелять по целям во время езды. Но для этого…

— Для этого что?

Я почти улыбаюсь ее сердито-укоризненному выражению. Вспоминаю с удивлением, что прошло уже много лет, как я разучился улыбаться.

— Для этого тебе надо уметь ездить верхом без рук. А я даже не уверен, что ты одна можешь сидеть в седле.

Ярость в ее взгляде становится еще более угрожающей прежде, чем я заканчиваю говорить. Не сказав ни слова, она резко проходит мимо меня, так что я ощущаю ее аромат и свежий запах дождя и леса. Она набрасывает поводья на Элору, мирно пасущуюся под защитой крон.

Прежде чем я успеваю спросить, что она задумала, Давина запрыгивает на спину моей кобылы, без седла и уздечки, так, словно полжизни провела верхом. Слова застревают у меня в горле при виде этого.

Элора навостряет уши: верный признак, что она вот-вот начнет брыкаться. Как наездника она знает только меня и редко позволяет другим оседлать ее.

Я хочу крикнуть Давине, чтобы она немедленно слезла, если она не хочет сломать себе шею, но она уже подталкивает кобылу пятками. Лошадь делает шаг и проскакивает мимо меня. Давина приспосабливается к темпу и движениям Элоры уже через несколько метров и разводит руки, сидя на спине лошади, скачущей галопом. Только когда кобыла перескакивает через поваленное дерево, Давина одной рукой хватается за гриву и слегка наклоняется вперед. Не считая этого, она направляет Элору исключительно давлением бедер — техника, которую мне, к лучшему или худшему, пришлось выучить во время войны, так как в бою мои руки заняты. Потребовались месяцы, чтобы даже такая обученная лошадь, как Элора, знала, что ей делать, но с Давиной они очень быстро поняли друг друга.

Я стою как вкопанный и смотрю на зрелище, которое открывается передо мной. Элора и Давина скачут по лесу, волосы девушки, заплетенные в косу, развеваются за ней. При каждом ударе копыт разлетаются грязь и вода. Даже когда они мчатся прямо на меня, я не могу пошевелиться. Давина так резко останавливает кобылу передо мной, что та встает на дыбы. Но вместо того, чтобы упасть, как сделал бы даже опытный всадник, девушка остается сидеть, зарывшись рукой в гриву Элоры, и смотрит на меня со смесью удовлетворения и снисходительности. Как раз в этот момент по затянутому облаками ночному небу мелькает молния.

Я боюсь, что мое сердце может остановиться в любую секунду.

Я никогда не верил в судьбу. Но теперь близок к этому. Никогда еще не видел, чтобы женщина так ездила. Даже в дамском седле, на лошади, идущей рысью, они начинали ворчать, что их прически растреплются и их будет слишком сильно трясти.

Не прерывая зрительного контакта, Давина перекидывает ногу через седло и соскальзывает со спины лошади. Грязь забрызгала ее до самых бедер. Затем она похлопывает Элору, и та бежит обратно под дерево. Мерный шум жевания травы и раскаты грома — единственные звуки, наполняющие ночь, когда я смотрю на мокрую и запачканную грязью девушку передо мной.

Я знаю, что жители Фриски молятся богине льда. С другой стороны, у нас в Огненных землях много богов, которым мы воздаем почести в зависимости от ситуации. В тот момент я не удивился бы, если бы Давина оказалась воплощением богини лошадей. Для меня будет честью воздвигнуть ей алтарь своими руками, даже если после всех ужасов, которые пережил, я потерял веру в богов.

— Я… потом вытру ее насухо, — бормочет Давина. Наверное, она неправильно истолковывает мое молчание и взгляд. Внезапно она кажется неуверенной, будто боится, что я снова буду критиковать ее, но нет ничего более далекого от правды.

Я откашливаюсь и произношу именно те слова, которые хочу сказать. Не ту чушь, о которой только что думал, — о богинях и алтарях.

— Это было не так уж плохо.

Конечно, это непостижимое преуменьшение, но я рад, что смог вообще сформулировать четкое предложение. Я хочу умолять ее еще раз прокатиться верхом на Элоре. Хочу увидеть это снова, чтобы убедиться, что мои чувства не обманули меня и это действительно произошло. Давина приподнимает бровь, и мое сердце снова замирает.

— С собственной лошадью, с которой вы бы идеально подходили друг другу, ты действительно смогла бы овладеть стрельбой из лука верхом, — быстро говорю я, прежде чем попросить ее снова запрыгнуть на Элору.

Намек на улыбку касается ее губ, но мгновенно исчезает. Внезапно ее лицо кажется закрытым, и блеск уходит из ее взгляда, а потом она смотрит в землю. Опустив голову, проходит мимо меня под дерево. Я хмурюсь, наблюдая, как она ловкими пальцами распускает косу и расчесывает пряди, прежде чем отжать воду.

Все еще смущенный этой сменой чувств, я тоже прячусь от дождя, которого до сих пор совсем не замечал. Я стою неподвижно, судорожно ища что-нибудь, что я мог бы ей сказать. Неужели я невольно обидел ее? Но при этом хотел похвалить. То, как она только что ехала на Элоре… Это было… Я не могу подобрать слов, поэтому предпочитаю оставить все как есть. Вздохнув, стягиваю через голову промокшую рубашку и выжимаю ее. Не глядя в ее сторону, отчетливо ощущаю на себе пристальный взгляд Давины. Я чувствую его словно прикосновение и, не в силах ничего с этим поделать, сажусь ровнее, как идиот, который выставляется перед женщинами.

Клянусь всеми богами, не понимаю, зачем это делаю? Я всегда насмехался над такими мужчинами, которых, к сожалению, было много на фронте. Я хочу дать себе пощечину за то, что теперь поступаю так же. Я быстро возвращаю себе рассудительность. Неважно, что она обо мне думает. Как бы я ни восхищался ее навыками верховой езды, мы скоро расстанемся. И это хорошо. Я так странно реагирую на нее только потому, что слишком давно не был в женском обществе.

— Ты сражался во многих битвах? — слышу я голос Давины за своей спиной.

Понимаю, почему она хочет это знать. Шрамы, которые покрывают мое тело, хорошо заметны даже в сумерках. Я часто забываю о них, потому что не вижу большую их часть.

Но теперь мне болезненно напоминают, что они не являются приятным зрелищем и женщины обычно избегают такого.

— Во множестве мелких стычек, — отвечаю я. — И в трех настоящих битвах, которые длились месяцами. В двух из них я был командиром кавалерии.

— И ты был ранен.

Не вопрос, а констатация факта.

Я киваю, не оборачиваясь к ней.

— Никогда не хотел быть одним из тех трусливых командиров, которые передают свои приказы с самых безопасных позиций, где с ними ничего не может случиться. Я хотел сражаться. И, к сожалению, с мечом в руках я, как правило, не замечаю ничего вокруг.

Она молчит. Наверно, я сказал слишком много и теперь окончательно отпугнул ее. Так было бы лучше. До сих пор никто никогда не понимал меня. Даже мои солдаты боятся меня, когда я сражаюсь. Они боятся того зверя, который скрывается во мне и проявляется каждый раз, когда я сталкиваюсь с врагом. Когда слышу приближающиеся шаги Давины, то напрягаюсь, а когда ее теплое дыхание касается остывшей кожи на моей спине, я больше не могу подавлять дрожь. Надеюсь, она этого не заметит… Если она…

Я вздрагиваю, когда она слегка проводит пальцами по шраму между моими лопатками.

— Что с тобой случилось здесь? — тихо спрашивает она.

С каждым слогом ее теплое дыхание касается моей кожи, и ее начинает покалывать от блаженства. Я упорно сдерживаю каждый звук, зреющий в моем горле и не имеющий ничего общего со словами, которые я собираюсь сказать.

— Арбалетный болт, — хриплю я. — Атака из засады. Не хотел, чтобы меня несли с поля боя, как тяжелораненого, из-за ничтожного болта, поэтому продолжал сражаться. Я не знал, что наконечник болта был зазубрен и укреплялся в моей плоти с каждым движением. Рана воспалилась после того, как полевой врач наконец-то вырезал его. — Я вздрагиваю от воспоминания. — У меня поднялась температура, и я был прикован к постели в течение нескольких дней, поэтому пропустил исход боя.

Осторожно она проводит пальцами по внешним краям шрама.

— Она такая зазубренная, что почти похожа на снежинку. И она почти в центре твоей спины.

— Доктор сказал, что на полсантиметра влево, и я, возможно, никогда больше не смог бы ходить.

— Тогда тебе повезло.

— Это не имеет ничего общего с везением.

Я рассчитываю, что она, как обычно, будет мне возражать. Наверно, в этом мире нет темы, по которой она не придерживалась бы иного мнения, чем я. Каким бы странным ни казалось мне, что у женщины столь острый язык, не могу сказать, что мне не нравится с ней разговаривать. Хотя солдаты часто спотыкаются о собственные ноги, чтобы выполнить мои приказы, приятно общаться с кем-то, кто относится ко мне со скептицизмом. Кроме Давины, только король Эсмонд может подвергать сомнению мое мнение и приказы.

Не знаю, почему я разрешаю это ей. Может, потому, что она напоминает мне кого-то, кого я потерял давным-давно.

— Вы победили? — спрашивает она, отдергивая руку. Места, которых она только что касалась, тут же замерзают.

Я усмехаюсь, даже если она этого не видит.

— Мы всегда побеждаем.

— Тогда как же получается, что эта война продолжается?

Улыбка исчезает.

— В открытых боях мы превосходим земельцев, но их больше, чем нас. Если мы убьем одного, десять встанут за павшего. Они избегают сражений с нашими войсками и довольствуются тем, что сжигают поселения вблизи границы. Или захватывают кареты с молодыми девушками. Они усложняют нам жизнь там, где только могут. Король Эсмонд больше занят возмещением ущерба, нанесенного Земным королевством, чем планированием битв с ним.

Я вздрагиваю, когда она снова кладет руку мне на спину. На этот раз она касается шрама, идущего до правого плеча.

— Это было лезвие меча?

— Топор, — отвечаю я. — Наверно, удар должен был отделить мою голову от тела. К сожалению, топор застрял у меня в плече, вместо того чтобы попасть по шее.

Меня часто спрашивали о происхождении моих шрамов, иногда дерзкие женщины, которые надеялись, что таким образом смогут сблизиться со мной. Большинство из них, увидев множество плохо заживших ран, украшающих мое тело, быстро переключались на других рыцарей.

Почти все шрамы у меня на спине из-за того, что очень немногие бойцы подходят достаточно близко, чтобы поранить меня спереди. Слишком быстро они оказываются побежденными или мертвыми у моих ног, когда сталкиваются со мной в открытом бою.

Давина легонько поглаживает тонкие шрамы, мерцающие серебром на моей руке. При этом она обходит меня, пока не оказывается прямо передо мной. Я задерживаю дыхание, когда ее взгляд скользит по моей груди и животу. Я будто могу почувствовать его прикосновение. Я смущаюсь и быстро переношу вес, чтобы ей это не бросилось в глаза. Она мельком смотрит на меня и замечает мое нахмуренное лицо.

Извиняясь, она пожимает плечами.

— Как ты знаешь, мы во Фриске очень… миролюбивый народ.

Я удерживаюсь от реплики, что не назвал бы ее трусихой.

— У нас есть солдаты и армия, но никто никогда не видел настоящего сражения, не говоря уже о том, чтобы поучаствовать хотя бы в одном. Вот почему ни у кого из них нет таких ран. — Она приоткрывает губы, на мгновение задумываясь. — Конечно, есть те, кому на тренировках не повезло и они неудачно пропустили удар. Или некоторые повара, которые порезались ножами. Но настоящего военного ранения я никогда не видела.

— Почему ты так очарована этим? — спрашиваю я, когда ее взгляд скользит глубже. Слишком глубоко для меня и моей сдержанности. — Разве ты не находишь их… отталкивающими?

Отвечая на мой вопрос, она смотрит мне в глаза, и я снова теряюсь в их синеве. Никогда не видел такого темно-синего цвета глаз.

— Почему я должна? — резко спрашивает она. — Как ты уже сказал, они очаровывают меня. Они — знак того, что ты сражался и одержал победу. Они — трофей. Каждый шрам означает, что ты выжил, в то время как другие нет. Шрамы определяют тебя как победителя.

Трофеи. Доказательство того, что я выжил. Знак победы.

Я напряженно сглатываю. Никогда еще не слышал, чтобы кто-то так говорил о шрамах, особенно о моих. В глазах молодых женщин они — недостаток. А эта малышка из Фриски, которая, вероятно, знает, что вообще такое война, только по книгам, произносит именно те слова, которых я подсознательно жаждал услышать много лет.

Слова, которые исцеляют ту часть меня, которая еще не совсем ожесточилась из-за бесчисленных боев.

Когда я не отвечаю ей — не могу ответить, — ее взгляд скользит по моей груди и животу вниз. Быстро натягиваю все еще влажную рубашку через голову и отворачиваюсь от Давины.

— У тебя есть что-то, во что ты можешь переодеться? — спрашиваю я. Мой голос звучит грубо и взволнованно. Надеюсь, этого она не замечает. — То, в чем не простудишься до смерти.

Она вытаскивает булавки из-за пояса брюк и отжимает пояс. При этом демонстрирует мне полоску своего плоского живота, почти белой кожи. Я смотрю вверх и посылаю к небу немую молитву. Что я сделал на этот раз, чтобы заслужить гнев богов? Почему они послали Давину мучить меня?

— У меня есть только то, что на мне, — бормочет она. — Мы могли бы разжечь огонь. Возможно, тогда я высохну быстрее.

— Никакого огня, — сразу отвечаю я. — Мы слишком близко подошли к границе с Земным королевством.

Она вызывающе приподнимает бровь, и часть меня, с которой что-то не так, уже с нетерпением ждет ее несомненно язвительного ответа.

— Неужели великий рыцарь боится нескольких земельцев?

— Нескольких? Вряд ли, — отвечаю я. — Но, как ты только что видела, я могу быть уязвим. Против нескольких земельцев выступлю, но не знаю, сколько их здесь на самом деле бродит. Поэтому я бы предпочел, чтобы мы остались незамеченными. Если ты, конечно, не жаждешь, чтобы тебя обнаружили и похитили.

Она снова пытается заставить меня оледенеть своим сверкающим синим взглядом.

— Не шути так глупо! Лучше скажи мне, что мы будем делать.

— Под дождем? Ничего. — Я кривлю рот. — Следы бесполезны, и я не надеюсь, что мы сможем возобновить преследование, как только прояснится.

— Тогда… ты хочешь сдаться?

— Не может быть и речи, — рычу я. — Как ты думаешь, я бы остановился здесь, если бы не одна надоедливая девушка? Но у меня нет выбора. Я не буду рисковать и брать тебя с собой дальше. Было вообще неправильно согласиться помочь тебе.