Битвы зверей. Начало

Азад Гасанов

Миром правят люди. Но они, как и прежде, живут в единении с природой и хранят память о временах, когда все живое жило по одним законам, и многие народы ведут свое начало от четвероногих или крылатых предков. Мир еще неизведан. На его карте много белых пятен. Восток и Запад живут раздельно, не ведая о существовании друг друга. Но всколыхнулась чаша жизни, и началось небывалое. Люди с востока двинулись на запад с оружием в руках, а с запада на восток потекли идеи и вероучения. И мир переменился.

глава II

Марк

Та старая волчица, что перелетела через море в орлиных когтях, была немощна и мучилась лишаями. Ее худая шкура, выдержав почти весь полет, под конец все-таки порвалась. Больная волчица рухнула на землю и при этом здорово ушиблась. Она утратила подвижность членов и не смогла защитить себя, когда на нее набросился человек — один из тех, кто раньше других обосновался на тамошнем побережье. Он брал волчицу много раз, и та, в конце концов, зачала. И через положенный срок понесла. Волчица, хоть и хворая, а потомство дала здоровое. Ее детеныши выросли крепкими и свирепыми по-волчьи. Войдя в возраст, они захватили весь тот берег моря и основали свою державу. Так появились румины.

Гэсер Татори. История от начала времен.

Свет брызнул в глаза. В голове сверкнула молния, и жгучей болью пронзило тело.

«Чертово кафское, — простонал Марк, сомкнув веки. — Утром всегда о себе напомнит».

Он полежал некоторое время с закрытыми глазами, дожидаясь, когда боль отпустит, и дурнота отступит. Со второй попытки он сумел разглядеть потолок. Потолок качался, и по нему зыбко пробегала рябь. И еще Марк заметил, что на лепнине за ночь появились пятна и подтеки. «Это мы так постарались? — заподозрил Марк, но тут же отверг собственную мысль. — Нет, это в глазах рябит. А рябит, потому что мы опять надрались… О, боги».

В утробе тревожно заурчало. В глотке мерзко защекотало. И в нос ударили запахи давешнего пиршества.

«О, герои…»

Кто-то за его спиной засопел и потным боком потерся об него. Липкое прикосновение чужого тела вызвало озноб, а зловоние чужого дыхания в конец возмутило утробу.

«Надо вставать, — сообразил Марк, — немедленно».

Но только он пошевелился, как содержимое желудка, точно лава в жерле вулкана, жгучей волной подступила к горлу. Марк выблевал на спящую рядом шлюху.

С минуту он оставался недвижим из страха, что может попросится низом. И страх оказался не напрасным. Марк смотрел на сонную шлюху, на то, как она ладонью размазывает по щеке его блевотину, когда урчание в брюхе переросло в грозные грозовые раскаты. Обхватив живот двумя руками, он вскочил на ноги и мелкой торопливой трусцой припустил к выходу из розария.

В саду заштормило всерьез. Деревья, кусты, гипсовые фигуры, купола беседок, все, утратив незыблемость, заходило ходуном. Сама земля начала уплывать из-под ног. Только чудом ему удалось донести до нужного места.

Сидя на корточках над дыркой в полу и придерживая рукой дощатую дверь, он уныло глядел в щель между плохо подогнанными досками и с тоской думал: «Все это повторялось сотню раз. Ночью веселье, а по утру похмелье. Ночью заливаешься по горло, а утром все отдаешь обратно. А ведь это глупо. И что за образину я пригрел под боком? Я пал так низко?»

Он просидел в нужнике достаточно долго, чтобы успеть пожурить себя за все свои грехи. Но когда удалось освободить утробу, то полегчало и на душе. Марк вышел из уборной с полной решимостью покончить с праздной жизнью и с разбега голышом нырнул в бассейн.

Прохлада бассейна и свежесть утра подействовали на него самым благотворным образом. Покачиваясь на волнах, он спиной лежал на воде и умиленно глядел на небо. «Вот свод, под которым должен спать мужчина, чтобы пробудившись вершить великие дела. Небо такое чистое и прозрачное, как помыслы младенца. И никаких тебе пятен и подтеков». Марк испытал злость и раздражение от мысли, что надо вернуться под загаженный свод розария.

В розарий Марк возвратился настроенный весьма воинственно. Первым делом он наградил увесистым пинком своего компаньона Кая Друза Хорея, который, развалившись на голом полу, спал в обнимку с дебелой шлюхой и сладко сопел в ее тяжелые груди.

— Подъем, озорник! — прокричал он так громко, как горнист трубит побудку в казарме.

Вторым делом он отыскал в ворохе сваленной в кучу одежды свою тунику и натянул на еще мокрое после бассейна тело.

— Вставай, Купидон!

Марк пнул компаньона во второй раз, но уже сильнее, и в ответ услышал жалобный стон.

— Где мой меч? — прокричал Марк, разбросав всю груду перепутанной одежды. — И где мои сандалии? — он лягнул товарища в третий раз.

— Отстань, — страдальческим голосом отозвался Кай. — Мне нет никого дела до твоих сандалий. Ищи их сам.

Марк закружил по комнате. После продолжительных поисков меч нашелся в судне.

— Сто чертей! — взревел Марк. — Кто его сюда засунул?

Марк со всей силой пнул по судну, и оно, перелетев через весь розарий, свалилось рядом со спящей парочкой. Судно опрокинулось к верху дном и содержимым загадило усыпанный розовыми лепестками пол². Несколько капель угодило и в лицо дебелой шлюхи, и та проснулась. А меч, вывалившись из судна, с лязгом подкатился к ней.

— Отмой! — приказал Марк.

Дебелая, нехотя, поднялась, подобрала с пола испачканный меч и, вихляя задом, побрела к двери. Глядя на то, как лениво перекатываются ее толстые окорока, Марк не смог удержать желания пустил ей вдогонку кубок. Тот угодил девице в спину. Девица взвизгнула от боли, подпрыгнула и во всю прыть помчалась прочь.

Меткий бросок и вид убегающей толстухи доставили Марку некоторое удовольствие, и он обратился к компаньону уже не столь воинственно:

— Вставай, Кай, — после чего принялся за поиски сандалий.

После некоторого времени правый нашелся на скатерти, в луже пролитого вина, а левый почему-то под головой у Кая.

— Уже полдень, — напомнил Марк, выдирая свою сандалию. — Надо выбираться из этой помойки.

— По мне хоть нужник, — промямлил Кай и перевернулся с бока на бок. — Я не встану. Лучше убей меня.

Марк, обувшись, склонился над товарищем и сгреб его в охапку.

— Отстань, — простонал Кай.

Не обращая внимания на вялые протесты компаньона, Марк взвалил его на спину и вынес из розария в сад.

— Куда ты меня несешь? Что тебе от меня надо?

Марк, оставив вопросы компаньона без ответа, донес его до края бассейна и сбросил компаньона в воду.

— Это невообразимо! Это просто дикость! — негодовал Кай, сидя на войлоке в бедуинской корчме, куда товарищи попали после публичного дома. — Ты мог запросто утопить меня, ты это понимаешь?

В корчме было жарко и дымно. Марк жадно хлебал верблюжью похлебку, а Кай дожидался, когда ему принесут пальмовую араку.

— Это все от невежества. У тебя нет ни малейшего представления об анатомии и устройстве человека… Ты что ухмыляешься?

Марк не ответил, только шумно потянул из глиняной миски.

— Ты всегда пропускал уроки и никогда не проявлял усердия в учебе. А если был хоть чуточку усердней, то знал бы, что во сне человек живет лишь наполовину, он все равно что наполовину мертвый. Скажи, трудно ли убить полуживого?

Марк пожал плечами.

— Когда спящего человека бросают в воду, с ним может случиться что угодно. Сердце может остановиться, кровь хлынуть в голову… да мало ли, что! Ты хоть и друг мне, но мне порою бывает странно глядеть на то, какой ты невежественный.

Марк утер пот с лица рукавом туники.

— Не ухмыляйся! Не ухмыляйся мне в лицо! — взвизгнул Кай. — Хотя бы притворись, что тебе стыдно.

Марк примирительно кивнул головой и сказал товарищу:

— Успокойся, вон несут твою араку.

Кай вздохнул.

— Тебя не исправить.

Он принял араку с подноса у служки и вздохнул во второй раз.

— Жаль мне тебя, — Кай печальным взором посмотрел на друга, который заканчивал с верблюжьем супом. — Неужто вкусно?

Марк неопределенно пожал плечами.

— Для меня это не важно.

— А что важно?

Со лба Марка ручьями стекал пот и заливал глаза. Глядя на то, как мучает себя товарищ, Кай сделал глоток араки. Арака огненным шаром прокатился по нутру, и Кай от блаженства закатил глаза.

— Я предпочитаю лечить подобное подобным.

Марк обтерся рукавом туники.

— Ты хоть и учился со старанием, но остался невеждой почище, чем я. Был бы поумнее, последовал бы моему примеру.

— Существует мнение, что истина в вине, — Кай сделал второй глоток и развалился на кошме.

— Глупости, — Марк, отложив ложку, поднес глиняную миску ко рту и одним глотком допил остаток супа. — Вот ты начал день с вина, а я с острой похлебки. Согласен, тебе как будто полегчало, а меня все еще мутит. Но это ненадолго. Очень скоро болезнь выйдет из меня потом. А вот ты снова сделаешься пьяным.

— Чего и добиваюсь.

— Вот я и говорю, что ты дурень.

— Почему это я дурень?

— У тебя впереди заседание сената, а ты, знай себе, напивается с утра пораньше.

— Ну и что?

— Опять будешь клевать носом на виду у всех.

— А это, как ты выразился, неважно, — Кай легкомысленно отмахнулся и снова потянул из чаши. — Могу носом клевать, могу слюни пускать, могу пукать от блаженства. Важно, чтобы я во время и к месту поднимал мандат.

— Вот, вот.

— А за этим всегда проследят мои коллеги, все добрейшие люди, смею тебя уверить. К тому же сегодняшнее заседание обещает быть забавным. Докладывает преподобный Маврикий.

— Пастырь?

— Он самый. А оппонирует ему Тит Красс. Очень надеюсь, что твой папаша разнесет в пух и прах старого зануду. Ему это легко удается.

— Не в этот раз.

Кай вскинул бровь.

Этой осенью Кай Друз прошел жребий Золотого пера и уже месяц как состоял постоянным заседателем сената. А Марк Красс провалился. Оставалась возможность купить мандат с аукциона — десять из общего числа всегда выставляются на торг, — но отец отчего-то поскупился. Тит Красс сказал тогда сыну: «Фортуна отвернулась от тебя. Прискорбно, но мы не будем брать ее сзади. В этом году тебе предстоит решить другую задачу — жениться. Это не так трудно, как вытянуть золотое перо. Во всяком случае, с женитьбой не все решает случай». На выбор сыну Тит Красс предложил две кандидатуры. Первая — Марцела Сола. По отцу и матери она была из самых старых нобилей, а дядюшка ее был императором сводных легионов и в настоящее время вел войну на севере, во Фризах. Вторая — Юлия, дочь сенатора Маврикия, не особенно именитая, и не такая уж богатая, но Тит Красс отдавал предпочтение именно ей. «Единобожцы нынче набирают силу, и у них большинство голосов в сенате, — объяснял он свой интерес к девушке. — Мне бы очень хотелось заручиться поддержкой единобожцев. Маврикий возглавляет их общину. Они его называют „пастырь“, представляешь. К тому же, старик имеет связи на Востоке. Короче говоря, если тебе удастся надеть хомут на его дочурку, я буду тебе крайне признателен. Мне нужны связи и влияние единобожца, а тебе не помешают его деньги».

Марцела была смазлива, не более того. И глупа, как курица. Но зато с ней было весело в компании. Она любила посмеяться, была обучена восточным танцам и умела себя подать. С ней, без сомнения, можно было бы развлечься. Но жениться…

С Юлией все обстояло иначе. Лицом ее боги, вроде, не обидели. Но она всегда носила такую постную мину, что казалось ее год держали без пищи. Детство и первую юность она провела в монастыре и, по всей видимости, сделалась скучней и занудливей своего папаши. Какова она по стати сложно было судить, так как платья она выбирала согласно избранной религии — туники из тончайшего льна висели на ней точно ряса. Но справедливости ради надо признать: походка ее отличалась легкостью, и ноги у неё, похоже, были безупречны. А вот с бедрами не задалось — чувствовался под платьем излишек жира. Забавно, конечно, было бы соблазнить монахиню, но, опять-таки, куда на такой жениться. Так что Марк Красс уже месяц как уклонялся от порученного дела.

— Что ты этим хочешь сказать?

Марк утер губы и глотнул горячего чая из лепестков дарийской розы.

— Даже если на сегодняшнем заседании преподобный Маврикий превзойдет самого себя и будет сыпать благоглупостями, как никогда прежде, я думаю, отец воздержится от острот и не поднимет старикашку на смех.

— С какой стати? — выразил сомнение Кай Друз.

— Кай, ты теперь сенатор, — Марк подал знак корчмарю, который из-за барьера косился на товарищей. — Счет, дружище!.. И тебя взялась содержать республика.

— Ну и что?

— Ты ей обходишься в четыре тысячи сестерций³ в год. На эти деньги можно жить безбедно и, главное, свободно. А я все еще нахожусь на содержании у своего отца. По этой причине я вынужден повиноваться. Так вот, отец мне повелел жениться.

Кай вскинул другую бровь.

— Вот как?

— Не спеши. Самое интересное — на ком?

— И вправду интересно.

— Отец поручил мне захомутать дочь Маврикия. Юлию.

Вот теперь Кай Друз удивился без притворства.

— Так не думаешь же ты, что, поручив сыну столь ответственное дело, Тит Красс станет чинить помехи? Напротив, он постарается изо всех сил содействовать успеху. И мне думается, что он очарует Маврикия раньше, чем я охмурю дочурку.

Кай исторг из себя жалобный стон:

— Боги всемогущие, я не верю. Марк Красс, твой папаша спятил?

— Увы.

— Юлию Маврикию, монахиню! — еще жалобней простонал Кай Друз. — Боги, она же холодна, как рыба! Марк, я не верю. Ты согласишься вставлять в ее рыбью щель?

Марк отмахнулся.

— Опять-таки, не важно.

— А что важно? — Кай сокрушенно затряс головой. — Что происходит с этим миром? Мы все утро говорим о том, что для нас не важно. Чёрти что!

Подошел корчмарь и показал на доске мелом выписанный счет.

— Рассчитаешься? — спросил Марк.

Кай кивнул головой, достал кошель и отсчитал требуемую сумму.

— Так что же важно?

— Важно блюсти достоинство и оставаться мужчинами.

— Блюсти достоинство? Это у нас славно получается! Не собираешься ли ты поблюсти его еще немного? Что ты запланировал на сегодняшний вечер?

— Думаю наведаться к отцу, — пожаловался Марк.

Кай поморщился:

— Безнадежный вариант.

— Как знать.

— Я могу одолжить сто сестерций.

— Я не сомневался.

— Но тогда до конца декады нам придется ограничить свои запросы.

— Довольствоваться малым? К чему такие жертвы? — Марк скривил рот. — К тому же мне требуется серебро, а не латунь. Так что попробую выжать деньги из отца.

Марк поднялся на ноги. Кай поспешил за ним.

— Ну что ж, до встречи, — Марк протянул руку товарищу.

Кай с чувством пожал ее.

— После заседания я буду ждать тебя в бойцовском зале. Приходи. Сегодня бьются Спитамен и Зарин.

Друзья расстались, и каждый направился по своим делам: Кай к зданию сената, а Марк на ипподром. Там его поджидала любимица — Милашка. Он давно мечтал выкупить Милашку, но не доставало средств. Деньги, что у него заводились, уходили на другую страсть — к игре.

Милашка встретила Марка радостным ржанием. Только он переступил порог конюшни, как та забила копытами и мордой потянулась к нему через барьер. В соседних стойлах недовольно засопели другие лошади.

Марку всегда казалось, что Милашка источает истинно женскую влюбленность. И запах этой привязанности, как ни странно, льстил его самолюбию.

— Ах, ты, моя девочка, — умиленно пропел Марк Красс, обхватив рыжую кобылу за шею. — Застоялась? А мы сейчас побегаем, попрыгаем.

Он достал из кармана яблоко и угостил любимицу, которая просто обожала фрукты.

В этот день Марк работал над двойным ударом большим кавалерийским мечом на скаку.

Марк прекрасно владел гладиусом⁴. Его природная ловкость и подвижность способствовали этому. Для пешего воина в ближнем бою нет лучшего оружия, чем короткий ромлинский меч. Он позволяет бить без замаха, не крушить, а разить незащищенную плоть. Но в руках всадника короткий меч теряет свои преимущества. Попробуй, дотянись с седла до пешего бойца. И попробуй, проявить изворотливость, управляясь с животным. Тут надо идти напролом и бить наотмашь, крушить, что называется. И лучше бить с двух рук. А потому кавалерийский меч двуручный.

Сложность владения этим оружием заключается, во-первых, в том, что, переводя удар из стороны в сторону, всадник очень просто может зацепить длинным клинком и собственную лошадь. А во-вторых, чтобы держать меч двумя руками приходится бросать поводья. Попробуй-ка таким манером усидеть в седле и при этом еще махать по сторонам.

Марк Красс три года посещал ипподром и достаточно уверенно держался верхом. Он быстро освоил все навыки езды и уяснил основное правило: лошадь и человек должны чувствовать друг друга. Его первый наставник — раб из понтийских скифов — учил: «Человек на лошади выше всех людей. Пешие на него взирают, задрав голову. Но всадник для лошади должен казаться еще выше. Он должен быть над ней повелителем, более того, он должен предстать в ее глазах лошадиным богом. Сумей внушить животному благоговение, и оно будет служить тебе, как мы служим нашему богу».

В этот день Милашка проявляла истинное благоговение. Она несла своего бога так ровно, будто парила над землей. А Марк, поймав перебор ее копыт, старался не давить ей на спину.

Первое чучело Марк поразил кончиком меча — в грудь, а второе — острием в спину. Он повторил прием несколько раз, и каждый раз выходило лучше.

Незадача вышла, когда на чучела надели доспехи. Чтобы наверняка поражать цель, приходилось бить сильнее, и на замах уходило время. Пока он разил цель справа, и затем переводил удар влево, лошадь успевала пронести его мимо цели. В настоящем бою это означало бы то, что оставленный позади противник ударит в спину: ткнет пикой под ребро или мечом подрежет сухожилия лошади.

Со второй попытки, рискуя задеть Милашку, Марк сразу после первого удара вывернул меч на замах второго, но цель опять осталась позади. В третий раз Марк изогнулся всем туловищем, старясь дотянуться до отстающей цели, но этим самым добился только того, что вывалился из седла.

Рухнув на землю, он больно ушиб бок и растянул плечо. Милашка, ускакав вперед, долго не хотела возвращаться. А когда она все-таки вернулась, у нее был такой виноватый вид, что Марк искренне растрогался.

— Ты скачешь быстрее, чем мне удается разить, — пожаловался Марк, поднимаясь со стоном на ноги, — Но не переживай, красавица, твой лошадиный бог еще покажет.

Из-за полученной травмы занятия с мечом пришлось оставить. Но зато они вдоволь напрыгались, как он и обещал Милашке. Они сумели взять барьер высотою в четыре локтя и перемахнуть через ров шириной в четыре паса⁵. Марк, в целом, остался доволен и собой и своей любимицей.

После ипподрома Марк посетил гимнатриум. Там он оставил без внимания снаряды (опять же по причине травм), но до устали покувыркался. По мнению Марка умение падать и группироваться являлось необходимым навыком бойца, желающего одерживать победы.

После упражнений он час отмокал в нестерпимо горячей терме. Потом долго и тщательно мылся, и в конце дюжий костоправ, как следует помял ему бока.

Так что, явившись к отцу, Марк предстал перед ним свежий, как огурчик.

— Чем попробуешь удивить на этот раз? — задал свой обычный вопрос старший Красс. Он сидел, склонившись над столом, и был занят составлением писем. Тит Красс всегда обходился без секретаря.

На столе перед отцом лежало четыре готовых церы, накрытых крышками и скрепленных свинцовыми печатями. Сейчас он трудился над пятым письмом.

— Как дела на любовном фронте? Есть какие-нибудь подвижки?

Марк приблизился к столу и опустился на скамью напротив.

— Задача, которую вы мне задали, отец, не из простых, — пожаловался он. — Ее не решить с наскока. Тут требуется подготовка. Я тружусь, отец.

— Я знаю, как ты трудишься, — Тит Красс старательно выводил бронзовым стилем письмена на воске. — Без устали втыкаешь в дырки дешевым шлюхам.

— С чего вы взяли?

— А с того, что на приличных у тебя не хватает денег.

Марк усмехнулся.

— Вы правы.

«Когда он, наконец, посмотрит на меня?»

— Но только в том, что касается моего кошелька. Во всем остальном, должен заметить, вы ошибаетесь. В настоящее время я занят сбором сведений о предпочтениях и слабостях отобранных вами претенденток. В атаку следует идти во всеоружии, — подпустил Марк немного риторики, — и разить в самое уязвимое место. Так меня учили.

Теперь усмехнулся отец.

— Самое уязвимое место девицы — это уши. Вложи в них побольше добротной лести, и она твоя. Только делать это надо умеючи.

Марк не растерялся.

— Вот я и учусь.

— Со шлюхами?

— Почему бы и нет?

— Балбес, — Тит Красс оставил на воске размашистый росчерк. — Вкладывать надо не в щелки между ног, а в другие отверстия, и не похотливый член, а комплименты, о чем я тебе и твержу. Но этому в дешевых притонах не обучишься, для этого надо общаться с куртизанками. Однако у тебя, как я уже отметил, маловато денег. Вот незадача!

— Так дайте мне их.

Тит Красс накрыл законченное письмо деревянной крышкой.

— Эту фразу я слышу с тех пор, как мой сын выучился внятной речи, — он поднялся и направился к очагу. — Сколько?

Марк глубоко вздохнул.

— Сто сорок орлов⁶.

В ответ Тит Красс присвистнул.

— Ты что, решил купить целиком салон «Орхидея»? Но туда даже я не захаживаю — дороговато, знаешь ли.

— Хорошо, — согласился Марк, — дайте сколько можете. Думаю, для первого раза хватит и семидесяти.

Тит Красс с расплавленным свинцом вернулся к столу.

— Раньше я был сговорчивей, это верно. Твоя мать баловала тебя, а я ей не перечил. Но теперь ее нет, а ты достиг совершеннолетия. Я выполнил свой долг, Марк Красс.

Марку захотелось высказать отцу все, что он о нем думает, но вместо этого он поднялся со скамьи, приблизился к столу и, как благонравный сын, изъявил желание помочь родителю.

— Я знаю, — Марк схватил со стола пеньковый шнурок и перетянул им церу, — вы всегда были для меня прекрасным отцом. И мне не следует злоупотреблять вашим чувством долга…

Марк ловко затянул узел фриволите, вывел два конца на торец доски, и отец полил на них свинцом.

— Попробуй, но, в любом случае, — предупредил Тит Красс, накладывая оттиск, — не получится.

— Но, отец, — Марк стиснул зубы и сделался пунцовым. — Это в последний раз, клянусь.

— Да, да. Слышал много раз.

— Я задолжал. За мной долг чести.

Марк с мольбой во взоре глянул на отца. Отец молчал. Собрал кустистые брови у переносицы и улыбался, распустив от уголков глаз к вискам старческие морщины.

— Я проигрался в пух и прах, — пожаловался Марк.

Тит Красс аж крякнул от удовольствия. Обогнул стол и опустился в кресло.

— И где же честь?

Самодовольный вид отца задел Марка за живое.

— Я играл под честное слово, — буркнул он. — Имеются свидетели. Долг должен быть уплачен!

— Согласен, должен, — Тит Красс, наконец, поднял глаза на сына. — Но почему ты решил, что обязательно моим серебром?

Марк Красс съязвил:

— Примут и золотом.

— А отчего не бронзой?

— Это как?

Тит Красс развел руками.

— Ты прекрасно владеешь мечом. Проткни кредитору брюхо. А заодно и свидетелям. И долг будет списан.

Марк зло усмехнулся.

— Прекрасный совет. Но вы меня с кем-то путаете. Я не разбойник!

— Ты оболтус! — Тит Красс откинулся на спинку кресла и воззрился на сына, как на экспонат в музее. — Скажи, как долго ты играешь в кости?

— Год, — признался Марк.

— А сколько раз тебе удавалось снять куш?

— Не часто.

— Скажи, ни разу! Если не считать начала. Мой славный сын, — с язвительной улыбкой вытянул Тит Красс, — ты попался в руки мошенникам. И у них одна цель — обчистить тебя до нитки. Кто назовет убийство мошенников разбоем? Это не преступление, а акт правосудия, не так ли, — Тит Красс стер с лица ухмылку и строго повелел. — Придвинь скамью и сядь. Поговорим серьезно.

Марк повиновался.

Тит Красс задержал на сыне неприветливый взгляд. Потом и сам подтянулся к столу, схватил стиль и завертел им в пальцах.

— Я не раз задумывался над тем, почему ты вырос таким, каким я имею несчастье тебя видеть, — Тит Красс снова распустил от глаз к вискам морщинки и залюбовался тем, как бронзовый наконечник стиля отражает свет масляной лампы. — Ведь ты взял лучшее от своих родителей. Силой и ловкостью пошел по материнской линии. Ликинии все без исключения были отменными фехтовальщиками и атлетами. Ум тебе достался мой, что, без сомнения, удача. Кроме того, ты напорист и дерзок, и не обделен отвагой. Прекрасный набор, надо заметить. С такими качествами нетрудно сделать достойную карьеру. Однако к двадцати годам мой сын ничего не добился. Прискорбно. И я прихожу к выводу, что причиной тому отсутствие цели, — Тит Красс положил стиль на прежнее место и залюбовался своими холеными пальцами. — Мой сын вырос прожигателем жизни. Он сильный, умный, отважный, но он мальчишка! Ему не удалось сделать из себя мужчину. Помолчи! — рявкнул Тит Красс, когда Марк попытался вставить слово. — Тебе следует знать, что юнца мужчиной делает способность трудиться над собой, способность идти к намеченной цели! Но как трудиться, как идти к цели, если цели нет? Когда я приехал в столицу, мне было меньше твоего. Приехал провинциалом, без денег и связей. К тому же я не отличался крепким здоровьем и не знал, как правильно браться за меч, и с какой стороны следует подходить к лошади. Но у меня были мой ум и желание трудиться. У меня было страстное желание доказать всем, чего я на самом деле стою. И я удивляюсь, почему у тебя нет такого же желания. Неужели тебе не хочется доказать окружающим, что ты лучше и достойнее, чем они о тебе думают?

— Ни сколько, — отрезал Марк.

Тит Красс насупился.

— И это печально. Наша светлейшая республика, — пустился он в демагогию, как привык делать на заседаниях сената, — была когда-то провинцией цивилизованного мира. Этрусс сделало державой стремление заявить о себе во всеуслышание. Он создан был мечами и скреплен законом, расширен мечами, и снова скреплен законом. Основа этрусского характера — амбициозность! В тебе же я не вижу этого качества. Печально и то, что ты не одинок — отсутствие амбиций отличает все ваше поколение. Если не ошибаюсь, это означает вырождение нации, ее старость. Старики, как известно, впадают в детство. А вы застряли в нем, не успев состариться. Вы бездельники и тунеядцы, которые не могут позаботиться сами о себе, и плюс ко всему капризные. Вы по детской привычке продолжаете клянчить деньги у родителей. Позор! — Тит Красс бросил на сына неприязненный взгляд. — Молчишь. Нечего сказать? Но я все же спрошу. Что ты сделал для меня, что ты сделал, чтобы отплатить мне за заботу? Я попросил тебя о ничтожной услуге и очень надеялся, что ты окажешься полезен. Но прошел месяц, а ты даже пальцем о палец не ударил. Что это так трудно?

— Отнюдь.

Марк глядел на отца, стиснув зубы, и снова сделался пунцовым.

— Тогда в чем дело? Скажу тебе напрямик, — Тит Красс выдержал паузу. — Моя карьера пошла в гору сразу после того, как я женился на твоей матери. Состояние и влияние ее семьи обеспечили мне хороший старт. Да, это так… Но сейчас Ликинии потеряли силу. А неудачи твоего дядюшки во Фризах ни коим образом не способствуют ее возрождению. Мне нужна поддержка Сола или Маврикиев! Понимаешь?.. Так дай мне требуемое!

Марк разжал зубы и выдавил улыбку.

— С какой стати?

— Для разнообразия хотя бы. Попробуй, может быть, понравится помогать отцу.

— Надевать на себя ярмо? И это при том, что ты мне отказываешь в малом?

— Торг?

— А как же.

Тит Красс окинул сына оценивающим взглядом.

— Мне эта женитьба неинтересна. Тебе — напротив. Если ты хочешь, чтобы я таскал из огня каштаны, постарайся заинтересовать.

— Ах, вот как ты видишь дело, — в глазах Тита Красса зажегся лукавый огонек. — Должен тебе заметить, сын, что не ты один стараешься по части каштанов. Я разгребаю угли, чтобы ты не обжёг руки. Для успеха дела мало согласия девицы, надо, чтобы и отец не возражал. Так вот, я уже начал обрабатывать папашу Маврикия.

Марк всем своим видом выразил безразличие.

— Маврикий на сегодняшнем заседании ратовал за отправку к границам со Скифией двух легионов. Там, видите ли, стало неспокойно…

— Меня не интересует политика.

— Но мы живем в Ромле, столице Этрусса! Здесь кругом политика. Так что вникай, сынок.

Марк скривил лицо.

— Так вот, — продолжил Тит Красс, не обращая внимания на гримасы сына, — Маврикий высказал беспокойство по поводу ситуации, сложившейся на границе. Что, впрочем, понятно. Но старый перечник потребовал, чтобы легионы укомплектовали рекрутами из единобожцев. Якобы они стойче в бою и дисциплинированы. Представляешь? Абсурдность этой идеи неподражаема, а подоплека шита белыми нитями. «Профанация!» — так бы я сказал старику при иных обстоятельствах. И большинство в сенате согласились бы со мной, так как ни для кого не секрет, что Маврикий религиозный фанатик и хочет помочь единоверцам в восточной империи. А заодно не прочь сформировать за счет республиканской казны побольше преданных ему легионов. Я мог разнести доклад Маврикия по всем пунктам, причем проделал бы это с блеском. Но, к разочарованию и изумлению коллег, я встал на защиту единобожца. Да, это надо было видеть. Как у всех вытянулись лица!.. Однако больше других изумился сам Маврикий. Когда я набросился на правительство и обвинил его в беспечности и близорукости, а армию — в разложении и падении боевого духа, единобожец не поверил своим ушам. Когда же я потребовал сформировать не два, а три новых легиона, старик аж прослезился. Так что, дорогой мой сын, на сегодняшний день для успеха брачного предприятия я сделал больше твоего.

Марк, выслушав отца, предложил с кривой ухмылкой:

— Раз вы такой ловкий и предприимчивый, может быть, заодно с папашей охмурите и дочурку? Я уверен, у вас получится.

Тит Красс устроил овацию.

— Браво, роскошная идея! И как я сам не додумался. Ты прав, я все еще в силе и не лишен в некотором роде привлекательности. Кроме того, у меня репутация получше твоей. Надо как следует обмозговать твою идею. Возможно, тебе не придется таскать для меня каштаны. Но тогда, прости меня, сынок, ты лишишься моего расположения и останешься без моей поддержки. И что тогда ты будешь делать?

Марк не нашел, что сказать, и вынужден был признаться в том, что потерпел фиаско.

— Ступай, — повелел отец, — и подумай. И сподобься, наконец, на что-нибудь достойное!

Марк стрелой вылетел из отцовского кабинета и, на прощанье, хлопнул дверью.

Примечания

2

Пол в помещениях, где проводились оргии, усыпался лепестками роз, из-за чего эти помещения назывались розариями.

3

Сестерций — латунная монета, квинарий — серебряная, ауреус — золотая. 1 ауреус=25 квинариям=100 сестерциям.

4

Гладиус — бронзовый меч пехотинца длиной в один локоть, обоюдоострый, с прямым клинком.

5

Пас — двойной шаг, 1,48 м.

6

На реверсе квинария изображался орел с расправленными крыльями.