Мемуары наполеоновского гренадера

Адриен Жан Батист Франсуа Бургонь

Перед вами действительно уникальное произведение – впервые переведенные на русский язык мемуары гренадера-фузилёра Императорской Гвардии Наполеона Адриена Бургоня (1785 – 1867), который ярко и эмоционально рассказывает об одной из самых трагических войн 19 века – Русской кампании Наполеона 1812-13 гг. Обычный солдат, сержант Бургонь, участник этой кампании, подробно описывает свой путь в этой кампании: бои, в которых он участвовал, своих друзей, людей, с которыми он встречался. Человек по натуре наблюдательный, он уделяет внимание мельчайшим деталям. Именно эта литературная манера Бургоня делает его мемуары не просто интересной книгой, но и ценнейшим источником информации о самой трагической кампании императора Наполеона.

ГЛАВА II

ПОЖАР МОСКВЫ

14-го сентября, примерно в час дня, пройдя через большой лес, мы увидали вдали возвышенность, и через полчаса достигли её. Авангард, уже взобравшийся на холм, махал руками знаки отставшим, крича им: «Москва! Москва!» Действительно, впереди показался огромный город — в нем мы рассчитывали отдохнуть от утомительного похода, так как мы, Императорская Гвардия, прошли, по сути, без отдыха более 1200 лье.^[21]

Это был прекрасный, по-летнему тёплый день: солнце играло на куполах, колокольнях, позолоченном убранстве дворцов. Многие, виденные мною столицы, Париж, Берлин, Варшава, Вена и Мадрид, произвели на меня впечатление заурядное, здесь же другое дело: в этом зрелище, для меня, как и для всех других, заключалось что-то магическое.

Забылось всё — опасности, труды, усталость, лишения, и думалось только об удовольствии вступить в Москву, устроиться на удобных квартирах на зиму и заняться победами другого рода — таков уж характер французского воина: от сражения к любви, от любви к сражению. Тем временем, пока мы любовались городом, пришло распоряжение одеться в парадную форму.

В этот день я был в авангарде ещё с пятнадцатью товарищами и мне поручили стеречь нескольких офицеров, попавших в плен после Великой битвы под Москвой. Многие из них говорили по-французски. Среди них, между прочим, и православный поп, вероятно полковой священник, также очень хорошо говоривший по-французски; он казался более печальным и озабоченным, чем все его товарищи по несчастью. Я заметил, как и многие другие, что когда мы взобрались на холм, все пленные склонили головы и несколько раз набожно осенили себя крестным знамением. Я подошёл к священнику и осведомился, что это значит.

— Сударь, отвечал он, — гора, на которой мы находимся, называется «Поклонной» и всякий добрый москвич, при виде святынь города, обязан здесь перекреститься.

Через минуту мы уже спускались с горы, а ещё через четверть часа очутились у ворот города.

Император уже находился там со своим генеральным штабом. Мы сделали привал; тем временем я заметил, что под самым городом, по левой руке раскинулось обширное кладбище. Немного погодя, маршал Дюрок, незадолго перед тем вступивший в город, вернулся и представился Императору вместе с несколькими жителями, говорившими по-французски. Император обратился к ним с вопросами; затем маршал доложил Императору, что в Кремле собралось множество вооружённых людей — большей частью преступников, выпущенных из тюрем, и что они стреляют в кавалерию Мюрата, составлявшую авангард. Несмотря на многократные требования, они отказывались отпереть ворота.

— Эти негодяи пьяны, — добавил маршал, — и не хотят прислушаться к голосу разума.

— Пусть выбьют ворота пушками! — отвечал Император, — и выгонят оттуда всех, кто там есть.

Так и сделали — король Мюрат взял на себя эту обязанность: два пушечных выстрела — и весь этот сброд разбежался. Потом король Мюрат двинулся дальше по городу, преследуя русский арьергард.

Послышался барабанный бой, затем раздалась команда: «Garde а vous!» То был сигнал вступления в город. В половине четвёртого пополудни мы вступили колонной, построенной повзводно. Авангард, в состав которого входил и я, состоял из тридцати человек, командовал им Серрарис, лейтенант нашей роты.

Только мы вошли в предместье, как увидали идущих на нас тех самых негодяев, которых выгнали из Кремля: у всех были злобные лица и вооружены они были ружьями, пиками и вилами. Едва мы перешли через мост, отделявший предместье от города, как из-под моста выскочил какой-то субъект и направился навстречу войскам: одетый в овчинный полушубок, стянутый ремнём, с развевающимися, длинными, седыми, до плеч волосами, густая белая борода спускалась по пояс. Он вооружился трёхзубыми вилами и был похож на Нептуна, вышедшего из моря. Он гордо двинулся на тамбурмажора, видя, что тот в парадном мундире, в галунах, он, вероятно, принял его за генерала. Он нанёс ему удар своими вилами, но тамбурмажор успел уклониться и, вырвав у него оружие, взял его за плечи и столкнул с моста в воду. «Нептун» скрылся в воде и уже не появлялся, его унесло течением, больше мы его и не видали.

Мы встретили несколько других того же рода, которые стреляли в нас. Были даже такие, у которых не было ничего, кроме кремневых мушкетов, и если они никого не ранили, то у них просто вырывали мушкеты и разбивали, а их самих прогоняли ударами прикладов наших ружей. Некоторые из этих видов оружия были взяты из арсенала в Кремле; мушкеты с кремневыми замками, конечно, были оттуда.

Позже мы узнали, что кое-кто из этих негодяев пытался зарезать одного из офицеров штаба Мюрата.

Пройдя мост, мы продолжали путь по широкой прекрасной улице. Нас удивило, что не видно было ни души, даже ни одной женщины и некому было слушать нашу музыку, игравшую: «Победа за нами!» Мы не знали, чему приписать такое полное безлюдье. Мы воображали, что жители, не смея показываться, смотрели на нас сквозь щёлки оконных ставень. Кое-где мы видели только лакеев в ливреях, да несколько русских солдат.

Через час мы очутились перед внешней линией укреплений Кремля. Но нас заставили круто повернуть налево, и мы пошли по улице ещё лучше и шире первой: она вела нас на Губернаторскую площадь.^[22] В ту минуту, как остановилась колонна, мы увидали трёх дам, выглядывавших из окна нижнего этажа. Я очутился на тротуаре, вблизи одной из этих дам; она подала мне кусок хлеба, чёрного, как уголь, и перемешанного с мякиной. Я поблагодарил её и в свою очередь подал ей кусок белого хлеба, который мне дала Матушка Дюбуа, маркитантка нашего полка. Дама покраснела, а я засмеялся; тогда она, не знаю зачем, тронула меня за рукав, и я продолжал путь.

Наконец мы пришли на Губернаторскую площадь и расположились напротив дворца Ростопчина, губернатора города, того самого, который распорядился поджечь его. Нам объявили, что весь нашему полку приказано патрулировать город, и что никто ни под каким видом не смеет отлучаться. Но, несмотря на это, через полчаса вся площадь заполнилось всякими товарами, было все, чего только душе угодно: вина разных сортов вина, водка, варенье, громадное количество сладких пирогов, муки, но хлеба не было. Мы входили в дома рядом с площадью, чтобы попросить еды и питья, но, поскольку хозяев не было, сами брали все, что нам хотелось.

Мы расположили наш пост у главных ворот дворца, справа имелась комната, довольно обширная, чтобы хватило места для караула и нескольких пленных русских офицеров, захваченных в городе. Ранее захваченных русских офицеров по приказу командования, оставили у входа в город.

Дворец губернатора довольно велик и построен полностью в европейском стиле. В вестибюле начинаются две прекраснейших лестницы, они сходятся в бельэтаже, где имеется большой зал, с овальным столом посредине, в дальнем углу висит большая картина, изображающая русского царя Александра на коне. Позади дворца обширный двор, окружённый зданиями, предназначенными для прислуги.

Час спустя после нашего прибытия начался пожар. Справа от нас показался густой дым, потом взвился вихрь пламени; никто, однако не знал, где это происходит. Вскоре нам сообщили, что горят базар и кварталы купцов. «Это, наверное, мародёры,^[23] — говорили нам, — те, кто по неосторожности подожгли лавки в поисках продовольствия».

Многие, не участвовавшие в этой кампании, говорят, что пожар Москвы был погибелью для армии. А я, как и многие другие, полагаю, что русские могли бы и не поджигать город, а просто увезти с собой, или уничтожить всё продовольствие и опустошить всю местность на десять лье в окружности. Это было бы совсем не трудно, — и тогда нам через пару недель поневоле пришлось бы убраться. После пожара всё ещё оставалось достаточно домов, в которых можно было поселить всю армию и, даже если допустить, что все дома сгорели — тогда остались бы подвалы. В семь часов загорелось за губернаторским домом: наш полковник пришёл к нам в караулку и приказал немедленно выслать патруль в 15 человек, в том числе и меня. Командиром назначили Серрариса. Мы двинулись в сторону пожара, но едва прошли триста шагов, как справа раздались выстрелы. В первую минуту мы не придали этому значения, всё ещё думая, что это просто пьяные солдаты. Но шагов через пятьдесят из какого-то тупика опять раздаются выстрелы, направленные прямо в нас. В ту же минуту один из солдат вскрикнул — его ранило. Пуля попала ему в ногу, но рана была не опасна, и не мешала идти. Тотчас решено было вернуться, но едва мы повернулись, как ещё два выстрела из того же закоулка заставили нас изменить свои планы. Решив поближе рассмотреть, в чём дело, мы подошли к дому, откуда стреляли, выломали ворота и очутились лицом к лицу с девятью дюжими молодцами, вооружёнными пиками и ружьями — они стояли, перекрыв нам вход внутрь.

Тотчас завязался бой, довольно неравный, так как нас было девятнадцать человек против девяти, но думая, что их там больше, мы сразу уложили на месте первых троих. Одному капралу пика попала между кожаной амуницией и одеждой, не почувствовав раны, он ухватился за пику своего противника, несравненно более сильного, а поскольку у капрала только одна рука была свободна, ведь в другой было ружье, он с силой был отброшен к двери подвала, но пики из руки не выпустил. Ещё один русский упал, сражённый штыком. Офицер своей саблей ударил по руке русского, чтобы заставить его отпустить пику, но тот не уступил, а потому его просто застрелили пулей в бок и отправили в царство теней. Тем временем я с пятью солдатами держал оставшихся четверых (трое сбежали), так плотно прижав их к стене, что они не могли пустить в дело свои пики: при малейшей такой попытке мы бы тут же проткнули их штыками. Они продолжали биться голыми кулаками, просто из бравады. Эти несчастные были пьяны — напившись водки, которую они нашли в огромном количестве, они просто обезумели. Наконец, чтобы закончить все это, мы вынуждены были убить их.

Мы поспешили в дом, в одной из комнат мы застали двоих или троих из сбежавших: увидев нас, они были так напуганы, что не успели схватить своё оружие, и спрыгнули с балкона.

Поскольку мы отыскали всего двоих, а ружей было три, мы продолжили искать третьего и нашли его под кроватью; он вышел к нам добровольно, крича «Bojo! Bojo!» что означает: «Боже! Боже!» Мы не причинили ему никакого вреда, а просто арестовали, чтобы использовать в качестве проводника. Внешне он выглядел, как и все другие, отвратительно и безобразно — уголовник, собственно. На нём был тулуп, подпоясанный ремнём. Мы вышли из дома. На улице мы увидали тех двоих уголовников, которые выскочили из окна: один умер, разбив себе голову о мостовую, другой сломал обе ноги.

Мы оставили их, а сами решили вернуться на Губернаторскую площадь. Но каково было наше изумление, когда мы увидали, что это невозможно, настолько распространился пожар! Пламя справа и слева образовало сплошную стену, дул ветер и некоторые крыши стали проваливаться. Пришлось искать другую дорогу. К несчастью, мы не сумели найти способ общаться с нашим проводником, он, казалось, был более похож на медведя, чем на человека.

Пройдя шагов двести, мы увидели по правую руку какую-то улицу, но прежде чем пойти по ней, мы из любопытства пожелали осмотреть дом, откуда эти бандиты стреляли в нас. Мы пропустили вперёд нашего пленного и сами шли за ним, но вдруг раздались крики, и откуда-то выскочило несколько человек с зажжёнными факелами в руках. Войдя на большой двор, мы убедились, что место, где мы находимся, не простой дом, а великолепный дворец. Мы оставили у ворот двух часовых, приказав им предупредить нас в случае нападения. Мы зажгли свечи и вошли. Никогда в жизни я не видел такой дорогой и красивой мебели, а особенно такой коллекции картин фламандской и итальянской школы. Среди всей этой роскоши наше внимание привлёк большой ларец, наполненный необыкновенной красоты оружием. Я взял себе пару кавалерийских пистолетов, инкрустированных жемчугом и драгоценными камнями, и ещё устройство для испытания силы пороха.

Уже более часа мы бродили по этим огромным, роскошным комнатам, как над нашими головами прогремел сильный взрыв. Это сильно потрясло нас — мы думали, что будем заживо погребены под развалинами дворца. Мы осторожно спустились вниз и удивились, не застав наших двух часовых. После долгих поисков мы нашли их на улице. Они сказали нам, что, услышав взрыв, быстро убежали, думая, что сейчас дворец рухнет на них. Перед окончательным уходом мы захотели узнать причину нашего ужаса. В большой столовой обрушился потолок, хрустальная люстра разлетелась вдребезги. В печи оказалась спрятанная бомба. Русские рассудили, что для того, чтобы уничтожить нас, все средства хороши.

Мы все ещё оставались во дворце, когда раздался крик: «Пожар!» Это кричали наши часовые, заметившие пламя. Из многих мест повалили клубы густого дыма, сначала чёрного, потом багрового, и в один миг всё здание охватил огонь. Через четверть часа крыша, сделанная из окрашенного и лакированного железа, рухнула с грохотом, а с ней и большая часть здания.

Немного попетляв, мы вышли на довольно широкую и длинную улицу, справа и слева вдоль неё возвышались великолепные дворцы. Скорее всего, она должна была вывести нас на площадь, но проводник каторжник ничего не мог сказать нам. Он оказался полезен нам лишь тем, что иногда нёс нашего раненого товарища, идти которому становилось все трудней. Мы встречали людей с длинными бородами и зловещими лицами, при свете факелов, которые они несли в руках, они казались ещё страшнее, мы их не задерживали.

Далее мы встретили егерей Гвардии и от них узнали, что это сами русские поджигают город и что встреченным нами людям поручено выполнять этот замысел. Вскоре после этого нас удивили трое русских, поджигавших православную церковь. Заметив нас, двое побросали свои факелы и убежали; мы подошли к третьему — тот не бросил факела, а, напротив, старался сделать своё дело, но удар прикладом в затылок покарал его за упрямство.

Затем мы встретили патруль фузилеров — егерей, заблудившихся так же, как и мы. Их командир, сержант, рассказал мне, что они встретили уголовников, поджигавших дома, и что одному из них он принуждён был отсечь кисть руки саблей, чтобы заставить бросить факел, но тот тотчас подхватил факел левой с намерением продолжать — им пришлось убить его.

Потом мы услышали голоса женщин, звавших на помощь по-французски. Мы вошли в дом, откуда слышались крики, думая, что это захваченные русскими маркитантки. Войдя, мы увидали разбросанные в беспорядке разнообразные костюмы, очень дорогие, а навстречу нам вышли две дамы, взволнованные и растрёпанные. С ними был мальчик, лет 12-15-ти. Они умоляли нас оказать им помощь — русские полицейские хотели поджечь их дом и не позволяли забрать свои вещи. Там были плащ Цезаря, шлем Брута, доспехи Жанны д'Арк. Дамы объяснили нам, что они актрисы, француженки, а их мужей насильно принудили служить в русской армии. Мы помешали поджечь дом, забрали с собой русских полицейских (их было четверо), и увели их в свой полк на Губернаторскую площадь. После всех этих неприятных приключений мы вернулись в два часа ночи и с противоположной стороны. Полковник, узнав о нашем возвращении, был недоволен и спросил, где мы пропадали с семи часов вечера вчерашнего дня. Но, увидев наших пленников, нашего раненого товарища, и выслушав наш рассказ о пережитых нами опасностях, он сказал, что рад нашему возвращению и что он очень беспокоился о нас.

Глядя на площадь, где расположился бивуаком наш полк, мне казалось, что я на собрании всех народов мира, — наши солдаты оделись кто калмыком, кто китайцем, кто казаком, кто татарином, персом или турком, а многие щеголяли в дорогих мехах. Некоторые даже нарядились в придворные костюмы, нацепили шпаги, со сверкающими, как алмазы, стальными рукоятками. Вдобавок, вся площадь была усеяна лакомствами, каких только душе угодно — винами, ликёрами, в большом количестве, было немного свежего мяса, много окороков и крупной рыбы, немного муки, — но хлеба не было.

На другой день после нашего прибытия, 15-го сентября, в 9 часов утра, полк покинул Губернаторскую площадь, чтобы перейти ближе к Кремлю, где разместился Император. Я, с 15-тью товарищами, был оставлен во дворце губернатора.

Около десяти часов я увидал генерала, подъехавшего верхом, кажется, это был генерал Пернетти.^[24] Он привёл с собой молодого человека в овчинном тулупе, подпоясанном красным шерстяным поясом. Генерал спросил меня, не я ли начальник поста, и на мой утвердительный ответ сказал:

— Хорошо, заберите этого человека и убейте его штыками, — я застал его с факелом в руках, поджигающим дворец, где я квартирую.

Я тотчас же отрядил четырёх солдат для выполнения приказа генерала. Но французский солдат не способен выполнить такую работу — чётко и хладнокровно. Удары штыка не пробили овчину и, возможно, мы пощадили бы его, учитывая его молодость (более того, он не был похож на преступника), но генерал остался, пока не увидел, как несчастный упал замертво, сражённый пулей в бок. Мы так и оставили его на площади.

Вскоре явился другой субъект, житель Москвы, француз и парижанин по происхождению. Он сообщил, что он владелец общественных бань и просил меня оказать помощь в обеспечении безопасности его заведения. Я дал ему четырёх солдат, но они вскоре вернулись с сообщением, что поздно — бани уже горят.

Несколько часов спустя после ужасной казни, караульные солдаты доложили мне, что какая-то женщина, пришедшая на площадь, бросилась на безжизненное тело несчастного молодого человека. Я пошёл посмотреть, она пыталась объяснить нам, что это её муж или родственник. Она сидела на земле, держа на коленях голову убитого, гладила рукой его лицо, иногда целовала его, но не плакала. Наконец, будучи не в состоянии смотреть на эту душераздирающую сцену, я отвёл её в помещение караула и дал ей рюмку ликёра, которую она жадно выпила. За этой рюмкой — вторую, третью и ещё — она выпила, сколько смогла. Она старалась объяснить нам, останется тут три дня, пока мёртвый не воскреснет, веря, как все русские крестьяне, что в течение дней покойник оживает. В конце концов, она заснула на диване.

В пять часов наша рота вернулась и снова была отряжена в патруль, так что моё дежурство продлилось ещё на сутки. Остальная часть полка занималась тушением пожаров вокруг Кремля. Огонь на время удавалось остановить, но потом он вспыхивал ещё сильнее.

После возвращения роты, капитан разослал патрули в разные кварталы. Один отправился в сторону бань, но тотчас вернулся и сообщил, что сразу же после их прихода крыша бань обрушилась со страшным треском и искры, разлетевшиеся кругом, подожгли соседние здания.

Весь вечер и всю ночь наши патрули приводили русских солдат со всех концов города — пожар заставлял их покидать свои убежища. Среди них было два офицера, один армейский, другой из ополчения, первый беспрекословно позволил себя обезоружить, т. е. отдал свою саблю и попросил только, чтобы ему позволили оставить золотую медаль, висевшую у него на груди. Но второй, совсем ещё молодой человек, имевший при себе кроме сабли пояс с патронами, возражал, и на хорошем французском объяснял нам, что он из ополчения. В конце концов, мы договорились и с ним.

В полночь вспыхнул ещё один пожар недалеко от Кремля, были привлечены свежие силы, чтобы погасить его. Но 16-го сентября, в 3 часа утра он возобновился с новой силой, остановить его не удалось.

В эту ночь, с 15-го на 16-е сентября, я и двое моих друзей, таких же унтер-офицеров, как и я, решили исследовать город и Кремль, о котором мы так много слышали. И вот мы отправились. Для освещения пути факелов не понадобилось, но, собираясь посетить дома и подвалы московских господ, каждый взял собой солдата и свечи.

Мои товарищи уже немного ориентировались в городе, но поскольку каждую минуту дома обрушались, и все вокруг непрерывно менялось, мы скоро безнадёжно заблудились. Пробродив беспомощно некоторое время, мы к счастью встретили еврея, который рвал на себе волосы и бороду, глядя, как горела его синагога, где он состоял раввином. Он говорил по-немецки и поведал нам своё горе: оказывается, он и другие его единоверцы собрали в синагогу всё, что у них было самого ценного, и вот теперь всё погибло. Мы пытались утешить сына Израиля, взяли его за руку и попросили отвести нас в Кремль. Не могу без смеха вспомнить, что в разгар такого бедствия еврей стал спрашивать нас, не имеем ли мы что-нибудь для продажи или обмена. Я действительно думаю, что он задавал нам эти вопросы просто по привычке, поскольку в то время ни о какой торговле и речи быть не могло.

Пройдя несколько кварталов объятым пламенем и, любуясь прекрасными, ещё не тронутыми улицами, мы пришли на маленькую площадь неподалёку от Москвы-реки. Оттуда еврей показал нам башни Кремля, ясно различимы е до мельчайших деталей, как среди бела дня, в свете пожаров. На минуту мы остановились, чтобы осмотреть подвал, из которого только что вышло несколько улан Гвардии. Мы взяли немного вина, сахара и много варенья — всё это мы нагрузили на еврея, теперь уже состоявшего под нашей защитой и покровительством. Уже рассветало, когда мы подошли к внешней линии укреплений Кремля. Мы прошли через ворота из серого камня, увенчанными маленькой колокольней с колоколом в честь св. Николая, чья статуя стояла в нише над входом. Этой статуе святого, высокой, по крайней мере, шесть пье,^[25] богато одетой, поклонялся каждый русский, который проезжал мимо, даже осуждённый. Он является главным покровителем России.

Потом мы повернули направо, перешли улицу с большим трудом из-за беспорядка, вызванного огнём, который вспыхнул в разных домах, занимаемых маркитантками Гвардии, и дошли до стены, укреплённой высокими башнями, увенчанными золотыми орлами. Пройдя ещё одни ворота, мы очутились на площади перед дворцом. Со вчерашнего дня там поселился Император, ночь со 14-го на 15-е сентября он провёл в предместье.

В Кремле мы встретили товарищей из 1-го егерского полка, которым тоже поручили патрулирование, и они пригласили нас на завтрак. Нас угостили хорошим мясом и превосходными винами. Еврей, который все ещё сопровождал нас, был вынужден, несмотря на все своё отвращение, завтракать с нами, и есть ветчину. Правда, егеря, у которых имелись серебряные слитки, взятые ими на Монетном дворе, обещали торговать с ним. Эти слитки размерами и формой напоминали маленький кирпич. Около полудня мы всё ещё сидели за столом с нашими друзьями, прислонившись спинами к исполинским пушкам, стоявшим по обе стороны оружейной палаты, как вдруг раздался крик: «К оружию!» Загорелось в Кремле: горящие головни полетели во двор, где находились артиллерийские части Гвардии и их боеприпасы. Кроме того, тут валялось огромное количество брошенной русскими пакли, и часть её уже загорелась. Страх перед взрывом вызвал суматоху, особенно, если учесть присутствие там Императора, который был вынужден покинуть Кремль.

Мы расстались с нашими друзьями, как это бывает, и отправились в свой полк. Нашему проводнику мы объяснили, где он находится, и еврей попытался вести нас кратчайшим путём, но неудачно — огонь перекрыл этот путь. Пришлось ждать, пока не появится проход. Все пылало вокруг Кремля, сильный, неистовый ветер швырял в нас горящие головни. Пришлось спрятаться в подвале, где уже собралось довольно много людей. Мы немного посидели там, а когда вышли, почти сразу повстречали полки Гвардии, идущие в Петровский дворец, куда уже переехал Император. Только 1-й батальон 2-го полка, остался в Кремле. Он охранял дворец от поджога, и 18-го сентября Император снова туда вернулся. Я забыл рассказать, что принц Невшательский, желая взглянуть на пожар, бушевавший вокруг Кремля, поднялся вместе с одним офицером на одну из террас дворца, и их обоих чуть не снесло оттуда страшным ветром.

Ветер и огонь продолжали бушевать, но один проход оставался свободным, те улицы, по которым прошёл Император. Мы пошли этой дорогой и очутились на берегу Москвы-реки. Мы шли вдоль набережной и видели то совершенно нетронутую огнём улицу, то сгоревшую дотла. На той же улице, по которой прошёл Император, многие дома рухнули, и пройти стало невозможно.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

21

Лье — примерно, 4,4 км. — Прим. перев.

22

Тверская площадь. — Прим. перев.

23

В английском издании — «freebooters» — «мародёры», а в французском тексте — «des maraudeurs de l'armée» — «армейские мародёры». — Прим. перев.

24

Позже я узнал, что это действительно был генерал Пернетти, командир артиллеристов Императорской Гвардии. — Прим. автора.

25

Пье (pied) — примерно 32,5 см. — Прим. перев.