Одинокий. Рассказы

Александр Ступин

Сборник рассказов «Одинокий» рассматривается автором как художественная форма передачи содержания научных статей. В сборнике мало прямых ссылок на источники, архивы, но все герои рассказов вполне реальны и узнаваемы, хотя чаще всего они выглядят фантастически.

V

События, как нитки на катушку, стали наматываться, одно на другое, одно на другое, начало уже не найти, и конца не видно. Прошло дней пять, наверное, после всего. В милицию, понятно, никто не обращался. Родных у Слишкомжарко нет, документов у него нет. А свидетелей убийства тоже, кроме как бухгалтера, не было, да и тот, как убивали парнишку, не видел. Только слухи.

Дело к обеду шло, магазин как раз закрывался, и покупатели расходится начали. Выходят на крыльцо, разговоры, ничего особенного: кто с кем, кто у кого. Деревенские новости.

Глядят, а по улице, магазин на центральной улице стоял, идёт кто-то. Ну, идёт себе и идёт, мало ли что. Ближе, когда он подходить-то стал, парнишку в нём узнали: тяжело опираясь на посох, чуть припадая на левую ногу, и даже как будто бочком шёл он. Люди, глядя на него, стали креститься, женщины платки к глазам подносили, вздыхали: жалко, ведь ничего плохого от него не видели. Он прошёл мимо, не замечая никого и не сбавляя шаг.

— Наверное, к церкви, отца Иоанна ищет…, к нему идёт, — перешёптывались в толпе, а потом… Дети двинулись за ним, из любопытства, а за ними — несколько женщин, тоже как бы по-смотреть, но идущих становилось всё больше, и шли, не спрашивая друг у друга: зачем? Из села к храму шла уже целая процессия.

Храм стоял чуть на въезде в село, на пригорке, с которого все красоты, как на ладони: и озеро, и лесочки, и река. Когда-то его окружала ажурная ограда из чугунного литья, которая крепилась на каменные столбы с навершиями из железа. Ограду эту поставили на деньги матери купца первой гильдии Катасонова. Купец-то сгинул в Сибири, поехал с товаром и сгинул. Вот мать его и подарила церкви ограду. Революцию, войну отечественную выстояла ограда, а перед гайдаром-чубайсом не устояла: в 90-е понесли её, и свои, и чужие, на пункты приёма металла. Рвали ограду, что называется, «с мясом» — цепляли тросом к трактору и выдёргивали.

Ко времени передачи храма церкви многое успели: ограду почти всю увезли, кое-где и столбы развалили. В храме ворота выломали. Там ведь во времена колхозные дизельную электростанцию затащили, американскую. Прямо в алтаре поставили. В алтаре дизель с генератором стояли, а в основной части храма и в пределах склады разместили для удобрений. Над храмом знамя красное вместо креста развивалось. Кресты-то — ранее, в 1920-х годах поспиливали. Работала местная электростанция долго, а потом стали электричество тянуть, столбы ставить, нужда в ней пропала. Забросили её, простояла она до известных лет, и её сдали на металл. Меди там было: и проволока, и пластины на генераторе. Когда тащили агрегат, проём дверной расширили кувалдами.

У деревенских церквей свои дворянские истории: тайные венчания, ночные отпевания. Храмы, понятно, всё чаще помещики да купцы закладывали и строили на свои деньги, а чтили больше в народе. Потому что не было другого места, где общество деревенское собиралось бы и в горе, и в радости.

Но главное, здание это с куполами синими или золочёными, с крестами да колоколенками вырастало будто само по себе, как деревце, травка, и без него не представлялось уже понятие Родины, как без протекающей речки, растущих берёзок, полей. Оно становилось частью окружающего мира, более того, частью жизни людей: от рождения до погоста.

Есть люди, которые предчувствуют события. Как будто приёмник в них встроен, и постоянно они в потоке информации: вдруг сердце защемит, или как-то не по себе станет, тревожно, и вот уж ожидаешь событие, и чувства тебя не обманывают. Хорошо это или плохо? В неведении спокойнее: живёшь и не знаешь, а придёт — разгребаешь.

Отец Иоанн чувствовал, что не закончились события для ставшего родным ему села. Как-то тревожно было на сердце, и помимо воли в голову стали проникать мысли, которые сбивали его, он не мог сосредоточиться, пока, наконец, не вышел с алтаря и не направился к дверям.

Распахнув церковные двери, он остановился на высоком крыльце и вгляделся вдаль: со стороны села по направлению к церкви шла странная процессия: возглавлял её некто в лохмотьях с посохом, сильно хромавший, а уж за ним, чуть отставая, плелись деревенские: дети, мужчины, женщины и даже дачники. Люди шли торжественно, как на Крестном ходе.

Нет, лучше, естественнее, что-ли, без праздничной показухи, когда идут, поддерживая некую традицию, но не повелению сердца. Шедшие что-то тихо пели. Нужно было петь, но, наверное, они не умели, не помнили, поэтому пение было как бы без слов, но петь хотелось. А когда уж подходили к храму, звонкий женский голос зазвенел: «Святый Боже, святый крепкий, святый бессмертный, помилуй нас!», и все идущие подхватили эти простые слова: «Святый Боже, святый бессмертный, помилуй нас!».

Глаза священника наполнились слезами. Он утирал их ладонями, а издали казалось, что он накладывает крест на идущих, и, воодушевлённые, они повторяли ещё и ещё молитву. «Боже мой, — думал поп, — я двадцать лет пытался достучаться до их сердец… Двадцать лет… А он, маленький, непонятно какого роду-племени, возбудил в людях такие высокие чувства… Чудо? Какая разница. Я пробился таки к сердцу его, а через него ко многим сердцам. Пути Господни неисповедимы, вот уж точно. А могло этого и не случится. Так бы никогда и не испытал радости такой. Радости неизмеримой, безграничной».

Худой, измученный, в страшных лохмотьях, будто юродивый с картин художников XIX века, Слишкомжарко подошёл к ограде и, подняв глаза на колокольню, замер: здесь он стал счастлив… А потом… Потом, как подкошенный, осел на колени и лёг лицом на землю.

И все пришедшие тоже опустились на колени, крестясь то ли на храм, то ли на нового юродивого. Они не знали толком, как надо, как правильно, но это было не важно. В этот миг будто мостики от предков далеких к ним сегодняшним, беспамятным и блуждающим во мраке безверия, переброшены были.

Отец Иоанн замер на крыльце, слишком необычайным и до слез трогательным было зрелище это. А потом, очнувшись будто, сбежал с крыльца и встал на колени, как и все, позади парнишки. И слёзы потекли по щекам его, и народ плакал. Все. Мужчины, женщины, дети зарыдали.

Вдруг ударил колокол. Сам. А потом загудел-запел, да так красиво, как никогда не пел. Все, как зачарованные, смотрели на храм, на колокольню, наслаждаясь звоном, а когда он прекратился внезапно, парнишка исчез, как в воздухе растаял. Но чудо не исчезло. Осталось в сердцах людей.