Наука

Нау́ка — область человеческой деятельности, направленная на выработку и систематизацию объективных знаний о действительности. Основой этой деятельности является сбор фактов, их постоянное обновление и систематизация, критический анализ и, на этой основе, синтез новых знаний или обобщений, которые не только описывают наблюдаемые природные или общественные явления, но и позволяют построить причинно-следственные связи с конечной целью прогнозирования. Те гипотезы, которые подтверждаются фактами или опытами, формулируются в виде законов природы или общества.

Наука в широком смысле включает в себя все условия и компоненты соответствующей деятельности:

• разделение и кооперацию научного труда;
• научные учреждения, экспериментальное и лабораторное оборудование;
• методы научно-исследовательской работы;
• понятийный и категориальный аппарат;
• систему научной информации;
• всю сумму накопленных ранее научных знаний.

Науковедение — наука, изучающая науку.

Источник: Википедия

Упоминания в литературе

Впервые попытка сознательного применения марксова подхода к анализу развития науки была предпринята советским физиком и историком науки, член-корр. АН СССР Б. М. Гессеном (1883-1938), чей доклад о социально-экономических корнях механики И. Ньютона, представленный в 1931 г. в Лондоне на Всемирном конгрессе по истории науки, вызвал исключительный международный резонанс как у исследователей в области истории и философии науки, так и среди естествоиспытателей. В работе Б. М. Гессена13, переведенной на все основные языки мира, прослеживаются тесное единство и взаимовлияние главных технических проблем, стоявших перед предпринимателями,, и ключевых научных проблем, разрабатываемых натурфилософией того времени. И хотя Б. М. Гессен порой несколько прямолинейно (что характерно для нашей философии тех лет и также социокультурно обусловлено) связывал содержание механики И. Ньютона с социальными условиями Англии XVII в., он смог учесть и весьма тонкие нюансы материалистического понимания истории науки. Предвосхищая современные исследования, советский ученый, как это подчеркивает английский социолог науки М. Малкей, выйдя за пределы чисто экономических факторов, «пытался дополнить свой анализ работы Ньютона демонстрацией того, как последний осуществлял выбор между культурными ресурсами, доступными для членов его класса (например, в форме политических, юридических, философских и религиозных убеждений), как эти идеологические элементы влияли на его мышление и какие границы ему ставили»14.

В. Г. Торосян, Эволюция стиля мышления в исследованиях Вселенной. От древнейших времен до конца ХХ века

Французский философ О. Конт (1798–1857), считающийся основателем социологии, первым предложил термин «социология» в своей работе «Курс позитивной философии» (1842). Как и многие другие философы того времени, Конт находился под воздействием крупных успехов в области естественных наук. Рассматривая проблемы общества и социального поведения, он провозгласил девиз «Порядок и прогресс», где порядок понимался по аналогии с физикой как симметричность и уравновешенность структурных элементов общества (индивидов и групп), а прогресс – как использование знаний об обществе для решения конкретных проблем в области достижения оптимизации человеческих отношений, где, по его мнению, наблюдалось отставание от других наук. Основная идея Конта – отделение науки от метафизики (учения о сверхчувствах) и теологии. Истинная наука должна отказаться от неразрешимых вопросов, которые невозможно ни подтвердить, ни опровергнуть, опираясь на факты, доступные эмпирическому наблюдению.

Группа авторов, Социология. Шпаргалки, 2013

Само по себе стремление к целостности знаний об обществе, по крайней мере, в последние несколько десятилетий, становится устойчивым в научных подисциплинарных средах (общностях). Юристам всё неуютнее быть «только юристами», экономистам – «только экономистами», историкам – «только историками» и т. д. Специалисту-исследователю в каждой из наук об обществе для более глубокого и полного раскрытия предмета требуется более или менее реальный общественный контекст (пространство связанности изучаемого предмета с общественной средой). Поостерегусь утверждать, будто общий вектор процесса истины переменился в последние десятилетия и будто теперь в развитии наук об обществе преобладает направленность к целостному знанию в отличие от тысячелетней направленности ко всё более специализированному (по-дисциплинарному, по-предметному) знанию. Обращу внимание лишь на то, что многие науки об обществе стали втягивать в свои предметы части предметов иных специализированных наук. Иногда это выглядит весьма карикатурно, как, например, в случаях открытий «человеческого капитала», «имиджевого капитала» и им подобных. Стал популярным так называемый междисциплинарный подход. Заявлены как новые науки гибриды разных специальных общественных наук (экономическая социология, например). Всё это не очень успешные, но деятельные реакции на реальную потребность целостного знания, целостного обществознания.

Галина Ракитская, Основные труды. Том 1. Идеология последовательного (революционного) гуманизма. Теория общества и хозяйства, 2017

В научной среде порой можно встретить суждение о том, что события современности и недавнего прошлого являются предметом изучения политологии, но не исторической науки. Аргументируется это тем, что история обычно имеет дело с завершившимися и совершившимися фактами и процессами, изучает их как бы со стороны. Сами политологи отмечают, что их наука нацелена главным образом на обслуживание текущего политического процесса, на определенное соучастие в нем. Кроме того, объектами политологического исследования являются прежде всего политические идеи, системы и институты. Историческая же наука более ориентирована на поиск истоков, корней, обусловленности происходящих событий. История как наука, изучая зарождение, развитие и завершение того или иного процесса, неизбежно сталкивается с необходимостью оценить воздействие самых различных факторов на состояние общественного организма. Как отмечал академик И. Д. Ковальченко, «объект познания исторической науки – вся совокупность явлений общественной жизни на протяжении всей истории общества. Таким образом, историческая наука в сравнении с другими конкретными общественно-гуманитарными науками выступает как наука комплексная, интегральная. Она имеет дело со всеми общественными явлениями, которые изучаются этими науками. В любом историческом исследовании историк предстает в двух или даже нескольких ролях». В силу этого проблематика исторических исследований намного шире политологических, и, как показывает исследовательская практика, историки более подготовлены к созданию обобщающих работ.

В. Н. Казакова, Учебное пособие по отечественной истории для ССУЗов, 2009

Зарождение социологии как самостоятельной науки. Вопрос о времени и месте зарождения социологии, ее основоположниках, этапах развития имеет большое значение для дальнейшего изложения всего материала. Считается, что впервые слово «социология», обозначающее область научного знания, было введено в научный оборот французским мыслителем Огюстом Контом в работе «Курс позитивной философии» (1830–1842. Т. 1–6). Как и многие другие философы конца XVIII – первой половины XIX в., О. Конт находился под воздействием крупных успехов в области естественных наук. Поэтому он, рассматривая проблемы общества и социального поведения, во-первых, поднял на щит девиз «Порядок и прогресс», где порядок понимался по аналогии с физикой как симметричность и уравновешенность структурных элементов общества (индивидов и групп), а прогресс – как использование знаний об обществе прежде всего для решения конкретных проблем, направленных на оптимизацию человеческих отношений, в чем, по его мнению, наблюдалось отставание от других наук. Именно этот период традиционно рассматривается как время зарождения социологии, хотя и нуждается сегодня в уточнении.

Е. М. Бабосов, Социология, 2014

Интерес к вопросу об условиях и степени фактического влияния научного знания на общество уходит своими корнями в эпоху формирования научных дисциплин в Новое время. Очевидно, что этот вопрос волновал ученых не только в прошлом, но волнует и сейчас – уже хотя бы по причине необходимости легитимации науки. Утвердительный ответ на вопрос о практической пользе научного знания помог не только первым ученым в период становления научных дисциплин, но и позволил современным исследователям завоевать общественное признание и, что немаловажно, получить доступ к ресурсам, необходимым для все более дорогостоящих научных изысканий в современном мире. Поэтому до сегодняшнего дня во внутренних уставах многих научных институтов можно встретить двойное обоснование их существования: с одной стороны, речь идет о научном прогрессе, с другой – о благополучии общества. В этой связи отрицание практической значимости научного познания неизменно наносит болезненный удар по науке, снижая далеко не только символическую ценность труда ученых.

Райнер Грундманн, Власть научного знания, 2015

Борис Федорович вошел в историю психологии как создатель первой в нашей стране лаборатории инженерной психологии, организованной им в 1959 г. на базе Ленинградского университета. Здесь под его руководством начинали свой путь в науке многие впоследствии известные ученые, накапливался опыт проведения инженерно-психологических исследований, отрабатывались формы взаимодействия с практикой. Причем речь шла не просто о создании новой области знания – инженерной психологии и формировании оригинальной новой научной школы; результат был значительно масштабнее, имел глубокий исторический смысл. Психология в 1950–1960-е годы находилась на перепутье. Еще оставались в памяти жестокие репрессии 1930-х годов, обрушившихся на психологию, чрезвычайно болезненно и остро переживались последствия Павловской сессии 1950 г. И в этих условиях появление нового поколения талантливой молодежи, заявившей о готовности и способности решать самые сложные и острые проблемы жизни, было важным шагом на пути разрушения искусственно созданного усилиями идеологии статуса психологии как науки, имеющей чрезвычайно узкую зону практического применения. В эти годы особенно ярко проявилась та черта научного мышления Бориса Федоровича, которая выгодно отличала его и позволила ему выдвинуться в число лидеров отечественной психологии – его высокая сензитивность к запросам жизни, умение переформулировать практические задачи на языке науки, доводить научные идеи до их конкретного воплощения. Не каждому ученому дан этот дар. Борис Федорович обладал им в полной мере. Он тонко чувствовал жизнь, ее болевые точки, рассматривал психологию не как абстрактно-кабинетное знание, а как ту сферу науки, которая должна изучать живого реального человека в его конкретной жизнедеятельности. Указанная ориентация, усиливаясь с годами, превратилась в его научное кредо, оформилась в принцип единства теории, эксперимента и практики.

Б. Ф. Ломов, Психическая регуляция деятельности. Избранные труды, 2006

Но и тогда наука еще не получила полной автономии, не стала отдельной сферой социальной деятельности. Подлинная наука – результат труда профессиональных ученых, объединяющихся в научные сообщества; научные открытия, полученные рациональным путем, подкрепленные и проверенные экспериментом, система непротиворечивых знаний о природе, раскрывающих сущность ее компонентов, процессов и явлений, – возникла в Новое время. Точкой отсчета ее возникновения чаще всего считают научное творчество Галилео Галилея (1564–1642), а также начало науки нередко связывают с именами Френсиса Бэкона (1561–1626) и Рене Декарта (1596–1650).

С. С. Антюшин, История и философия науки. Учебное пособие для аспирантов юридических специальностей, 2013

ориентация почти полностью заменила теологию и философию в качестве руководящих принципов человеческого существования и до невообразимой ранее степени преобразовала мир, в котором мы живем. Технологический триумф был столь заметен, что только в самое последнее время и лишь немногие засомневались в абсолютном праве науки определять общую жизненную стратегию. В учебниках по различным дисциплинам история науки описана преимущественно как линейное развитие с постепенным накоплением знаний о Вселенной, а кульминацией этого развития представлено современное положение дел. Поэтому важные для развития научного мышления фигуры выглядят сотрудниками, работавшими над общим для всех кругом проблем, руководствуясь одним и тем же набором фиксированных правил, которые, кстати, только совсем недавно определены в качестве научных. Каждый период в истории научных идей и методов видится логической ступенью в постепенном приближении ко все более точному описанию Вселенной и к предельной истине о существовании.

Станислав Гроф, За пределами мозга. Рождение, смерть и трансценденция в психотерапии, 1985

Его несогласие с немецкими философами и психологами возникало, потому что они все представляли в систематическом изложении, называли практическую деятельность наукой, в результате чего четкая граница между ними исчезала. Ушинский указывал на то, что истина – это есть завершающий сущностный этап, к которому возможно подойти через исследования предмета науки. Это и есть основной и определяющий критерий, по которому выделяются научные базовые понятия и определяется наука вообще. Ушинский также говорил: «Возле всякой науки может образоваться искусство, которое будет показывать, каким образом человек может извлечь выгоды в жизни, пользуясь положениями науки; но эти правила пользования наукой не составляют еще науки…».

Т. А. Писарева, Общие основы педагогики: конспект лекций, -1

В настоящее время междисциплинарные исследования рассматриваются, прежде всего, как проблема исследовательской практики п перевода ее результатов в систему знания. При этом главная задача состоит в том, чтобы преодолеть в процессе исследований, отмеченное в свое время II. Кантом, противоречие между строением реальности, закономерности организации которой нам не всегда известны, и наукой, знания которой организованы по научным дисциплинам с характерными для каждой из них базовыми допущениями, гипотезами и расширительными интерпретациями сведений о реальности и ее организации. Эта задача, хотя и не всегда в явной форме, стоит перед участниками междисциплинарных исследований любого масштаба.[35]

Г. В. Нездемковская, Зарождение и развитие этнопедагогики России, 2011

В целях примирения этих позиций можно было бы предположить, что расхождение между концепциями Куна и Поппера исчезнет, если считать, что Кун описывает науку исторически, а Поппер – такой, какой ей надлежит быть. Но напряжение между этими подходами так просто не ослабляется. Куновское утверждение сильнее: оно говорит о том, что, поскольку науку осуществляют ученые, являющиеся психологическими, а не только логическими сущностями, она должна быть в своей основе психологическим предприятием. Успешная научная революция, соответственно, может произойти только после того, как теория, которая должна быть замещена, оказалась неспособной удовлетворять потребностям внелогической природы – экономическим, политическим, духовным. Огромное большинство ученых составляют «практики», выполняющие социально значимую работу по построению новых доказательств, утверждений и прочих способов почитания великих научных достижений прошлого, определяющих для них науку. Эти достижения, называемые Куном парадигмами, составляют интеллектуальные границы, внутри которых развивается научное исследование. Без парадигм нет места для работы практиков.

Д. Н. Робинсон, Интеллектуальная история психологии, 1986

Исходя из неопределенности аудитории ИНИ, можно утверждать, что и статус историко-научных исследований неоднороден во всем мире. Например, в западных странах вопросу статуса научно-исторических исследований уделялось гораздо больше внимания, чем в России. Это было частью профессионализации, отделения от естественных наук, выработки собственных стандартов практики и преподавания. Новая дисциплина смотрела критически на любительский интерес к великим людям, открытиям и вкладу в научное знание или на копание в деталях, которые имеют лишь местное значение. Во время этого позитивного развития возникло множество солидных исследований, трансформировавших знание об истории науки.

В. И. Маршев, История управленческой мысли, 2005

По итогам первых двух лет работы была подготовлена и издана книга «Измерение философии. Основания и критерии оценки результативности философских и социогуманитарных исследований» (М.: Издательство Института философии РАН, 2012). В книге было показано, что качество имеющейся в нашем распоряжении (да и в мире) библиометрии ни в коей мере не отражает реальной результативности российской науки в целом, а философии и социогуманитарных исследований в особенности. Анализ выявил принципиальную специфику философского и социогуманитарного знания, еще более ограничивающую формализованную оценку результатов. Практика, не учитывающая эту специфику, исходит из представлений, имевших место до Дильтея и Марбургской школы, то есть до концептуального и методологического различения, которое тогда выглядело как различение «наук о природе» и «наук об обществе». Даже фундаментальное различие в ориентации одних наук на универсальное, а других на большее внимание к индивидуальному, автоматически приводит к тому, что многие направления философских и социогуманитарных исследований в принципе не могут оцениваться по статистике международных баз данных, в частности, таких как Web of Science, Scopus и пр. – хотя бы потому, что эти исследования заточены на локальное и чем более они на локальное заточены, тем больше их реальная результативность в данном обществе, в том числе практическая.

Коллектив авторов, Идеи и числа. Основания и критерии оценки результативности философских и социогуманитарных исследований, 2016

Глубокое понимание проблематики социальной философии невозможно без обращения к истории философской мысли об обществе, без анализа ключевых идей и концепций, разработанных в трудах социальных ученых. В отличие от естественных наук, в которых профессионалу достаточно знать нынешнее состояние своей отрасли, в философии необходимо ориентироваться во всей сложности и богатстве пройденного мыслителями пути. Закономерности развития наук о природе отличны от логики движения наук о духе: новая теория в снятом виде включает в свой состав старую; становится лишь одной из возможностей видения социальной реальности, причем не всегда более успешной по сравнению с предыдущими. Поэтому идеи, высказанные столетия назад, могут оказаться более продуктивными и современными, чем те, которые выражаются людьми, находящимися в одной хронологической реальности с нами.

О. А. Романов, Социальная философия, 2013

• во-вторых, с осознанием того, что для понимания сверхсложности системы «человек» (в его биологическом, социальном и культурном измерениях) необходима методология сопряжения социогуманитарного знания в единый комплекс «наук о человеке». Выработка теории знания о Человеке призвана возвестить о возвращении Субъекта истории. Заметим, что значимый историографический прорыв произошел именно в сфере междисциплинарного синтеза. Например, заимствованная из области политических наук методика сценарного прогнозирования выстраивает исторический опыт в обратной перспективе. Сценарии, заменившие собой законы, привнесли в интерпретацию исторического процесса меньшую детерминированность и более высокую степень вариативности[2]. Если до середины ХХ столетия применение междисциплинарного подхода для историков было, скорее, редкостью, то во второй половине века это стало массовым явлением. Если до 1950-х годов историки обращались, главным образом, к географии, социологии, психологии и экономике, то в 1960– 1980-х годах приоритет в междисциплинарных контактах был отдан антропологии, демографии и лингвистике [Репина, 1990. С. 170][3];

И. Б. Орлов, «Человек исторический» в системе гуманитарного знания, 2012

Новые представления о научном знании первоначально выдвигаются как гипотезы, разделяемые незначительной частью научного сообщества (так называемая наука переднего края). Гипотетическое научное знание проходит этап обоснования и может весьма длительное время конкурировать с прежними научными представлениями. Утверждение новой научной парадигмы и соответствующей ей научной картины мира происходит не только благодаря тому, что она эффективно функционирует в качестве исследовательской программы, продуцируя новые научные теории, но также и потому, что она получает философско-мировоззренческое обоснование в системе культуры. Развиваемое в рамках научной парадигмы новое видение реальности легитимируется (т. е. получает признание), лишь будучи согласованным с фундаментальными ценностями культуры соответствующей исторической эпохи.

Е. В. Тимошина, Общая теория права. Учебник, 2017

Список оппозиций может быть продолжен, так как дискуссии по этим вопросам не прекращаются до сих пор. Тем не менее, по словам В. Борзенкова (64), именно естествознание ХХ в. сделало решительный шаг в направлении преодоления раскола. Более того, сами естественные науки по мере вовлечения в орбиту своих интересов все более сложных и системно организованных объектов стали использовать в качестве объяснительных схем такие понятия («история», «историчность», «цель», «ценность»), которые ранее считались исключительной прерогативой гуманитарных наук. Сказанное означает, что «природа» в естествознании ХХ в. вдруг обнаружила черты, близкие к человеку. Это очень важно, поскольку научная картина мира, которая складывается на наших глазах, включает в себя и природу, и человека, и культуру как органически взаимосвязанные части единого в своей основе целостного Универсума. Основные блоки, из которых выстраивается эта картина, представляют собой вехи в развитии естествознания ХХ века.

Л. Н. Харченко, Современное биологическое образование: теоретический и технологический аспекты, 2014

Исследовательские проекты и публикации Майкла Коула – многочисленные, смелые, и, в то же время, глубокие и содержательные – в последние три десятилетия в немалой степени стимулировали прогресс в психологии развития. Предложенная вниманию читателя книга – осмысление и подведение итогов предыдущих исследований, и на основе этого, определение психологии развития как науки культурно-исторической. Обосновывая это, ученый обращается к нескольким фундаментальным вопросам: что значит – научно изучать развитие человека? Какого рода науку мы получаем? Как широко она применима? Какую пользу из нее можно извлечь?

Майкл Коул, Культурно-историческая психология – наука будущего, 1997

Что же обеспечивает естественным наукам высокую надежность, общий язык (он же способность договариваться и принимать всем сообществом некую теорию, как истинную) и однозначность понятий и выводов? Расхожим мнением на этот счет, мнением, которого придерживаются и многие участники этой конференции (судя по названиям докладов), является представление о том, что все это достигается за счет применения математики в естественных науках. И, следовательно, единственный путь синтеза – это математизация гуманитарных наук. Но, во-первых, возможность математизации ограничена принципиальным отсутствием количественной меры для подавляющего большинства понятий гуманитарных наук. Не существует килограммов, метров и т. п. любви, справедливости и т. д. Во-вторых, идущее от Канта представление о том, что «В каждой науке столько науки, сколько в ней математики», попросту неверно. Использование методов естественных наук для прикрытия «научной имитации» выражается, прежде всего и более всего, в использовании для этой цели математики. Можно взять любую самую бредовую идею и украсить ее сколь угодно высокой математикой. Математикой украшают себя астрологи, нумерологии и прочие шарлатаны. Применение математики само по себе не имеет никого отношения к соответствию теории описываемой ею действительности, опыту.

А. М. Воин, Наука и лженаука, 2015

Но у нас есть еще идеал учителя, руководящего всеми этими [учеными] и пользующегося ими как орудиями для содействия существенным целям человеческого разума. Только такого учителя следовало бы назвать философом; но… такого учителя нигде нет, а идея его законодательства находится "во всяком человеческом разуме"», – писал И. Кант в «Критике чистого разума»[1]. Так или иначе происходящие в науке трансформации, смена типа рациональности, прагматизация знания вообще и научного знания, в частности, требуют от философии выработки новых способов самопозиционирования. Это подразумевает, в первую очередь, дополнение идентификации философии как «метазнания» (тем более «метазнания-в-себе», интересного, в основном, самим философам) более гибкой тактикой пограничного диалога с научными дисциплинами и самыми различными культурными формами.

Коллектив авторов, Философские проблемы междисциплинарного синтеза, 2015

В 1849 г. Д. Ст. Миль в своей «Логике» использовал термин «науки о духе», идущий от Шиля. Вместе с тем уже то, что он отнес историю к науке о природе, а социологию к науке о духе, свидетельствовало об отсутствии ясных оснований разграничения наук. Предложение В. Дильтея использовать в этих целях критерий «предмета науки» было, с одной стороны, слишком широким, так как основывалось только на дихотомии (деления целого на две части) всего предметного поля – существующего и потенциального – без внутренней дисциплинарной классификации, а с другой – отражающим скорее стихийное (нетеоретическое) стремление к определенности, избежанию хаотичного смешения исследовательских областей, экспансии со стороны более продвинутых наук. Характеризуя предназначение «наук о духе», Дильтей пришел к формуле: «Познать жизнь из ее самой»[173]. Но, как отметил Ю. Н. Давыдов, «он далеко не всегда прибегал к необходимым оговоркам, касающимся его понимания жизни, давая тем самым повод для неверного истолкования его концепции»[174]. Поскольку имелась в виду человеческая жизнь как «всеобщее единство всех поколений, живущих и живших ранее», то концептуальная линия разграничения наук у Дильтея достаточно точно воспроизведена Р. Ароном. «Науки о природе организуют для объяснения и практики восприятия вещей, науки о духе служат выражением сознающей себя жизни»[175]. Дильтей столь высоко ставил «рефлексию над собой», что рассматривал ее не только как свойство ума, но и как единственный признак человеческого существования.

С. А. Шавель, Общественная миссия социологии, 2010

Наши знания могут строиться на неформальном межличностном общении или быть результатом воздействия СМИ, социальных сетей и т. д. В качестве иллюстрации можно привести постоянно появляющиеся слухи о модных трендах в одежде, о приближающемся очередном кризисе, о коррумпированности того или иного государственного чиновника, которым мы верим как правдоподобным, потому что «так говорят все». Подобные знания составляют повседневный фон функционирования массового сознания и не требуют научной верификации. Эти знания можно обозначить как уровень индивидуального эмпирического опыта, результат наблюдения «естественной» картины повседневной жизни, в которую включены все акторы исследовательского процесса (см. более подробно гл. 3). Апелляция исследователя к предположениям собственного здравого смысла, так называемому рутинному знанию, вполне может служить исходной точкой построения предметной области исследования. В результате эмпирической проверки эти предположения могут быть существенно пересмотрены и преобразованы в валидные научные факты. В этом смысле представляет большой интерес утверждение К. Поппера о том, что «всякая наука и всякая философия есть просвещенный здравый смысл»17.

Н. Н. Маликова, Дизайн и методы социологического исследования, 2014

В то же время социология, основанная Огюстом Контом еще в начале прошлого века, продолжала развиваться на Западе и особенно в США и достигла там значительного успеха. Без современной социологической теории, представленной рядом крупных научных направлений и школ, связанных с ними программ конкретных социологических наблюдений, данные которых обрабатываются с помощью новейшей электронно-вычислительной техники, невозможно сегодня представить ни одно крупное социальное мероприятие. Можно констатировать широкое применение социологических исследований в бизнесе, изучении социальных структур и их функционирования, политического процесса, организации власти и лидерства. Социология повсеместно включена в программы высших учебных заведений, является одной из наиболее популярных дисциплин (отчасти сменив в этом отношении право), на ее развитие и распространение не жалеют средств. В то же время, можно констатировать сближение или даже интеграцию с социологией всех других общественных дисциплин – философии, истории, политической экономии, этнографии, юриспруденции и других, каждая из которых в большей или меньшей степени претерпела общий для них всех процесс социологизации. Действительно, имена крупнейших социологов ХХ века – Макса Вебера, Питирима Сорокина, Толкотта Парсонса и др. можно в равной мере встретить как в собственно социологической литературе, так и в многочисленных трудах по философии, праву, истории. Все это не значит, конечно, что социология полностью вытеснила или тем более заменила собою другие науки. Совсем напротив: развитие социологии стало возможно не вопреки, а вследствие развития многих конкретных областей человеческого знания, объяснение и синтез которых как раз и составляет ее основную задачу.

А. Н. Медушевский, Политическая социология и история, -1

Задача любого учебника заключается в том, чтобы «остановить мгновение» и отразить современное состояние той или иной области научного знания, то есть обобщить основные факты, закономерности, категории и методы, раскрывающие предмет научной дисциплины. Так обстоит дело в науках, которые уже миновали период своего становления и достигли эпохи научной зрелости. В психологии, возраст жизни которой как самостоятельной науки исчисляется не веками, а десятилетиями, положение дел складывается по-иному. «Исторически состояние нашей науки таково, – писал в свое время Л.C. Выготский, – что существует много психологий, но не существует единой психологии. Мы могли бы сказать, что потому и возникает много психологий, что нет общей, единой психологии. Это значит, что отсутствие единой научной системы, которая охватывала бы и объединяла все современное психологическое знание, приводит к тому, что каждое новое фактическое открытие в любой области психологии, выходящее за пределы простого накопления фактов, вынуждено создавать свою собственную теорию, свою систему для объяснения и понимания вновь найденных фактов и зависимостей, вынуждено создавать свою психологию – одну из многих психологий»[4].

А. Г. Асмолов, Психология личности. Культурно-историческое понимание развития человека, 2007

Однако в современной культурологии не так много работ, где обсуждаются проблемы культуры радикальных трансформаций в феноменолого-системном ключе. Современные исследования, посвященные радикальным трансформациям, как правило останавливаются на изучении событий периода ХVIII – начала ХХ вв., и не идут дальше более – менее развернутых констатаций. Во многом это связано с тем, что методологическую базу для исследований подобного рода составляют приемы и средства исторической науки. А в ней, как известно, господствует принцип «запрета сослагательного наклонения». Вместе с тем, вопрос о закономерностях исторического процесса (т. е. о наличии в нем устойчивых повторяющихся связей) не только требует учитывать многоплановые «а если бы…». Он еще и соответствуют нынешним реалиям, когда гуманитарное знание всерьез претендует на то, чтобы считаться научным. А значит, способным выявлять закономерности. Культурология – одна из тех дисциплин, которые всерьез могут претендовать на решение этих трудных задач.

О. Н. Глазунов, Особенности культуры радикальных трансформаций в эпоху социальных транзитивов, 2009

В нашей стране в 2009 г. под редакцией А. Л. Журавлева, Т. Д. Марцинковской и А. В. Юревича вышла книга под знаменательным названием «Прогресс психологии: критерии и признаки». Текст введения к книге открывается словами ее составителей и редакторов о том, что вопрос о прогрессе психологической науки – один из наиболее болезненных. Они пишут, что в начале XXI в. психологическое знание выглядит столь же «мягким», рыхлым и ненадежным, как и в конце XIX в., что создает очень дискомфортное для психологов чувство отсутствия прогресса их науки. Представленные в книге статьи ряда ведущих отечественных психологов, взятые вместе, подтверждают общее неутешительное впечатление об отсутствии в психологии какого-либо более или менее твердого, более или менее общепринятого теоретического фундамента, необходимого для построения целостного здания науки, для упорядочения и обобщения накапливаемых в ней знаний.

Н. И. Чуприкова, Психика и психические процессы. Система понятий общей психологии, 2015

Американский политолог Дж. Сартори (род. 1924) в 1969 году представил материал на обсуждение «круглого стола» Международной ассоциации политической науки в виде статьи «Теория и метод в сравнительной политологии», позже опубликованный в 1970 году под названием «Искажение концептов в сравнительной политологии»[19] в журнале.[20] В этой работе Дж. Сартори делает вывод, что подавляющая часть литературы, в 1970 году выходящей под маркой «методы» социальных, бихевиористских или политических наук, посвящена технологиям проведения опросов и социальной статистике, но не методу исследования. Она имеет косвенное отношение к тому, что составляет сферу ключевых интересов научного исследования. В фундаментальном смысле методология и метод невозможны без размышления о мышлении. И если методология и технология четко разведены, они не могут подменять друг друга. Так можно быть великолепным исследователем и обработчиком данных, но не быть мыслителем.

Е. П. Борзова, Сравнительная культурология. Том 1, 2013

Безусловный интерес вызывают ведущие теоретические основания данного исследования. На них не только строятся концептуальные представления автора монографии, но они реально трансформируются в векторы их теоретического развития. Первым таким основанием, о котором открыто заявляется в самом начале авторского введения, является психосоциальный подход к анализу интересуемых явлений доверия и недоверия. Дело в том, что сами эти явления по своей природной сущности не могут квалифицироваться только как психологические или как социальные, как бы этого ни хотелось представителям соответствующих наук, психологам или социологам, так как реально они имеют психосоциальную природу. И это адекватно понимается автором, несмотря на его психологическую специализацию как исследователя. Чрезвычайно значимыми поэтому становятся организованные А. Б. Купрейченко эмпирические исследования в естественных социальных условиях жизнедеятельности людей – реальных «носителей» многочисленных социальных и психологических признаков, качеств, свойств и т. п. Именно в соответствии с психосоциальным подходом на стадии разработки программы и организации исследования был заложен учет важнейших факторов: образовательного и профессионального, семейного статуса и наличия детей, этнического и регионального, исторического, социокультурного и др. В данной работе особое значение и смысл придается проектированию и учету таких экономико– и организационно-психологических факторов, как: экономический (или имущественный) статус, род занятий, тип экономической активности, корпоративная культура организации и т. д., на изучении влияния которых в том числе и на характеристики доверия и недоверия фактически специализируется автор монографии как исследователь.

А. Б. Купрейченко, Психология доверия и недоверия, 2008

Когда читаешь произведения В. В. Жириновского, слушаешь его лекции, всегда появляется желание проследить до конца логическую цепь умозаключений автора. Владимир Вольфович очень выборочно выхватывает из разных областей жизни различные смысловые эпизоды, но всегда приводит их к общему знаменателю, делает теоретические умозаключения и выводы. В основе таких обобщений лежит его мировоззренческая позиция, автор приводит исторические события, цитаты, эпизоды из личной жизни, оценивает общественно-политические и природные явления, а также процессы, происходящие в сфере культуры, науки и техники. Изучая закономерности работы различных систем и современные процессы, В. В. Жириновский использует богатый понятийный аппарат. Он утверждает, что человечество реально вступило в новую эру отношений, когда решающую роль играют взаимодействие и взаимовлияние всех сфер жизни – политической, экономической, экологической, социальной, культурной и духовной. Для того, чтобы эти отношения стали повсеместными, необходимо повысить и роль философского знания, крайне ценного именно на метауровне познания закономерностей развития природы, общества и человека. С позиций этого знания видны новые вызовы и угрозы, которых не было раньше, и многим людям, народам, государствам непонятно, как на них реагировать.

О. Н. Слоботчиков, Жириновский как философ, 2017

Главным достоинством книги Х. А. Барлыбаева «Общая теория глобализации и устойчивого развития» является соединение доселе разрозненных научных направлений, которые – каждое со своей стороны – касаются самых насущных проблем современного мира. Образно говоря, в представленной теории параллельные прямые двух обычно мыслимых обособленно концепций пересекаются подобно тому, как пересекаются геометрические прямые в неевклидовой геометрии. Глобализация и устойчивое развитие сложны для теоретического осмысления уже тем, что эти термины превращены в публицистическую побрякушку и идеологический догмат – огромное число публикаций воздвигло, казалось бы, непреодолимый барьер для пытливого исследователя. Но автор, имеющий опыт решения крайне сложных теоретических задач, рискует преодолеть этот барьер или хотя бы предложить общие методологические подходы, дающие возможность, с одной стороны, построить новую синтетическую теорию мирового развития, а с другой дать вполне конкретные рекомендации практического характера, позволяющие решать насущные проблемы развития человеческой цивилизации. Книга Х. А. Барлыбаева открывает новое направление научных изысканий, необходимых ввиду очевидного нарастания глобальных проблем человечества. «Книга „Общая теория глобализации и устойчивого развития“ – это еще один шаг науки на пути к Истине, еще один призыв к сильным мира сего обратить внимание на животрепещущие проблемы, решение которых чаще всего хотят оставить „на потом“ или вовсе не заметить, действуя по принципу „после нас хоть потоп“. Возможно, капитальный труд российского ученого не станет предметом подчеркнутого внимания руководства ведущих мировых держав, занятых в большей мере „играми с нулевой суммой“, но этот труд бесспорно является тем вкладом в мировую интеллектуальную культуру, который рано или поздно будет востребован и оценен по достоинству»[2].

Х. А. Барлыбаев, Избранные труды. Том I. Устойчивое развитие. Глобалистика, 2014

Уяснение объективных закономерностей, логики систематизации конституционно-правовых норм составляет традиционный предмет отечественной юридической мысли: как дореволюционной, так и советской, в меньшей степени – постсоветской. И дело здесь не только в том, рассматривалась ли система отрасли конституционного права как научное понятие и теоретическое построение на конкретном историческом этапе развития науки или нет. Известная формализация юридических явлений, как и самого права, есть результат их принципиальной, длительной научной разработки, накопления знаний о соответствующем предмете многими поколениями ученых. И отсутствие понятия «система отрасли конституционного права», скажем, в науке дореволюционного государственного права вовсе не означает отсутствия как самого феномена системы названной отрасли, так и определенной научной рефлексии на сей предмет. Более важно в этом смысле обратить внимание на то, в каком ключе и контексте рассматривались вопросы, связанные с системой отрасли; имела ли место дискуссия по этому вопросу. Необходимо разобраться, на основании какого историко-теоретического знания мы можем теперь судить о фактической системе государственного права дореволюционной России. Важную задачу составляет установление направлений фактической кумуляции и преемственности теоретических представлений о системе отрасли конституционного права на протяжении всех периодов развития науки.

К. А. Кононов, Система отрасли конституционного права. Историко-теоретический очерк, 2011

Этот пример весьма показателен. Исторически техника сложилась раньше экспериментальной науки и лишь затем, когда наука в соответствующих областях достигала достаточно высокого уровня развития, подвергалась ее стимулирующему влиянию. Сегодня же мы, находясь на относительно позднем историческом этапе взаимодействия фундаментальной науки и практики, подвергаемся ретроспективной иллюзии, поскольку в логическом смысле фундаментальные исследования предшествуют инженерным изобретениям. В настоящее время действительно многие инженерные области вытекают из достижений фундаментальной науки, как, например, создание ядерного оружия стало возможным только в результате развития физики атомного ядра. Эта логика доминирует и при учебном изложении, в результате чего у современных людей легко создается впечатление, что теоретико-экспериментальная наука всегда предшествует инженерии.

Коллектив авторов, Взаимоотношения исследовательской и практической психологии, 2015

Однако сегоднящнее обсуждение вопроса о рациональности имеет свою специфику: оно переместилось в сферу собственно философии науки, что не могло не внести новых важных акцентов в характер и способы обсуждения этой проблемы. Ни в начале XX века, ни в 30–е – 40–е годы критика научной рациональности не находила своих приверженцев среди тех, кто изучал методологию и логику научного исследования, искал основания достоверности научного знания и пытался предложить теоретические реконструкции развития науки. Наука выступала как образец рациональности. Сегодня же, напротив, один из немецких философов науки, Ганс Ленк, заявляет: «Вероятно, европейской ошибкой было установление слишком тесной связи рационального и рациональности с наукой европейского происхождения…»4. Согласно Ленку, европейская наука не есть прототип рациональности как таковой, рациональность и научность – не одно и то же.

П. П. Гайденко, Научная рациональность и философский разум, -1

Методы идеологии и науки лишь частично совпадают. Но по большей части они настолько различны, что можно констатировать принципиально различные типы мышления – идеологический и научный. Для первого характерным становится априоризм, то есть подгонка реальности под априорные концепции, нарушение правил логики (алогизм) и методологии познания, не говоря уж о научной этике. Приведу пример. В 1992 году группа экономистов по заданию ООН установила, что страны с высоким уровнем жизни имеют более высокий индекс политической свободы, чем страны с низким уровнем жизни. Само это «открытие» не стоит выеденного яйца. Но эти «открыватели» пошли дальше: они сделали вывод, будто причина бедности – политическая система бедных стран. Чтобы преодолеть бедность, эти страны должны перестроить свой социально-политический строй по западным образцам. Вывод сделан с нарушением всех правил логики и методологии науки. Его идеологическая ориентация очевидна – эти «ученые» имели заданную установку и подгоняли под неё свое якобы научное исследование. Примерами такого рода кишат сочинения бесчисленных «исследователей» общественных явлений.

А. А. Зиновьев, Идеология партии будущего, 2003

В этот период перед ним открывается возможность интеграции теоретического и эмпирического уровней науки (методологии, теории, эксперимента), обеспечения единства ее функционирования и воспроизводства. Благодаря научным контактам в Академии наук, ему удается следить за методологическим и теоретическим развитием проблем языкознания, физиологии, биологии, физики, т. е. Поддерживать высочайший уровень компетентности как методолога науки. Несмотря на изолировавший страну «железный занавес», Рубинштейн оставался одним из немногих психологов, который считал жизненно важным сохранить связь отечественной науки с мировой психологической наукой и продолжал неуклонно работать в этом направлении, включая и личные научные контакты с известными зарубежными учеными, общественными деятелями[18]. В этот период Рубинштейн уже завершил работу над следующей книгой «Философские корни психологии», в которой давался глубокий методологический анализ и прослеживались тенденции развития мировой психологической науки, ее современное состояние, направление семантики, философии языка и многие другие. Он обращается к осмыслению философско-психологических проблем, перед которыми остановилась советская наука 1940-х гг., пытаясь рефлексировать ее противоречия и трудности. Рубинштейн ставит перед собой очередную задачу разработки методологической основы, дающей теоретическую самостоятельность психологии в период невозможности отстаивания организационной самостоятельности официальной науки.[19]

С. Л. Рубинштейн, Бытие и сознание, 1957

Кстати, два слова о науковедческом смысле популяризации, каковые труды во многом ложатся именно на библиотечно-архивно-музейный комплекс. При всех упростительных его издержках процесс популяризации играет незаменимую интегративную роль в жизни как научных сообществ, так и науки в целом: «полнота» специалиста, как замечал еще Козьма Прутков, «одностороння»; средний ученый, как правило, недостаточно ориентируется за пределами относительно узкой сферы своих интересов и трудов. Учет этого обстоятельства тем более важен, что – если вспомнить многих методологов науки – прямое источниковое знание составляет хотя и необходимую, но лишь сравнительно малую часть в интеллектуальных запасах каждого из нас. Так что некоторая доля дилетантских знаний за пределами своей узкой сферы жизненно необходима не только для конкретного научного спеца, но и для науки в целом. Тем паче что через область популяризации вершится и воспитание научной молодежи (одаренные старшие школьники, студенты), и процессы непрерывного и конструктивного собеседования Науки и Общества.

Сборник статей, Роль музеев в информационном обеспечении исторической науки, 2015

Четвертая особенность и трудность экономической науки: прямая ссылка или обращение к социальной практике как высшему критерию истины в экономической науке не так проста, как во многих естественных и тем более в технических науках, как раз благодаря отмеченным особенностям научного отражения экономической реальности. Например, достижения естественных наук в конце концов воплощаются, материализуются в технических образцах, которые самим фактом своего функционирования доказывают верность, истинность того научного видения природы, которые и материализовались, воплотились в технических образцах. А в экономической науке между собственно наукой и социальным воплощением ее достижений в экономике стоит так много посредствующих звеньев и факторов, что в реальном изменении экономики увидеть собственно реализацию того или иного конкретного экономического знания чрезвычайно трудно.

В. А. Бирюков, Предмет и методы общей экономической теории, 2014

История науки есть часть науки – таков один из постулатов современной неклассической науки. Смысл этого утверждения в том, что коль скоро наука – развивающаяся система, в её развитии имеется преемственность, ставящая достигнутое к некоторому моменту научное знание в ту или иную зависимость от предшествующих идей и концепций. Данное обстоятельство очень хорошо отражает афоризм: всякая развивающаяся система есть «жертва» своей истории. Новые теоретические идеи и концепции возникают не de novo «на пустом месте», а в качестве своего рода надстроек над ранее разработанными. Это общее представление формализует известный боровский принцип соответствия, фундаментальный для классической науки.

И. Я. Павлинов, Биологическая систематика: Эволюция идей, 2011