Александр Геннадиевич Данилин

Психиатрия — это не наука, а такая система мнений. И люди тысячами падают жертвами этих мнений. Когда-то однажды введенное Андреем Владимировичем Снежневским, нашим академиком, которого я считаю политическим преступником, понятие «вялотекущая шизофрения» искалечило миллионы жизней.

Думается мне, что существует страшная беда — что нужны Брейвики для того, чтобы политические институты — во всем мире, на самом деле, совершенно неважно где, начали задумываться о человеческой психологии.

Эпоха психоделической революции пролегла водоразделом в судьбах культуры XX века. Кислотные краски, музыка и, главное, «кислотное» отношение к людям и вещам вышли из мира галлюцинаций и стали частью реальности.

Если в Америке стремительно нарастающая молодежная революция имела свои отчетливые этапы в виде волнообразного использования LSD и следовавшего за ним поиска психологических аналогов наркотического транса, то отечественная психоделия изначально занялась поиском того, что мы назвали «особыми состояниями сознания». Возможно, весь феномен «психоделии по-советски» более всего описывается понятием «эзотерические искания». Самое точное название использует В. Лебедько, называющий этот феномен «российской саньясой» («саньясин» в индуизме — искатель духовного откровения, не определившийся еще с выбором учителя). Эпидемия мистических исканий лавинообразно распространялась по нашей стране на протяжении 70-х годов, точно так же, как «психоделическая революция» в Америке на протяжении 60-х. Не все ее участники были в состоянии определить, что именно они ищут. Один из наших пациентов определял чувство, за которым следовал, как «сжигающий все внутри голод на познание всего запретного и запредельного».

Нормальный человек — это человек душевнобольной.

Представим себе, что на прием к врачу-психиатру, взращенному советской школой психиатрии, попадает пациент — православный монах или священник. Кстати, ситуации, когда священника, в связи с запретной «религиозной пропагандой», принудительно помещали в психиатрическую больницу, были отнюдь не редкостью. Итак, священник рассказывает человеку в белом халате об опыте своего религиозного преображения — обращения в веру. Если психиатр будет интерпретировать рассказ священника с позиций своих профессиональных знаний и начнет лечить его от «религиозного бреда» препаратами, предназначенными для терапии шизофрении, то он имеет все шансы необратимо искалечить психику священника. Понимание этого факта противоречит медицинской совести — Гиппократову принципу «не навреди!». Если же профессионал захочет поступить по-другому, то будет вынужден признать нормой переживания священнослужителя, которые полностью противоречат материалистическому мировоззрению того же врача. Возникнет кризис психиатрически узких рамок профессионального взгляда на мир. Врач в результате будет вынужден либо изменить свое обусловленное профессией мировоззрение, включив в него бытие трансцендентного (то есть сделать шаг к вере), либо… сойти с ума. С точки зрения его коллег, принятие психиатром веры в результате бесед с пациентом-священником будет безумием в любом случае.