Цитаты со словом «комиссованный»
Похожие цитаты:
Во многих войнах я воевал… но теперь, думаю, я проиграю эту последнюю битву… (О своей язве желудка, от которой Маннергейм впоследствии скончался)
Писателю необходима такая же отвага, как солдату: первый должен так же мало думать о критиках, как второй — о госпитале.
— Бригадефюрер, мне нужно сказаться больным, (а я действительно болен), и взять отпуск на 10 дней, иначе я сдам.
Для француза немыслимо дожить до средних лет, не получив сифилис и орден Почётного легиона.
Что будет после Страшного Суда? Как обычно — реабилитация!
Мои товарищи второй раз в Форос не ездили. Это уже те товарищи, которые мне никак не товарищи.
Если мы проиграем эту войну, я начну другую под фамилией моей жены.
Армия принципов прорвется там, где не прорвется армия солдат.
Болезнью шутит тот, кто ран не ведал. (Над шрамом смеётся тот, кто не был ранен)
Война закончена лишь тогда, когда похоронен последний солдат.
во время шоковой терапии в 90-х многим стало страшно. А мне - нет. Для меня это была дестабилизация, пришедшая на смену патологии. Мы начали выздоравливать через шок. Хотя терапия и затянулась... (2004)
Сознание своей болезни и готовность лечиться - уже начало исцеления.
К какому выводу в конце концов пришли Вольтер, Юм и Кант? — К тому, что мир есть госпиталь для неизлечимых.
Я умру, если так решила моя партия. (Последние слова Моро перед казнью «Красными бригадами»)
Дальше фронта не пошлют. Меньше взвода не дадут.
Всё в нашей жизни приходит неожиданно. Сессия... Лето... Старость, пенсия, болезни...
Я предпочитаю умереть в России, чем быть спасённой немцами.
Я уехал из Советского Союза в 1925 году. У меня возникли проблемы с властями, и я вынужден был уехать, чтобы продолжать работу.
И у Эйнштейна были начальники, и у Фарадея, и у Попова… Но о них почему-то никто не помнит. Это есть нарушение субординации!
«Желающие сдать мне экзамен досрочно должны написать на этом листочке свою фамилию. И обвести её чёрной рамкой». (На лекции, 1995 год)
Просто жить, пока не умрёшь, — уже тяжёлая работа.
Если бы наши солдаты понимали из-за чего мы воюем, нельзя было бы вести ни одной войны.
Почему так бывает, что состояние больного приличное, а здоровье — никудышнее?
Я чувствую себя в неоплатном долгу перед смелыми и нравственными людьми, которые являются узниками тюрем, лагерей и психиатрических больниц за свою борьбу в защиту прав человека.
Отныне ни один румынский гражданин, будь то еврей или немец, не получит визу, если предварительно не согласится работать на нашу разведку.
Когда мне было двадцать лет, я признавал только самого себя. Тридцати лет я говорил уже: «я и Моцарт», сорока: «Моцарт и я», а теперь я говорю уже только: «Моцарт».
Адвокаты, врачи и дантисты обирают людей до нитки. Писателям остаётся помирать с голодухи, кончать жизнь самоубийством или сходить с ума.
Я общалась с людьми, которые покинули Россию или сбежали из нее позже меня, и знаю, что время, которое я застала – 1926 год – было лучшим послереволюционным временем.
Против нас всё, что отжило свои сроки, отведённые ему историей; и это даёт нам право считать себя всё ещё в состоянии гражданской войны. Отсюда следует естественный вывод: если враг не сдаётся, — его истребляют.
Трус, знающий, что в случае дезертирства его ждет смерть, пойдёт на риск в бою.
Капитуляцией ещё не была спасена ни одна партия!