Неточные совпадения
Он приехал к Брянскому, пробыл у него пять минут и поскакал назад. Эта быстрая езда успокоила его. Всё тяжелое, что было в его отношениях к Анне, вся неопределенность, оставшаяся после их разговора, всё выскочило из его головы; он с наслаждением и волнением думал теперь о скачке, о том, что он всё-таки поспеет, и изредка ожидание счастья свидания нынешней ночи вспыхивало
ярким светом в его
воображении.
Не было также и
ярких картин и образов, захвативших мое
воображение в польском театре.
Да, он манит ее уже давно. Она не сознавала этого ранее, но в тени старого сада, на уединенной скамейке, она нередко просиживала целые часы, отдаваясь небывалым мечтам.
Воображение рисовало ей
яркие далекие картины, и в них не было места слепому…
Воображению вещал: лети в беспредельность мечтаний и возможности, собери
яркие цветы одушевленного и, вождаяся вкусом, украшай оными самую неосязательность.
Эта насмешка над всем, о чем графиня проповедовала в обществе как о высоком, недоступном и ненарушимом, и, наконец, этот внутренний дьявольский хохот и сознательное попирание всего, чего нельзя попирать, — и все это без пределов, доведенное до самой последней степени, до такой степени, о которой самое горячечное
воображение не смело бы и помыслить, — вот в этом-то, главное, и заключалась самая
яркая черта этого наслаждения.
Эта картина вышла в
воображении такой живой и
яркой, что Ромашов, уже давно шагавший частыми, большими шагами и глубоко дышавший, вдруг задрожал и в ужасе остановился на месте со сжатыми судорожно кулаками и бьющимся сердцем. Но тотчас же, слабо и виновато улыбнувшись самому себе в темноте, он съежился и продолжал путь.
Ум становится острым и
ярким,
воображение — точно поток!
Так вопрошал я Юнгфрау, а луна между тем все
ярче и
ярче освещала белый лик Девственницы, и в соответствие с этим пуще и пуще разгоралось мое
воображение.
А то начнешь мечтать, вспоминать прошедшее, рисуются широкие и
яркие картины в
воображении; припоминаются такие подробности, которых в другое время и не припомнил бы и не прочувствовал бы так, как теперь.
И все, что училось и читалось о бедуинах и об арабах, и о верблюдах, которые питаются после глотающих финики арабов косточками, и самум, и Сахара — все при этой вывеске мелькнуло в памяти, и одна картина
ярче другой засверкали в
воображении.
Опять
яркий полдень, крапива, зады Даниловой караулки и в тени кленов ее улыбающееся лицо, кусающее листья, восстали в его
воображении.
Чем полнее была она, тем более сосредоточивал он всю силу
воображения своего вокруг Натальи, тем
ярче светились милые глаза, всегда немного испуганные или удивлённые.
Между стволов и ветвей просвечивали багровые пятна горизонта, и на его
ярком фоне деревья казались ещё более мрачными, истощёнными. По аллее, уходившей от террасы в сумрачную даль, медленно двигались густые тени, и с каждой минутой росла тишина, навевая какие-то смутные фантазии.
Воображение, поддаваясь чарам вечера, рисовало из теней силуэт одной знакомой женщины и его самого рядом с ней. Они молча шли вдоль по аллее туда, вдаль, она прижималась к нему, и он чувствовал теплоту её тела.
Говорил он необыкновенно спокойно и часто озадачивал дядю какой-нибудь
яркой «агадой» [Агада — часть талмуда, излагающая легенды из древней истории еврейского народа.], поражавшей восприимчивое
воображение.
И все это казалось ему так просто, так легко и возможно — и
яркое восемнадцатилетнее, золотое
воображение заносилось все дальше и дальше, все выше, все привлекательней…
Голова еще
ярче заработала. Какой чудесный питомник можно развести в парке! Запущенный цветник представлялся его
воображению весь в клумбах, с рядами фруктовых деревьев, с роскошными отделениями чисто русских насаждений, с грядами ягод и шпалерами ягодных кустов. А там на дворе сколько уставится еще строений!
Новый роман Гончарова (с которым я лично познакомился только летом следующего, 1870, года в Берлине) захватывал меня в чтении больше, чем я ожидал сам. Может быть, оттого, что я так долго был на чужбине (с января 1867 года) и русская жизнь в обстановке волжской природы, среди которой я сам родился, получала в моем
воображении яркие краски и рельефы.
Образ Анжелики, двойника Марго, носился перед ним, и кровь ключом кипела в его венах; чудная летняя ночь своим дыханием страсти распаляла
воображение Николая Герасимовича. С ним случился даже род кошмара, ему казалось, что это точно бархатное черное небо, усыпанное
яркими золотыми звездами, окутывает его всего, давит, не дает свободно дышать, останавливает биение его сердца — сидя в кресле, он лишился чувств и пришел в себя лишь тогда, когда на востоке блеснул первый луч солнца.
В рассыпанных кругом по снежным кристаллам искрометных блестках — отражениях холодной, но
яркой луны «страны изгнания» — ее воспламененному
воображению чудятся иные огни.
Перед возбужденным
воображением его носилась
яркая картина горькой домашней нужды, и чем ближе к празднику, тем
ярче и нуднее становилась она.