Неточные совпадения
Еще с первого экзамена все с трепетом рассказывали про латинского профессора, который был будто бы какой-то
зверь, наслаждавшийся гибелью молодых людей, особенно своекоштных, и говоривший будто бы только на латинском или греческом
языке.
— А провал их знает, постоят ли, батюшка! Ворон ворону глаз не выклюет; а я слышал, как они промеж себя поговаривали черт знает на каком
языке, ни слова не понять, а, кажись, было по-русски! Берегись, боярин, береженого коня и
зверь не вредит!
В то же время откуда-то из тени человеческий голос сказал что-то по-английски резко и сердито. Матвею этот окрик показался хуже ворчания лесного
зверя. Он вздрогнул и пугливо пошел опять к опушке. Тут он остановился и погрозил кулаком. Кому? Неизвестно, но человек без
языка чувствовал, что и в нем просыпается что-то волчье…
С начала знакомства Бельтов вздумал пококетничать с Круциферской; он приобрел на это богатые средства, его трудно было запугать аристократической обстановкой или ложной строгостью; уверенный в себе, потому что имел дело с очень не трудными красотами, ловкий и опасно дерзкий на
язык, он имел все, чтоб оглушить совесть провинциалки, но догадливый Бельтов тотчас оставил пошлое ухаживание, поняв, что на такого
зверя тенеты слишком слабы.
Я любил натуральную историю с детских лет; книжка на русском
языке (которой названия не помню) с лубочными изображеньями
зверей, птиц, рыб, попавшаяся мне в руки еще в гимназии, с благоговеньем, от доски до доски, была выучена мною наизусть.
Надвинулись сумерки, наступает Иванова ночь… Рыбаки сказывают, что в ту ночь вода подергивается серебристым блеском, а бывалые люди говорят, что в лесах тогда деревья с места на место переходят и шумом ветвей меж собою беседы ведут… Сорви в ту ночь огненный цвет папоротника, поймешь
язык всякого дерева и всякой травы, понятны станут тебе разговоры
зверей и речи домашних животных… Тот «цвет-огонь» — дар Ярилы… То — «царь-огонь»!..
О, не совсем так! Люты были старинные времена, люди стыдились тогда не того, чего стыдимся мы; вкусна была для них жизнь, и
язык их был чист. Но всегда человек — с тех пор, как он стал человеком, — стоял выше отъединенной от мира «радости и невинности
зверя». Он чувствовал свою общность с другими людьми, с народом, с человечеством. И он знал то, чего не знает
зверь, — стыд.
По дороге к «ангелу» человек выработал себе тот испорченный желудок и тот обложенный
язык, вследствие которых ему не только противна радость и невинность
зверя, но и сама жизнь стала невкусной».
На стенах им найдены были какие-то странные, на непонятном ему
языке, надписи, изображения замысловатых фигур,
зверей, птиц, а в темном углу кладовой он нашел несколько больших железных колец и костылей и даже гроб, окрашенный черной краской, по которому белой краской были выведены те: же непонятные надписи.