Дедушка Кондратий бережно разнимает тогда руки старушки, которая почти без памяти, без
языка висит на шее сына; тетка Анна выплакала вместе с последними слезами последние свои силы. Ваня передает ее из рук на руки Кондратию, торопливо перекидывает за спину узелок с пожитками, крестится и, не подымая заплаканных глаз, спешит за отцом, который уже успел обогнуть избы.
Неточные совпадения
Женька
висела посреди ватерклозета на шнурке от корсета, прикрепленном к ламповому крюку. Тело ее, уже неподвижное после недолгой агонии, медленно раскачивалось в воздухе и описывало вокруг своей вертикальной оси едва заметные обороты влево и вправо. Лицо ее было сине-багрово, и кончик
языка высовывался между прикушенных и обнаженных зубов. Снятая лампа валялась здесь же на полу.
Под сценой было забранное из досок стойло, на гвоздях
висели разные костюмы, у входа сидели солдаты, которым, поплевывая себе на руки, малый в казинетовом пиджаке мазал руки и лицо голландской сажей. Далее несколько женщин белились свинцовыми белилами и подводили себе глаза. Несколько человек, уже вполне одетые в измятые боярские костюмы, грелись у чугуна с угольями. Вспыхивавшие синие
языки пламени мельком освещали нагримированные лица, казавшиеся при этом освещении лицами трупов.
Он объехал кругом площадь, заглядывал во все окна и, наконец, решился войти в дом, над дверьми которого
висела вывеска с надписью на французском и немецком
языках: золотых дел мастер Франц Зингер.
Немного погодя опять вошел незнакомец и принес с собой какую-то странную вещь, похожую на ворота и на букву П. На перекладине этого деревянного, грубо сколоченного П
висел колокол и был привязан пистолет; от
языка колокола и от курка пистолета тянулись веревочки. Незнакомец поставил П посреди комнаты, долго что-то развязывал и завязывал, потом посмотрел на гуся и сказал...
Бутон. И бьет барабан на площади. Кто высунул не вовремя
язык? Будет он
висеть до самого пояса.
Глупец, кто верит женским обещаньям,
А пуще женской скромности — да, да!
Не всё ль равно на нитку привязать
Медведя и надеяться, что он
Не перервет ее, чтобы уйти;
Невольно проболтается
язык твой…
Нет, я теперь в таком уж положеньи,
Что предо мною смерть или победа
На волосе
висят… а так как верно
Я изберу победу, а не смерть,
То все твои мольбы напрасны,
Эмилия…
И уже серьёзно, понятным
языком, он начал рассказывать Орловым о холере и о мерах борьбы с ней. Говорил и расхаживал по комнате, то щупая стену рукой, то заглядывая за дверь, в угол, где
висел рукомойник и стояла лохань с помоями, даже нагнулся, к подпечку и понюхал, чем из него пахнет.
— Ничего. Спасибо. Очень хорошо, — я, нарочито-медленно и напряженно-непринужденно проходя сквозь их тянущиеся и несмеющие руки. (Проходя и не глядя, вижу, что Августа Ивановна не очень уж похожа, и у няни почему-то из угла рта
висит язык…)
Впрочем, оба они были несомненно люди умные, ловкие и что называется «бывалые» и немножко оригиналы. Особенно таким можно назвать было Перушкина, который казался человеком беззаботнейшим и невиннейшим; знал бездну анекдотов, умел их рассказывать; ядовито острил простонародным
языком и овладел вниманием глухонемой Веры, показывая ей разные фокусы с кольцом, которое то исчезало из его сжатой руки, то
висело у него на лбу, то моталось на спаренной нитке.
В Лесополье учителем был Матвей Николаич, из семинаристов, добрый, неглупый человек, но тоже пьяница; он никогда не бил учеников, но почему-то у него на стене всегда
висел пучок березовых розог, а под ним надпись на латинском
языке, совершенно бессмысленная — betula kinderbalsamica secuta.
С ветки на ветку, с ельника на можжевельник подобралась мутная нежить, — животы в космах да в шишках, на хвостах репей, на голове шерсть колтуном. Кольцом вкруг солдата сели,
языки под мышкой, глаза лунными светляками. Один из них, попузастее, — старший, должно быть, потому у него светлая подкова на грудях
висела, — хвост свой понюхал, словно табачком затянулся, спрашивает...
Уже поздно ночью они вместе вышли на улицу. Ночь была теплая и светлая. Налево от дома светлело зарево первого начавшегося в Москве, на Петровке, пожара. Направо стоял высоко молодой серп месяца, и в противоположной от месяца стороне
висела та светлая комета, которая связывалась в душе Пьера с его любовью. У ворот стояли Герасим, кухарка и два француза. Слышны были их смех и разговор на непонятном друг для друга
языке. Они смотрели на зарево, видневшееся в городе.