Неточные совпадения
Городничий. Да, и тоже над каждой кроватью надписать по-латыни или на другом каком
языке… это уж по вашей части, Христиан Иванович, — всякую болезнь: когда кто
заболел, которого дня и числа… Нехорошо, что у вас больные такой крепкий табак курят, что всегда расчихаешься, когда войдешь. Да и лучше, если б их было меньше: тотчас отнесут к дурному смотрению или к неискусству врача.
— Поздравляю с новорожденной! — заговорила Вера развязно, голосом маленькой девочки, которую научила нянька — что сказать мамаше утром в день ее ангела, поцеловала руку у бабушки — и сама удивилась про себя, как память подсказала ей, что надо сказать, как
язык выговорил эти слова! — Пустое! ноги промочила вчера, голова
болит! — с улыбкой старалась договорить она.
— Слышал ли ты, что этот изверг врет? У меня давно
язык чешется, да что-то грудь
болит и народу много, будь отцом родным, одурачь как-нибудь, прихлопни его, убей какой-нибудь насмешкой, ты это лучше умеешь — ну, утешь.
— Вишь, как ругается! — сказал парубок, вытаращив на нее глаза, как будто озадаченный таким сильным залпом неожиданных приветствий, — и
язык у нее, у столетней ведьмы, не
заболит выговорить эти слова.
Елена же его поразила; она вырвала у него свою руку, когда он щупал ее пульс, и не хотела показать ему
язык. На все вопросы его не отвечала ни слова, но все время только пристально смотрела на его огромный Станислав, качавшийся у него на шее. «У нее, верно, голова очень
болит, — заметил старичок, — но только как она глядит!» Я не почел за нужное ему рассказывать о Елене и отговорился тем, что это длинная история.
Я говорю это не в смысле разности в
языке — для культурного человека это неудобство легко устранимое, — но трудно, почти невыносимо в молчании снедать
боль сердца, ту щемящую
боль, которая зародилась где-нибудь на берегах Иловли 2 и по пятам пришла за вами к самой подошве Мальберга.
Венсан был влюблен в младшую дочку, в Марию Самуиловну, странное семнадцатилетнее существо, капризное, своевольное, затейливое и обольстительное. Она свободно владела пятью
языками и каждую неделю меняла свои уменьшительные имена: Маня, Машенька, Мура, Муся, Маруся, Мэри и Мари. Она была гибка и быстра в движениях, как ящерица, часто страдала головной
болью. Понимала многое в литературе, музыке, театре, живописи и зодчестве и во время заграничных путешествий перезнакомилась со множеством настоящих мэтров.
«Имею удовольствие препроводить Вам при сем жития святых и книгу Фомы Кемпийского «О подражании Христу». Читайте все сие со вниманием: тут Вы найдете вехи, поставленные нам на пути к будущей жизни, о которой Вы теперь
болеете Вашей юной душой. Еще посылаю Вам книгу, на русском
языке, Сен-Мартена об истине и заблуждениях. Перевод очень верный. Если что будет затруднять Вас в понимании, спрашивайте меня. Может быть, при моей душевной готовности помогать Вам, я и сумею растолковать».
Глафира Львовна сама подвинула чашку чая кандидату; он сильно прихлебнул и обварил
язык и небо, но скрыл
боль с твердостию Муция Сцеволы.
Забору этому не было конца ни вправо, ни влево. Бобров перелез через него и стал взбираться по какому-то длинному, крутому откосу, поросшему частым бурьяном. Холодный пот струился по его лицу,
язык во рту сделался сух и неподвижен, как кусок дерева; в груди при каждом вздохе ощущалась острая
боль; кровь сильными, частыми ударами била в темя; ушибленный висок нестерпимо ныл…
Боль была настолько сильна, что и прелесть окружающего перестала существовать для меня. А идти домой не могу — надо успокоиться. Шорох в овраге — и из-под самой кручи передо мной вынырнул Дружок,
язык высунул, с него каплет: собака потеет
языком. Он ткнулся в мою больную ногу и растянулся на траве.
Боль напомнила мне первый вывих ровно шестьдесят лет назад в задонских степях, когда табунщик-калмык, с железными руками, приговаривал успокоительно...
Руки царя были нежны, белы, теплы и красивы, как у женщины, но в них заключался такой избыток жизненной силы, что, налагая ладони на темя больных, царь исцелял головные
боли, судороги, черную меланхолию и беснование. На указательном пальце левой руки носил Соломон гемму из кроваво-красного астерикса, извергавшего из себя шесть лучей жемчужного цвета. Много сотен лет было этому кольцу, и на оборотной стороне его камня вырезана была надпись на
языке древнего, исчезнувшего народа: «Все проходит».
Он замолчал и несколько минут лежал тихо. Но внезапно его неподвижное мертвое лицо исказилось гримасой мучительной
боли. Он со стоном повернулся на спину, и странные, дико звучащие, таинственные слова чужого
языка быстро побежали с его губ.
Рассказывает,
болели у нее зубы, да лекарь велел ей поставить пиявицу врачебную к зубу, а фершалов мальчик ей эту пиявицу к
языку припустил, и пошел у нее с тех пор в
языке опух.
— По живой моей крови, среди всего живого шли и топтали, как по мертвому. Может быть, действительно я мертв? Я — тень? Но ведь я живу, — Тугай вопросительно посмотрел на Александра I, — я все ощущаю, чувствую. Ясно чувствую
боль, но больше всего ярость, — Тугаю показалось, что голый мелькнул в темном зале, холод ненависти прошел у Тугая по суставам, — я жалею, что я не застрелил. Жалею. — Ярость начала накипать в нем, и
язык пересох.
Он проспал около часу, и когда проснулся, то был уже почти в полном сознании, чувствуя нестерпимую головную
боль, а во рту, на
языке, обратившемся в какой-то кусок сукна, сквернейший вкус.
Самоубийцей называется тот, кто, под влиянием психической
боли или угнетаемой невыносимым страданием, пускает себе пулю в лоб; для тех же, кто дает волю своим жалким, опошляющим душу страстям в святые дни весны и молодости, нет названия на человеческом
языке.
Луку Ивановича схватило за сердце. Ему сделалось гораздо горче, чем он ожидал, от мысли, что, быть может, завтра этой кривоногой девочки не будет здесь. А давно ли он ее призрел еще грудную, красную, болезненную, с коклюшем, нанимал кормилицу, когда мать
заболела, давал денег на пеленки, на кофточки, на баветки, часто сам водил ее на помочах и заставлял ее повторять те слова, какие уже давались ее шепелявому детскому
языку.
— Да я и сам денно и нощно о том думаю, не могу додуматься. И намекнуть ей о том
язык у меня не поворачивается. Не гляди, что на вид здорова она,
заболеть ей недолго, да так, что не вызволить…
Он круто повернулся и вышел в гостиную, не ускоряя шага. И ему сделалось неловко от мысли, что их сцена на русском
языке могла дойти до людей в передней. Стыдно стало и за себя, до
боли в висках, как мог он допустить такую дикую выходку? Помириться с нею он не в состоянии. До сих пор он был глава и главой должен остаться. Но простого подчинения мало, надо довести эту женщину, закусившую удила, и до сознания своей громадной вины.
"Типун тебе на
язык!" — выбранился Стягин про себя, волоча одну ногу. Ходить было можно, но в правом колене
боль не стихала, совсем для него новая. Лебедянцев болтал зря: ни ревматизмом, ни подагрой он не обзаводился.