Неточные совпадения
Владимирские пастухи-рожечники, с аскетическими лицами святых и глазами хищных птиц, превосходно играли на рожках русские
песни, а на другой эстраде, против военно-морского павильона, чернобородый красавец Главач дирижировал струнным инструментам своего оркестра странную пьесу, которая называлась в программе «Музыкой небесных сфер».
Эту пьесу Главач играл раза по три в день, публика очень любила ее, а люди пытливого ума бегали в павильон слушать, как тихая музыка звучит в стальном жерле
длинной пушки.
Глафира Исаевна брала гитару или другой инструмент, похожий на утку с
длинной, уродливо прямо вытянутой шеей; отчаянно звенели струны, Клим находил
эту музыку злой, как все, что делала Глафира Варавка. Иногда она вдруг начинала петь густым голосом, в нос и тоже злобно. Слова ее
песен были странно изломаны, связь их непонятна, и от
этого воющего пения в комнате становилось еще сумрачней, неуютней. Дети, забившись на диван, слушали молча и покорно, но Лидия шептала виновато...
Песня длинная, неустанная,
это — тенор, непременно тенор.
И она сознавала, что гордая «пани» смиряется в ней перед конюхом-хлопом. Она забывала его грубую одежду и запах дегтя, и сквозь тихие переливы
песни вспоминалось ей добродушное лицо, с мягким выражением серых глаз и застенчиво-юмористическою улыбкой из-под
длинных усов. По временам краска гнева опять приливала к лицу и вискам молодой женщины: она чувствовала, что в борьбе из-за внимания ее ребенка она стала с
этим мужиком на одну арену, на равной ноге, и он, «хлоп», победил.
Длинные багровые полосы, пересекавшие главную улицу — центр фабрик и деятельности, огни, повторявшиеся в лужах, дикие взвизгивания и
песни, глухо раздававшиеся внутри домов, страшная трескотня, производимая тысячью миткалевых станов на всем ходу, — все
это придавало Комареву какой-то фантастический вид, вовсе не свойственный обыкновенным деревням.
— Ведь
это песня! — не соглашалась сестра, но Пепе быстро уговорил ее, а когда она принесла в кухню хорошие брюки светло-серого цвета и они оказались несколько
длиннее всего тела Пене, он тотчас догадался, как нужно сделать.
Длинная песня была, всем в ней доставалось, а Титову и мне — больше всех. Доводил меня Савёлка до того, что, как увижу я, бывало, его дрянную
эту бородёнку, шапку на ухе и лысый лоб, — начинаю весь дрожать; так бы кинулся и поломал его на куски.
Можно было догадаться, что
это была пехота, только потому, что, как частые
длинные иглы, виднелись штыки, и изредка долетали до слуха звуки солдатской
песни, барабана и прелестного тенора, подголоска шестой роты, которым я не раз восхищался еще в укреплении.
Мама прислала мне
длинное, подробное письмо о житье-бытье на нашем хуторе, писала о начале полевых работ, о цветущих вишневых и яблоневых деревьях, о
песнях соловки над окном ее спальни — и все
это не могло не взволновать меня своей прелестью.
Так омерзительно живо вспомнилась Юрасову
эта песня, которую он слышал во всех городских садах, которую пели его товарищи и он сам, что захотелось отмахиваться от нее руками, как от чего-то живого, как от камней, брошенных из-за угла. И такая жестокая власть была в
этих жутко бессмысленных словах, липких и наглых, что весь
длинный поезд сотнею крутящихся колес подхватил их...
Прочел я
это в «Русских поэтах» Гербеля. Песнь Риццио из поэмы Нестора Кукольника «Мария Стюарт». Я пел
эту песню, — и была моя молодая царица с наружностью Кати, с червонно-золотыми волосами под короной, и я вставал, снимал шляпу с
длинным страусовым пером и низко кланялся.
И
эта старинная удалая солдатская
песня, говорящая о том, что у солдата не должно быть никаких родственных привязанностей, что он весь всем своим существом принадлежит государству и должен стоять на страже своего Царя и своего отечества, разносится теперь по всему великому сибирскому пути, по
длинной ленте восточно-китайской железной дороги и отдаётся гулким эхом в сопках Маньчжурии.