Неточные совпадения
Вера все это
заметила: на ее болезненном лице изображалась глубокая грусть; она сидела в тени у окна, погружаясь в
широкие кресла… Мне стало жаль ее…
Подъезжая к крыльцу,
заметил он выглянувшие из окна почти в одно время два лица: женское, в чепце, узкое, длинное, как огурец, и мужское, круглое,
широкое, как молдаванские тыквы, называемые горлянками, из которых делают на Руси балалайки, двухструнные легкие балалайки, красу и потеху ухватливого двадцатилетнего парня, мигача и щеголя, и подмигивающего и посвистывающего на белогрудых и белошейных девиц, собравшихся послушать его тихоструйного треньканья.
— Хвалю, однакож все-таки
замечу вот что: статейка похожа на витрину гастрономического магазина: все — вкусно, а — не для
широкого потребления.
— Аз не пышем, — сказал он, и от
широкой, самодовольной улыбки глаза его стали ясными, точно у ребенка.
Заметив, что барин смотрит на него вопросительно, он, не угашая улыбки, спросил: — Не понимаете? Это — болгарский язык будет, цыганский. Болгаре не говорят «я», — «аз» говорят они. А курить, по-ихнему, — пыхать.
Самгин зажег спичку, — из темноты ему улыбнулось добродушное,
широкое, безбородое лицо. Постояв, подышав сырым прохладным воздухом, Самгин оставил дверь открытой, подошел к постели, —
заметив попутно, что Захарий не спит, — разделся, лег и, погасив ночник, подумал...
Безбедов торчал на крыше, держась одной рукой за трубу, балансируя
помелом в другой; нелепая фигура его в неподпоясанной блузе и
широких штанах была похожа на бутылку, заткнутую круглой пробкой в форме головы.
Среднего роста, очень стройный, Диомидов был одет в черную блузу, подпоясан
широким ремнем; на ногах какие-то беззвучные, хорошо вычищенные сапоги. Клим
заметил, что раза два-три этот парень, взглянув на него, каждый раз прикусывал губу, точно не решаясь спросить о чем-то.
Он ожидал увидеть глаза черные, строгие или по крайней мере угрюмые, а при таких почти бесцветных глазах борода ротмистра казалась крашеной и как будто увеличивала благодушие его, опрощала все окружающее. За спиною ротмистра, выше головы его, на черном треугольнике — бородатое,
широкое лицо Александра Третьего, над узенькой, оклеенной обоями дверью — большая фотография лысого, усатого человека в орденах, на столе, прижимая бумаги Клима, — толстая книга Сенкевича «Огнем и
мечом».
В эту минуту он
заметил, что глаза ее, потемнев, как будто вздрогнули, стали
шире и в зрачках остро блеснули голубые огоньки.
Тагильский, громко высморкав
широкий, розовый нос, поучительно
заметил...
Что ему делать теперь? Идти вперед или остаться? Этот обломовский вопрос был для него глубже гамлетовского. Идти вперед — это значит вдруг сбросить
широкий халат не только с плеч, но и с души, с ума; вместе с пылью и паутиной со стен
смести паутину с глаз и прозреть!
А после обеда, когда гости, пользуясь скупыми лучами сентябрьского солнца, вышли на
широкое крыльцо, служившее и балконом, пить кофе, ликер и курить, Татьяна Марковна продолжала ходить между ними, иногда не
замечая их, только передергивала и поправляла свою турецкую шаль. Потом спохватится и вдруг заговорит принужденно.
Крафт об участи этого письма знал очень мало, но
заметил, что Андроников «никогда не рвал нужных бумаг» и, кроме того, был человек хоть и
широкого ума, но и «
широкой совести».
«Мы употребляем рис при всяком блюде, —
заметил второй полномочный, — не угодно ли кому-нибудь переменить, если поданный уже простыл?» Церемониймейстер, с
широким, круглым лицом, с плоским и несколько вздернутым,
широким же, арабским носом, стоя подле возвышения, на котором сидели оба полномочные, взглядом и едва заметным жестом распоряжался прислугою.
Когда он возвращался домой по Невскому, он впереди себя невольно
заметил высокую, очень хорошо сложенную и вызывающе-нарядно одетую женщину, которая спокойно шла по асфальту
широкого тротуара, и на лице ее и во всей фигуре видно было сознание своей скверной власти.
Когда Надежда Васильевна улыбалась, у нее на
широком белом лбу всплывала над левой бровью такая же морщинка, как у Василья Назарыча. Привалов
заметил эту улыбку, а также едва заметный жест левым плечом, — тоже отцовская привычка. Вообще было заметно сразу, что Надежда Васильевна ближе стояла к отцу, чем к матери. В ней до мельчайших подробностей отпечатлелись все те характерные особенности бахаревского типа, который старый Лука подводил под одно слово: «прерода».
Я посмотрел на него. Редко мне случалось видеть такого молодца. Он был высокого роста, плечист и сложен на славу. Из-под мокрой замашной рубашки выпукло выставлялись его могучие мышцы. Черная курчавая борода закрывала до половины его суровое и мужественное лицо; из-под сросшихся
широких бровей
смело глядели небольшие карие глаза. Он слегка уперся руками в бока и остановился передо мною.
Так шли годы. Она не жаловалась, она не роптала, она только лет двенадцати хотела умереть. «Мне все казалось, — писала она, — что я попала ошибкой в эту жизнь и что скоро ворочусь домой — но где же был мой дом?.. уезжая из Петербурга, я видела большой сугроб снега на могиле моего отца; моя мать, оставляя меня в Москве, скрылась на
широкой, бесконечной дороге… я горячо плакала и
молила бога взять меня скорей домой».
Мало-помалу выбрался он на просторное место, и, сколько мог
заметить, деревья редели и становились, чем далее, такие
широкие, каких дед не видывал и по ту сторону Польши.
Пан Данило стал вглядываться и не
заметил уже на нем красного жупана; вместо того показались на нем
широкие шаровары, какие носят турки; за поясом пистолеты; на голове какая-то чудная шапка, исписанная вся не русскою и не польскою грамотою.
Все это мы успели
заметить и оценить до последней пуговицы и до слишком
широких лацканов синего фрака, пока новый учитель ходил по классу. Нам казалось странным и немного дерзким то обстоятельство, что он ведет себя так бесцеремонно, точно нас, целого класса, здесь вовсе не существует.
В церковь я ходил охотно, только попросил позволения посещать не собор, где ученики стоят рядами под надзором начальства, а ближнюю церковь св. Пантелеймона. Тут, стоя невдалеке от отца, я старался уловить настоящее молитвенное настроение, и это удавалось чаще, чем где бы то ни было впоследствии. Я следил за литургией по маленькому требнику. Молитвенный шелест толпы подхватывал и меня, какое-то
широкое общее настроение уносило, баюкая, как плавная река. И я не
замечал времени…
Меня
поместили на заднем чердаке, и долго я лежал там слепой, крепко связанный по рукам и по ногам
широкими бинтами, переживая дикие кошмары, — от одного из них я едва не погиб.
Вынул он
меч из кожаных ножон,
Вытер железо
широкой полой.
Он садится в невысокие сани с
широкими наклестками, чтоб ловко было, прицеливаясь, опереться на них локтем, и бережно закрывает ружье суконным чехлом или просто шинелью, чтоб не
заметало его снегом из-под конских копыт.
Но это выражение
заметила только она. В гостиной поднялся шумный говор. Ставрученко-отец что-то громко кричал Максиму, молодые люди, еще взволнованные и возбужденные, пожимали руки музыканта, предсказывали ему
широкую известность артиста.
Он и прежде
замечал разладицу между словами и делами отца, между его
широкими либеральными теориями и черствым, мелким деспотизмом; но он не ожидал такого крутого перелома.
Родион Потапыч вышел на улицу и повернул вправо, к церкви. Яша покорно следовал за ним на приличном расстоянии. От церкви старик спустился под горку на плотину, под которой горбился деревянный корпус толчеи и промывальни. Сейчас за плотиной направо стоял ярко освещенный господский дом, к которому Родион Потапыч и повернул. Было уже поздно, часов девять вечера, но дело было неотложное, и старик
смело вошел в настежь открытые ворота на
широкий господский двор.
Утром, когда Кузьмич выпускал пар, он спросонья совсем не
заметил спавшего под краном Тараска и выпустил струю горячего пара на него. Сейчас слышался только детский прерывавшийся крик, и, ворвавшись в корпус, Наташка увидела только
широкую спину фельдшера, который накладывал вату прямо на обваренное лицо кричавшего Тараска. Собственно лица не было, а был сплошной пузырь… Тараска положили на чью-то шубу, вынесли на руках из корпуса и отправили в заводскую больницу.
Что она могла поделать одна в лесу с сильным мужиком? Лошадь бывала по этой тропе и шла вперед, как по наезженной дороге. Был всего один след, да и тот
замело вчерашним снегом. Смиренный инок Кирилл улыбался себе в бороду и все поглядывал сбоку на притихшую Аграфену: ишь какая быстрая девка выискалась… Лес скоро совсем поредел, и начался голый березняк: это и был заросший старый курень Бастрык. Он тянулся
широким увалом верст на восемь. На нем работал еще отец Петра Елисеича, жигаль Елеска.
Вверху лестницы была довольно
широкая платформа, выстланная дурно отесанными плитами; одна узенькая дверь, выбеленная
мелом, и другая, обитая войлоком и старою поспенною клеенкою.
— Да, но должны же существовать какие-нибудь клапаны для общественных страстей? — важно
заметил Борис Собашников, высокий, немного надменный и манерный молодой человек, которому короткий китель, едва прикрывавший толстый зад, модные, кавалерийского фасона брюки, пенсне на
широкой черной ленте и фуражка прусского образца придавали фатоватый вид. — Неужели порядочнее пользоваться ласками своей горничной или вести за углом интригу с чужой женой? Что я могу поделать, если мне необходима женщина!
Я не один уже раз переправлялся через Белую, но, по тогдашнему болезненному моему состоянию и почти младенческому возрасту, ничего этого не
заметил и не почувствовал; теперь же я был поражен
широкою и быстрою рекою, отлогими песчаными ее берегами и зеленою уремой на противоположном берегу.
Пруд наполнялся родниками и был довольно глубок; овраг перегораживала, запружая воду,
широкая навозная плотина; посредине ее стояла мельничная амбарушка; в ней находился один мукомольный постав, который
молол хорошо только в полую воду, впрочем, не оттого, чтобы мало было воды в пруде, как объяснил мне отец, а оттого, что вода шла везде сквозь плотину.
Наконец выбрали и накидали целые груды мокрой сети, то есть стен или крыльев невода, показалась мотня, из длинной и узкой сделавшаяся
широкою и круглою от множества попавшейся рыбы; наконец стало так трудно тащить по
мели, что принуждены были остановиться, из опасения, чтоб не лопнула мотня; подняв высоко верхние подборы, чтоб рыба не могла выпрыгивать, несколько человек с ведрами и ушатами бросились в воду и, хватая рыбу, битком набившуюся в мотню, как в мешок, накладывали ее в свою посуду, выбегали на берег, вытряхивали на землю добычу и снова бросались за нею; облегчив таким образом тягость груза, все дружно схватились за нижние и верхние подборы и с громким криком выволокли мотню на берег.
Зинаида опять рассмеялась… Я успел
заметить, что никогда еще не было у ней на лице таких прелестных красок. Мы с кадетом отправились. У нас в саду стояли старенькие качели. Я его посадил на тоненькую дощечку и начал его качать. Он сидел неподвижно, в новом своем мундирчике из толстого сукна, с
широкими золотыми позументами, и крепко держался за веревки.
Речка, через которую перекинут упомянутый мост, вытекала из пруда и впадала в другой. Таким образом с севера и юга городок ограждался
широкими водяными гладями и топями. Пруды год от году
мелели, зарастали зеленью, и высокие густые камыши волновались, как море, на громадных болотах. Посредине одного из прудов находится остров. На острове — старый, полуразрушенный замок.
— Василий Нилыч, я удивляюсь вам, — сказал он, взяв Назанского за обе руки и крепко сжимая их. — Вы — такой талантливый, чуткий,
широкий человек, и вот… точно нарочно губите себя. О нет, нет, я не
смею читать вам пошлой морали… Я сам… Но что, если бы вы встретили в своей жизни женщину, которая сумела бы вас оценить и была бы вас достойна. Я часто об этом думаю!..
Тут я в первый раз взглянул на него попристальнее. Он был в
широком халате, почти без всякой одежды; распахнувшаяся на груди рубашка обнаруживала целый лес волос и обнаженное тело красновато-медного цвета; голова была не прибрана, глаза сонные. Очевидно, что он вошел в разряд тех господ, которые, кроме бани, иного туалета не подозревают. Он, кажется,
заметил мой взгляд, потому что слегка покраснел и как будто инстинктивно запахнул и халат и рубашку.
Ходит посвистывает, книжечку перелистывает, адреса ищет, барыни, раскрасавицы, сударыни, денег, грит, пообещаю, любовью настращаю, что,
мол, погубите, коли не любите, а там насчет денег яман, держи
шире карман, надуем первый сорт».
Уже Руслан готов разить,
Уже взмахнул
мечом широким —
Вдруг, изумленный, внемлет он
Главы молящей жалкий стон…
Гулять на улицу меня не пускали, да и некогда было гулять, — работа все росла; теперь, кроме обычного труда за горничную, дворника и «мальчика на посылках», я должен был ежедневно набивать гвоздями на
широкие доски коленкор, наклеивать на него чертежи, переписывать
сметы строительных работ хозяина, проверять счета подрядчиков, — хозяин работал с утра до ночи, как машина.
И в это время на корабле умер человек. Говорили, что он уже сел больной; на третий день ему сделалось совсем плохо, и его
поместили в отдельную каюту. Туда к нему ходила дочь, молодая девушка, которую Матвей видел несколько раз с заплаканными глазами, и каждый раз в его
широкой груди поворачивалось сердце. А наконец, в то время, когда корабль тихо шел в густом тумане, среди пассажиров пронесся слух, что этот больной человек умер.
Людмила и Саша быстро подружились нежною, но беспокойною дружбою. Сама того не
замечая, уже Людмила будила в Саше преждевременные, пока еще неясные, стремления да желания. Саша часто целовал Людмилины руки, — тонкие, гибкие пясти, покрытые нежною, упругою кожею, — сквозь ее желтовато-розовую ткань просвечивали извилистые синие жилки. И выше — длинные, стройные — до самого локтя легко было целовать, отодвигая
широкие рукава.
Из безводного и лесного села Троицкого, где было так мало лугов, что с трудом прокармливали по корове, да по лошади на тягло, где с незапамятных времен пахали одни и те же загоны, и несмотря на превосходную почву, конечно, повыпахали и поистощили землю, — переселились они на обширные плодоносные поля и луга, никогда не тронутые ни косой, ни сохой человека, на быструю, свежую и здоровую воду с множеством родников и ключей, на
широкий, проточный и рыбный пруд и на мельницу у самого носа, тогда как прежде таскались они за двадцать пять верст, чтобы
смолоть воз хлеба, да и то случалось несколько дней ждать очереди.
Один из них, закутанный в
широкий охабень, ехал впереди на борзом вороном коне и, казалось, совершенно не
замечал, что метель становится час от часу сильнее; другой, в нагольном тулупе, сверх которого надет был нараспашку кафтан из толстого белого сукна, беспрестанно останавливал свою усталую лошадь, прислушивался со вниманием, но, не различая ничего, кроме однообразного свиста бури, с приметным беспокойством озирался на все стороны.
Молчаливый незнакомец с живостию протянул свою руку Юрию; глаза его, устремленные на юношу, блистали удовольствием. Он хотел что-то сказать; но Юрий, не
заметив этого движения, отошел от стола, взобрался на печь и, разостлав свой
широкий охабень, лег отдохнуть.
Несчастливцев. Ну, ты этого мне не
смей говорить! И у меня тоже душа
широкая; только денег я тебе не дам, самому, пожалуй, не хватит. А пожалеть тебя, брат Аркашка, я пожалею. У тебя нет тут поблизости родных или знакомых?
Заметив Боброва, Нина пустила лошадь галопом. Встречный ветер заставлял ее придерживать правой рукой перед шляпы и наклонять вниз голову. Поравнявшись с Андреем Ильичем, она сразу осадила лошадь, и та остановилась, нетерпеливо переступая ногами, раздувая
широкие, породистые ноздри и звучно перебирая зубами удила, с которых комьями падала пена. От езды у Нины раскраснелось лицо, и волосы, выбившиеся на висках из-под шляпы, откинулись назад длинными тонкими завитками.
То был малый лет шестнадцати, с
широким румяным добродушным лицом и толстыми губами. Нельзя было не
заметить, однако ж, что губы его на этот раз изменяли своему назначению: они не смеялись. И вообще во всей наружности парня проглядывало выражение какой-то озабоченности, вовсе ему не свойственной; он не отрывал глаз от старика, как словно ждал от него чего-то особенного.